Текст книги "Фотография"

Автор книги: Пенелопа Лайвли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Безлюдно; редко когда проедет автомобиль. Теперь дом Глина, кажется, затерялся – его поглотил город: крошечная коробочка в ряду таких же коробок. И сам город, сложное нагромождение форм, постепенно растекается по краям, становясь все более и более нечетким, постепенно поглощаясь пространством. Или скорее пространствами: квадратными, треугольными, прямоугольными или в форме искаженных геометрических фигур, иногда окаймленных темными гребнями. Темные, губчатые массы, длинные бледные линии, прорезающие пространство и убегающие вдаль. То там, то сям – миниатюрная имитация городской плотности, небольшое скопление энергии в месте пересечения линий. А затем пространство постепенно отступает – утекает, сочится, бурлит и снова конденсируется в город: загадочный синтез «сейчас» и «тогда», когда все происходит одновременно.

Это можно увидеть – если знать, куда смотреть. Если ты – Глин Питерс, который только что поднялся из-за компьютера и выдвигает длинные неглубокие ящики картотечного шкафа. И находит, что искал: карту и большую аэрографию. Кладет их на крышку шкафа, внимательно изучает аэрографию, видя на ней не пространство, не форму, а сосредоточение времени. Он видит, как целые столетия соседствуют друг с другом, накладываются одно на другое, разделяют друг друга и отталкивают одно другое. Он видит труд средневековых крестьян, оставивший след под четкими линиями – границами огораживания общинных земель, проведенного в восемнадцатом столетии; видит, как врезается в проложенную еще римлянами дорогу автострада; видит зеленый холмик на месте норманнского замка, пробивающийся сквозь суету оживленного городского центра.

Он видит себя – и тоже отмечает границы личных территориальных притязаний. Был там-то, делал то-то. Вот Бишопс Манби, где он провел лето 1976 года – руководил раскопками средневековой деревни. Он, как сейчас, помнит это поле, покрытое весьма красноречивыми бугорками, выпуклостями и откосами – свидетельствами того, что здесь когда-то стояли низенькие домики, целая деревенская улица, и простирался целый ряд искусственных прудов, где разводили рыбу. Солнце, дождь, любопытные коровы и овцы, походная кухня в палатке. Вечера в местном пабе, веселые студенты, работающие на раскопках. Он встречается с девушкой из Дарема, молодой преподавательницей, Ханной как-ее-там, к вящему удовольствию обоих: поношенные джинсовые шорты и длинные загорелые ноги; пробираясь с лопаткой вдоль стены, она то и дело одаривала его заговорщицкой улыбкой.

Вот он снова здесь спустя десять лет, посреди индустриального города, пытается сличать нынешнее расположение улиц со старинными картами. Работа для одного – вокруг кипит жизнь, люди изумленно оглядываются на рыскавшего по городу человека с планшет-блокнотом и рюкзаком. Время самозабвенного труда – вот-вот выйдет в свет его монография, в голове роятся проекты. И сюда врывается голос Кэт, и гладкая поверхность, на которую он смотрит, идет рябью и сменяется картинкой комнаты в захудалом отеле, в котором он жил, голос Кэт в телефонной трубке: «Я еду во Францию с друзьями, раз уж этим летом ты, похоже, не появишься». Пауза. «Ты меня любишь?» – спрашивает она. Он пишет заметки в номере, и вдруг – сквозь две сотни километров – Кэт. Он все еще слышит отзвук ее голоса. Но слышит только ее, а себя – нет. Что он ей тогда сказал? Бог знает.

Увлеченный этой мыслью, он поднимает глаза от аэрографии и принимается смотреть в окно. Странно. Все слова, что вихрем проносятся в голове, сказаны другими, но никогда – тобой самим. Они говорят – ты не отвечаешь. Нет диалога – нет существенно важного доказательства. А ведь я никогда не лез, что называется, за словом в карман.

Интересно. Кажется, память действует на уровне восприятия: запоминается то, что слышишь, что видишь. Мы – центр действия, но каким-то образом стираем себя с целостной картины. Глин вспоминает еще что-то и обнаруживает, что снова не слышит собственного голоса. Лишь изредка: вот он читает лекцию или рассказывает что-то перед камерой, но это, должно быть, оттого, что предварительно записал текст на бумажке… и оттого запомнил. Но во время всяческих сцен с другими он молчит, – а ведь сам не из молчаливых.

Ему приходит в голову, что здесь напрашивается аналогия с молчанием умерших. Мириады давно покинувших этот мир людей, изучением жизни которых он занимается, чьи труды пытается воссоздать по тому, что осталось после них: кирпич и камень, вмешательство в ландшафт и целый бумажный вихрь в тысячах архивов. Огромная безмолвная толпа, которая сотворила все это, но никто из ее составлявших уже не сможет рассказать, как все было; их голоса можно услышать лишь при посредстве: процеженные, разбавленные, искаженные. Ну да, пронзительный параграф в научной статье. Надо будет отметить. Не сказать, что идея неопровержима – есть же дневники, письма, – но ею стоит заняться.

Он по-прежнему не сводит глаз с прямоугольника своего давно заброшенного сада – голубь пикирует над заросшей лужайкой, белка плавным и ловким движением спускается по стволу вишни. Теперь он редко гуляет по саду. Да и в доме лишь спит да работает. Если ему требуется компания – идет в паб с кем-нибудь из коллег или студентов. Для более близких отношений есть Майра, которая работает в канцелярии университета. Они не афишируют своих отношений; Майра давно поняла: о чем-то постоянном речи не идет, и эта связь – только их дело, а остальным знать об этом не стоит. Майра отменно готовит жаркое по воскресеньям, кровать у нее мягкая – в перине утонуть можно; в шкафчике ванной комнаты Глин держит бритвенные принадлежности и зубную щетку.

Теперь Глин бездумно наблюдает за белкой. Та прыгает по траве, время от времени замирая в абсолютной неподвижности, изогнув хвост. После чего шмыгает в кусты – и была такова.

Глин сердито возвращается к реальности: он не из тех, кто засматривается на белок во время работы. Наверное, эта апатия – от переживаний, решает он. Так не пойдет.

Он заставляет себя снова сесть за компьютер. Аэрография остается лежать на крышке картотечного шкафа; она сделала свое дело, более того, заставила его погрузиться в воспоминания, чего ему вовсе не хотелось бы. И он снова яростно стучит по клавиатуре; на экране копятся черные строчки. Пока наконец он не восстанавливает репутацию – основная часть статьи готова. Подчистить и пригладить можно и завтра. А теперь надо снова вернуться к тому, что случилось. Ему нужно разработать стратегию, продумать собственную реакцию, решить, что делать дальше.

Настал вечер – долгий, светлый, какие бывают в начале лета. Глин отправляется на кухню и открывает заднюю дверь. Он и так просидел взаперти целый день – может, свежий воздух немного поднимет настроение. Взяв старое плетеное кресло, он выносит его на небольшую, выстланную досками террасу. Нарезает в тарелку хлеба и сыру, кладет немного пикулей и яблоко. Открывает бутылку красного вина.

И устраивается под мягким светом чудесного вечернего солнца. Вокруг шумит многолюдный пригород: гудит газонокосилка, играют дети. Но Глин ничего этого не слышит: он зациклен на чем-то другом.

На том, где была сделана фотография. Сам снимок ему уже не нужен – он навеки отпечатался в его памяти, как и записка.

Хорошо, давайте будем объективными. Что здесь можно увидеть? Двое держатся за руки, причем, кажется, украдкой. Если люди держатся за руки, они уж точно больше чем просто знакомые, но вовсе не обязательно любовники. А вот записка очень интимная – «моя любовь». Тоже конспирация. Да и намек на то, что фотограф, кем бы он ни был, решил распорядиться фотографией и негативом именно так, явно говорит, что происходившее следовало держать в секрете. Иными словами, у них была связь.

С каких пор? И как долго? Вызывает ли это дальнейшие вопросы? Являлось ли это обычным делом? Может, Кэт попросту меняла любовников как перчатки? И об этом знали все, кроме меня?

Доказательства, думает он. Мне нужны доказательства. Что ж, я могу их найти. Но всему свое время. Что мне точно известно?

И он принимается размышлять о своем браке.

На отстраненно-повествовательный манер. Примерно так: в воскресенье двадцать пятого августа тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года Кэтрин Тарджетт и Глин Питерс сочетались браком в загсе Уэлборна. Они поселились в Илинге, в доме номер 14 по Мэрлсдон-вей. В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году семья переехала в Мелчестер, в дом 29 по Сент-Мери-роуд, по причине того, что Глин Питерс получил профессорский пост в университете города Мелчестера. По этому адресу они и проживали все время, пока состояли в браке.

Наверное, с такой преамбулой: Глин Питерс познакомился с Кэтрин Тарджетт в доме ее сестры Элейн, с которой был знаком несколько лет. Некоторое время они встречались.

Таковы факты. А Глин, разумеется, привык опираться на факты. Но на эти он взирает с откровенным презрением. Они мало что говорят ему. Лишь то, о чем он знает и так, а как раз это сейчас и не важно.

Важен подтекст, альтернативная история, то, что таится между строк. Фрагменты тех лет – его и ее. Его история многогранна. Есть жизнь с Кэт, есть жизнь без нее. Дни, когда они были вместе – напротив друг друга за столом, рядышком в постели: обычная семейная пара, – и то время, когда он оставался один, как привык. Ходил, разговаривал, жил жизнью, о которой она, как ему сейчас подумалось, практически ничего не знала. Закрытой жизнью ученого.

А история Кэт? Ведь она тоже вела двойную жизнь. И теперь выяснилось, что он не знал ни об одном ее аспекте. И доказательства теперь недоступны – они стерлись, затерялись.

В то время как с его собственной произошли необратимые изменения. Все, что он знал до этого, теперь не имеет смысла – с тех пор, как он увидел фотографию и прочел записку.

Когда все произошло между ними?

Глин принимается размышлять об этих временах.

Все по порядку. Сразу после свадьбы, перед тем как он получил должность, они жили в Лондоне. Дом в Илинге. Ежедневное путешествие на метро до Лондона все время занятий; преподавание, ну, иногда удавалось выкраивать несколько часов в библиотеке. И на каникулах его часто не было дома – раскопки, конференции, больше времени в библиотеке. А чем в это время занималась Кэт? Он припоминает краткий период, когда она помогала в какой-то галерее и дни подряд пропадала там, мимолетное увлечение ювелирным делом – ученицей в чьей-то студии. А все остальное время? Долгие дни, недели, годы? Он вспоминает, как бывало, когда он возвращался из колледжа, после вечерней отлучки или из какой-нибудь поездки. Кэт ждала его с бокалом в руке у плиты, на которой дымился ароматный ужин? Нет, но Кэт всегда была не из таких. Если она и была дома, то чаще всего не одна – у нее всегда была куча приятелей и приятельниц, которые теперь сливаются в одно большое людское море. А если ее дома не оказывалось, он не имел понятия, где она могла быть. Иногда на кухонном столе лежала записка: «Скоро буду. Целую. Кэт». Переезд в Мелчестер, в этот дом. Где у него сразу же прибавилось работы. Теперь Кэт еще чаще ускользает от его взгляда. У нее обнаруживается талант к украшению интерьера: она то наносит узор по трафарету, то рисует пунктиром, то красит валиком. Стены этого дома украшала Кэт. Глин видит ее стоящей на стремянке, в джинсах и мешковатой рубахе, волосы убраны под хлопчатобумажную косынку. «Смотри! – восклицает она. – Как тебе такое дизайнерское решение?»

Она заполняет собой дом. Входит в парадную дверь: «А вот и я! Ты дома – здорово!»; лежит в ванной, ароматная, в пузырьках пены, что-то напевает себе под нос, – и он едва не сбивается с мыслей, охваченный желанием; уютно устроилась рядом с ним в кровати, спит – что-то бормочет в знак протеста, когда он будит ее, увлекая в объятия. Годами он жил среди этих призраков – укрощал их, держал под контролем, – но теперь все изменилось: он сам призвал их в гневе и замешательстве. Она снова здесь, как была всегда, – теперь недостижимая.

Он видит ее на каком-то университетском мероприятии, среди жен своих коллег, совершенно не в том обществе, в каком она привыкла вращаться. Подмечает то, как смотрят на нее присутствующие, и с умиротворенным удовольствием смотрит, как она вышагивает по залу: она такая, какая есть, сама по себе, – но теперь она еще и его: его жена, вызывающая всеобщее восхищение. Кэт заставила померкнуть всех остальных женщин.

Совершенно этого не заметив. После мероприятия она говорит: «Прости, я, наверное, тебя опозорила. Все в вечерних платьях, одна я в джинсовой юбке. Наверное, ты вправе подать на развод».

Он долго вспоминает эти годы. И везде – везде встречает пустоты. Дыры, через которые просачиваются, утекают воспоминания о Кэт. Тот год, когда он на месяц уезжал в США. Чем все это время занималась Кэт? Он понятия не имел. Сидела дома и совершенствовалась в ведении домашнего хозяйства? Маловероятно. А если нет, то с кем она проводила время?

И постепенно в душу его проникает подозрение. Кто еще мог с ней быть?

Когда он познакомился с Кэт, возле нее вертелись два каких-то типа – прощупывали почву, и от них надо было избавляться. Он не помнит, чтобы ревновал – просто деловито и расчетливо позаботился, чтобы они отвалили. Увидев ее в первый раз, он понял, что должен заполучить эту женщину – не на пару недель или месяцев, а насовсем. На этот раз он твердо решил жениться. Абсолютная уверенность в этом удивила его самого – он не ожидал, что потребность окажется столь сильной. Так что с теми двоими надо было что-то решать. Лучше всего было объявить ее своей – быстро и бесповоротно. И ему это удалось.

Тот короткий период теперь видится ему расплывчатым пятном – что они говорили, что делали. Он разговаривает с ней по телефону, час за часом, говорит, но теперь он не слышит ни одного своего слова – только ее. Она смеется своим необычным смехом. «Глин, честно…»– говорит она. «А… это ты…» – говорит она. Запыхавшись, настойчиво. «Я слушаю,– говорит она. – Слушаю во все уши». Вот они в его машине, он то и дело возит ее туда-сюда, потому что не хочет упускать из виду; он видит ее краешком глаза, ее профиль, пряди темных волос на белой коже. Он берет ее с собой – пытаясь совместить осаду Кэт с работой. Кэт карабкается по холму, на котором стоит крепость железного века, ездит по промышленным районам, посещает лекции. «Куда-кудамы едем?» – недоверчиво, с насмешкой. Но это когда сговорчивая. Иногда она исчезала; телефон не отвечал – ей очень жаль, просто так получилось. Но такие исчезновения лишь придают Глину решимости. «Я делаю то, чего не делала ни разу в жизни, – говорит Кэт. – Не знаю, что это со мной». Но она знала, должна была знать: Глин победил ее. Его вела какая-то неиссякаемая сила – ее это удивляло, да и его самого тоже. Кто бы мог подумать, что он потеряет голову из-за женщины?

Элейн стоит у каминной полки. Они одни. Кэт вышла из комнаты. Ник бог знает где.

– Значит, ты и моя сестра? – вопрошает она.

Он разводит руками, успокаивая, унимая ее. Ему сказать нечего.

Больше они к этому не возвращались. Кэт объявляет, что выходит замуж. Элейн тут же начинает строить планы – прием будет в нашем доме, все хлопоты беру на себя – хотите банкет или а-ля фуршет? И тут же весело принимается за дело: возится со списками гостей, договаривается насчет продуктов и машин.

– Ну куда нам столько всего, – протестует Кэт. – Соберемся в нашем пабе у реки, самые близкие.

– Ты выходишь замуж один раз – и на всю жизнь, – парирует Элейн. – Во всяком случае, очень на это надеюсь.

Когда они выходят из загса, Элейн уже стоит на тротуаре с фотоаппаратом наготове.

– Стойте, где стоите! – кричит она. – Вот так. Улыбочку, пожалуйста. Кэт, поправь юбку – перекрутилась.

К этому моменту Глин управился с хлебом, сыром, пикулями и яблоком, запив все двумя бокалами красного, и даже не заметил. В саду начинало смеркаться; стихал и шум пригорода – газонокосилки спрятали в сарай, детей позвали в дом. Глин никогда не стремился познакомиться с соседями: человек, изучавший жизнь общества, не стремился с ним слиться. Так что ему не было дела до того, что происходило или не происходило в соседнем доме, – как бы то ни было, он снова принялся обдумывать и пережевывать случившееся.

Он уже рассмотрел прожитые с Кэт годы – толку от этого оказалось мало. Теперь пора браться за Элейн.

Он покажет Элейн фотографию. И записку тоже.

Она не должна ничего знать. Ей не нужно этого знать. Но онзнает, и мысль о том, что он – единственный, кому обо всем известно, невыносима.

Мне нужен еще кто-нибудь, с кем я мог бы разделить гнев, свое горе, запоздалую ревность, да и вообще все, что я испытываю. Так что я ей покажу.

Больше всего мне хочется узнать одно: знала ли она тогда? Или, может быть, узнала впоследствии?

Он не видел Элейн целую вечность. Два года, а то и больше. Лучшего повода позвонить и не придумаешь. Предложить встретиться, пригласить на обед, угостить стаканчиком вина. Состояние его было таково, что он едва не сел в машину и не помчался к ней домой – в конце концов, какая-то сотня километров. Нет, так не пойдет. Там наверняка будет Ник.

Надо потерпеть. Позвонить. И все устроить.

Элейн

Кэт.

Кэт всегда появляется прямо у здания уэлборнского муниципалитета, прямо напротив Хай-стрит, когда Элейн ждет на светофоре. Кэт спускается по ступенькам – снова, снова и снова, положив ладонь на руку Глина. Кэт – замужняя женщина, кто бы мог подумать! И сегодня Элейн видит ее так же отчетливо, как тогда, в объектив фотокамеры, подавшись вперед, чтобы иметь возможность запечатлеть новобрачных: расторопная старшая сестра, которая заправляла церемонией. Кэт смеется. Молодую пару осыпали конфетти – кружочки конфетти в ее волосах; она, смеясь, спускается по ступенькам – отныне и навсегда.

Во всяком случае, всегда, когда я тут оказываюсь, думает Элейн. Загорается «красный», машина трогается, Кэт исчезает. Теперь Кэт покорная, послушная, а ведь она никогда не была такой. Она появляется и исчезает, иногда непрошеной гостьей, но все равно ее появления можно держать под контролем.

В любом случае, Элейн сейчас думает о другом. Она едет на автопилоте, направляясь домой, мыслями же пребывает там, откуда только что уехала, – там надо придумать дизайн сада.

Элейн приходит в голову насадить аллею из ракитника. Она тут же отметает эту идею, и вместо этого перед ее внутренним взором предстают глицинии на кованых железных обручах, с бордюром из декоративного лука. Она придумывает водоемы и тенистые аллеи, а также отгороженный «кухонный сад». Жена хочет огород. [2]2
  «Кухонный сад» – огород с декоративно расположенными грядками является частью английского сада.


[Закрыть]Что ж, будет ей огород. Муж же, судя по тому, как он выглядит и разговаривает, охотнее пошел бы в гольф-клуб, но он очень богат и совсем недавно отвалил кучу денег за особняк в Суррее – хочешь, не хочешь, а надо принарядить свои владения.

Жена тоже хочет «принарядить» участок. Она смотрела по телевизору программы по обустройству сада и знает, что сейчас в моде. Вернее, думает, что знает.

Но она не станет ничего украшать, а иначе будет не Элейн. Она внушит жене: что хорошо для коттеджа на два хозяина где-нибудь в Бирмингеме, совсем не пойдет для построенного в 1910-х особнячка суррейского биржевого маклера в духе Лютиенса, с двумя акрами прилегающей территории. Где все пришло в запустение, но она нашла там нечто очень интересное. Элейн обнаружила останки «водяного сада», какие любила Гертруда Джекилл, [3]3
  Гертруда Джекилл – известный в конце XIX – начале XX в. английский ландшафтный архитектор, автор множества книг по ландшафтному искусству. Эдвин Лютиенс – архитектор; они часто работали вместе.


[Закрыть]с декоративным водоемом и фонтаном. Она его восстановит.

Так что никаких декоративных клумб.

– Не будь такой предвзятой, – говорит Кэт. – Не будь такой букой. Будь добрее.

Она вернулась окончательно, вытеснив из ее головы сад в Суррее. Лишь лицо и голос, как у Чеширского кота. Делает то, говорит точь-в-точь те же самые слова, снова и снова, встряхивая головой, вертя сережку в ухе. Элейн отсылает ее прочь.

Никаких декоративных клумб – это решено, и водоем она восстановит – ручей в стиле Гертруды Джекилл. Никаких выкопанных экскаватором ям, покрытых сверхпрочным полистиролом, – бассейнов в современном понимании этого слова. Жена наверняка ни разу не слышала имени Гертруды Джекилл, но Элейн огорошит ее научными терминами, поскольку они с мужем платят кругленькую сумму за ее имя и идеи, и она не какая-нибудь вертихвостка-телеведущая, а ландшафтный архитектор с безупречной репутацией и огромным опытом. На ее счету – отлично написанные труды и публикации в глянцевых журналах по садоводству. Они поймут, что потерпели поражение, и начнут сомневаться в том, чего им хотелось прежде. Через несколько лет они будут с гордостью демонстрировать всем «водяной сад», тенистые аллеи и увитую глициниями беседку и рассказывать про Элейн партнерам по бизнесу – тем, конечно, будет невдомек, кто она такая, но отличную работу они непременно оценят.

Обычно Элейн не очень любит общаться с частными клиентами. Она предпочитает безликих функционеров крупных корпораций. Особенно она гордится работой, проделанной в Эпплтон-холле, который приобрел некий крупный банк для проведения конференций и тренингов для персонала. Это тебе не какие-нибудь муж и жена, ничего в ландшафтном дизайне не смыслят, но мнят себя специалистами – дышат тебе в затылок и переругиваются друг с другом. Краткие и ясные инструкции, смета – и работай. Она гордится садом при Эпплтон-холле – цветником с фигурно выстриженной «живой изгородью», бордюром в голубых и серебристых тонах, дорожками среди декоративной газонной травы, в конце которых обрамленные в прямоугольники ограды кусочки окружающего пейзажа.

Элейн не занимается садиками при коттеджах на два хозяина – те, кто живет в таких, попросту не может себе позволить ее услуги. И потом, этим занимается бесчисленное множество мелких фирм и фирмочек. За свою карьеру Элейн имела возможность наблюдать, как из редкого ремесла, коим пользовались лишь состоятельные люди, ландшафтный дизайн превратился чуть ли не в кустарный промысел, доступный любому, кто готов потратить лишние гроши на украшение территории перед домом. Сейчас это модно. В свое время устройством сада интересовались разве что любители, которые выращивали у себя на заднем дворе душистый горошек, да группка узких специалистов, ведавших высадкой парков и рощ. А теперь любые рачительные хозяева домика с садиком могут отличить куст сирени калифорнийской от куста калины.

Наблюдать за этим Элейн было забавно. Ее профессия стала весьма востребованной, хотя раньше это был удел ретроградов – или избранных, как посмотреть. Для бизнеса это неплохо, хотя она прекрасно знает о растущей конкуренции. Но теперь, в шестьдесят лет, она решила сбавить обороты: стала придирчивее относиться к заказам и научилась говорить «нет», если работа казалась слишком проблематичной или скучной.

Когда-то она хваталась за любое предложение – в самом начале карьеры, после нескольких лет обучения азам садоводства и работы за смешное жалованье в знаменитых садах и парках, – только чтобы узнать, как это делается. В те времена она не отказывалась от любых заказов: оформления внешнего дворика отеля, озеленения строящегося жилого массива. Приходилось – в бытность самой молодой ученицей и «девочкой на побегушках» в одной преуспевающей фирмочке, расположенной в зеленом районе отдаленной части Лондона.

Эти годы теперь украшают ее резюме, которое она предлагает потенциальным клиентам. С тех пор количество и качество заказов, конечно, выросло, а само резюме разбухло во внушительную брошюру. Информация в ней постоянно обновляется. Самое первое резюме выглядело куда как скромнее, особенно в сравнении с нынешним чудом полиграфии. Тогда ей помогал Ник, девушка-иллюстратор, его знакомая, украсила текст милыми цветочными мотивами, а напечатали в типографии издательства, которое он тогда пробовал создать. Это было в первые, безумные годы их брака, годы работы – ее и его.

Элейн почти добралась до дома. На перекрестке с дорогой, ведущей к их старому дому, где семейная жизнь протекала бок о бок с рабочей – крошечной типографией и зачатками фирмочки, занимавшейся ландшафтным дизайном. Все вокруг кипело, везде царила суматоха – дом уставлен шкафами, стопками книг, кто-нибудь непременно что-нибудь делал за письменным столом. Кухня, где Полли восседала на детском стульчике или ползала по полу, пока сотрудники типографии выписывали счета-фактуры или разговаривали по телефону.

Старый дом все еще рассылает сигналы – неумолчную морзянку, слышную всякий раз, когда она проезжала мимо. О самом доме она не думает, тем не менее обрывки воспоминаний о той жизни перемежаются с размышлениями об обустройстве сада в Суррее. Болотные растения? Какие розы посадить вдоль длинного вала? Стоит ли рассадить гортензии по периметру стен? Попутно ей приходит в голову, что завтра надо бы съездить в супермаркет и закупить продукты. Теперь в водоворот мыслей вливается еще и Ник – может, потому, что она как раз проезжает мимо паба: когда-то давно они частенько ходили туда по воскресеньям. Там он и есть – сидит за столом на привинченной к полу скамье летним утром; на нем темно-зеленая рубашка с коротким рукавом, волосы развеваются по ветру, в руке – пинтовая кружка, разглагольствует о новом проекте.

– Дороги, – говорит он. – Заброшенные дороги. Доисторические, римской эпохи, маршруты гуртовщиков. Серия путеводителей. Про каналы и железные дороги кто только не писал! «Исчезнувшие дороги Британии» – звучит?

Оливер тоже тут. Компаньон – близкий друг, коллега, партнер. В этот конкретный отрезок времени молчит. Сидит за столом с такой же пинтовой кружкой и насмешливо смотрит. Что неудивительно.

Когда Ник в таком состоянии, сдержать его невозможно. Осторожный и прагматичный Оливер занят практической стороной дела – по сути, именно он стоит во главе производственного процесса, тогда как Ник – больше редактор. Старый, добрый, проверенный Оливер. Славный Оливер, иногда думала Элейн, когда Ник вел себя особенно необузданно или несговорчиво или когда носился с очередным нежизнеспособным планом. Потому что Оливер всегда был готов утешить и подбодрить и уверить, что все скоро закончится, как всегда, а если нет – что-нибудь придумаем. Иногда ей даже приходило в голову, что лучше бы ей было выйти за Оливера, и порой, советуясь с ним, она испытывала неясный трепет. Но Оливер ни за что в жизни не предал бы друга – ни мыслью, ни словом, ни делом. И, в конце концов, Элейн же любила Ника – разве нет?

– Милая, ты меня не слушаешь, – говорит тот, все еще сжимая в руке кружку, глядя прямо на нее. – Ты думаешь о каком-нибудь чертовом саде. А я хочу, чтобы ты думала о дорогах.

Она проехала паб, и тогдашний Ник сменился сегодняшним – может, он дома, а может, и нет; в любом случае, с раздражением думает она, ему вряд ли пришло в голову проверить содержимое холодильника и съездить в супермаркет. Ничего подобного. Он провел день, болтаясь туда-сюда: читал газеты, ковырялся в Сети, может, черкнул пару строчек какой-нибудь рецензии или статейки в журнал о путешествиях, которыми он подрабатывает, если у него есть заказ, но, вероятнее всего, это не так. В то время как Элейн только что проехала двести километров и провела четыре часа, разводя политес перед парочкой идиотов.

Она въезжает в деревню. Сворачивает на боковую дорогу. В старом доме были соседи. Новый же – точнее, тот, где они живут последние десять лет, – важно стоит в стороне, в низине с ручьем и леском. Они с Ником облизывались, глядя на этот дом, много лет – небольшой коттедж эпохи короля Георга. Элейн страшно хотела заполучить именно этот дом. Пока наконец его не выставили на продажу. Ей продолжали поступать заказы, в голове роились планы, так что она созрела для того, чтобы рискнуть.

Сейчас, десять лет спустя, сад очень вырос. Вожделенные земли стали излюбленным творением Элейн. Он все еще молод, сад, – деревья гинкго должны подрасти, липы для задуманной ею аллеи с переплетенными ветвями еще совсем молодые деревца; надо будет заполнить пустоты и исправить ошибки. И она не притворяется, что ее сад нечто по-королевски роскошное вроде Аспена, Тинтингела или Бэрринггон-корта. Но он – порождение ее таланта, ее стиля, ее визитная карточка.

Уже шесть – она сворачивает на окружную дорогу, ведущую к дому, и видит, что все уже разошлись. Около дома припаркован лишь «гольф» Ника. Днем тут довольно много машин. Соня, ее помощница, ездит на работу из дома – она живет в двадцати километрах отсюда. Три дня в неделю приезжает Лиз и занимается бумажной работой, на которую не хватает времени у Сони. На красном пикапе ездит Джим – он выполняет всю тяжелую работу в саду. Сменяют один другого студенты-садоводы – приезжают поучиться под руководством признанного мастера, как делала в свое время сама Элейн. Вот и сейчас у нее работает Пэм, маленькая пампушка родом откуда-то из Северной Англии, выносливая, как вол, веселая и общительная, что весьма кстати приходится в субботу вечером, когда сад открыт для посетителей. Тогда приходится бросать все силы на то, чтобы следить за гостями, торговать в магазинчике, где продавались саженцы и сопутствующие товары: садовый инвентарь, семена, удобрения, сувениры и книги, в том числе, разумеется, и все сочинения Элейн. В такие дни небольшой участок земли перед подъездной дорожкой превращается в парковку. Иногда посетителей принимает сама Элейн, благосклонно принимая комплименты и отвечая на вопросы. Сначала она черпала в них вдохновение, они льстили ее самолюбию. Теперь же она стала уставать от бесчисленных расспросов: а это однолетник или нет, а как обрезать розовый куст? Она все чаще удаляется в дом, поручая посетителей своим ученикам, которые с удовольствием возятся с ними.

Когда три года назад она впервые открыла свой сад для публики, она предполагала, что Ник станет ей помогать. В конце концов, кто, как не Ник, общительный и восторженный. Разумеется, его энтузиазм можно направить на принятие гостей, на работу в магазинчике и, в самом крайнем случае, на помощь в парковке. И в самом деле, вначале Ник был сама покладистость. Болтался по террасам, обезоруживая мальчишеским шармом престарелых леди, водил экскурсии к цветнику у ручья показать примулы, сидел на кассе магазинчика, правда, неверно отсчитывал сдачу, но ему прощалось – было видно, что он всего лишь новичок и может ошибаться. Когда он отправил чей-то «БМВ» в заболоченную канаву, где автомобиль немедленно застрял, парковкой пришлось целиком и полностью заниматься Джиму. И спустя какое-то время Ник стал все меньше и меньше помогать по субботам, а вскоре и совсем перестал. Элейн заявила молчаливый протест: «Милая, меня постоянно спрашивают, как называется то, как называется это, а я ведь понятия не имею. Девочки справляются с этим куда лучше. В конце концов, мы же знаем – я не умею зарабатывать деньги».