Текст книги "Воители безмолвия. Мать-земля"

Автор книги: Пьер Бордаж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 63 страниц)

Вся Венисия кипела. Всюду царила суматошная деятельность. Сиракуза, центр вселенной, планета искусств и моды, готовилась к приему нового понтифика и новой императрицы.

В эту ночь…

Именно в эту ночь кардинал Богх должен был явиться к Барофилю Двадцать Четвертому, чтобы договориться о распорядке дня и уточнить список тех, кто просил частной беседы с понтификом. Поскольку викарии не передали никаких распоряжений, он не собирался переносить свой рутинный визит.

В эту ночь…

Стоя перед окном, выходящим на Романтигуа, генеральный секретарь любовался вторыми сумерками. Солнце Сапфир уходило за горизонт, окрашивая небосвод в бирюзово-красно-фиолетовые цвета. Широкие авеню и узкие улочки города превратились в реки синего света. Венисийцы наслаждались лаской ветра, бродили по тротуарам, собирались на площадях, гуляли вокруг опталиевых фонтанов, где обычно давали спектакли бродячие актеры, мимы, жонглеры, иллюзионисты. Освещенные галиоты бесшумно скользили по темно-синим, безмятежным водам Ти-бера Августуса. Фрасист Богх иногда ощущал приступы сильнейшей тоски по планете Ут-Ген и ее вечно мрачному небу. Там он исполнял службу, здесь поступал, как все: вел переговоры, плел заговоры, интриговал.

В тишине раздались удары. Он вернулся к столу и ногой нажал на педаль открытия кодового замка двери, встроенной в раму серого мрамора.

Послушник в белом облегане и накидке вошел в комнату и поклонился.

– Муффий ждет вас, ваше преосвященство.

– Уже? Мы должны были встретиться через два часа…

– Программа изменилась, ваше преосвященство.

– Чем вы докажете вашу правоту?

Бывший губернатор Ут-Гена уже научился проявлять недоверие, его отравила атмосфера паранойи, царившая в епископском дворце. Он вдруг осознал это, и во рту его появилась горечь.

– Паке крейциана… – произнес послушник.

Фрасист Богх кивнул. Эти два слова были кодом для понтифика и генерального секретаря.

– Иду. Только возьму мемодиск…

Сидящий на глубокой подвесной банкетке Барофиль Двадцать Четвертый ждал его в скромно меблированной комнате. Как всегда, кардинал Богх оставил своих мыслехранителей в прихожей и выдержал унизительную процедуру нескольких личных досмотров, проходов через инфрадатчики и выстаивания перед объективами камер, связанных с экранами морфопсихологов.

Муффий не загримировался, и его истрепанная кожа, морщинистая и сухая, резко контрастировала с белым капюшоном облегана, отделанным розовым опталием. Его белую рясу украшали спиральные подвижные узоры. На безымянном пальце правой руки сверкал перстень понтифика, громадный джулианский кориндон с двумястами гранями, который передавался от муф-фия к муффию вот уже пятьдесят веков. Его крохотные черные, глубоко сидящие глазки, подчеркнутые темно-коричневыми мешками, остановились на генеральном секретаре.

– Добрый вечер, кардинал Богх, – устало прошептал он. – Извольте сесть…

Он похлопал ладонью по банкетке. Фрасист Богх скользнул губами по перстню и занял место рядом с муффием.

– Добрый вечер, ваше святейшество.

Барофиль Двадцать Четвертый откашлялся. Его кадык, торчащий, как лезвие ножа, ходил под кожей шеи, изрытой глубокими вертикальными морщинами. Кардинал расслышал тихий шорох фильтров воздуха, встроенных в лепнину дверных рам. Викариям не удастся подать отравляющий газ в эту комнату с той же легкостью, с какой он когда-то расправился с Северным Террариумом. Бывший губернатор иногда сожалел, что уничтожил карантинцев. Разве они, бетазооморфы, не были творениями Крейца? Разве они не получили душу, как здоровые люди? Разве матери-мутантки не любили своих детей, как любая человеческая мать?

– Вы, вероятно, спрашиваете себя, почему мы перенесли нашу встречу на более раннее время, – продолжил муффий.

– Должен признать, я заинтригован…

Барофиль издал короткий хриплый смешок. Его костлявые руки опустились вдоль тела.

– Дорогой кардинал Богх, вы совсем запутались в своем ментальном контроле! Истинный сиракузянин ответил бы банальностью вроде: «Готов служить вам в любое время…» Или: «Можете рассчитывать на мою преданность в любой час дня и ночи…» Сиракузяне возвели лицемерие в ранг искусства. Они поспешили назвать это автопсихозащитой, введя приемлемое понятие, более благородное, чем двуличие. В каком состоянии процесс дамы Сибрит?

– Все готово, ваше святейшество. Как и предусмотрено, он начнется 6 десембриуса.

– И, как предусмотрено, она будет осуждена…

Фрасист Богх глянул на августейшего собеседника пламенным взглядом, недостойным для человека, контролирующего свои эмоции.

– Осмелюсь ли я предположить, что вы осуждаете этот процесс, ваше святейшество?

– Осмельтесь, кардинал Богх… Дама Сибрит де Ма-Джахи была – и, быть может, еще есть – самой ясновидящей персоной в Венисии. Процесс, устроенный над ней, лишь предлог для того, чтобы ее устранить и очернить память о ней. Однако мы вас поздравляем. Вы успешно выбрались из колючих зарослей, которые представляют собой назначение чрезвычайного трибунала со всеми его почестями. Вы преуспели, никого не оцарапав.

– Почему вы не вмешались публично, если осуждаете этот процесс о колдовстве?

– Потому что наши внутренние убеждения позволяют нам заглядывать за само событие и двигаться вперед с чрезвычайной осторожностью.

Муффий встал и ковыляющей походкой направился к бронированному окну, выходящему во внутренний дворик.

– Мы – всего-навсего усталый старец, труп, получивший отсрочку… Дама Сибрит была символом, а человек, который мог воспротивиться этому процессу, должен быть в расцвете сил… Человек вроде вас…

– Прошу простить мое невежество, ваше святейшество, но я не понимаю, о какой символике вы говорите. Если судить по слухам, которые ходят об императрице, она была скорее символом порока и жестокости!

– Она была – и, может быть, есть – такой, как мы все. Не хуже, не лучше. Порочная и жестокая, согласен, но не более, чем вы или мы. Не более, чем император. У нее было множество любовников, она, вероятно, убила кое-кого из них, но у императора Менати было немало любовниц, а на трон он взошел, убив своего брата Ранти и двоих племянников, Жонати и Беренфи. Мы хорошо это знаем, чтобы утверждать, господин генеральный секретарь, поскольку мы сами закладывали основы этого заговора. В этом дворце, как и во дворце императорском, нет власти без крови на руках. Кажется, мы вам уже это говорили…

Фрасист Богх подошел к понтифику, замершему у окна. Он был на голову выше августейшего старца, который, казалось, оседал, прогибался и скукоживался с каждым прошедшим днем. Злоупотреблял ли он микростазическими растворами? Регулярное поглощение этого химического наркотика, вот уже тридцать лет запрещенного на Сиракузе и ее спутниках, но широко распространенного среди кардиналов, экзархов и придворных, быть может, объясняло его исключительное долголетие и живость духа, несмотря на внешние признаки старческого распада.

– Не думаю, что мои руки обагрены кровью… – осторожно произнес генеральный секретарь.

Муффий с иронией глянул на подчиненного.

– Если не считать еретиков, отправленных на огненный крест… И миллионов карантинцев Ут-Гена, которых вы отравили газом…

– Эти люди были врагами веры! – яростно запротестовал Фрасист Богх. – Мой долг человека Церкви – бороться с ними!

– Кровь еретика или верующего остается кровью человеческого существа, какие бы оправдания ни приводились в пользу его устранения…

– Вы сеете сомнение в моей душе, ваше святейшество… Разве школы священной пропаганды не воспитывают высших чиновников крейцианства в маниакальной идее безжалостно карать неверных, язычников, противников веры? Разве эти школы не подчиняются вам, верховному вождю Церкви?

Глаза Барофиля Двадцать Четвертого буквально загорелись. Он положил ладонь на предплечье кардинала, и у того возникло неприятное ощущение, что его схватили когти посланца смерти.

– Вы быстро, мы очень надеемся на это, оценили всю ширину пропасти, разделяющей иерархию и низы. И вскоре поймете, что законы, применимые к стаду, неприменимы к пастуху. Вы бьетесь над разрешением неразрешимых проблем совести, над противоречиями, которые являются уделом правителей, духовных и мирских. Долгие века Церковь превращалась в оголодавшее чудовище, которое все труднее контролировать. Это – основная причина ее исключительного роста. Ее нужды в пище растут, и мы бросаем ей на съедение новые души, тысячи душ прелатов и викариев, миллионы душ миссионеров, миллиарды душ верующих. Мы породили хищного зверя, Церковь, которая, чтобы выжить, пожирает части своего невероятно большого тела, и каждый день, подаренный нам Крейцем в его бесконечной доброте, мы жертвуем новые души, удовлетворяя ее ненасытный аппетит. Слово Крейца – простое слово, гимн человеческой свободе, а Церковь Крейца – сложнейший организм, слепая машина для перемалывания личностей. Вот чем мы стали, кардинал Богх: роботами, клонами…

Муффий погрузился в созерцание вторых сумерек, чьи шелковистые синие тона растворялись в чернильном индиго. Золотистый месяц первого из пяти ночных спутников Сиракузы венчал третью башню епископского дворца.

– Если позволите, я хочу задать вам два вопроса, а вернее, три, – произнес Фрасист Богх.

Понтифик кивнул.

– Почему вы раньше не затрагивали эту тему? Почему вы говорите об этом со мной? И наконец, какая связь между вашими речами и дамой Сибрит?

Тонкие губы муффия сложились в гримасу, чуть напоминающую улыбку.

– Сиракузянин, мастер ментального контроля, сказал бы: «Ваше святейшество, ваш блестящий анализ ситуации близок мне, ибо я разделяю ваши заботы…» Что ничего не значит, но позволяет априори предположить, что лицемер обладает интеллектом… Вспомним сначала о деле дамы Сибрит: только она оказалась способной хотя бы частично проникнуть в тайну скаитов Гипонероса, мы говорим о коннетабле Паминксе и сенешале Гаркоте. У императрицы хватило мужества явиться ко мне и побеседовать о них. Она обладает способностью, которую многие считают демоническим колдовством, а мы рассматриваем в качестве дара провидения: у нее пророческие сновидения, она улавливает во сне отдельные сцены будущего. До сих пор мы полностью доверяли скаитам и считали, что они трудятся на благо человечества. Дама Сибрит открыла нам глаза, и мы узнали, что она пыталась вызвать на откровенный разговор своего супруга-императора, но последний не пожелал ее выслушать… Она является символом человеческой свободы, и именно с этим символом сенешаль Гаркот и его приспешники яростно борются, пытаясь уничтожить… Но им в высшей степени наплевать, что она проливала кровь мужчин, которых завлекала в свои покои!

– И каковы же истинные намерения сенешаля, открывшиеся ей в снах?

– Ах, кардинал Богх, разговор с вами доставляет подлинное наслаждение…

Генеральному секретарю на мгновение показалось, что муффий, которого сотряс приступ кашля – или смеха? – развалится на куски и рухнет на пол из драгоценных пород древесины.

– Мы не знаем точных намерений скаита Гаркота, – продолжил понтифик. – Мы только предполагаем, что он является главным действующим лицом в процессе уничтожения человечества. А вам, если вам хватит сил, предстоит сорвать покров тайны…

– Почему мне, ваше святейшество? – в замешательстве пробормотал кардинал.

– Ментальный контроль, господин секретарь! Вы решительно плохой актер! Не стройте невинное лицо, вы только подчеркиваете свою вину… Пока объявленные кандидаты на наше наследство рвут друг друга на куски, высший викариат спокойно двигает свою пешку: вас, молодого и скромного человека!

Властным движением руки Барофиль Двадцать Четвертый велел генеральному секретарю, который открыл рот, чтобы выразить протест, помолчать.

– Дайте нам закончить, кардинал Богх! Наше время истекает. У викариев не было бы возможности возвести вас на трон понтифика, не укажи мы на вас. Мы были в курсе заговора с самого начала, мы знали, что затевается в подвалах епископского дворца, а точнее, в Склепе Оскопленных, и мы тайно поддерживали эту инициативу…

Сморщенное личико понтифика исказила гримаса. Грудь кардинала сжали могучие тиски. Он собрал последние остатки воли, чтобы устоять на ногах.

– Почему вы, спросите вы? – продолжал Барофиль Двадцать Четвертый. – Мы знаем и ценим ваш характер, господин сын прачки из Круглого Дома Дуптината. Мы убеждены, что вы человек, необходимый в данной ситуации, приоткрытая дверь, через которую ворвется ветер обновления Церкви. Исходя из вашего скромного происхождения и вашей веры, вы тот, кто может восстановить Слово Крейца в его исходной простоте. Вы – острое лезвие, и вам придется срубить множество голов. Первой из них должна быть голова сенешаля Гаркота, второй – императора Менати, потом следует срубить головы викариев, кардиналов и придворных… Такова суть нашего завещания.

– Вашего завещания? Неужели… вы собираетесь нас покинуть?

– Господин генеральный секретарь! Разве только что в Склепе Оскопленных вам не шепнули два ужасных слова: Этой ночью?..

Когти ужаса терзали внутренности Фрасиста Богха. Он вдруг осознал, что был лишь марионеткой в костлявых руках муффия.

– Вы тоже научитесь использовать своих врагов, – пробормотал Барофиль Двадцать Четвертый. – Если их умело направлять, они становятся самыми надежными союзниками… Чтобы дать ответ на два остальных вопроса, мы не будем развивать тему Церкви, поскольку нам надо довести наш замысел до конца, а замысел состоит в том, чтобы поставить вас на высшую должность. Мы потратили значительную часть нашей энергии, чтобы направить ваших врагов по ложным путям. Для вас было бы роковым, стань наши враги вашими задолго до решающего события. До самого конца мы действовали так, чтобы сохранить эффект внезапности, застать наших хищников врасплох… Мы понимаем, что были посредственным пастырем, запутавшимся в низких инстинктах, которые управляют стадом. Перед тем как отправиться в адские миры – мы, конечно, не верим в ад, но из лени используем практичные формулировки, которыми кормим простые души, – мы решили сделать последнее дело, а именно избрать себе достойного наследника. Если мы сообщаем вам об этом сегодня вечером, то потому, что настал момент открыть вам всю важность вашей роли… Не ошиблись ли мы? Достаточно ли крепки ваши плечи, кардинал Богх, чтобы возложить на себя невероятно тяжкий груз? Ставка безумно высока: выживание человеческой расы. Это – ставка дамы Сибрит, это – ставка воителей безмолвия, о которых вы, конечно, слышали.

– Воители безмолвия? – прервал его Фрасист Богх. – Разве это не легенда?

– Никогда не забывайте о различии между стадом и пастухом. Стадо превращает в легенду то, чего не понимает, пастух старается понять, а затем, только затем, превращает реальность в легенду, если считает, что этим делает добро своему стаду. Мы всегда считали существование воителей безмолвия реальностью, а сновидения дамы Сибрит подтвердили нашу уверенность. Они работают в тени против Гипонероса, они обладают провидческими способностями, о которых говорится в легендах… Найа Фикит – не кто иная, как Афикит Алексу, дочь Шри Алексу, наставника индисской науки, убитого по приказу коннетабля Паминкса. А Шри Лумпа – не кто иной, как оранжанин Тиксу Оти, мелкий служащий ГТК, который чудом ушел от робинса компании, брошенного на его поиски… Так же, как и воители безмолвия, хотя в другом качестве, вы становитесь последней надеждой человечества…

Уставший муффий вновь уселся на банкетку. Над Венисией опустилась ночь, скрадывая все выступы. Светошары под потолком медленно налились белым светом.

– В силах ли вы, господин генеральный секретарь, противостоять стиранию?

Вопрос обескуражил Фрасиста Богха, застывшего у окна. Он никогда не представлял себя в качестве мишени для стирателей, священных или гражданских.

– Не имею понятия, ваше святейшество…

– Ваша искренность делает вам честь, кардинал Богх. Мы утверждаем, что вы – человек, подвергшийся стиранию! Вы даже не подозреваете, что в ваш мозг имплантировали специфическую программу!

Фрасист Богх живо повернулся и вонзил недоверчивый и ядовитый взгляд в глаза старца, похожего на химеру, скорчившуюся на банкетке.

– Как вы можете утверждать такую глупость, ваше святейшество? – глухо проговорил он, забыв, что обращается к Непогрешимому Пастырю, верховному главе Церкви Крейца, одному из самых опасных – после сенешаля, но до императора Менати – людей империи Ангов.

– Как мы уже вам объясняли, мы знаем все, что творится в этом дворце, – спокойно возразил муффий. – В вас имплантировали программу убийства! Вы пришли сюда, кардинал Богх, чтобы убить меня! Нет власти без пятен крови на руках…

– Абсурд! Вас, несомненно, ввели в заблуждение! – закричал генеральный секретарь, выйдя из себя.

– Ваш ментальный контроль, кардинал Богх! Эта программа включится только через… – Он бросил взгляд на часы, встроенные в стену. – Хм, как быстро бежит время… Через пятнадцать минут… И вы не будете себе отдавать отчета в своих действиях ни до, ни во время, ни после убийства! Ваши друзья викарии хоть раз оказались умелыми: они не только поручили вам грязную работу, но и собираются использовать убийство в собственных интересах. Они будут вас постоянно шантажировать. Они уже собрали все доказательства вашей вины. Таким образом они рассчитывают взять контроль над аппаратом Церкви… Мы позволим убить себя без всякого сопротивления, господин наш убийца. Уже давно настало время предстать перед небесными судьями. Моя стража, мои морфопсихологи и самые ближайшие слуги предупреждены о моей неминуемой и скорой смерти. Они получили категоричный приказ перейти к вам на службу, как только вы станете муффием… Как вам нравится имя Барофиля Двадцать Пятого в качестве имени понтифика?

Глаза Фрасиста Богха увлажнились. Он так и не понял, что оплакивает беззащитного старца, который сидел напротив него.

– Именно по этой причине мы передвинули время нашей встречи. Мы хотели располагать временем, достаточным для того, чтобы изложить наше завещание своим голосом. Запись или голо оставляют следы, слова испаряются… Да, вам, кстати, имплантировали и программу полного забывания, а это означает, что вы не вспомните ни о беседе, ни о том, что забрали нашу жизнь. Речь идет о том, чтобы никакой инквизитор или ментальный манипулятор на содержании ваших врагов не узнал, что муффий Барофиль Двадцать Пятый задушил своего предшественника, чтобы взойти на трон понтифика. Эта информация останется в руках викариев, а они сумеют вам напомнить о ней, если вы их не удовлетворите. В определенном смысле это нас устраивает: инквизиторы не узнают о нашем разговоре, а у вас будут развязаны руки…

– Но тогда для чего вы устроили эту беседу?

Муффий извлек из внутреннего кармана рясы черный гладкий кружок диаметром в пять сантиметров.

– Раздевайтесь, кардинал Богх!

– Что с вами, ваше…

– Молчите и подчиняйтесь! У нас осталось всего семь минут! Ваше тело нас не интересует. Как вы знаете, нас влекут лишь дети, а за это мы ответим перед Крейцем… Вам не надо снимать облегай полностью: нам достаточно вашей обнаженной груди. Потом мы объясним вам действие этого аппарата…

Завороженный требовательным голосом собеседника, Фрасист Богх подчинился. Его лиловая ряса скользнула на пол, и он расстегнул боковые застежки пурпурного облегана. Он освободил голову, шею, руки, плечи и опустил облеган до пояса. Сквозняки облизали ему кожу, и по спине побежали мурашки.

Муффий знаком подозвал его, потом резким движением приложил небольшую пластину к груди кардинала. Его грудь и живот пронзила ужасающая боль, он закричал и отпрыгнул назад. Пластина жгла ему кожу. Ему показалось, что на теле от шеи до лобка появилась открытая гноящаяся рана.

– Боль скоро утихнет, – пробормотал Барофиль Двадцать Четвертый. – Это – электромагнитная пластина для автоматической пересадки под кожу. Она обладает двумя достоинствами. С одной стороны, ее не обнаружит никакая система обследования, даже та, которой пользуются медики епископского дворца. Теперь она стала неотъемлемой частью вашего тела, как любой жизненный орган. С другой стороны, она будет регулярно посылать подсознательные импульсы, которые вынудят вас возвращаться к своим воспоминаниям, будут направлять вас на пути, которые вам понадобится изучить… Как вы себя чувствуете?

Фрасист Богх бросил взгляд на грудь и увидел, что пластина ушла под кожу, не оставив ни малейшего следа. Ни малейшего шрама. Кожа, как обычно, выглядела гладкой и шелковистой. Только легкая дрожь в районе солнечного сплетения свидетельствовала о присутствии чужеродного тела в его организме.

– Я больше не ощущаю никакой боли, ваше святейшество.

– Мы должны спешить, поскольку у нас остается всего четыре минуты… Эта пластина, кроме всего прочего, приведет вас в тайную библиотеку дворца, код доступа в которую она также предоставит. Там вы найдете маленькую кинокнигу, в которой Крейц разъясняет эффективный метод защиты человеческого мозга от чуждых ментальных волн. Крейц тоже был наставником индисской науки. Это уточнение открывает вам причины, заставившие сенешаля Гаркота избавиться от меня. Он, как и мы, использовал викариев, но у нас было преимущество – мы двигались по знакомой территории… Так вот, дорогой наш сын, ты готов к принятию священной тиары муффия, получению перстня с джулианским кориндоном и печати, предметом зависти многих… Последнее уточнение: эту пластину, крохотное чудо техники и ума, изготовил величайший специалист, который, к несчастью, погиб в катастрофе личного кара. У нас столько крови на руках… Чуть больше, чуть меньше, разве это изменит приговор? Отныне ты единственный человек во вселенной, который знает о существовании этого аппарата. Он постепенно восстановит, всем сердцем надеюсь на это, целостность твоего духа. Он подскажет тебе действия, которые на первый взгляд покажутся непоследовательными, смешными: к примеру, посоветует составить ментальные мемуары в полном соответствии с ожиданиями сенешаля и викариев об участи понтифика. Он увлечет тебя в тайные схватки, в бездны насилия и крови…

– А если в последний момент викариат откажется от моей кандидатуры? – спросил Фрасист Богх, одеваясь. – Если один из моих конкурентов сумеет убедить викариев подделать результаты голосования в свою пользу?

– Не бойся, мой дорогой Фрасист! У оскопленных нет мошонки, но мысли в их головах последовательны. У нас осталось всего несколько секунд. Прощай, и пусть Крейц поможет тебе преуспеть там, где потерпели неудачу мы. Никаких колебаний, когда подаришь нам последний поцелуй: еще никогда жертва не была более послушной и счастливой, умирая от рук назначенного ею убийцы. Удачная смерть, быть может, исправит недостатки испорченной жизни…

Муффий закрыл глаза и откинул голову назад, словно открывая шею своему палачу. Обескураженный Фрасист Богх машинально щелкнул застежкой рясы. Светошары заливали комнату белым светом. Он спросил себя: а не снится ли ему все это, не проснется ли он внезапно в своих апартаментах в епископском дворце?

Программа включилась в нужный момент. Короткие приказы полились в мозг Фрасиста Богха. Нацеленный на результат, он вдруг превратился в безжалостную машину-убийцу.

Он склонился над незнакомым стариком, одетым в белое, которого требовал устранить безликий внутренний голос. Большим и указательным пальцами он сдавил сонную артерию. Он ощутил подушечкам пальцев биение крови, потом уже обеими руками охватил шею и перекрыл доступ кислорода.

Старик не сопротивлялся, словно давно приготовился к смерти, но его костлявое тело сотрясли мощные спазмы, руки и ноги яростно колотили по воздуху. Жизнь, казалось, настолько глубоко въелась в это тщедушное тело, что покидала его с огромным трудом. Из приоткрытого рта вырвался предсмертный хрип.

Он сжимал руки все сильнее, пока старик не опустился на банкетку, как тряпка, а потом скатился на паркет. Проверив, что сердце жертвы остановилось, он разжал хватку. Его могучие пальцы, когти хищника, оставили на шее жертвы синие следы. Он поднял труп и уложил на банкетку. Осторожно закрыл глаза мертвого понтифика, уже подернутые ужасной фиолетовой вуалью. Потом спокойно направился к двери.

В середине второй ночи в коридорах епископского дворца в Венисии поднялась необычная суматоха. В комнату генерального секретаря, не постучав, вошел привратник и скорбным голосом, в котором слышались рыдания, объявил о смерти муффия Барофиля Двадцать Четвертого.

Эта новость не особенно удивила Фрасиста Богха. Разве викарии не сообщили ему на исходе последней тайной встречи, что тиран Церкви умрет сегодня ночью? Зря он сомневался в их эффективности: они нашли способ выполнить свой проект.

– Великое несчастье, – сказал он послушнику. – Сейчас оденусь и присоединюсь к вам в дворике башни муффиев.

Он встал, натянул рясу на ночной облеган. И вдруг осознал, что последним воспоминанием о вчерашних событиях было то, как он покидал Склеп Оскопленных в сопровождении одного викария и своих шести мыслехранителей. Затем начинался черный провал. Он пожал плечами: новые функции оказались такой нагрузкой для его тела и души, что он уже давно испытывал усталость, а потому, вероятно, стал жертвой временного недомогания и лег спать, не отдавая отчета в своих действиях.

В сопровождении мыслехранителей он появился во дворике башни муффиев, где столпилось большинство обитателей епископского дворца.

– Ваше преосвященство! Господин генеральный секретарь! Муффий скончался! – воскликнули, увидев его, возбужденные послушники.

Тут же находились и многие кардиналы, и под завесой их ментального контроля угадывалось, с какой яростью они поведут войну за наследство, начатую задолго до официального объявления о кончине Барофиля Двадцать Четвертого. Лучи подвижных прожекторов освещали клумбы и бортик бассейна, в котором отключили воду из уважения к покойному муффию.

Кто-то толкнул генерального секретаря в бок локтем. Фрасист Богх повернулся. На темном лице викария Жавео Мутева, его бывшего личного секретаря на Ут-Гене, сияла улыбка.

– Ваше преосвященство, для меня великое удовольствие и великая честь встретить вас! – заявил брат Жавео, низко кланяясь.

– Мне тоже приятно, брат Жавео, – ответил кардинал Богх. – Но мы собрались в крайне печальных обстоятельствах…

И тут же ощутил невероятный зуд в области солнечного сплетения. Ему показалось, что какое-то насекомое или какой-то паразит пробрался под кожу и пожирал его плоть. Еще более удивительным было то, что паразит, похоже, шептал едва слышные слова, а это уже было прямой угрозой психическому здоровью кардинала. Он подумал, что ему необходимо срочно отдохнуть.

Священный реквием, подхваченный хором послушников, взметнулся в полумраке второй сиракузской ночи.