Текст книги "Под голубой луной"
Автор книги: Пенелопа Уильямсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)
Ночные шумы затихли, и окружающее безмолвие нарушал лишь скрип пера. «Сегодня я встретила мужчину…»
Глава 3
– У меня страшно болит вот здесь. – Бекка Пул широко открыла рот и засунула туда сомнительной чистоты палец. – Вот здесь, – повторила она на случай, если ее не поняли, и, склонив голову набок, отбросила темно-русые волосы, чтобы продемонстрировать привязанные за ухом кусочки жареной репы. – Видите, я уж пробовала и репой лечиться, и мазала на ночь пятки отрубями. Ничего не помогает. Оно болит все сильнее и сильнее. Я из-за этого уже месяц как в проституции.
Заезжий шарлатан ошалело смотрел на Бекку. Наконец, немного придя в себя, он прочистил горло и перевел взгляд на Джессалин.
– Насколько я понимаю, нас замучила зубная боль, да? У меня есть замечательная паста из рыбьих глаз. Она почти мгновенно снимает любую боль. Правда, некоторые предпочитают специальные благовония, в состав которых входят розмарин и шалфей…
С этими словами знахарь начал рыться в многочисленных снадобьях, расставленных на откидном задке его пестро раскрашенного фургона. Кривой нос и глядящий вниз угол правого глаза отнюдь не красили торговца, зато одет он был просто великолепно – ярко разукрашенная шляпа дополняла вышитый жилет.
Пока он горячо убеждал Бекку, что при зубной боли паста из рыбьих глаз гораздо лучше, чем жареная репа, Джессалин с интересом изучала снадобья. Чего там только не было – и мозольный пластырь, и капли от кашля, и лекарства от всех напастей, которые только можно себе вообразить. Ялапа и полынь от лихорадки, настойка из гнилых яблок от следов от оспы, ароматизированные пастилки от дурного запаха изо рта и тому подобное. Но внимание Джессалин привлекла маленькая зеленая бутылочка, плотно закрытая пробкой. На ней значилось, что это лекарство от…
Джессалин повнимательнее пригляделась к написанной от руки этикетке и громко поинтересовалась:
– А что такое тайная болезнь?
Бекка, пытаясь удержать в одной руке многочисленные бумажные пакетики с лекарствами, другой крепко ухватила Джессалин за локоть и, увлекая ее в сторону, громко зашептала:
– Вы не должны задавать такие вопросы, мисс. Леди не должна задавать таких вопросов.
– Но почему нельзя задавать именно те вопросы, которые больше всего тебя интересуют?
– А?
Джессалин собралась было развивать тему дальше, но тут Бекка оглушительно завизжала, тыча пальцем во что-то за ее спиной. Джессалин обернулась и увидела, что прямо на них с огромной скоростью несутся три свиньи. За ними, громко крича и размахивая палкой, мчался здоровенный мужик в грязных кожаных штанах. У Джессалин и Бекки остался лишь один путь к отступлению – фургон заезжего шарлатана.
Ничего бы не произошло, если бы у торговца хватило ума подложить что-нибудь под колеса. Пока же произошло следующее: они с Беккой с разбегу налетели на фургон, смахнув на землю снадобья, и тот, раскачиваясь из стороны в сторону, как пьяный матрос, покатился по травяному склону и на приличной скорости въехал на ярмарку, которую всегда устраивали в Пензансе в канун Иванова дня.
Первой на пути фургона оказалась посудная палатка. Чашки, тарелки и блюда с грохотом и звоном посыпались на плотно утрамбованный песок. Следующей опрокинулась тележка рыбника, за ней – охотничьи принадлежности и палатка с большой золотистой вывеской, на которой огромными красными буквами значилось: «ВСЕ ДЛЯ ХОРОШЕЙ ХОЗЯЙКИ». После этого фургон, таща за собой весы, кроличьи шкурки, осколки битой посуды и спутанные мотки пурпурной пряжи, наконец остановился, упершись в туго натянутый канат ринга, на котором две полуголые женщины боксировали, надеясь выиграть чепец из золотистого кружева.
На знахаря, догнавшего наконец свой своенравный фургон, никто не обращал внимания – торговцы были слишком изумлены, чтобы что-то предпринимать. Но от гнева боксерш было не уйти. Размахивая кулаками, они угрожающе надвигались на несчастного. Окружавшая ринг толпа оживилась. Тут и там принялись заключать пари, которая из двух поколотит беднягу сильнее.
Крепко зажав рот рукой, чтоб не расхохотаться, Джессалин зачарованно наблюдала за этой свистопляской.
Бекка с округлившимися глазами реагировала несколько по-иному:
– О Боже, мисс! Вы только посмотрите, что мы натворили.
Джессалин, давясь от смеха, повернулась к ней… и увидела его.
Младший Трелони стоял около загона для овец. Он не смеялся, даже не улыбался. Джессалин даже усомнилась, способен ли он на это. Облокотившись на деревянный столб, со скрещенными на груди руками и надвинутой на один глаз касторовой шляпе, Трелони невозмутимо наблюдал за происходящим. На этот раз, для разнообразия, он был полностью одет.
На какое-то мгновение Джессалин показалось, что она там, на пляже, на берегу дышащего моря. Она снова ощутила на себе ласкающий взгляд темных глаз и шероховатость большого пальца, гладящего ее подбородок. Почувствовала, что краснеет, и поспешно повернулась к нему спиной.
Бекка тем временем продолжала:
– Вот ужас-то, мисс Джессалин! Мы с вами снова натворили дел. Ох, что миледи-то скажет! – На секунду прервав свой монолог, она театральным жестом прижала руку к груди. – О-ох, у меня опять сердцеубиение начинается.
Джессалин чувствовала на себе его взгляд, и ее румянец становился все ярче и ярче.
– Мы ни при чем. Если кто-то и виноват, так тот придурок со свиньями. Послушай, бабушка дала нам целый фунт. Куплю-ка себе новую шляпку. – С этими словами она отбросила с глаз Бекки растрепавшуюся прядь – та всегда зачесывала волосы на щеки, чтобы скрыть шрам. – А тебе купим новую ленту.
Лицо Бекки осветилось благодарной улыбкой.
– Ой, как чудесно, мисс!
И они быстрым шагом пошли дальше по ярмарке. Пензанс был портовым городом и служил торговым центром для всей округи. В базарный день песчаные холмы вокруг гавани были усеяны десятками прилавков, лотков и палаток. Здесь продавали все – от шнурков до сковородок.
Джессалин и Бекка спустились по извилистой тропинке, сквозь утрамбованный множеством ног песок которой упрямо пробивалась жесткая трава. Отовсюду неслись радостные возгласы, пьяный смех, зазывные крики, скрежет точильного камня, блеяние овец, поросячий визг и мычание коров. Пейзанские ярмарки славились петушиными боями, соревнованиями борцов и прочими не менее увлекательными зрелищами. Эль и джин рекой лились в харчевнях, именно там просиживало часы все местное мужское население.
Девушки остановились перед палаткой с безделушками. Бекка никак не могла решить, какую из лент выбрать – ярко-красную, канареечно-желтую или ядовито-зеленую. Наконец она все-таки отдала предпочтение желтой – этот цвет, мол, будет успокаивать бедные, усталые глаза.
Следующая палатка разнообразием не баловала. Там торговали только поношенной обувью. Джессалин сразу заприметила пару светло-коричневых из телячьей кожи ботинок со шнуровкой. Они, конечно, были немного стоптаны, но нравились ей куда больше, чем новая черная пара, которая была на ней сейчас и немилосердно натирала пятки. Два дня назад Майор каким-то чудом выгодно продал эсквайру Бэббиджу пятилетнюю верховую лошадь. Благодаря этой нежданной-негаданной удаче в Энд-коттедже временно царило изобилие и Джессалин удалось приобуться.
Лента для Бекки стоила полпенни, и оставшиеся деньги буквально жгли Джессалин руки. Склонность к расточительству тоже относилась к фамильным особенностям, и бабушка всегда говорила об этом скорее с гордостью, чем с сожалением. Истинные Летти полагали, что деньги существуют исключительно для того, чтобы их тратить. А лучше всего – делать ставки на ипподроме.
К обувной лавке притулился лоток торговца пряностями. Джессалин не могла не остановиться и не принюхаться к восхитительным ароматам корицы, гвоздики, имбиря. Пряные запахи всегда пробуждали в ней тягу к неизведанному, запретному – очень приятное, щекочущее нервы ощущение.
Внезапно из стоявшего рядом пивного ларька донесся хриплый хохот. Повернувшись в ту сторону, Джессалин увидела смуглый, резко очерченный профиль. Опять этот Трелони. Спрятавшись в тень дивно пахнувшей палатки, она решила понаблюдать за ним.
В приталенном сюртуке с позолоченными пуговицами и узких бежевых панталонах он выглядел очень элегантно. Однако даже самая изысканная одежда не могла замаскировать какой-то потаенной необузданности, что сквозила в его облике. Поставив ногу в высоком сапоге на скамью, он пил портер, болтая с кучкой довольно грубого вида мужчин. Один из них ему что-то сказал, и Трелони, запрокинув голову, громко рассмеялся. Солнечный луч сквозь открытую дверь пивнушки осветил загорелую, мускулистую шею. Джессалин невольно задумалась, знает ли он, с кем разговаривает.
Ибо его собеседниками были таможенники из береговой охраны, и, следовательно, их в Корнуолле терпеть не могли. Их ненавидели даже больше, чем католиков. И эта ненависть автоматически переносилась на любого, кто хотя бы вступал с ними в разговор. И это было совсем неудивительно – все в графстве, от пекаря до викария, хотя бы изредка подрабатывали контрабандой, переправляя из Франции не облагаемые налогом бренди, шелк и соль. Человека, рискнувшего появиться в пивной в обществе таможенников, вполне могли ближайшей темной ночью обнаружить в придорожной канаве с киркой в спине.
Но уж на этот раз Джессалин не имела ни малейшего намерения предупреждать его. Пусть хоть с сатаной болтает, если ему так хочется.
Не успела она об этом подумать, как Трелони обернулся, и их глаза встретились. Его взгляд был как бы затуманенным и ленивым, но Джессалин сразу поняла, что он все знает. Знает, что она уже несколько минут, как полная дура, стоит здесь, уставившись на него. Вспыхнув от стыда, девушка резко развернулась и едва не налетела на торговца пирогами.
– Эй! Вы что, не смотрите, куда идете? Вы чуть не вывалили мои пироги в грязь! – возмутился тот, с трудом выравнивая поднос, на котором горой возвышались всевозможные печенья и сласти.
– Нет, вы только послушайте! – вмешалась Бекка, вдруг снова оказавшаяся рядом с Джессалин и моментально вставшая на ее защиту. Она размахивала кулаком перед самым носом злополучного торговца. – Пироги в грязи, как же! Да эта грязь на вкус получше твоих пирогов будет!
Джессалин чувствовала на себе взгляд Трелони. Правда, начавшийся скандал привлекал не только его внимание – вокруг начали собираться зеваки.
– Я возьму пирожок, – сказала она, протягивая торговцу пенни. – С джемом, если можно.
Торговец, сменив гнев на милость, прекратил свои громогласные жалобы. Выбрав пирожок с айвовым джемом, он завернул его в бумагу и протянул Джессалин, и та поспешила увести не на шутку разошедшуюся Бекку подальше от пивной палатки.
Наконец они остановились у посыпанного песком ринга для петушиных боев. Вокруг толпились смеющиеся и возбужденные зрители. Люди размахивали банкнотами п звенели в пригоршнях монетами. В воздухе как-то особенно неприятно пахло потом, жарким дыханием и медными деньгами.
На ринге топтались два петуха с выбритыми шеями и заостренными шпорами. Один из них вдруг издал низкий, гортанный вопль, напомнивший Джессалин о шуме ветра, продирающегося сквозь кусты.
– Стоит поставить шиллинг на того, с красной грудкой, – сказала Бекка, запихивая в рот остатки пирога. – У него в глазу огонь особый. Я всегда говорю: нужно ставить на птицу, у которой в глазу огонь.
На петушиных боях обычно играла бабушка. А вот Джессалин на них и смотреть не могла. На этот раз уйти ей не удалось. Как только петухи перестали кружить и налетели друг на друга как только брызнула первая кровь и полетели во все стороны перья, подавшаяся вперед толпа прижала ее к самому канату.
– Фу! Гадость, а не пирог, – изрекла Бекка, облизывая пальцы. – А теперь еще и в горле у меня застрял. Пинту, не меньше, выпить придется, чтоб пропихнуть его. – И она, с развевающейся новой лентой в волосах, принялась проталкиваться сквозь толпу к палатке с имбирным пивом.
Джессалин открыла было рот, чтобы окликнуть ее, и снова увидела его. Этого Трелони. Он стоял по другую сторону ринга, спиной к солнцу. Его высокая, худая фигура отбрасывала тень на залитый кровью песок. Джессалин не могла видеть его лица, но чувствовала, что он смотрит на нее. На какое-то мгновение ей показалось, что крики вокруг стихли, потому что она услышала, как тяжело и ускоренно, где-то в горле, бьется ее сердце. Но вот кто-то толкнул ее под локоть, и чары разрушились.
Обрадовавшись донельзя, Джессалин начала пробираться к выходу. Оказавшись на просторе, она обернулась и… попала прямо в лапы дракона.
Крик вырвался у нее раньше, чем мозг успел послать сигнал: дракон-то ненастоящий. Она угодила в группку актеров, раздававших афишки вечернего спектакля. Разукрашенный золотыми блестками дракон крепко обхватил ее лапами. Он хохотал, выдыхая при этом отнюдь не огонь, а пары джина.
– Эй, подружка, куда же ты так спешишь? Ты не хочешь меня поцеловать?
Джессалин изо всех сил вырывалась из чешуйчатых объятий. Вид у дракона был довольно потрепанный – зеленая краска местами облупилась, не доставало крыла и пары зубов. Наконец она изловчилась и пнула его локтем в живот. Дракон судорожно глотнул воздух и разжал хватку. Джессалин снова огляделась по сторонам, но Трелони нигде не было. Очевидно, он не тот рыцарь, который бросится спасать прекрасную даму от накачавшегося джином дракона.
Оставшись в одиночестве, Джессалин бесцельно прохаживалась вдоль прилавка, на котором были выставлены заключенные в бутылки деревянные корабли. Продавец даже предложил вынести стул, чтобы ей было удобнее ждать. Рядом с лавчонкой томился у своего столбика ученый поросенок по имени Тоби, умевший, как утверждал хозяин, угадывать даты рождения и предсказывать будущее. Джессалин уже собиралась спросить у поросенка, брюнетом или блондином будет ее муж, как вдруг ее взгляд упал на самую прекрасную в мире шляпку.
И сама лавчонка, где продавалась эта изумительная вещь, была такая красивая – с полосатой матерчатой крышей, отделанной бахромой. Специальный навес защищал от солнца прилавок, на котором красовались мех и бархат, самые разнообразные перья, украшавшие шляпки. Но даже в этой пестрой куче та шляпка была особенная.
Джессалин взяла ее в руки и сделала шаг назад из-под навеса, чтобы получше рассмотреть на свету. Высокую темно-синего шелка тулью украшали огромные розовые цветы.
– Сколько она стоит? – спросила Джессалин, улыбнувшись женщине за прилавком.
– Два фунта и десять пенсов, мисс.
– Два фунта десять пенсов! – Джессалин даже не нужно было притворяться. Цена на самом деле потрясла ее. – Простите, вы продаете шляпки или драгоценности короны, – рассмеялась она, но так громко, что несколько прохожих обернулись и, увидев, что происходит, рассмеялись вместе с ней.
– Тогда не покупайте ее.
Джессалин резко обернулась на этот голос, нервно сжав пальцами упругие шелковые поля. Темные, проницательные глаза в упор смотрели на нее.
– Почему вы меня преследуете?
– Вы, по-моему, с ума сошли.
– Что вы имеете в виду? – В груди у Джессалин что-то сжалось, мешая дышать.
– Я имею в виду сумасшествие, умственное отклонение. В Бедламе масса таких пациентов.
Джессалин никак не могла понять, почему от нее ускользает смысл его слов. В голове шумело, как будто там крутилась ветряная мельница. Мысли путались.
– Каких пациентов?
– Ну тех, что уверены, что их постоянно кто-то преследует с самыми недобрыми намерениями. Могу вас заверить, мисс Летти, что я и не думаю вас преследовать. И у меня нет никаких намерений относительно вашей персоны – ни добрых, ни недобрых. Просто судьбе угодно было, чтобы наши пути пересеклись.
– Как пути Ионы и кита?
Джессалин улыбнулась собственной шутке, но ответной улыбки не дождалась. Трелони пристально глядел на нее, а отвернуться было бы трусостью. В его скуластом лице с жестко сжатыми губами было что-то беспокойное.
– Ну-ну. Оказывается, под этой рыжей копной есть кое-какие мозги, – заметил он наконец, забирая шляпку из ее бесчувственных пальцев. Его пальцы коснулись ее руки, и Джессалин почувствовала странный озноб, как будто внезапно налетел порыв холодного ветра. Однако вечерний воздух был совершенно неподвижен.
– Эта шляпка вам не пойдет. Она для более зрелой женщины.
Ну ясно, он считает ее ребенком! Джессалин вдруг почувствовала себя такой нескладной, нелепой в своем стареньком платьице в крапинку с обтрепавшимся подолом и заплаткой на том месте, где она зацепилась за гвоздь. Никогда, никогда она не станет женщиной, которая может носить такие шляпки, которой они идут.
– Благодарю вас, мне очень интересно ваше мнение, – холодно проговорила она. – А теперь, простите, мне пора. У меня еще есть дела.
– Какие?
– Дела, – бросила Джессалин неопределенно, махнув рукой в сторону заходящего солнца. И тут же, увидев, куда именно показала, испытала приступ панического ужаса. Потому что с той стороны прямо к ней на своих толстых, кривых ногах ковылял преподобный Траутбек.
– Мисс Летти, наконец-то я вас нашел, – пропыхтел он, – Мы вас ждем. – Позади пастора виднелась виселица, вокруг которой уже начала собираться толпа. С перекладины свисало четыре хомута, и из трех, улыбаясь во весь рот, уже выглядывали какие-то мальчишки. Четвертый был пуст.
– Конкурс улыбок! – воскликнул Трелони, В его голосе звучали изумление и с трудом сдерживаемый смех. – Значит, вы участвуете в конкурсе улыбок!
– Нет-нет! – запротестовала Джессалин, чувствуя, как ее щеки заливает жгучий румянец. – Это ошибка. Точнее, недоразумение. Кто-то неправильно истолковал то, что я сказала. Даже не то, что я сказала, а то, чего не сказала…
Преподобный Траутбек пустился в рассуждения о конкурсе улыбок, о том, что он стал традицией на летних ярмарках, о том, что он помогает собрать деньги на ремонт церковной крыши и тому подобное. Члены паствы заключают пари, чья улыбка будет шире и продержится дольше.
После всего этого Джессалин боялась поднять глаза на стоявшего рядом Трелони, но чувствовала, что его взгляд прикован к ее рту. Она с трудом подавила желание облизнуть губы.
– 7 Вы уверены, что не ошибаетесь, мисс Летти? – сказал он наконец, растягивая слова. – По-моему, каш добрый пастор уверен, что вы согласились участвовать в конкурсе. Он даже оставил для вас свободное место. – Его рука небрежно указала в сторону болтавшихся хомутов.
Толстая и красная физиономия пастора расплылась в улыбке.
– В прошлом году мисс Летти стала чемпионом.
– Ну тогда ей, конечно, следует отстоять свое звание. – Трелони насмешливо поклонился. – Не смею вас задерживать.
Теперь уже отступать было некуда. Ей придется пройти через это, чтобы хоть как-то сохранить лицо. Гордо подняв голову, Джессалин направилась к виселице. Поднимаясь по ступенькам, она ощущала себя Марией Антуанеттой, следующей на эшафот. А просунув голову в хомут, бедняжка с трудом сдержала трусливое желание удавиться, коль скоро виселица под рукой. Да, у нее и правда большой рот. Но какой же надо быть идиоткой, чтобы согласиться делать из себя такое посмешище! Никогда в жизни ей не хотелось улыбаться меньше, чем сейчас.
Под скрипучие звуки шарманки по кругу все быстрее и быстрее двигались деревянные лошадки с высоко поднятыми ногами, с развевающимися хвостами и гривами. Джессалин никогда не видела такого чуда и громко рассмеялась.
Раскрашенные в яркие цвета фигурки лошадей крепились к деревянной платформе на высоких шестах. А сама платформа крепилась к колесу, которое крутила пара осликов. Зазывала в клетчатом пиджаке приглашал всех проходящих мимо покататься на карусели.
– Кажется, мы снова встретились, мисс Летти. Он, слегка прихрамывая, приближался к ней в быстро сгущающихся сумерках. Опять этот Трелони! И что это он все время ее выискивает? Лучше бы оставил в покое.
– Что вам от меня нужно?
Казалось, что он вот-вот улыбнется.
– А как вы думаете? – Вопрос повис в воздухе, в нем чувствовалась какая-то скрытая угроза. А может быть, обещание. – Честно говоря, хотел посетовать, что лишился из-за вас гинеи.
– Не представляю, о чем вы говорите.
– Наш добрый пастор так расхваливал ваши таланты по части улыбок, что я поставил на вас целую гинею. Он убедил меня, что я просто не могу проиграть.
– Наперед наука, сэр. Никогда не следует ставить наверняка.
Он рассмеялся, и на этот глубокий, гортанный звук отозвалось все ее существо. Он сделал еще шаг к ней. Близость обожгла Джессалин, как пламя свечи, и ей пришлось отвернуться, чтобы он не смог прочитать, что написано на ее лице. Ну почему он так на нее действует! Ведь он же ей совсем не нравился. Иногда даже просто пугал. И все же стоило ей увидеть Трелони, как все ее тело напрягалось, как если бы сквозь нее пропустили электрический разряд. Джессалин как-то читала, что от этого даже мертвые лягушки начинают прыгать по комнате. Она улыбнулась своей глупой мысли.
– Людям, которые начинают улыбаться без видимой причины, доверять нельзя.
Джессалин подняла взгляд. Трелони внимательно изучал ее из-под полуопущенных век.
– О, причина всегда найдется, – сказала она. – А злитесь вы из-за того, что не знаете, какая причина, и подозреваете, что смеются над вами.
– Тем больше причин не доверять таким людям. Джессалин как завороженная наблюдала за складками в углах его рта – когда он говорил, они становились резче. В его голосе звучала горькая убежденность – видимо, по части того, можно или нельзя доверять людям, у него был не самый приятный опыт.
Наступила тягостная тишина. Джессалин понимала, что нужно заговорить, иначе он подумает, что она совсем дурочка. Вот сейчас он извинится, отпустит насмешливый поклон и уйдет. Еще мгновение назад ей хотелось, чтобы он оставил ее в покое. А теперь почему-то совсем наоборот. Она судорожно подыскивала тему для разговора, но в голове было пусто, словно в кружке для пожертвований преподобного Траутбека.
Шарманка выдала очередное скрипучее крещендо, лошадки закружились еще быстрее и теперь казались совсем размытыми и напоминали пятна пролитой краски. В темноте мерцали китайские фонарики, и в их свете все вокруг казалось живым.
Джессалин невольно вздохнула:
– Как здорово!..
– Давайте проверим?
Прежде чем Джессалин успела сообразить, что он имеет в виду, Трелони уже ухватил ее за руку и потащил за собой.
– Но это же для детей! – пыталась протестовать она, но он ее не слышал. Запустив пальцы в жилетный карман, он выудил пару монет и протянул их изумленному зазывале в клетчатом пиджаке.
Он подсадил Джессалин и сам прыгнул следом на вертящуюся платформу. Видимо, при этом вес– пришелся на больную ногу, и лицо его исказила болезненная гримаса. Джессалин протянула руку, чтобы помочь ему сохранить равновесие, но Трелони, схватив ее за талию, усадил на ярко-синюю лошадку. Она засмеялась, ухватилась за шест, и мир вокруг завертелся вихрем.
Их взгляды встретились, он улыбнулся. Это была первая настоящая, искренняя улыбка, которую она увидела на его лице. От нее тотчас смягчились суровые черты, а горькие складки в уголках рта превратились в мальчишеские ямочки. Джессалин чувствовала тепло его рук на своей талии, А карусель все кружилась и кружилась, и китайские фонарики превратились в кружащиеся цветные звезды. И хотелось, чтобы эта круговерть не останавливалась никогда.
Но карусель уже понемногу замедляла ход. Музыка тоже постепенно сошла на нет, а с ней и его улыбка. И вот Трелони уже стоит на платформе, помогая Джессалин сойти. Все кончилось так быстро! Она едва отдышалась, словно это она, а не деревянные лошадки, летала по кругу.
Сумерки окончательно сгустились, фонари отбрасывали резкие тени на ярмарочную площадь и на его лицо.
Налетевший порыв ветра подхватил локон Джессалин и прилепил его ко рту. Грубый шов кожаной перчатки коснулся ее губ. Прежде чем отвести непокорную прядь, Трелони задержал ее пальцами, будто хотел проверить, какая она на ощупь. А когда его рука легко коснулась ее уха, в животе Джессалин возникла странная пустота, почти боль. Ей чего-то отчаянно хотелось, но вот чего именно, она не могла даже представить себе.
Трелони отступил назад, и только тогда Джессалин поняла, что все это время сдерживала дыхание.
– Благодарю вас за замечательный вечер, мисс Летти. Может быть, мы как-нибудь еще прокатимся, но уже на настоящих лошадях.
Джессалин смотрела на его лицо, на пронзительные глаза и суровый рот. «С ним опасно иметь дело…» Он и притягивал, и в то же время отталкивал ее. Она попыталась было сказать, что он не должен приходить к ним, пока их официально не представили друг другу, но грудь и горло так сжало, что невозможно было произнести ни слова.
– Джессалин!
Она обернулась и увидела спешащего к ней высокого юношу. Тот приветственно помахал шляпой, и свет фонарей позолотил его волосы, превратив их в сияющий ореол.
– Кларенс! – обрадовалась Джессалин.
– Я так и знал, что найду тебя здесь, – сказал он, подходя поближе. – Но даже не смел надеяться… – Схватив ее руки, Кларенс расплылся в обаятельной улыбке, обнажившей небольшой просвет между передними зубами. Изумрудно-зеленые глаза смотрели тепло и открыто. Но вот его взгляд скользнул за ее спину, и они сузились.
Джессалин обернулась и увидела удаляющуюся спину Трелони. Почему-то стало очень обидно, словно ее как щенка вывезли в чистое поле и бросили.
– Ты была с Маккейди Трелони? – с нескрываемым удивлением поинтересовался Кларенс.
– Что? – Джессалин только сейчас заметила, что Кларенс по-прежнему держит обе ее руки в своих и пристально смотрит ей в лицо. Освободив руки, она заставила себя рассмеяться. – О нет, я даже не знаю мистера Трелони. Точнее, не настолько, чтобы с ним разговаривать. Ну, может быть, и настолько, чтобы разговаривать, но я его не знаю… Если ты понимаешь, что я имею в виду…
Кларенс широко улыбнулся.
– Джессалин, ты лопочешь. А лопочешь ты тогда, когда нервничаешь. Или тогда, когда тебе есть что скрывать.
Он ее слишком хорошо знал, этот Кларенс Титвелл. В детстве они почти не расставались – плавали, катались верхом, рыбачили. Они делились друг с другом мечтами и секретами. Но с тех пор много воды утекло: те мечты и секреты казались теперь совсем детскими. С тех пор как Титвелл уехал в Итон, а потом поступил в университет, они почти не виделись. И Джессалин внезапно осознала, что перед ней взрослый мужчина, стройный, светловолосый, одетый как типичный лондонец – в табачного цвета пальто и желтовато-коричневые модные брюки.
Двоюродные братья. Кларенс и этот Трелони – они ведь кузены.
Теперь Джессалин вспомнила… Сестра матери Кларенса была замужем за графом Сирхэем. Все уже умерли. И граф, и мать Кларенса, и ее сестра. С ними был связан какой-то скандал. Из тех, всякие разговоры о которых тотчас же прекращаются, стоит молодой девушке зайти в комнату. Обычно это означает, что кто-то вступил с кем-то в связь, не состоя в браке.
– Джессалин?
Джессалин пристально посмотрела на Кларенса, ища хоть какое-то сходство с его темноволосым кузеном. Не считая высокого роста, их можно было назвать полной противоположностью друг другу.
Он рассматривал ее так же внимательно, как и она его.
– А ты изменилась, – сказал он наконец. – Повзрослела.
– Ты тоже. – Они слегка улыбнулись друг другу, как люди, связанные общими воспоминаниями.
– А где твоя бабушка? – вдруг довольно резко спросил он. – Ведь не могла же она позволить тебе гулять по ярмарке в одиночестве. Особенно теперь, когда ты уже совсем взрослая.
Джессалин рассмеялась. К ней вдруг вернулась прежняя беззаботность.
– У меня тут в некотором роде компаньонка. Но она покинула меня, соблазненная имбирным пивом.
Кларенс протянул ей руку.
– Сейчас будут зажигать костер. Хочешь посмотреть? Они пошли вдоль набережной. Бухта, как дикобраз, ощетинилась всевозможными мачтами. Воздух пропитался запахами дегтя, канатов и ржавых корабельных цепей. Разговор перескакивал с леди Летти и конного завода на жизнь Кларенса в Кембридже, на прием, который устраивал Титвелл-старший завтра в Ларкхейвене, своей сельской усадьбе. Джессалин улыбалась своему спутнику, они звонко хохотали, – но какая-то часть ее мозга ни на минуту не переставала высматривать в толпе его темноволосого и темноглазого кузена.
Торговцы рыбы не упустили возможность воспользоваться ярмарочным оживлением. Вдоль всей пристани был разложен их пахучий товар. Блестящая макрель и окуни трепыхались прямо на гранитных плитах в окружении мешков с устрицами и бочонков с сельдью. Торговка в кожаном фартуке поверх ярко-алой юбки зазывно закричала, когда они проходили мимо нее:
– Эй! Э re-гей! Купите свеженьких моллюсков!
– А помнишь последнюю ярмарку, перед тем как тебя отослали в школу? – спросила Джессалин. В тот раз они обнаружили позади одной из пивнушек бочку с элем, за которой никто не присматривал. Джессалин подбила товарища отведать. – Мы с тобой оба так опьянели, что пытались прокрасться в балаган. Тут-то нас и поймали.
Кларенс нагнулся, чтобы поднять омара, выкарабкавшегося из объемистой корзины.
– А меня еще и здорово выпороли.
Джессалин досмотрела на его склоненные плечи, на белокурые волосы, выбивавшиеся из-под шляпы, и почувствовала прилив нежности.
– Бедный Кларенс. Из-за меня ты вечно попадал в переделки, да?
Кларенс выпрямился, взглянул на нее и улыбнулся.
– Но удовольствие всегда того стоило.
Поднявшись по центральной улице, они вышли на рыночную площадь, ярко освещенную факелами из просмоленной парусины. В домах на всех подоконниках во множестве горели свечи.
Посреди булыжной площади возвышалась огромная пирамида, сложенная из обломков мачт, снастей и прочего хлама. Они пришли как раз вовремя – политая рыбьим жиром, рухлядь занялась, чуть к ней поднесли факел. Жаркое пламя отразилось в десятках окон.
Джессалин и Кларенс, потягивая из маленьких кружечек пиво с капелькой рома, ждали, пока в углях испечется картофель. По небу плыла ярко-лимонная луна. Подувший с моря ветер принес запах рыбы и обещание утреннего тумана.
Кларенс стоял рядом тихо-тихо, и Джессалин обернулась к нему. На лице юноши застыло какое-то странное выражение, какая-то смутная напряженность. И тут Джессалин поняла, что сейчас он ее поцелует. Твердо решив уклониться, она почему-то в последний момент растерялась. Губы Кларенса, теплые и сухие, прижались к ее губам буквально на секунду.
Кларенс взял ее руку, но она высвободилась.
– Тебе не следовало этого делать.
Кларенс извинился, но в его голосе не чувствовалось особого раскаяния.
– Не знаю, что это на меня нашло…
– И все равно тебе не следовало этого делать.
А ей не следовало этого позволять. Их видел весь Пензанс. И бабушка теперь обязательно узнает. Как, впрочем, и остальные жители Корнуолла. И местные сплетники не успокоятся, пока не увидят их перед алтарем.
