Текст книги "Воители безмолвия. Мать-земля"

Автор книги: Пьер Бордаж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 63 страниц)

Они занимались любовью со сладкой медлительностью отчаяния. Они предчувствовали, что обнимали друг друга в последний раз, что их взаимопроникновение не повторится. Их кожа, их пот, их губы, их руки говорили о неизмеримой боли вечного расставания. Афикит открылась ему так, как еще никогда не открывалась, словно хотела поглотить его целиком и навсегда сохранить в своем чреве. Тиксу душой и телом погрузился в сине-зелено-золотые глаза Афикит, впился в ее губы до опьянения, до крови кусая их, вознесся по холмикам ее грудей, пока не ощутил головокружение, пронзая ее нежную и влажную плоть, пока она не стала умолять его умереть прямо в ней.

Обессиленная ослепительной вспышкой чувств, Афикит заснула, завернувшись в одеяло, хотя по-прежнему ощущала отчаяние. Сидя рядом, Тиксу долгих два часа смотрел на погруженную в сон подругу, наслаждаясь ее сверхъестественной красотой. Снаружи свирепствовала буря. Раскаты грома, глухой рокот ливня и вой ветра сливались в величественную и грандиозную симфонию. Агонизирующий свет лампы, чьи запасы энергии истощились, сдавался на милость мрака.

Тиксу глядел на Афикит взглядом, наполненным сожаления, ощущая во рту горький вкус отчаяния. Сможет ли он когда-либо отблагодарить ее за подаренное счастье? Шестнадцать лет совместной жизни были ежесекундным волшебством, отрешением от времени, островком жизни в умирающей вселенной. Он пересилил искушение разбудить ее, прижать к груди, укрыть кружевом нежных слов и поцелуев.

Он закрыл глаза и призвал антру. Вибрация звука жизни унесла его в цитадель безмолвия, во внутренний храм, откуда расходились дороги прошлого, настоящего и будущего. Впервые за семь лет его призвало темное отверстие. Он вошел в него и двинулся по узкой извилистой тропке, по обе стороны которой зияли бездонные пропасти. Жестокий и невыносимый холод пронизал его, разрывая плоть, но, несмотря на невероятную боль в каждой клетке существа, он не повернул назад.

В конце тропы высилось гигантское, чудовищное создание, состоявшее наполовину из пустоты, наполовину из материи. Оно было покрыто панцирем, темным и, похоже, заросшим шерстью, из которого торчали двенадцать длинных щупальцев. На панцире виднелось множество отверстий такой невероятной черноты, что они казались сверкающими. Остальная часть огромного тела растворялась в пустоте или состояла из нее, словно существо никак не могло решиться окончательно перейти в мир волн и форм. Сердце Тиксу заледенело, и он понял, что настал час сразиться с чудовищем, переступить порог ужасающего мира, который это создание охраняло. Теперь он знал, что Йелль, его дорогая малышка Йелль, все время готовила его к этой встрече. На своем детском языке она указала ему на самого злейшего врага, на чудовище с ледяным дыханием, прячущееся по ту сторону врат творения. Она исчезла, чтобы заставить отца забраться в сердце Гимлаев, войти в пещеру, где некогда жил горный безумец, вновь связать нити своей судьбы… Настало время бросить вызов блуфу на его собственной территории, донести силу человечества и творения до Гипонероса, пронзить сердце Брухара, как называл демона пустоты Станислас Нолустрист, маркинатский пастух.

Слова Качо Марума, има садумба с Двусезонья, вдруг зазвучали в храме его безмолвия. Если ты не исполнишь свою судьбу, ни одно двуногое существо не будет вправе хранить дар жизни… Если Оти Тиксу с Оранжа стал Шри Лумпа, господином Ящерицей, то не ради ношения почетного титула, а потому что должен был превратиться в разящее острие армии людей, борющейся с самым неумолимым и ужасающим противником, с каким когда-либо сражалось человечество. Он поспешил возложить ответственность на Шари, чтобы без помех наслаждаться любовью к Афикит, и этот отказ, вероятно, поставил его приемного сына на грань поражения и вызвал бегство паломников.

Дорогая малышка Йелль, плоть моей плоти, глаза моих глаз, жизнь моей жизни, теперь ты можешь спокойно спать, ибо ради тебя я сражусь с блуфом, всепожирающим злом, ради тебя рассею свою человеческую суть по ветрам небытия… Дорогая малышка Йелль, рассказывал ли я тебе о прежнем Тиксу? Говорил ли о ничтожном служащем ГТК, человеке, тонувшем в дождях Двусезонья, в спиртном и страхах, человеке, которого начал поглощать блуф… О несчастном смертном, который еще никого не зачал, который еще не встретил… Дорогая малышка Йелль, говорил ли я тебе, что ты была самым лучшим моим творением, моей гордостью, моим шедевром?

— Тиксу?

Он открыл глаза. В пещеру врывался дневной свет, присыпая золотом стены и неровный пол, столик, кухонную утварь, одеяла. Афикит, опершись на локоть, смотрела на него. Глубокие темные круги окружали ее горевшие жаром глаза.

– Ты произнес слово «блуф» и одновременно смеялся и плакал…

Он ощутил, что все еще хочет смеяться и плакать. Смеяться, потому что радовался ее пробуждению, плакать, потому что расставался с ней, со своим солнцем, с источником тепла и света, чьи красота, нежность и грация были несравненным даром богов.

– Йелль! – воскликнула она, словно вдруг вспомнила об исчезновении дочери.

Отбросила покрывало и поспешно вскочила.

– Не надо волноваться, – прошептал Тиксу, не отрывая восхищенного взгляда, в котором ощущалась боль, от тела жены. – Она ждет нас в деревне, у куста безумца, как обычно…

Афикит инстинктивно поняла, что он говорит правду. Успокоенная, она поцеловала Тиксу в губы. Ей не терпелось сжать дочь в объятиях.

– Я говорила тебе, как люблю? – пропела она, натягивая шаровары.

Тиксу жалел, что она так поспешно укрывалась от его взгляда, но ночная любовница уступила место матери, и он ощутил еще большую любовь к Афикит.

Держась за руки, они направились в деревню. Синее небо побледнело, словно трехдневный дождь смыл яркие краски. Орлы планировали меж заснеженных пиков. Шорохи, треск, ворчание, посвистывание доносились с еще согнутых деревьев, из запутанных кустарников, полегшей травы. Начинался прекрасный весенний день.

Йелль сидела перед кустом с пламенеющими цветами. Нарушив свою привычку, она встала, когда разглядела в ярком свете утра силуэты родителей, которые спускались с горы. Она бегом пересекла главную улицу деревни. Буря закончила разрушение, начатое морозами: от домов, построенных паломниками, остались л ишь части стен. Удержался только дом Найи Афикит и Шри Лумпа, поскольку Тиксу укрепил крышу и законопатил все щели до наступления зимы.

– Йелль!

Афикит бросилась к дочери, подняла и крепко прижала к груди, смеясь и плача одновременно.

– Йелль! Где ты была? Я так испугалась…

Йелль через плечо матери в упор смотрела на отца, стоявшего сзади. Серо-голубые глаза девочки казались огромными на исхудавшем от лишений лице. В ее волосах и на одежде виднелись грязь, былинки, листья.

– Ты отправляешься на поиск блуфа, папа?

Тиксу медленно кивнул.

– Я больше никогда не буду плакать, – продолжила Йелль. – Я выплакала все слезы жизни за три дня, и небо плакало вместе со мной… Мы будем очень огорчены, когда ты уйдешь… Но именно так вершатся дела… Вчера вечером исчезли миллионы звезд…

Афикит поставила дочь на траву, присела на корточки рядом с ней, вгляделась в ее заострившиеся черты и в огромные, светлые и чистые глаза, такие же глубокие и яркие, как озера Гимлаев.

– О чем ты говоришь, Йелль?

Ответил Тиксу:

– У человечества не осталось времени ждать. Я отправляюсь в то место, откуда вряд ли сумею вернуться. Я должен защитить человечество от блуфа на Гипонеросе… Шари придет мне на помощь…

– Он тебе не поможет, – резко перебила его Йелль. – Он любит тебя, но будет с тобой сражаться.

– Зачем ему сражаться со мной? Он – человек, как я, как все мы… Он наш приемный сын, твой старший брат.

– Но ты, папа, останешься ли человеком, как мы?

Произнеся эти ужасные слова, Йелль приблизилась к отцу и прижалась головой к его животу. Эта непривычная нежность поразила Афикит. Не слова, а поступок убедил ее в скором уходе Тиксу. Мужчина, к которому она некогда отнеслась с презрением в агентстве на Двусезонье, мужчина, который не побоялся робинса, посланного ГТК на его поиски, мужчина, который вырвал ее из лап торговцев на Красной Точке, мужчина, который спас ее от скаитов на Селп Дике, мужчина, которого она узнала и полюбила на острове злыдней, мужчина, превративший ее в любовницу и счастливую мать, Тиксу, ее любимый, должен был ее покинуть. Его губы и руки предупредили о расставании еще в пещере, но тоска, усталость и жаркое удовольствие отогнали призрак разлуки. Тиксу вырывали из ее души. У нее не было ни желания, ни сил плакать. Как и Йелль, она выплакала все свои слезы за эти три дня. Но в любом случае слезы были жалкими каплями по сравнению с необъятным океаном страдания, в котором она тонула. Она не стала разубеждать его, потому что, как сказала Йелль, именно так вершатся дела. Паломники назвали ее Найа Фикит, вселенская мать, и она не имела права лишать человечество последнего шанса. Всеобщая война, поднявшая людей на борьбу с блуфом, с Гипонеросом, сметала личные судьбы, как осенний ветер сметает опавшие листья.

– Когда ты отправляешься? – спросила она едва слышным голосом.

– Сейчас…

Она собрала всю свою энергию, чтобы не потерять сознания. Как она сожалела сейчас, что заснула в пещере, что не бодрствовала всю ночь, что так поспешно оделась, не потребовала последнего объятия, не приостановила время!

– Останься на день… на час… на минуту…

– Папа не может остаться, – перебила ее Йелль. – Чем меньше будет звезд, тем труднее будет победить блуф.

Афикит кивнула, обняла Тиксу за талию, положила голову ему на плечо, в последний раз насладилась его теплом и запахом.

– Я говорила, что люблю тебя? – выдохнула она.

– Скажи еще раз…

– Я тебя люблю.

Он с невероятной нежностью отстранил ее.

– Мы вскоре увидимся… Не забудь: я принадлежу тебе навечно. Позаботься о нашем маленьком чуде.

Он поцеловал дочь.

– Папа, если блуф начнет поглощать тебя, думай обо мне, и он тебя отпустит. Он больше боится меня, чем я его…

Он улыбнулся дочери, взъерошил ей волосы и направился в сторону горы. Силуэт его растворился в золотых лучах солнца. Он ни разу не обернулся.

– Мне будет его не хватать, – вздохнула Йелль.

– Мне уже его не хватает, – пробормотала Афикит.

– Вскоре нас навестят. Новые паломники. Если блуф не сожрет их…

Их запас слез пополнился, и они проплакали всю вторую половину дня. Не в силах усидеть на месте, Йелль ушла из дома, даже не притронувшись к еде. Она не пошла к цветущему кусту, а, взяв посох отца – так ей казалось, что она держит его частичку и препятствует блуфу целиком поглотить его, – отправилась прогуляться в горы. День стоял такой хороший, что она скинула одежды и искупалась в речке с бурными ледяными водами. Она позволила мощному от таяния снегов течению унести ее, но, заметив, что оказалась далеко от одежды и посоха, уцепилась за ветку ивы и выбралась на противоположный берег. Улеглась на скале, решив понежиться под теплыми лучами солнца.

Через некоторое время, когда повернула голову, она краем глаза увидела вспышку света. Она вскочила, спрыгнула со скалы и раздвинула низкие ветки кустарника.

Йелль увидела небольшую железную коробку длиной около тридцати и высотой пятнадцать сантиметров. Металлическая поверхность была местами черной, словно попала в огонь, но на ней не было и следа ржавчины или потертостей, характерных для странных доисторических предметов, которые она находила и приносила родителям.

– Никогда не трогай эти вещи! – предостерегал ее Тиксу. – Перед тем как покинуть этот мир, люди нашпиговали его взрывчаткой, магниторезонансными минами…

– Прошло более тысячи лет, – возразила девочка. – Они уже не могут взорваться.

– Люди потратили немало энергии и ума, изобретая средства взаимоуничтожения. Быть может, их оружие в состоянии разрушать и через тысячи лет после их отлета…

Йелль спросила себя, что сказал бы папа об этом предмете. Он не был ни ржавым, ни древним, но, спрятавшись в кустарнике, как злобное животное, выглядел более опасным, чем доисторическая мина. Она протянула руку, чтобы схватить коробку, но в последний момент интуиция и страх остановили ее. Все равно ей не удалось бы открыть коробку: она была герметично закрыта и заперта кодовым замком – в широкую ручку была встроена крохотная клавиатура с двадцатью клавишами. Коробку нельзя было и разбить с помощью камня. Металл напоминал Йелли материал корпуса древнего звездолета, который она обнаружила неподалеку от большого вулкана.

Чем больше она смотрела на коробку, тем больше росла в ней уверенность, что эта вещь попала в это место неслучайно. Ее словно спрятали для кого-то. Но для кого? В этом мире не было ни единой живой души, кроме нее с мамой.

От внезапного порыва ветра по телу побежали мурашки. Ей надо было вновь переплыть поток, чтобы одеться. Краснеющий диск солнца уходил за горизонт, пуская багровые стрелы в потемневший небосвод. Смеркалось, и надо было поспешить домой, чтобы утешить маму, расстроенную уходом папы. Йелль привыкла спать одна, но не Афикит, и, вероятно, именно ночью она ощутит всю горечь отсутствия Тиксу.

Девочка пообещала себе рассказать о коробке матери.

Она с неохотой залезла в холодную воду. Течение подхватило ее и отнесло на несколько сотен метров к скале, едва торчавшей из-под воды. Уставшая, задыхающаяся, исцарапанная, она наконец выбралась на берег, но ей пришлось пробежать целый километр, чтобы добраться до одежды.

Уже стояла ночь, когда она добралась до дома. Афикит не слышала, как она вернулась. И только когда дочь просунула голову в приоткрытую дверь спальни, она ощутила ее присутствие.

– Где ты была?

– Ты все еще переживаешь, мама?

Афикит не ответила, но жестом пригласила дочь лечь рядом с ней. Они пролежали, обнявшись, около часа, пока Йелль не сказала:

– Мама, я голодна…

Афикит подняла на дочь покрасневшие от печали глаза. Тиксу был прав: Йелль была маленьким чудом, и она была обязана позаботиться о ней.

– Пойдем, я приготовлю тебе самую лучшую еду, какую ты еще никогда не пробовала…

Держась за руки, они вошли в комнату, служившую кухней и столовой.

Воспоминание о железной коробке напрочь вылетело из головы Йелли.

Глава 17

Сурата первая

Случилось так, что тот, которого называли Афризиат, был сильно разгневан теми невыносимыми страданиями, которые люди причинили своей Матери-Земле. На сорок дней он удалился в пустыню, превратил камень в металл, извлек из земли огонь и изготовил огромный корабль. И сорок лет собирал праведников.

Сурата вторая

Случилось так, что Афризиат собрал праведников в большом железном корабле и решил отправиться с ними в космос. Так они покинули Мать-Землю, и это очень сильно опечалило их. И Афризиат сказал им, что их ждут новые миры, девственные и чистые, прекрасные и гостеприимные. Они были признательны ему и осушили свои слезы.

Сурата третья

Случилось так, что путешествие продлилось дольше, чем предсказал Афризиат, и праведники разгневались и огорчились. И снова их охватила печаль по покинутой Матери-Земле. Афризиат призвал их к терпению и пообещал, что вскоре они получат в награду новую мать. Так он охладил их гнев и дал им новую надежду.

Сурата четвертая

Случилось так, что праведники поссорились из-за священных книг, которые увезли с собой, и организовали три клана: клан Ром, клан Мекк и клан Сион. Одно время главенствовал клан Ром, одно время главенствовал клан Мекк, одно время главенствовал клан Сион.

Сурата пятая

Случилось так, что Афризиат был пленен доминирующим кланом Сион и его принудили носить титул жреца. И Афризиат сделал вид, что согласен на требование клана Сион, дабы избежать слишком многих смертей праведников. Но безумие овладело праведниками Сиона, и они воспользовались сном Афризиата, чтобы совершить ужасающие вещи. Они перерезали мужчин кланов Ром и Мекк, изнасиловали женщин и обезглавили детей.

Сурата шестая

Случилось так, что доминирующий клан Сион выбросил в пустоту тела убитых праведников из кланов Ром и Мекк, а Афризиат, увидев сотворенное зло, решил наказать клан Сион за жестокость. Он усыпил праведников клана Сион с помощью усыпляющего газа и погрузил их в спасательную шлюпку. Он одарил их голографической картой Матери-Земли, чтобы они ежесекундно помнили о своей низости…

Выдержки из Сказок и Легенд нашей Матери-Земли, бумажной книги 1002 года (по календарю Нафлина), найденной в библиотеке Н-Афины, столице планеты Н-Марс

Внутри ледяной камеры Ториаля, куда не попадали сквозняки, температура была постоянной и терпимой.

Княжеская стража заперла осужденных в большой камере, разделенной на две части прозрачной перегородкой. Освещение сводилось к одному светошару, который был не в силах разогнать мрак под потолком и в углах помещения.

Сан-Франциско и Феникс ушли в дальнюю комнату. Мальчуган, сидя на одной из кушеток из необработанных досок, слышал их вздохи и спрашивал себя, чем они заняты. Его любопытство было возбуждено тем, что продолжительные стоны Феникс походили на стоны мученицы. Он иногда смотрел в сторону перегородки и различал через полупрозрачный лед темные пятна их тел. Один раз, не в силах сдержать любопытство, он встал с кушетки и направился к узкому проходу, соединявшему два помещения, но Робин де Фарт схватил его за руку и не велел беспокоить жерзалемян.

– Они не виделись двадцать лет, – шепнул ему старый си-ракузянин. – И… э-э-э… женщина и мужчина, когда они любят друг друга и встречаются после долгого расставания, желают… э-э-э… побыть наедине друг с другом… У них очень мало времени, чтобы выразить свою любовь. И эти несколько часов принадлежат им.

Хотя Жек немногое понял из невнятных речей Робина, он подчинился во имя мудрости, которой обычно наделены старые люди. Хотя Жека обуревала жажда узнать, почему мужчина ради любви причинял боль женщине. Он уже слышал подобные стоны, проходя мимо двери спальни ма и па Ат-Скин, но никогда не решался войти из страха, что увидит мать искалеченной, окровавленной. А сейчас он боялся чудовища, спрятавшегося в Марти, чьи сверкающие глаза, неподвижные и внимательные глаза хищника, не переставали следить за ним.

Жек решительно противился сну. Он старался продлить бодрствование, цепляясь за мысли и воспоминания, изредка пожимал плечами и напрягал усталые мышцы рук и ног, пытаясь удержать открытыми все больше тяжелеющие веки. Он боялся остаться наедине с Марти и с беспокойством видел, как Робин де Фарт все чаще клевал носом.

Он решил разговорить старого сиракузянина.

– Робин, ты только что сказал Сан-Фриско, что видел античную книгу… И что это за книга?

Вопрос помог Робину стряхнуть с себя сонливость. Он был удивлен и польщен интересом Жека к его эрудиции.

– В ней была карта и текст, который проливает новый свет на небесный Жер-Залем и планеты известного мира, но все это остается простой теорией, Жек.

– А что такое теория?

– Гипотеза, интеллектуальное построение, нечто, что нельзя точно проверить… Я слышал об удивительной библиотеке на Н-Марсе, одной из первой среди колонизированных планет…

– Биб… что?

– Библиотеке, помещении, где собраны античные бумажные книги… Я отправился в Н-Афину, столицу континента Н-Афризии, где был принят хранителем. Он объяснил мне, что его далекие предшественники изобрели технику сохранения бумаги, а потому в библиотеке собраны книги возрастом более шести тысяч лет… Шесть тысяч лет! Представляешь, Жек? Драгоценные свидетельства истории человечества! Хранитель разрешил мне трое суток пробыть внутри. Три дня – слишком короткое время, чтобы ознакомиться с тысячами и тысячами произведений, многие из которых написаны на мертвых земных языках, а другие изложены в примитивных версиях на межпланетном нафле. Некоторые книги были написаны на разговорных диалектах горстки рассеянных народностей…

Голос Робина набирал силу по мере того, как он говорил, словно черпал вдохновение в каждом слове, срывавшемся с его уст. Рассеянно слушая его, Жек бросал частые взгляды на Марти, сидевшего на кушетке напротив. Странная неподвижность молодого сиракузянина роднила его с лишенным программы роботоматом. Вздохи и стоны Феникс и Сан-Франциско превратились в приглушенные разговоры и смешки. Молодая женщина казалась счастливой от бесцеремонного обращения князя американцев, и это успокоило Жека по поводу ментального здоровья взрослых, которые занимались любовными играми.

Может, ма Ат-Скин смеялась, как и Феникс, после причиненной ей боли? Главная разница между влюбленными и мучениками состояла в том, что мученики никогда не выражали желания смеяться. Па… ма… Жеку казалось, что они никогда не существовали, что они были персонажами, рожденными его подсознанием. Он даже сомневался в реальности планеты Ут-Ген, города Анжор, подземного гетто под названием Северный Террариум, старого карантинца Артака…

– Двое с половиной суток я листал книги, доверяясь лишь названиям, если мог их перевести. Большинство из них не представляло никакого интереса для этносоциолога… Практически все они пересказывали в разных вариантах одну и ту же историю: н-марсианскую легенду о Звездных Рыцарях, о принцессе Азафее, двадцать девятой дочери короля Каминоса. Когда наступил третий вечер, меня привлекла толстая запыленная книга, которую я до тех пор не замечал. Она называлась «Сказки и Легенды нашей Матери-Земли»…

– Опять и опять легенды! – вздохнул Жек.

– Так и я думал, когда увидел эту книгу: опять и опять легенды! Однако, быть может, потому что это было самым старым произведением в библиотеке, я просмотрел ее до самого конца. Она была напечатана в 1002 году нашей эры, когда колонисты уже добрались до многих планет известной вселенной. Действие большинства сказок разворачивалось на Земле истоков, образно рассказывалось об ужасной Войне Мыслей, которая покончила с цивилизацией гомо сапиенса…

– Что это – гомосапиенс?

Робин весело расхохотался.

– Гомо сапиенс, в два слова… Это означает человек разумный, который, кстати, не был так разумен, как утверждал, ибо постарался уничтожить родную планету. Повсюду я натыкался на удивительные совпадения между картой, суратами – параграфами – текста и некоторыми историческими работами. Наивность этих легенд укрепляла меня в мысли, которую оспаривают многие современные историки: что все народы человечества происходят с одного-единственного мира и что в результате катастрофы – Войны Мыслей – они рассеялись во вселенной с помощью гигантских железных кораблей…

В это время Сан-Франциско и Феникс вышли из дальней комнаты и уселись на свободную кушетку. Он накинул на себя плащ, а она шубу из медвигра, но, судя по их голым ногам и полоскам смуглой кожи, на них не было никакой другой одежды. Глаза с глубокими темными тенями молодой женщины расширились от лихорадочного возбуждения, а тонкие черты лица затянула вуаль истомы. Как и женщина, сломленная поцелуями спутника в подземке Анжора, она была прекрасна в своем поражении. Краем глаза Жек заметил очаровательную округлость груди, на которой лежали ее длинные волосы. Он был смущен и окончательно примирился с необходимостью любовной болезни.

– Надеюсь, мы вам не помешали, – произнес Сан-Франциско, обращаясь к Робину. – Сердце мое не оставило голове времени узнать побольше о книге, о которой вы только что говорили…

– Вы у себя дома, князь! – восхищенно воскликнул старый сиракузянин.

– Ни сердце, ни голова моя не признают своими тех, кто осудил моих гостей, в том числе и ребенка, на смерть! – глухо ответил жерзалемянин.

– Ваша цивилизация, быть может, основана на обмане, – заговорил Робин после недолгого молчания. – Ваши так называемые территории небесного Жер-Залема всего лишь древние страны Земли, Матери-Земли. Финикс и Сан-Франциско – названия городов, которые существовали восемь тысяч лет назад, если верить подробной карте из книги, которую я листал в библиотеке Н-Афины. Один город располагался на западе страны под названием «Соединенные Штаты Америки», а другой – на юго-западе той же страны. Я забыл о книге Н-Афины, о карте и легенде к ней, но священный Глобус, хотя сами знаете, как слабеет память стариков, пробудил воспоминания…

– Вы сказали, что книга была напечатана в 1002 году, а это означает, по журналу судей, что наши предки обосновались на Жер-Залеме в 9 году нашей эры, – произнес Сан-Франциско. – Весьма вероятно, что картограф этой книги был вдохновлен священным Глобусом…

– Я учитывал эту возможность, князь, но некоторые аргументы заставили меня отказаться от этой теории: с одной стороны, отдельные слова на священном Глобусе встречаются в языке, традиционных песнопениях и мифологии народов столь же древних, как и избранный народ. Эти народы вступили в контакт с внешней цивилизацией только к 5000 году. Эти люди жили в состоянии полной изоляции более пятидесяти веков, а это означает, что они не могли черпать вдохновение ни в Библии, ни в Глобусе. Чернокожие племена Платонии упоминают об Африке, стране, откуда они произошли, а это один из трех континентов светоносного Жер-Залема. У жахокуоистов миров Восходящего Солнца посмертный рай носит то же название, и так же именовалась Япония, восточная страна на священном Глобусе… И я могу привести множество примеров. С другой стороны, я верю, что абин Элиан, человек, приведший народ Фраэля на Жер-Залем, и Бертелин Нафлин, который основал Конфедерацию Нафлина, был одним и тем же человеком…

Феникс выпрямилась и с яростью уставилась на Робина де Фарта. Жеку захотелось проскользнуть за полы меховой шубы молодой женщины и укрыться в тепле ее груди.

– На чем основываются ваши утверждения? – спросила она.

– Должен признать, ни на чем конкретном… Бертелин Нафлин был тем, кто собрал тысячи землян внутри корабля и первым решился на космическое путешествие. Весьма возможно, что имя Элиан и титул абина даны ему во время путешествия доминирующей религиозной партией, которая, ссылаясь на древнюю Библию Матери-Земли, провозгласила себя избранным народом. Некоторые параграфы легенд из книги Н-Марса напоминают об этом событии: Случилось так, что Лфризиат, пионер космоса, основатель человечеств на звездах, был захвачен доминирующим кланом Сион – другое название Фраэль, разве нет на Жер-Залеме дочерей Эссиона? – и его принудили носить титул жреца. Случилось так, что доминирующий клан выбросил в космос людей, которые отказались поклоняться их священной книге – Библии Матери-Земли, – и Лфризиат, увидев сотворенное зло, решил наказать клан Сион за жестокость. Он усыпил праведников клана Сион с помощью усыпляющего газа и погрузил их в спасательную шлюпку. Он одарил их голографической картой Матери-Земли, чтобы они ежесекундно помнили о своей низости, потом запрограммировал шлюпку на посадку на маленькую планету, покрытую льдами, — Жер-Залем. Потом Лфризиат продолжил свое путешествие к мирам центра, куда принес магию слова «Индивед»… Цитирую по памяти… Этот афризиат наверняка был Бертелином Нафлином, потомком основателя Афризии, а Индиведы превратились в индисскую науку, последней носительницей которой стала Афикит, дочь моего друга Шри Алексу… Это рассуждение не претендует на идеальную точность, но имеет достоинство быть достаточно связным. Жерзалемяне первых времен сделали глобус и карты по данным голографического изображения, о котором упоминает легенда, изображения, которое, быть может, было повреждено во время путешествия, что объясняет, почему ваши предки говорят только о сорока странах, а не о ста пятидесяти. Из всего этого я заключил, что светоносный Жер-Залем есть не что иное, как урезанное воспроизведение Матери-Земли, Земли наших истоков… Прошу меня извинить, мне надо… Функции старческого мочевого пузыря обратно пропорциональны мозговым возможностям: они имеют тенденцию ускоряться с возрастом…

Он встал и скрылся за деревянной перегородкой.

Сан-Франциско и Феникс, смущенные словами де Фарта, молчали, задумавшись. Жек боялся, что они вернутся в свою комнату, чтобы вновь заняться любовью, и оставят его наедине с Марти, который неподвижно застыл на своей кушетке, но стоило Робину вернуться, как молодая женщина засыпала его новыми вопросами.

– Ваша гипотеза никак не объясняет роль небесных странниц…

– Космины… – вздохнул Робин. – До открытия Глобуса я никогда не подвергал сомнению их существование. Но сейчас они у меня появились. Реальны ли странницы? Или речь идет о верованиях, плоде коллективного подсознания?

– Они столь же реальны, как вы и я! – воскликнула Феникс. – Я собственными глазами видела трех из них. Они вмерзли в стену цирка Голан. Я их видела, как вижу вас. Но вы же не продукт коллективного подсознания!

– Даже меня, князя-правителя племени американцев, никогда не ставили в известность о присутствии трех небесных странниц в ледяной стене! – удивился Сан-Франциско.

– Старейшина рассказал мне их историю. Три охотника из племени испанцев нашли их в 6700 году после внезапных передвижек в коре планеты. Абины немедленно уничтожили трех испанцев и объявили цирк Голан запретной зоной.

– Почему? – спросил Робин. – Эти замурованные во льду космины были формальным подтверждением надежд, изложенных в Новой Библии.

– Они могли стать соперниками абинов, – сказал Сан-Франциско. – Избранный народ быстро бы избавился от ига абинов и основал бы новый культ небесных странниц.

Робин встал и принялся расхаживать по камере от бронированной двери до прохода в перегородке. Его сон как рукой сняло.

– А какие они, эти странницы? – спросил Жек у Феникс. Молодая женщина улыбнулась мальчугану, который, как она заметила, едва удерживался от того, чтобы не броситься к ней. Ему явно хотелось иметь мать, подобную ей, хотя бы на несколько минут.

– Длинные, коричневые, сжавшиеся в комок так, что ничего особенно не разглядишь: толстый коричневый панцирь, кристаллы, голова в виде снаряда, хвост веером, сложенные перепонки крыльев… .

– Остается узнать, действительно ли они приспособлены для переноса людей, – пробормотал Робин. – Если да, то на какой мир они их перенесут… Я бы с удовольствием пошел на этот опыт, но абины решили иначе. Я стану еще одной жертвой вечного противостояния религии и науки, догмы и опыта. Что касается меня, я не ощущаю трагичности этого осуждения: крыло смерти уже касалось меня, и никто меня не ждет. Но для вас, для них…

Он подбородком указал на Жека и Марти. Сан-Франциско отстранил Феникс, встал с кушетки и упал на колени перед Жеком.

– Сердце мое обливается кровью и умоляет меня попросить у тебя прощения, принц гиен, – выдохнул жерзалемянин. – Проклинаю безумную гордыню, которая толкнула меня на то, чтобы вмешаться в твою судьбу. Без меня ты бы остался с видуком Папирондой, нашел бы способ ускользнуть от него и продолжить свой путь… Я считал себя служителем богов, а оказался инструментом духа зла…