Текст книги "Проклятие темных вод"

Автор книги: Пенни Хэнкок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава третья

Суббота

Соня

Когда автобус по дороге домой минует «Старбакс», бывший раньше магазинчиком, где мы покупали сладости, воспоминания обрушиваются на меня.

Летний день. Самое жаркое время. Мне тринадцать. Где была мать? Наверное, она именно тогда начала преподавать, потому что я чувствовала себя гораздо свободнее, чем когда родительница сидела дома.

Помню, как хлопковый сарафан дразнил мои бедра, когда я возвращалась по аллейке из магазина, посасывая фруктовый лед на палочке. Апельсиновый. Шлепанцы иногда цеплялись за брусчатку мостовой, липкую от пролитых напитков и капель мороженого, оставленных прохожими. Запах реки такой близкий, густой… Металлический, с примесью смолы и алкоголя. Бриз тут всегда попахивал пивом от пабов, объедками и мусором, оставшимися после выпивох на стене. Отлив. Замечтавшись и посасывая лед, я сошла по крутым ступеням причала близ нашего дома. Водоросли, зачастую делавшие ступени склизкими, высохли. Внизу скинула обувь и ступила в воду. Река омыла мои ступни, нежно охладила их. Меж пальцев ног просочилась муть. Я сжала ими что-то маленькое и твердое на дне.

– Соня! Со-о-оня-а-а!

Будто выброшенная из транса в реальность, я испуганно подняла голову. Далеко от берега Себ и его друг Марк, оба в мокрых, прилипших к телу трусах, балансировали на краешке борта старой затопленной баржи и махали мне. Марк сильно толкнул Себа.

– Эй, Соня! Помоги! – кричал Себ.

Он молотил руками, симулировал ужас, барахтался и уходил с головой под воду. Марк корчился от смеха. Но когда Себ через какое-то время не появился на поверхности, друг нырнул за ним. Оба исчезли в мутно-коричневой глубине, такой грязной, что в ней едва отражалось солнце. Прошли секунды. Минуты. Никто не взбаламутил непроницаемую для света поверхность. У меня бешено заколотилось сердце, во рту пересохло, мороженое прилипло к языку. И тут – всплеск. Голова. Марк. Вылез на баржу и скрылся за ее носовой частью. А Себ так и не появился. Я шагнула в воду, вглядываясь в неподвижную реку. Верфи вниз по течению, возле Блэкуолла, казались размытыми и даже колыхались в жарком мареве. Все вокруг затихло. Пролетел мимо катер, оставив за собой волны. Те поспешили ко мне, облизали икры – и вновь все стихло. Душа ушла в пятки. Дыхание сперло. Мир рухнул. И наконец… Плюх!

Себ возник в нескольких футах от меня, облепленный грязной, воняющей мазутом тиной. Пошатываясь, приблизился, схватил за руку и потянул к себе. Я сопротивлялась недолго. Уронила остатки фруктового льда, впилась ногтями в плечи парня. Он засмеялся. Попыталась ударить – бесполезно: он был намного сильнее. Вот вода уже дошла мне до бедер, платье прилипло к телу. Себ опять потянул к себе, и я потеряла равновесие. Холодная влага – облегчение после жары. Я бросилась к юноше, яростно молотя по воде.

– У-у-у, трусиха Соня! – дразнил он, пятясь.

Марк присоединился к нам. Мальчишки забрались мне на спину, шутливо попытались утопить. Себ схватил меня за ноги. Я выскользнула, постаралась сцапать их за волосы, промахнулась, крепко ударила Марка по руке. Тот взвыл и отпустил меня, и, едва мое лицо оказалось над водой, легкие тотчас наполнились вонючим воздухом. В холодной мутной реке платье липло к телу. Сильные руки Себа сжимали мои лодыжки. Солнце яростно припекало наши головы.

– Время пить пиво! – крикнул Себ.

Парень отпустил меня, и друзья наперегонки поплыли кролем, но не к берегу, а к баржам. Я пустилась следом, изо всех сил стараясь не наглотаться воды. Рассказывали, в реке есть яды, которые могут парализовать. Влага казалась густой и липнущей к коже, а ее зловонная поверхность – непроглядной. «В ней, как в проявителе, можно делать фотографии», – мрачно шутили люди. Настоящий химический бульон, а не вода. Ноги легко касались разных вещей. Щекотка – пластиковый пакет, легкий толчок – что-то большое и скользкое. Я старалась не фантазировать о том, что еще может тронуть меня, лизнуть… или даже съесть.

Посередине русла прошел речной трамвайчик; пассажиры весело махали нам. На другом берегу за клубами густого серого пара прятались верфи Собачьего острова. Я попыталась, как мальчишки, подтянуться, влезая на баржу, но не удержалась и соскользнула с покрытого водорослями борта. Занозила ладони, сломала несколько ногтей.

– Вот размазня! – заорал Марк. – Дохлик! Правда, Себ?

– Отвяжись от нее, – ответил Себ.

У меня сердце екнуло. Найдя опору ближе к корме, где болтался кранец из шины, я все-таки умудрилась взобраться. Мальчишки сделали из старой сети нечто вроде авоськи с привязанной веревкой и притащили в ней банки пива и пакеты чипсов. Вынули чипсы, опустили сеть с пивом за борт – охлаждаться. Мы лежали на горячей деревянной палубе, невидимые для всего остального мира, а солнце выпаривало речную воду из нашей одежды. Иногда баржи с легким стуком толкались бортами. Полицейский катер пронесся мимо, разбудив волну, от которой баржи закачались, заскрипели и стали ощутимо биться друг о друга, как в сильный шторм. Когда все затихло, в мире снова осталось только солнце, обжигающе горячее дерево и мы трое.

– Сделай так, – сказал мне Себ, округлив губы в виде «О».

Я повиновалась. Парень набрал в рот пива, склонился надо мной, прижав свои губы к моим, и выпустил холодную жидкость мне в глотку. Прохладный металлический привкус – и тепло, исходящее от Себа. Меня охватило странное чувство, будто ноги тают на жаре. Себ повернулся к Марку и проделал с ним то же самое. Потом попросил меня повторить то же с каждым из них. «Хочется почувствовать, каково это», – сказал юноша. Ему всегда было любопытно, «каково оно будет». А было это восхитительно: холодная жидкость, бегущая меж теплых губ. Мы забавлялись так, пока пиво не нагрелось.

– Коснись моего языка своим, – попросил Себ, и я послушалась.

Марк наблюдал. Себ целовал меня долго и крепко. С привкусом пива и реки.

– Тьфу! Ну ты и дебил! – скривился Марк.

Себ оторвался от меня и впился в губы Марка, заставив того замолчать.

– Сейчас пронырну под баржами, – сообщил Себ.

– Завязывай! На фига?

– А на фига все вообще? Просто хочу знать, смогу или нет.

– Завязывай, говорю. Придурок. – Марк привстал и усмехнулся.

Себ прыгнул в воду и скрылся под баржами.

– Нет, ну что за дебил! – ворчал Марк, дожидаясь, когда друг покажется у противоположного борта.

Мне хотелось, чтобы он замолчал. Хотелось затаить дыхание, пока любимый не вернется, проверить – реально ли это. Убедиться, что Себ выживет. Он вынырнул, кажется, спустя годы. Потряс головой, чтобы освободить уши от воды. Затем положил ладони на борт, подтянулся и в мгновение ока запрыгнул на палубу.

– Давай, твоя очередь, – скомандовал смельчак, но не такой храбрый Марк нашел повод удрать.

Мы наблюдали, как он плыл к берегу. Затем Себ заставил меня лечь на него.

– Скинь платье, – попросил парень.

И получил звонкую оплеуху.

– Уф! – Отвернулся. – Давай-давай.

– Только если ты снимешь трусы.

– Договорились.

Он стянул трусы, я – платье. Еще не настолько зрелая, чтобы носить лифчик, я легла, плотно прижавшись грудью к его груди. Казалось, будто мы сплавились, – так идеально тела дополняли одно другое. Мы, словно частички 3D-шарады, нуждались друг в друге, чтобы сложить полную безупречную картину. Именно это ощущение живет во мне и ярче всего припоминается сейчас, когда я иду, как и в тот день, по аллейке домой: наши разгоряченные солнцем тела, чуть липкие от влажной близости реки́, пахнущие тиной, слились воедино… Я любила Себа. Это понятно без лишних слов. Он казался самым красивым созданием из когда-либо ходивших по земле. В тот день на барже я смотрела вниз, на его лицо, и думала: «Неужели есть на свете кто-то столь же идеальный?» У парня были удлиненные, миндалевидной формы голубые глаза, а уста казались постоянно красными и чуть припухшими, будто он наелся клубничного мороженого. Кончики губ опущены, словно юноша считал всех вокруг недалекими, будто ждал, когда же весь остальной мир догонит его. Острые кости его таза прижались к впадинкам под моими. Его кожа, теплая и как бы рельефная, терлась о мои ребра. Моя грудь, еще только начинающая расти и смягчаться, пружинила на его груди.

 * * *

– А теперь я сверху, – сказал Себ чуть погодя, и мы перекатились.

Мелькнула смутная мысль: «Наверное, нужно остановить его…» Я принялась извиваться, пытаясь столкнуть парня с себя. Сейчас уже я помню только теплоту деревянной палубы, ударившейся в спину, когда он держал меня, и звук мужского дыхания возле уха.

К Дому у реки я подходила в сильном волнении. А вдруг Джез уже проснулся и ушел, прежде чем я успела как следует попрощаться? Зря, зря я оставила его одного! Крепко сжала в кармане мамин флуразепам, потерла большим пальцем пузырьки на упаковке из фольги. Поднялась на крыльцо, затем по пологим ступеням к площадке перед музыкальной комнатой. Из узких окон вверху лился свет. Я повернула ручку двери и толкнула ее, едва осмеливаясь надеяться.

Здесь. Еще сонный. Но глаза открыты. Иду прямо к нему. Сажусь на кровать:

– Ты отключился.

– Что?

– Вечером. Чуть перебрал вина.

Смотрю на мальчика сверху вниз. Принц, восставший от столетнего сна. Силится поднять голову, хмурится… Сдается.

– Все в порядке. Ты в Доме у реки. Вспомнил?

– О боже!

– Да не волнуйся так! Все иногда напиваются, поверь. Даже лучшие из нас.

– Который час? У меня поезд в десять тридцать.

– Ох, уже намного позже половины одиннадцатого! Но ведь поездов еще полно. Можем предупредить кого надо.

– Мне так плохо… – Он поднимается на локте, щурится на свет.

– Нá, попей.

Беру с прикроватного столика стакан и подношу к его губам. Наблюдаю, как они увлажняются, когда парень делает глоток. Бусинка влаги, приставшая к волоску мальчишеской щетины на верхней губе, серебрится секунду, и Джез смахивает ее языком.

– Господи! Что за дрянь мы пили вчера?

Голос еще незрелый, хотя давно ломается, и от этого по-мальчишески звенит. Юноша закрывает глаза и опускает голову на подушку.

– Погоди, скоро полегчает. Через полчасика принесу тебе рогалики и кофе. Можешь принять душ. Там, – указываю подбородком в сторону смежной ванной комнаты. – Какой любишь кофе?

Он снова открывает глаза. Лицо помято, но кожа – шелк. Полные губы. Как у Мика Джаггера. Когда-нибудь у этого мальчика будут такие же складочки между носом и губой, как у рок-певцов. У Себа они тоже были бы.

– Крепкий. Немного молока. Две ложки сахара.

Сердце замирает от радости. Просто стояла бы и смотрела на Джеза, но не хочу волновать его.

– Пойду приготовлю завтрак.

– Забыл отправить эсэмэску Алисии. Или маме позвонить… – говорит он, когда я уже у двери.

Я рада, что его мобильный остался в кармане кожаной куртки в кухне на спинке стула.

– Всему свое время. Сначала приди в себя.

Закрываю за собой дверь и несколько секунд стою, пока в душе не начинает шелестеть вода.

В кухне не размышляю ни секунды. Достаю мобильник Джеза, пересекаю внутренний двор, прохожу через дверь в стене и шагаю по тропинке к реке. К счастью, начинается прилив: ни клочка отмели, лишь темно-каштановая вода плещет о стену. Облокачиваюсь на нее, смотрю, как баржи легонько толкаются бортами. За спиной мимо проходит группка туристов. Жду, пока они не исчезнут, и роняю телефон в глубины.

 * * *

Возвращаюсь к Джезу с кофе и рогаликами. Он стоит в джинсах, но без рубашки и вытирает полотенцем волосы. Пахнет лемонграссовым мылом – я держу такое в душевой. Парень из-под полотенца оглядывает завтрак на подносе: кофе, приготовленный в итальянской штуковине (пользуюсь ею, когда варю этот напиток для ценителей), тост из домашнего хлеба, рогалики и мой мармелад на блюдце.

– Садись. Тебе надо подкрепиться, – командую.

Джез с размаху плюхается на кровать. Плечи широкие, но кости пока тонкие. Ему еще долго набираться сил. На животе у парня пролегла тоненькая складочка.

Переламывает рогалик, отправляет в рот здоровенный кусок. Откидывается спиной на подушки и, причмокивая, пьет кофе. Через секунду приканчивает рогалик, набив полный рот. В комнате тепло: солнце льется из высоких окон на стены, заставленные книгами на стеллажах. Приятно. Нет, даже лучше – восхитительно. Я помогла ему выйти из неловкого положения:

– А знаешь, тебе не обязательно уходить. Я сегодня свободна. Оставайся, пожалуйста. Поиграй на гитаре, расслабься, а я закажу билет на «Евростар» попозже.

Джез смотрит на меня снизу вверх, будто взвешивая варианты:

– Я и вправду сейчас… не очень готов к поездке. Точно не помешаю?

– Вовсе нет, – улыбаюсь я.

– Алисия разозлится на меня за вчерашнее кидалово. Да и маме надо бы сообщить, где я. Обещал ей сегодня вернуться.

– Какой ты внимательный! – снова улыбаюсь.

И вправду удивительно. Когда Кит была в его возрасте, приходилось умолять девчонку сообщать, где она, но и то не действовало. Всякий раз, когда я пыталась дозвониться дочери, у нее или мобильный был выключен, или батарея садилась. А когда я сетовала на то, что она не связалась со мной, Кит отвечала, что «на телефоне закончились деньги».

– Схожу за трубкой, – говорит Джез.

Останавливать его поздно, да и пугать не хочу. Выбора нет. Наблюдаю, как мальчик выходит и спускается по лестнице. Вместо того чтобы завоевать его доверие, я очень рискую. Ничто не помешает ему вот сейчас выйти из дома и покинуть меня навсегда. Приказываю себе воспринимать это как своеобразный тест на доверие. Надо убедиться, что парень так же сильно хочет быть здесь, как я желаю, чтобы он остался. Эти минуты мучительны. Не могу пошевелиться. Жадно ловлю каждый звук снизу – мальчик ищет свой телефон. Если Джез вдруг пойдет к двери кухни, чтобы уйти не прощаясь, – побегу вниз, попрошу его сначала помочь передвинуть кое-какую мебель, и внимательный юноша не откажет. Я не могу его потерять. Прислоняюсь к двери, внезапно скованная очередным воспоминанием. Еще об одном отъезде. Мы стояли в гараже. Пахло бензином, маслом и мужским потом. Кто-то затолкал чемодан в багажник. Вижу каждую черточку лица Себа – будто он сейчас рядом. Самодовольная ухмылка. Так хорошо знакомый мне взгляд: презрение к власти, замаскированное под чопорный шарм.

– Пора, Себ. Садись в машину.

Он смеялся над моей яростью, забираясь на пассажирское сиденье. Затем посмотрел, пожал плечами: мол, не поехал бы, но так надо.

– Нет, это неправильно! Не уезжай! Не позволяй им победить!

Глухо хлопают дверцы машины. Я хватаю ручку, но дверца уже закрыта. Себ застегивает ремень безопасности. Когда любимый после взглянул на меня, он уже покорялся и даже – хоть я и в мыслях не смогла бы допустить этого – переживал, предвкушая предстоящее.

– Себ, нет! Не сдавайся!

– Бог ты мой! Успокойте ее! А то поранит себя или кого другого. Держите девчонку! Всё, поехали.

Я знала, крики и удары по машине не помогут, но другие способы противостоять закончились. Чья-то рука схватила меня, оттащила от авто. Двигатель зарычал – и они быстро выехали из гаража задом. Себ смотрел только вперед, в будущее, словно забыл обо мне уже в то же мгновение, когда машина рванула с места. Терзал не столько сам факт его отъезда, сколько ужасное чувство: если бы я вела себя иначе, не демонстрировала отчаяние, этого бы не произошло.

Шаги на лестнице. Меня накрывает теплый прилив облегчения и благодарности. Джез возвращается. Он хочет этого. Вхожу в комнату. Замечаю ключ в замке изнутри. Опускаю его в карман. Надо слегка прибраться. Проверяю, достаточно ли в ванной мыла, туалетной бумаги, есть ли чистое полотенце. Замечаю несколько одноразовых лезвий «Bic», оставленных много лет назад каким-то гостем, и выкладываю их на полочку: пусть мальчик знает, что может запросто воспользоваться ими. Джез входит в комнату, садится на кровать, и я едва удерживаюсь от объятий в благодарность за то, что он не ушел.

– Телефона нет. Странно… Точно помню, что вчера был. Надеюсь, его не слямзили.

– Хочешь, дам тебе свой?

– Я не помню номера Алисии, он был в трубке.

Так я и знала.

– Но если вы не против, позвоню с вашего маме.

– Кто-то еще знает номер Алисии?

– Может, Барни…

– Тогда позвоню Хелен. Она может связаться с кем угодно. И с твоей мамой тоже.

– Круто! – Мальчик улыбается мне, и его зубы сверкают белизной, а глаза – теплым коричневым цветом каштанов.

– Я тебе уже говорила вчера вечером: можешь включать всю эту аппаратуру, если хочешь. Тут штуковина для записи, там три гитары. Попробуй на двенадцатиструнной.

– Двенадцатиструнка! Я как раз учусь играть на такой.

– А вон усилитель для электрогитар. – Я описала рукой полукруг, демонстрируя арсенал отличного оборудования.

Грег не один год собирал аппаратуру и инструменты, подпитывая несбывшуюся мечту стать гитаристом, пока взбирался все выше и выше по карьерной лестнице в медицине. У него хватало денег на новейшие музыкальные гаджеты, но не хватало времени, чтобы играть. Мой муж даже звукоизолировал комнату – я попросила. Для Джеза, молодого талантливого гитариста, это было похоже на рай.

– Если хочешь, я сделаю пару звонков людям, о которых говорила. И, кто знает, может, с тобой заключат контракт.

– Да ладно! Жаль, этого не слышат Барни и Тео!

Улыбаюсь. Я нужна Джезу, как нужна была Себу, хотя он никогда не признавался в этом.

– А как вы думаете, когда они смогут нарисоваться?

– Кто?

– Ну, эти… люди. Они кто? Импресарио?

– Один – оперный певец. Но он знает всех и каждого в шоу-бизнесе. Даже парочку менеджеров рок-групп. Предоставь это мне.

– Клево! – ухмыляется парень. – А кстати, где ваш муженек?

– Грег? На работе.

– Он, наверное, классно играет.

– Ну да… Это отдельная история. В последнее время ему не до музыки.

– Но… Неужели все это вот так просто стоит без дела?

– Ну, вообще-то, есть еще Кит. Но она сейчас в универе.

– А, да, Кит… Она училась в одном классе с Тео, до того как мы переехали в Париж.

– Верно.

Джез встает, подходит к усилителю, трогает какую-то ручку. Поворачивается:

– Значит, вы тут одна?

Я медлю с ответом.

– Сейчас – да. Не люблю надолго уходить из дому. Хоть Грег частенько и просит составить компанию.

– Е-мое! Мне тоже ой как не хочется уходить! Офигительная комнатка! – Парень подходит к окнам. – Какой обзор! Круче «Лондонского глаза»! [2]2
  «Лондонский глаз» – колесо обозрения в Лондоне. – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, прим. перев.


[Закрыть]Кэнэри-Уорф, Доклендз, [3]3
  Доклендз – полуофициальное название портовой и промышленной зоны на востоке и юго-востоке Лондона, протянувшейся по обоим берегам Темзы к востоку от Тауэра.


[Закрыть]«О-два». [4]4
  «О-2» – многоцелевой крытый стадион в центре развлекательного комплекса на полуострове Гринвич в Юго-Восточном Лондоне.


[Закрыть]Потрясно…

Говорит так, будто я ничего из этого в глаза не видела. Будто именно он показал мне все. Так мило… Убираю на поднос остатки завтрака и встаю, чтобы уйти. Мальчик перебирает коллекцию винилов Грега.

– Соня…

Я уже у двери. Поворачиваюсь взглянуть на Джеза.

– Спасибо, – произносит он.

Мы улыбаемся друг другу.

Несколько секунд стою на пороге, собираясь с духом. Потом захлопываю дверь и начинаю спускаться по лестнице, не забыв повернуть ключ в замке.

Глава четвертая

Субботний вечер

Соня

Единственный недостаток Дома у реки (Кит горько жаловалась на него, когда мы впервые вернулись) – это отсутствие сада. Внутренний дворик от входа в кухню до стены, за которой начинается аллея, мощеный и слишком маленький, чтобы гордо именоваться двором. Я все-таки посадила там несколько растений в горшках, но постоянно проигрываю битву за солнечные лучи. Мама выращивала вьющиеся растения на клумбах, которые соорудила из кирпичей, что вывалились из стены. Теперь на их месте торчат зазубренные осколки – кирпичи раскололись от мороза. Глициния, мамин дикий пятилистный виноград и черешковая гортензия борются с темнолистным плющом, что грозится их поглотить. По сути, от недостатка света целый день страдает весь дом, за исключением музыкальной с ее громадными окнами.

Мы никогда не пользуемся главной дверью, что выходит на улицу. Сейчас она забаррикадирована столом и старым компьютером Грега. Ходим через боковую, которая открывается на аллею вдоль Темзы.

Когда мы вернулись в Дом у реки, Кит оккупировала комнату со стороны главного входа, окнами на улицу, а мы с Грегом поселились в чуть меньшей, задней спальне, что по утрам ловит свет с реки. Много лет назад здесь была моя детская. В доме есть еще одни «покои», но там никто не живет. Пролет вверх по лестнице – и вы у музыкальной. Родители хотели перестроить верхний этаж, но низкая крыша не позволила. Из моей комнаты можно было попасть на чердак – такой низкий, что там никто не помещался. Вот родители и возвели странную квадратную башню с высокими окнами, из которой, если встать на стул, открывается вид на реку – Собачий остров и нынешний Кэнэри-Уорф – с высоты птичьего полета. Новую комнату втиснули под половину ската крыши. Эта выступающая над домом конструкция со стороны кажется забавной. Сделали еще несколько окон, а то на лестнице была бы тьма кромешная. То есть я, стоя на лестничной площадке, могу видеть Джеза в комнате, а он меня – нет. Наблюдаю за пленником. Сердце замирает… Как он двигается! Недавно заметил, что дверь заперта. Побарабанил по ней. Громко. Кричал, звал меня. Едва не кинулась успокаивать. Меньше всего хочется напугать мальчика.

Немного погодя Джез перестает орать и обходит комнату, явно пытаясь найти что-то, чем можно взломать замок. Берет заколку для волос. Наблюдаю, как он неловко тычет ею в скважину, и бессмысленные попытки разрывают мне сердце.

Бросив это занятие, Джез отходит к стене, хватается за подоконник и подтягивается на сильных руках. С удовольствием смотрю, как напрягаются его бицепсы, как задирается его футболка, обнажая золотистые впадины в нижней части спины. Малыш понимает, что через те щели тоже не сбежать. Естественно, они заперты. Возвращается к двери, молотит по ней кулаками, зовет меня. Мне больно от собственного упорства, но, боюсь, если войду к парню неподготовленной, он просто удерет. И я его потеряю. Какое-то время Джез сидит на кровати, уронив голову на руки. Потом берет гитару Грега – акустику, которую муж купил в отпуске в Испании. То был год великого молчания – мы едва не развелись. Но я меньше всего хочу думать об этом. Джез играет. С каким-то неистовством. Вижу, как он бренчит по струнам и шлепает по деке инструмента. Из-за звукоизоляции сама музыка, конечно, очень тихая, но мне и не обязательно слышать каждую ноту, чтобы оценить нюансы пассажей: медленных или быстрых, громких или тихих, взрывных или мелодичных. Да я особо и не вслушиваюсь – наблюдаю за его лицом, концентрацией, глубиной выразительности, за эмоциями. Джез будто переносится в другое измерение. Он талантлив и словно «подключен» к чему-то необъятному, неземному. Любуюсь, как парень играет: голова склонилась над полированной декой, чувства перетекают из души в тело, из-под пальцев вылетают нотки. Он держит гитару так, как будет держать женщин, – с нежностью и чувством ритма, с инстинктивным желанием брать и отдавать, точно зная, когда приостановиться, а когда раскрыться полностью. Единственным из моих знакомых, кто обладал этим инстинктом, был Себ. Когда я вхожу к Джезу со свежезаваренным чаем, поверхность реки отливает медью, а здания на том берегу купаются в желтом свете. Он поднимает на меня взгляд, кладет гитару:

– Я стучал, пытался до вас докричаться. Зачем дверь заперли?

Юноша встает, смотрит на меня и делает шаг к выходу. Я останавливаюсь, преграждая ему путь. На всякий случай.

– Извини, пожалуйста. Сглупила. Привычка! Тут дорогущая аппаратура, и Грег требует, чтоб я держала комнату на замке.

– Я уж было психанул… Мне пора. Уже, наверное, поздно?

– Еще полно времени. Отдыхай. Смотри, что я тебе принесла.

– Вы попросили Хелен передать Алисии, чтоб она вышла на связь?

– А, это… Да. Они уже могли бы и позвонить. Но почему-то, – пожимаю плечами, – не позвонили.

Мальчик внимательно смотрит на меня, вроде чуть сбитый с толку.

– Голова так и болит… – произносит наконец.

– Немудрено. Вот принесла чая. Тебе надо много пить. А попозже – обязательно поужинать. Приготовлю аранчини – купила в итальянской лавке на рынке.

– Что?

– Аранчини. Рисовые шарики, внутри болоньезе или моцарелла. Вкуснятина! Еще есть немного белой риохи. Тебе понравится.

А вот о вине говорить не стоило. Он морщится.

– Сейчас тебе, наверное, и думать об этом противно, а вот позже обязательно надо опохмелиться.

– Спасибо. За все. Но я правда должен идти.

Он начинает собирать свои разбросанные по комнате вещи: толстовку с капюшоном, беджик, который слетел с нее, пачку жвачки. Мое сердце болезненно сжимается, мешая дышать. Понимаю, что он делает, и не в силах это вынести.

– Не уходи.

– Придется. Все наверняка гадают, где меня носит последние двадцать четыре часа.

– Пусть думают что хотят. Останься.

– Мне плохо… Алисия не знает, где я. Надо объяснить ей, почему я опоздал на поезд. Мама будет волноваться.

– Джез… – говорю я и, прежде чем успеваю остановиться, слышу мольбу в собственном голосе: – Как по-твоему, мне не худо?

Мальчик впервые глядит на меня с тревогой. Я нарушила главное правило: стала безрассудной. Надо применить один из моих профессиональных методов. Сделать голос спокойным, ровным. Спрятать грозящееся поглотить меня море отчаяния.

– Я отменила сегодняшние занятия, понадеявшись, что ты захочешь остаться. Пожалуйста, пообедай со мной. Можем приготовить пиццу, бургеры – что пожелаешь. Поищу для тебя номер телефона моего приятеля из оперы.

– Спасибо большое. Честно. Но я ухожу. Прямо сейчас. Надо домой. Номер можете прислать эсэмэской. Новый телефон я себе куплю.

Я гляжу в его глаза, мысленно пытаясь внушить: «Не делай этого. Не вынуждай меня заставлять тебя». Однако мальчик продолжает собираться – проверяет карманы, завязывает шнурки.

– Тебе нельзя домой с такого похмелья. Что скажет Хелен?

– Ну хорошо, быстренько попью чая – и сразу ухожу.

Не этого мне хотелось, но выбора нет. Поворачиваюсь спиной, иду к подносу с чаем и бросаю одну из маминых таблеток в его чашку.

– Сахар?

– Две, пожалуйста.

Для ровного счета вместе с сахаром кидаю вторую таблетку. Хорошенько размешиваю и передаю неразумному. Мы попиваем чай, сидя рядом на кровати. Это могли быть чудесные мгновения вроде тех, что мы разделили прошлой ночью, но их портит Джез: он то и дело поглядывает на дверь, будто нервничает, будто ждет не дождется поскорее допить и убраться отсюда. Лекарство подействовало удивительно скоро. Поначалу я решила, что ничего не вышло и парня придется отпустить. Но через некоторое время его веки отяжелели, Джез пробормотал, что слишком сонный, чтобы допить чай, опустил чашку и откинулся на подушки. Вглядываюсь в его лицо. Веки дрожат – парень силится открыть глаза. Губы пытаются вымолвить слово. Поднимает руку, будто тянется за чем-то у меня в ладонях, и тут же роняет ее, словно эта попытка отнимает последние силы. Глаза закрываются, голова склоняется набок. Меня вдруг тревожит собственная смелость. А еще в душе разливается невероятное тепло: я заполучила его. Он мой. Опускаю на пол свою чашку и нависаю над Джезом. Свет за окнами почти угас. Полумрак углубляет тени на лице парня, делая его похожим на персонажа черно-белого кино. Он еще красивее, чем казался поначалу. Наклоняюсь, целую мальчика в губы. Легко – только чтобы ощутить их нежную новизну. Едва прикасаюсь, беззвучно и неподвижно, наслаждаясь изысканной мягкостью его уст. Я вернулась. Себ рядом. Весь мир распахнулся перед нами как бескрайняя детская площадка. Приподнимаю ногу Джеза. Такая большая, что приходится держать обеими руками. Снимаю его кроссовки, носки. Даже в этом нет ничего неприятного. Он пахнет совсем как ребенок. Восхитительно нежная кожа… Хочется взять каждый из его розовых, пахнущих свежестью пальцев ног, один за одним, в рот. Представляю, каково будет ощутить во рту плоть, как царапнет нёбо ноготь. Вкус их будет новым и нежным. Но кое-какие радости лучше отложить на попозже. В этом самая прелесть – насладиться ожиданием. Я заполучила Джеза, он здесь, в музыкальной, – у меня снова уйма времени.