Текст книги "Под голубой луной"
Автор книги: Пенелопа Уильямсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)
Таможенник задумчиво поскреб подбородок.
– Еще бы, сэр! Я в этом не сомневаюсь. Трудно было бы не заметить, как на берег выгружают десятки бочонков с бренди.
– Если на берегу и есть бренди, то только в этой фляжке. – Трелони извлек из кармана свою фляжку и широко улыбнулся. – Хотя я не думаю, что бренди из погреба моего брата надо облагать налогом.
– Вы не будете возражать, если мы все-таки осмотрим ваши погреба… сэр? Просто так, на всякий случай.
Лейтенант колебался какую-то долю секунды, потом небрежно пожал плечами.
– Ну, если вы считаете это необходимым, милости прошу. Но сначала я должен проводить даму. Можете подождать меня у входа в Сирхэй-холл.
– О, конечно, сэр. Можете быть уверены, сэр. Мы вас обязательно подождем. Прямо у входа в Сирхэй-холл, сэр.
– Господи, о чем вы только думали? – громким шепотом поинтересовалась Джессалин, как только таможенники скрылись из виду. – Разве можно позволить им обыскивать погреба? Они же найдут…
Пальцы Трелони коснулись ее губ, которые все еще помнили его последний поцелуй.
– Ш-ш-ш. Они там ничего не найдут. Все приличные напитки давным-давно выпиты.
– Тогда они начнут обыскивать погреба в Маусхоуле и…
– Там им тоже нечем поживиться.
Трелони протянул ей руку, и Джессалин сделала шаг вперед. При этом пола ее плаща зацепилась за острый выступ скалы, и плащ распахнулся. Рука лейтенанта случайно скользнула по ее груди. Под плащом на Джессалин не было ничего, кроме тоненькой полотняной ночной рубашки. Влажная от тумана, она прилипла к телу, плотно облегая упругую грудь и набухший сосок, который моментально отреагировал на неожиданное прикосновение.
Лейтенант застыл на месте, как вкопанный.
Джессалин стояла спиной к костру и, несмотря на резкий и холодный ночной ветер, бьющий прямо в лицо, почувствовала, что место, где его рука коснулась ее груди, горит огнем… Лейтенант молча смотрел на ее грудь, на набухший сосок, натянувший тонкую ткань, и его глаза казались черными озерами, в которых не отражалось ничего, кроме пламени костра. Кожа на острых скулах натянулась еще плотнее, а ноздри раздувались, как у напуганного жеребца. Напуганного… а может, возбужденного.
Джессалин прижалась к нему. Ей хотелось почувствовать его тепло, вдохнуть его горячий запах. Пальцы Трелони сомкнулись вокруг ее соска, и Джессалин пронзило ни с чем не сравнимое ощущение. Она чуть не задохнулась от чудовищной смеси боли и наслаждения.
– Поцелуй меня еще. – Слова вырвались помимо ее воли, она даже не успела задуматься над тем, что говорит.
– Нет. – Он отдернул руку, как будто обжегся.
Сердце Джессалин бешено колотилось о ребра. Казалось, оно увеличилось до таких размеров, что скоро заполнит все внутри и она просто задохнется.
– Но почему?
– Потому что ты слишком молода.
– Ты же поцеловал меня, чтобы обмануть таможенников. – Губы Джессалин дрожали, но ей все же удалось выдавить жалкую улыбку. – А теперь я на целых пять минут старше.
– Я не хочу тебя целовать, черт бы тебя побрал!
Джессалин показалось, что у нее внутри взорвался снаряд нестерпимой боли. Повернувшись, она сделала несколько неверных шагов по глубокому песку.
– О дьявол! – Схватив ее за плащ, Трелони свободной рукой обхватил талию Джессалин и, резко развернув, прижал к себе. Взяв ее руку за запястье, он опустил ее к своим коленям.
– Ну и как? Что ты чувствуешь? Ты, конечно, девственница, но ведь ты росла рядом с лошадьми, а потому не можешь не понимать некоторых вещей. Ты же видела, как жеребец покрывает кобылу, черт побери! И прекрасно понимаешь, что значит, когда мужчина, чувствует себя так, как я сейчас. Если я тебя сейчас поцелую, то ты не успеешь оглянуться, как окажешься на песке, а эта дурацкая рубашонка будет разорвана снизу доверху. Но за это придется слишком дорого заплатить. Нам обоим.
Джессалин чувствовала под рукой что-то упругое, горячее и… живое. Ей мучительно захотелось впитать в себя это пульсирующее тепло…
– О Господи! – Трелони оттолкнул ее с такой силой, что Джессалин чуть не упала.
– А если бы я не была девушкой, ты бы поцеловал меня?
Откинув голову назад, Трелони закрыл глаза. Он дрожал, как в ознобе.
– Не задавай дурацких вопросов.
Но Джессалин не слышала, что он говорит. Ей хотелось только одного – прижаться к нему покрепче, ощущать на своем теле его руки. Для этого надо было сделать только один шаг. И она шагнула вперед. Положив руки ему на грудь, она отвела в стороны лацканы куртки. Грудь Трелони судорожно вздымалась и опадала.
– Пожалуйста, не обращайся со мной как с ребенком. Я…
– Ты и есть ребенок! – Он резко отвел ее руки, и Джессалин невольно вскрикнула. В этом возгласе было столько горечи и муки, что Трелони снова привлек ее к себе. – Ну ладно, ладно, черт бы тебя побрал. Иди ко мне.
Слезы, душившие Джессалин, наконец прорвались наружу, и теперь ее тело сотрясали безудержные рыдания.
– Я только просила поцеловать меня. Я не могла подумать… Я не хотела… Я…
– Я знаю. Все в порядке, не плачь. – Он зарылся лицом в ее волосы. Рыдания постепенно перешли в короткие, отрывистые всхлипы. – Моя куртка, наверное, насквозь промокла?
Джессалин кивнула и прижалась лбом к его плечу. Горло саднило, глаза щипало, и она не могла заставить себя посмотреть ему в лицо. Боль куда-то ушла, остался лишь жгучий стыд. Судорожно вздохнув, Джессалин вытерла глаза кружевным манжетом ночной рубашки.
– Господи, неужели это обязательно нужно делать рукавом? Ты имеешь хоть какое-то понятие о приличиях? – Трелони сунул ей в руки платок из тонкого индийского батиста. – На, возьми.
Джессалин прижала платок к губам, пытаясь подавить очередной приступ рыданий. Прижимаясь к его плечу, она потерлась лбом об обнаженную шею. Он не разжимал рук, и было так чудесно чувствовать это замечательное тепло и силу… Она прильнула к нему, жадно вдыхая запах его кожи, пахнувшей морской солью, дымом костра и бренди. Это был удивительный, ни с чем не сравнимый мужской запах, присущий только ему, и Джессалин хотелось вдыхать его каждой частицей своего тела.
Ее губы коснулись бьющейся у него на шее жилки. Это биение передалось и ей, проникнув в кровь, в самое сердце. Трелони отвел ее голову назад и жадно впился взглядом в ее рот. Джессалин прильнула к нему, стремясь полностью слиться, раствориться в этом теле, которое сводило ее с ума. Губы Трелони приблизились к ее губам, и она почувствовала обжигающее, учащенное дыхание…
– Джессалин!
Они неохотно оторвались друг от друга. На краю круга света, отбрасываемого костром, застыл Кларенс Титвелл. Несколько мгновений он не двигался, потрясенный увиденным. Немного придя в себя, Кларенс решительно схватил Джессалин за руку и оттащил ее от Трелони. Его глаза метали молнии. Если бы можно было убивать взглядом, то лейтенант был бы уже мертв.
– Мерзавец!
Губы Трелони искривились в странной гримасе, которую при желании можно было принять за изъявление раскаяния.
– Я знаю. Ты, вероятно, считаешь, что меня следует похоронить на перекрестье дорог, вбив в могилу осиновый кол.
– Подлый мерзавец!
Лейтенант взглянул на Джессалин. Его лицо стало непроницаемым.
– Я отведу ее домой, – сказал Кларенс.
– Сделай одолжение, – ответил Трелони. В его голосе Джессалин с ужасом расслышала чуть ли не отвращение ко всей этой пошлой сцене. Она отвернулась, чтобы он не заметил, что она готова заплакать.
Пока Джессалин и Кларенс не растворились в темноте, Маккейди стоял неподвижно. Но только они скрылись из виду, он тяжело опустился на землю и очень долго не мог унять дрожь, сотрясавшую все тело.
– А мы уж думали, что вы про нас забыли, сэр.
– Ничего подобного. – Голос Маккейди звучал многозначительно, он снова принял свой обычный скучающе-ленивый вид. – Мне нужно было закончить одно неотложное дело. Джентльмен всегда должен завершать то, что начал. Особенно, если дело касается дамы.
Таможенник широко ухмыльнулся.
– Я так и подумал сэр, – сказал он, оборачиваясь к остальным. – Ну не говорил ли я вам, что этот молодец прохлаждается со своей девицей, пока мы с вами тут мокнем, рискуя отморозить самые ценные части тела?
Маккейди весело рассмеялся. Даже в своем нынешнем состоянии он по достоинству оценил комизм ситуации: раз в жизни он поступил благородно и вот теперь вынужден тщательно скрывать это, обмениваясь с таможенниками сальными шутками. Ну что, собственно говоря, он нашел в этой неугомонной мисс Летти? Однако это что-то подбивало его на совершенно несвойственные ему поступки. Какое-то странное желание опекать и защищать эту девушку пробудилось в его душе, новое, незнакомое чувство, которое мешало ему оставаться самим собой.
Юная мисс Летти. Да, конечно, она чертовски юна, но не настолько же, чтобы не понимать, на что именно она его подбивает. И все же, когда она смотрела на него своими потрясающими серыми глазами… Глазами, которые видели все и не скрывали ничего… Она едва не заставила его поверить, что он способен стать другим человеком. Рядом с ней ему начинало казаться, что он пришел на эту землю исключительно затем, чтобы защищать ее. Но самое забавное заключалось в том, что защищать ее требовалось только от него самого.
Горько улыбнувшись собственным мыслям, Маккейди поманил таможенников за собой. Входная дверь была не заперта по одной простой причине – внутри не было абсолютно, ничего такого, что стоило бы красть. Чтобы оплатить карточные долги и наскрести денег на опиум, его братья уже продали и заложили решительно все, кроме разве что деревянной обшивки.
С самого своего возвращения в Корнуолл Маккейди заходил в дом только однажды, и вот теперь, пока таможенники обыскивали погреба, ему представился случай спокойно побродить по комнатам. Расшатанная, изъеденная жучком лестница вела наверх, к спальням, которыми давно никто не пользовался. Там стоял кисловатый запах отсыревшего дерева и мышиного помета. Шаги гулко отдавались на вымощенном каменными плитами полу большого холла. Взглянув на ниши, где раньше стояли давно проданные статуи, Трелони почувствовал щемящую грусть, даже не грусть, а сожаление. Он даже позволил себе помечтать о том, что было бы, если бы он мог позволить себе отреставрировать старый дом, вернуть ему былую славу. Хотя о славе говорить не приходилось. Насколько ему было известно, Трелони испокон веков умирали в бесчестье и долгах. Видимо, и ему не избежать семейной традиции.
Послышалось шарканье сапог и лязг фонарей – возвращались таможенники. Маккейди взглянул на их предводителя так, как это умеют делать только те, чьи предки веками смотрели на людей сверху вниз.
– Надеюсь, джентльмены, теперь вы удовлетворены. Таможенник поскреб заросший подбородок.
– Боюсь, сэр, что об удовлетворении говорить рано. Да, контрабанды в ваших погребах нет. Но это значит только одно – она спрятана В каком-то другом месте. И теперь нам…
Маккейди проводил их до двери.
– Надеюсь, джентльмены, вы извините меня, если я откажусь принять участие в погоне за преступниками. Дело в том, – он широко ухмыльнулся, – что у меня была крайне утомительная ночь. Дама упрямилась несколько дольше, чем это принято, но уж потом ее было не остановить. Поэтому сейчас я совершенно вымотан и еле стою на ногах… Ему снова пришлось ухмыльнуться: у сглатывающих слюнки таможенников был на редкость уморительный вид.
Проводив их до ворот, Маккейди посмотрел им вслед. Как он и предполагал, таможенники направились прямиком в Маусхоул. Трелони от души надеялся, что в тамошних погребах они и вправду не найдут ничего, кроме рыбы.
Лишь в одном он не солгал таможенникам. Он действительно смертельно устал, и при каждом шаге в бедре пульсировала резкая, почти невыносимая боль.
Невдалеке послышался пронзительный крик, Маккейди испуганно вздрогнул. Лишь через несколько секунд он сообразил, что кричала сова, живущая в зарослях дикого орешника. Поставив фонарь на крыльцо, он открыл дверь, и… мощный удар свалил его с ног.
Кларенс Митвелл с искаженным от ярости лицом наклонился над ним, судорожно сжимая кулаки.
– Мерзавец! Грязный, подлый мерзавец, – тяжело дыша, произнес он. Кларенс понимал, что говорит одно и то же, но он никогда не отличался особым остроумием, наподобие братца, выродка с хорошо подвешенным языком.
Маккейди медленно поднялся на ноги, тыльной стороной руки вытирая струйку крови, сочившуюся из уголка рта.
– Дорогой кузен, из личной симпатии я готов позволить тебе некоторые вольности. Но только, если при этом не страдает моя внешность.
Это был голос человека, отважно бившегося в Бельгии, человека, который не выпустил из рук сабли до тех пор, пока не оказался стоящим по пояс в телах убитых врагов. Кларенс похолодел. Но ненависть, клокотавшая у него в груди, была сильнее страха.
– Ты целовал ее! – переведя дух, выговорил он. Маккейди рассмеялся так искренне, что Кларенсу захотелось убить его на месте.
– А тебе не приходило в голову, что ты мог неправильно истолковать то, что видел?
Ну нет! Кларенс еще не слеп. Маккейди собирался поцеловать Джессалин, даже уже поцеловал ее… И потом выражение его глаз. В них же читалось ничем не прикрытое, животное желание. Тут уж Кларенс не мог ошибиться. Маккейди хотел Джессалин и, бесспорно, был намерен удовлетворить свое желание.
– Я видел твое лицо.
– Понятно, – устало вздохнул Маккейди. Обида и боль душили Кларенса, и он с ужасом почувствовал, что сейчас заплачет.
– Ты собираешься жениться на ней?
– Ты что, с ума сошел? Ты же прекрасно знаешь, что я не могу содержать жену.
– И тем не менее ты заставил ее влюбиться в себя. Будь ты проклят! Гореть тебе в аду вместе со всеми остальными Трелони.
– Ты не можешь проклясть того, кто уже и так давно проклят, Клари. И потом, то, что она испытывает ко мне, – это не любовь. Это похоть. И если бы ты вел себя соответственно своему, а не ее возрасту, то ты бы давно понял, что тебе нужно просто набраться терпения. Придет время, она поймет, каков я на самом деле, и тогда, я уверен, разделит твое праведное возмущение.
Слова кузена до Кларенса доходили с трудом. Страх, гнев и отчаяние переполняли и затуманивали его мозг. Увидев, что Маккейди отворачивается, давая понять, что разговор окончен, он судорожно вцепился в его рукав.
– Если ты обесчестишь ее, я тебя убью! Трелони высвободил рукав из мертвой хватки Кларенса.
– Ради всего святого, Клари, не сходи с ума. Если бы я вдруг возжелал девственницу, то направился бы в один дом в Лондоне, где можно выбрать любую всего-то за десять фунтов.
– Господи, ты же развращен до мозга костей! Устало откинув голову, Маккейди прикрыл глаза.
– Клари, я всего лишь сказал, что такой дом существует. Я же не говорил, что являюсь его завсегдатаем. – Открыв глаза, он несколько секунд пристально рассматривал Кларенса, и тому вдруг показалось, что в этих черных колодцах мелькнуло что-то похожее на боль. Но уже через долю секунды взгляд Маккейди снова сделался совершенно безразличным.
– Кажется, я уже дал тебе слово, что не притронусь к твоей драгоценной мисс Летти… Кларенс отрывисто рассмеялся.
– Твое слово! Да чего оно стоит, твое слово?
В сторожке повисла напряженная тишина. Маккейди открыл рот, и его голос прозвучал настораживающе резко:
– Для меня оно стоит очень дорого, потому что это единственное, что у меня осталось.
– Почему я должен тебе верить? Я не доверяю тебе.
Красивое, мужественное лицо Трелони искривилось в недоброй улыбке.
– Тогда поцелуй себя в задницу, мой дражайший кузен.
Кларенс почувствовал какую-то влагу на щеках и с ужасом понял, что плачет. Больше всего ему хотелось еще раз ударить это надменное, ненавистное лицо, но он не посмел и лишь сжимал и разжимал кулаки в бессильной ярости.
– Трелони, если ты причинишь Джессалин хотя бы малейший вред, клянусь, что заставлю тебя заплатить.
С этими словами Кларенс развернулся и пошел прочь. Но даже теперь, всей душой ненавидя кузена, он до последней секунды надеялся, что Мак остановит его, что так они не расстанутся.
Прислонившись к двери сторожки, Маккейди Трелони смотрел вслед Кларенсу. Его лицо было абсолютно бесстрастно, и лишь уголок губ нервно подергивался. Он стоял до тех пор, пока ледяной ветер не высушил его вспотевший лоб, а из орешника не послышался крик совы.
Он жил в сторожке уже месяц. Он перенес туда все, что осталось в доме, – жалкую рухлядь, которую нельзя было ни продать, ни заложить: часы с зеленым циферблатом без минутной стрелки, расшатанный стол, стул с отломанной спинкой. В углу, за выцветшей китайской ширмой, притулилась потрескавшаяся желтая ванна. На треножнике у потухшего очага стоял чайник.
Обстановка более чем спартанская, но на войне ему приходилось жить и не в такой. У стены стояла пара кожаных сундуков. В одном из них хранились книги, в другом – одежда. Как бы беден ни был Трелони, он всегда ухитрялся одеваться, как подобает джентльмену, хотя прекрасно понимал, что вряд ли когда-нибудь сумеет расплатиться за эти тряпки. К счастью, лондонские портные и сапожники привыкли к подобным вещам. Трелони горько улыбнулся собственным мыслям. Вот уж воистину говорят, что внешность обманчива.
Маккейди с отвращением обвел взглядом убогую комнатенку. Вот и все. В Корнуолле его уже ничто не держит. На то, чтобы продать виски, уйдет самое большее неделя, после чего у него останется около ста фунтов прибыли. Правда, все придется отдать Клари в счет денег, что тот одолжил ему для экспериментов. А затем он со спокойной душой отряхнет со своих сапог корнуолльскую землю и проведет остаток жизни, развлекаясь за счет славной армии Его Величества.
Маккейди упал на протестующе заскрипевшую кровать и потер усталые глаза. Господи, ну и лицо было у Клари. Этакая смесь ужаса и отвращения… Маккейди подумал о том, чего у него никогда не было, – о юности и невинности. О вере в то, что где-то в этом жестоком и развращенном мире существует крохотный, сияющий островок чести и порядочности… Черт бы побрал Джессалин! Она только что вслух не умоляла его лишить ее невинности, а он сам… Надо было не валять дурака, а опрокинуть ее на песок и сделать то, чего им обоим так хотелось.
Но тогда он бы разрушил ее жизнь.
Вытянувшись на скрипучей кровати, Маккейди вцепился в деревянные перекладины. Он смотрел на грубо отесанные балки потолка и видел…
Видел ее глаза, темно-серые и переменчивые, как море перед штормом. Видел ее волосы цвета осенних листьев, чувствовал их запах, и ему нестерпимо хотелось снова зарыться в них лицом. Он думал о том, что грудь ее наверняка тоже усыпана веснушками, и представлял, как пробует каждую на вкус, как раздвигает эти длинные-длинные ноги, как целует этот смеющийся рот… ее рот. Господи, сколькому бы он научил ее!
Резким движением сев на кровати, Маккейди усилием воли отогнал эти навязчивые мысли. С телом совладать оказалось гораздо сложнее.
Он встал, проковылял к столу, достал старый охотничий нож, отрезал три тонких ломтя бекона и бросил их на сковороду. Огонь давно погас. Маккейди достал трутницу, но пальцы так дрожали, что он не смог высечь ни искры.
Выругавшись, он с яростью отбросил бесполезную трутницу и взглянул на замусоленный кусок мешковины, лежавший на полу у кровати вместо коврика. Эта невзрачная тряпица скрывала крышку погреба, в котором хранилась сейчас сотня бочонков беспошлинного бренди. Ни один уважающий себя контрабандист не станет потреблять собственный товар, но Маккейди знал, что единственный способ пережить остаток ночи – это напиться до бесчувствия.
И все же он не стал открывать люк. Вместо этого он сел на кровати и с такой силой сжал руками бедра, что все сухожилия напряглись, как канаты.
Откинув голову назад, Маккейди судорожно сглотнул, и в холодной пустой комнате явственно прозвучало имя – Джессалин.
Глава 10
Тремя днями позже, теплым летним вечером, в сгущающихся сумерках с вершины одного из утесов бухты Крукнек дозорный заметил далеко в море темно-красное пятно.
Он выждал несколько секунд, дабы окончательно убедиться в том, что это не обман зрения и не отсвет заката. Но красное пятно становилось все больше, оно растекалось по воде, словно лужа крови, и теперь уже не было никаких сомнений в том, что происходит. Закричав от радости, дозорный изо всех сил дунул в жестяную трубу, после чего, подпрыгивая от нетерпения, закричал:
– Хэвва! Хэвва!
А через некоторое время Бекка Пул ворвалась в столовую, где Джессалин и леди Летти сидели за ужином.
– Сардины идут! – с трудом сдерживая возбуждение, прокричала она. – Сардины!
Джессалин вопросительно посмотрела на бабушку, и на ее лице, которое уже три дня было бледным, как пергамент, выступил румянец.
– Бабушка, можно мне пойти туда? Пожалуйста.
Леди Летти презрительно поджала губы.
– Не думаю, что это прилично… а впрочем, ладно, иди.
Джессалин пулей вылетела из столовой. Лишь на секунду задержавшись в холле, чтобы повязать волосы голубым платком, она выбежала из дому, как резвый жеребенок, которого выпустили попастись на поле клевера.
Море было красным от косяков сардин. Взявшись за руки, Джессалин и Бекка бежали по гребню скалы. Вскоре их догнали и другие. Все неслись к Маусхоулу, радостно выкрикивая:
– Хэвва! Хэвва! – На старом корнуолльском наречии это означало косяк.
Бочонки с горящим маслом освещали гавань, забитую рыбацкими судами. Дозорный, первым заметивший косяк, горящим факелом указывал направление. Рыбаки опустили в воду сеть, закрепив ее между лодками.
Но чуть лодки двинулись в море, крики и смех на берегу мгновенно стихли. Все, затаив дыхание, гадали, удачным или неудачным будет лов. Ведь от этого единственного дня зависело, будет зима в Маусхоуле сытой или голодной. Нет, конечно, тишина не была абсолютной – резко кричали чайки, плескали весла, волны бились о берег, рыбаки, тянувшие сеть, переговаривались между собой, – но Джессалин казалось, что мир вокруг замер в напряженном ожидании.
И внезапно море взорвалось бурлящей массой подпрыгивающей, извивающейся рыбы. В лодках и на берегу стоявшие по колено в кипевшей котлом воде зачерпывали рыбу ведрами и корзинами, радостно смеялись и возбужденно переговаривались.
Джессалин скинула туфли и чулки, подоткнула юбку выше колен – так, как это делали деревенские женщины. Схватив плетеную корзину, она вошла в воду. Сардины щекотали ее босые ноги, и Джессалин весело хохотала, зачерпывая их корзиной и вываливая в ближайшую лодку.
Тут чья-то полная рыбы корзина опрокинулась так близко, что пара рыбин лишь чудом не угодили ей в лицо. Проворно отпрыгнув в сторону, она обернулась… и беззаботный смех застрял у нее в горле.
С пустой корзиной в руках, глядя на нее все тем же пустым взглядом, стоял лейтенант Трелони.
Их взгляды встретились, и тотчас же мир вокруг перестал существовать. В голове у Джессалин стремительно проносились воспоминания об ужасной ночи на берегу, когда она умоляла его поцеловать ее, а он отказался. Едва держась на дрожащих ногах, она хотела повернуться и убежать прочь, но была не в силах даже пошевелиться.
Слова вырвались у Джессалин непроизвольно, они шли не от разума, а из самого сердца:
– Почему, почему вы не оставите меня в покое? Трелони протянул к ней руку, но Джессалин шарахнулась от него, как испуганный ребенок.
– Я не могу, – выговорил он. А может, и нет, ведь она все равно ничего не слышала из-за пронзительных криков чаек, плеска воды и громких голосов рыбаков.
Казалось, он смотрит на нее целую вечность, и Джессалин физически ощущала этот взгляд, точно так же, как легкое дуновение бриза на своих разгоряченных щеках, как прикосновения скользких рыбок к ее обнаженным ногам. В груди что-то сжималось, и Джессалин чувствовала, что еще немного, и она не выдержит. Она заплачет, закричит или выкинет еще какую-нибудь глупость. Но в ту минуту, когда напряжение стало совершенно невыносимым, Трелони вдруг отвел глаза, и Джессалин смогла наконец снова дышать.
Наклонившись, он наполнял очередную корзину. Он был в одной рубашке, как всегда, расстегнутой на груди. Джессалин завороженно смотрела на его загорелое мускулистое тело и чувствовала, что сердце бьется не в груди, а где-то в горле и вот-вот выскочит наружу.
Джессалин так никогда и не поняла, зачем она это сделала. Просто в ту минуту ее терпение лопнуло, и она, как почти всегда, не стала долго раздумывать. Схватив первую попавшуюся сардину, Джессалин быстрым движением засунула ее в распахнутый ворот его рубахи.
Резко выпрямившись, Трелони ошарашенно смотрел на нее, а рыбешка билась у него за пазухой, как попавшая в силок птица. Джессалин расхохоталась.
Достав извивающуюся рыбу, Трелони несколько секунд задумчиво рассматривал ее, а затем в его темных глазах вспыхнул странный огонек. Увидев, что он направляется к ней с не предвещающим ничего хорошего выражением лица, Джессалин попятилась, беспомощно размахивая руками, как птенец, пытающийся взлететь.
– Лейтенант, не надо! – взвизгнула она, продолжая смеяться.
– Ну и куда же ее засунуть? За шиворот? Или, может быть, в ухо? – Трелони широко открыл глаза, как будто его внезапно осенила какая-то замечательная идея. – Нет, лучше в рот. Такому замечательному крупному рту просто необходима какая-нибудь начинка.
Он попытался схватить Джессалин, но сардина воспользовалась предоставившейся возможностью и скользнула обратно в бурлящую воду. Чертыхнувшись, Трелони с притворной грустью посмотрел ей вслед и весело рассмеялся. Их смех звучал в унисон – ее, резкий, как скрип несмазанных дверных петель, и его, глубокий и чуть хрипловатый. Теплый летний ветерок подхватывал их общий смех и уносил в море.
Трелони перестал смеяться первым. Он не мигая смотрел на ее рот, и его лицо приняло уже знакомое Джессалин напряженное выражение. Она не понимала, о чем он думает, когда смотрит на нее подобным образом. И почему настаивает на том, что она еще ребенок. На ребенка так не смотрят – это она сознавала, несмотря на всю свою неопытность.
Больше они не смеялись. И даже не разговаривали. Стоя рядом, они молча бросали в лодку корзину за корзиной, пока не наполнили ее до краев.
В полночь Джессалин, не сказав ни слова, вышла на берег и начала оправлять юбку. Когда она выпрямилась, то увидела, что Трелони снова рядом. На этот раз он смотрел туда, где еще минуту назад были ее голые ноги. Волна радости захлестнула Джессалин. Она осознала свою власть над ним, поняла, что в силах заставить его целовать ее в любое время.
Они пошли прочь вдоль берега. Вскоре голоса рыбаков затихли вдали, и теперь их окружала лишь на удивление тихая и теплая летняя ночь.
Джессалин стянула с головы платок и, встряхнув волосами, отбросила их за спину. Почувствовав на себе его горящий взгляд, она невольно улыбнулась.
Черное небо усыпали бледные, очень далекие звезды. Зато луна была полной, яркой и золотой, как огромный, сочный апельсин. Теплый ветер нес с собой сильный запах моря и приятно ерошил волосы. Джессалин вдруг почувствовала такую радость жизни, что ей захотелось громко рассмеяться и со всеми поделиться этим восхитительным ощущением.
Неожиданно обогнав Трелони, она повернулась к нему лицом.
– Я чувствую себя такой счастливой!
Он ничего не ответил, но улыбнулся так тепло, что сердце Джессалин снова учащенно забилось. Танцуя и смеясь, она двинулась дальше.
Она бы дошла так до самого дома, но рука Трелони остановила этот своеобразный танец.
– Неужели тебе никто никогда не говорил, что юные леди должны быть сдержанными в своих чувствах, кроткими и скромными?
Джессалин презрительно сморщила носик.
– Это не для меня.
– Да, ты права, – внезапно посерьезнев, сказал Трелони. – Это действительно не для тебя.
Наклонившись, Джессалин сорвала ночную фиалку и, весело рассмеявшись, заткнула ее за ухо лейтенанту. Отступив назад, она с проказливой улыбкой обозрела полученный результат.
– У тебя дурацкий вид.
– А ты ведешь себя по-дурацки. – Достав цветок из-за уха, Трелони воткнул его в волосы Джессалин и нежно провел пальцами по ее щеке и шее. Его глаза горели в темноте, как два угля. – Сегодня нам светит голубая луна, – заметил он. – Ты знаешь, что это такое?
Джессалин вроде бы уже слышала что-то о голубой луне, но сейчас она была не в состоянии вспомнить – сердце бешено стучало в груди, и мысли окончательно перепутались.
– Но она же оранжевая. А совсем не голубая.
– Неужели ты никогда не слышала этой легенды? Когда-то, давным-давно, на одном из рудников жила девушка настолько прекрасная, что каждый, кто хоть раз видел ее, знал, что уже ради этого стоило появиться на свет. Но особенно счастлив был ее возлюбленный – молодой пастух. И вот однажды девушку выкрала старая ведьма, которая хотела заполучить красивого юношу для себя. Эта ведьма была настолько уродливой, что при виде ее даже жабы в ужасе отворачивались. И не смейся, пожалуйста. Это очень грустная легенда, и, если ты будешь хихикать, я не стану рассказывать.
Джессалин закусила нижнюю губу, чтобы сдержать приступ веселья.
– Я буду хорошо себя вести. Честное слово. Несколько мгновений ни один не проронил ни слова.
Наконец, с трудом отведя взгляд от ее рта, Трелони заговорил снова.
– Да, так на чем я остановился? А, вспомнил… Злая ведьма превратила девушку в зайца. Несчастная красавица могла вновь обрести человеческий облик, лишь если на небе во второй раз за один и тот же месяц покажется полная луна. Ведьма думала, что навсегда лишила девушку возможности снова стать человеком, но забыла про ночи голубой луны – те редкие месяцы, на которые приходятся два полнолуния. И в эти дни бедняжка принимает человеческий облик, и они с красавцем пастухом снова любят друг друга…
Взяв Джессалин за руки, Трелони притянул ее к себе. С замиранием сердца она ждала заветного поцелуя. Его лицо было совсем рядом от ее, а в голосе появилась знакомая хрипотца.
– Это происходит, когда восходит голубая луна. От прикосновения горячих губ все внутри Джессалин превратилось в бушующее пламя. Они прижимались друг к другу все крепче и крепче в отчаянной попытке слиться воедино, стать одним существом.
– Джессалин, – шептал Трелони, запустив пальцы в рыжую гриву и отклоняя ее голову назад. Горячие губы целовали ее шею, и в какое-то мгновение Джессалин показалось, что она вот-вот умрет. – О Господи, Джесса, – сдавленно шептал он. – Джесса, я больше не могу… Я хочу… – Внезапно все тело Трелони напряглось, и он оттолкнул девушку с такой силой, что она чуть не упала. – Я отведу тебя домой, – не сказал, а скорее, прорычал он.
Джессалин судорожно вцепилась в его рубашку.
– Но почему? Я не понимаю.
– Потому что ты слишком-слишком молода, черт бы тебя побрал! Кроме того, я обещал… – резко осекшись на полуслове, он сделал судорожный вдох. – Потому что ты слишком молода.
