Текст книги "Фотография"

Автор книги: Пенелопа Лайвли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Элейн понимает, что сейчас будет. Ей хочется сказать: нет, спасибо, с меня хватит старых фотографий Кэт.

Правда, эта достаточно безобидная. Кэт сидит на белом пластмассовом садовом стуле под полосатым зонтом. Смотрит прямо в объектив, повинуясь просьбе хозяев: «Сейчас вылетит птичка».

– Это у нас в саду, – говорит Линда. – Года через два после замужества, кажется. Заехала к нам неожиданно по пути – ехала в Корнуолл к каким-то друзьям. Но я так поняла, что у нее как раз случились… неприятности со здоровьем, так что она была не такая веселая, как обычно. – Линда искоса смотрит на Элейн, с сожалением и участием. – Так жалко…

Элейн сует фотографию в карман:

– Большое спасибо. Как мило с вашей стороны. – И деловито добавляет: – Вы еще не видели лесную полянку? Конечно, лучше всего там весной, но астранция как раз зацветает. Жаль, не смогу вас пригласить на чашку чая, но мне надо за всем следить. – Она игнорирует только что услышанные слова и одновременно запоминает их, чтобы обдумать на досуге.

Но отделаться от Линды оказывается не так-то просто. Она принимается говорить о Кэт. Становится ясно, что она приезжала не раз. Элейн удивлена: оказывается, Кэт поддерживала с ней отношения, периодически навещая все эти годы. Но зачем? Линда ведь была не из тех, с кем предпочитала общаться Кэт: она, наверное, за всю свою жизнь ни разу не побывала в художественной галерее или в концертном зале, не интересовалась фестивалями искусств, не лепила из глины, не увлекалась живописью или художественной фотографией. Словом, была прямой противоположностью тем, с кем проводила время Кэт. Так отчего Кэт ей интересовалась?

Линда рассказывает, что внезапные визиты Кэт всегда становились праздником, она так умела поднимать настроение, она… И та принимается окутывать Кэт коконом избитых фраз. Элейн это раздражает еще больше. Неужели эта женщина не видит: то, что она говорит, пародия на Кэт? Что она унижает Кэт до собственного ограниченного мировоззрения, сделав из нее что-то вроде аниматора в санатории. Она не имеет права говорить о ней в таком тоне, как будто знала ее очень и очень близко. Не имеет права на Кэт.

И тут в разговор вступает ее миловидная дочка, Софи. Она обожала Кэт. Я хочу сказать, она была такаяклассная, всегда такая красивая, с ней было так весело и она вечно привозила милые смешные подарочки.

– Вообще-то, – говорит Линда, – мы думаем, что Софи немножко на нее похожа. – Она ласково смотрит на дочь, а потом вновь принимает сочувственный и уважительный тон. – Софи так горевала, когда она… когда… Так печально. Мы не могли поверить…

Хватит. У Элейн больше нет сил это терпеть. Смотреть, как запросто эти двое вспоминают Кэт. Как нахально пользуются памятью ее сестры.

– Прошу простить меня, – говорит она. – Я вынуждена вас покинуть. Пойду проверю, все ли в порядке на парковке. А на лесную полянку все-таки сходите. Ник очень расстроится, что не повидался с вами.

Впоследствии она спрашивала себя, зачем она это сказала. Нику не было ни малейшего дела до кузины Линды. Так какой смысл в этих пустых словах, неужели ей и вправду понадобилась защита супруга и притворство, что все в порядке?

Впоследствии она снова услышит Линду. Неприятности со здоровьем. Не такая веселая, как обычно.

Но вернуться к этим словам она может лишь после шести вечера; сад пустеет, Джим с племянником устраиваются в красном пикапе, Пэм отправляется в паб с воздыхателем из округи. Оставшись в одиночестве, Элейн проверяет, сколько билетов было продано, и тихо радуется большому количеству посетителей, запирает магазин и возвращается в опустевший дом. И лишь тогда к ней возвращается прошедший день. Кузина Линда повторяет свои слова снова и снова.

Что-то происходит в пустом доме, в котором больше нет Ника, зато есть спокойствие и удобство. Сначала именно так и было: ощущение, что она избавилась от источника раздражения, от чувства беспокойства, связанного с Ником, ее больше не тревожат его присутствие и воспоминания, постоянные провокации и условия. Сладость долгожданного одиночества для Элейн подпорчена странным подсознательным беспокойством. У нее все хорошо, просто замечательно, она сидит здесь после хлопотливого дня с бокалом вина в руке, поджидая, когда в духовке поспеет скромный ужин, и вдруг на нее нападает какое-то болезненное чувство. Здесь слишком тихо; тишину нарушают лишь механические звуки: тиканье часов, щелчки и скрежет факса, писк микроволновки. Тишина угнетает Элейн; она принимается бродить по дому, включает телевизор – ради фоновой болтовни, так раздражавшей ее во времена Ника. Звонит по телефону ради того лишь, чтобы кому-то позвонить, – чтобы занять себя, дать себе цель.

Телефон стоит на автоответчике – на случай, если позвонит Ник, но она постоянно маячит поблизости, и если это не он, сразу же хватает трубку. Услышав голос Полли, она испытывает радость, но в то же время понимает, зачем та звонит, тем не менее отвечает коротко и очень осторожно. Голос у Полли возбужденный и раздраженный, и она часто срывается и начинает умолять и клянчить.

– Прошу тебя, пожалуйста, – говорит Элейн. – Не будем об этом.

– Но, мам…

Он не знает, куда себя деть, говорит Полли. (Можно подумать, когда-нибудь знал, думает Элейн.) На него смотреть жалко, говорит Полли, я не шучу. Уже несколько дней он не брился, и недавно сломал мою стиральную машинку – в жизни не думала, что он настолько «на вы» с техникой. И по-видимому, не собирается искать квартиру, если хочешь знать, – говорит, ему и здесь хорошо.

– Не могу поверить – со мной живет мой отец.

По правде говоря, самой Элейн в это тоже верится с трудом. Большую часть времени она планомерно занимается своими делами со свойственными ей спокойствием, хладнокровием и прагматизмом. Каждый день расписан и упорядочен, как и всегда. Она занимается делами насущными, будь то разбор документов с Соней, визит к потенциальному клиенту или работа над проектом какого-нибудь ландшафта за чертежной доской. Словом, работает в полную силу. Но порой бывают минуты, когда ее мысли начинают блуждать. Что же случилось на самом деле? Ник тут больше не живет – очевидно, оттого, что она его выгнала. Она думает о Кэт больше, чем когда-либо, но ее собственная реакция на Кэт меняется с головокружительной скоростью. Иногда она злится на Кэт. «Почему Ник?» – вопрошает она. В другом случае она пытается вспомнить о тех полупризрачных, ускользающих Кэт, которые говорят что-то, чего она никак не может расслышать, и порой поражается собственной реакции на эти слова. Кузина Линда оскорбила ее, фамильярность, с какой она говорила о Кэт, искренне возмутила Элейн – для Кэт она, Линда, была никто и ничто, она не имела права говорить в таком тоне.

После трудного дня – она ездила в санаторий, который перестраивали, ей заказали устройство там сада – Элейн возвращается домой и сразу же, только-только открывая ворота, чувствует: что-то не так. После секундного замешательства она понимает, что именно: машина Ника исчезла. «Гольф» больше не стоит на подъездной дорожке.

Элейн заходит в дом. Соня оставила обычную стопку писем и сообщений – о Нике ни слова. На доске в кухне Пэм написала, что на одном из старых каштанов начали расти подозрительные опята, а под ее сообщением Ник нацарапал: « Жаль, что тебя не было».

Он забрал еще кое-что из одежды. Практически опустевший гардероб красноречиво напоминает о том, о чем ей так неприятно думать теперь, как и пустое место на подъездной дорожке, где раньше стояла машина ее мужа.

Дети много говорят о любви. «Я люблю тебя», – лепечут они. «Ты меня любишь?» – спрашивают. Как только Полли научилась говорить, она стала задавать этот вопрос – в доме, где до тех пор почти не говорили о любви! Элейн всегда было трудно произнести слово «люблю»; и они с Ником редко дарили друг другу слова любви. То, как обращалась с этим словом Полли, напоминало ей Кэт, когда та была девочкой. Ее сестра тоже сообщала всем и каждому, что любит, и требовала любви в ответ. «Ты меня любишь?» – вопрошала она, подкравшись к Элейн, когда та делала домашнее задание, или мыла голову, или собиралась погулять. И она снова слышит себя: «Не глупи, Кэт».

Не глупи, ты же моя сестра. Она имела в виду именно это. Сестры не говорят о любви. Во всяком случае, я. Я не из таких.

Полли и Ник

Слушай, мы с Дэном расстались. Просто отношения зашли в тупик. На прошлой неделе. Разумно и по-взрослому – во всяком случае, я. Так что вот. Я теперь свободная женщина. Хотя есть один парень… Нет, не так. Может быть, один парень… Пока рано говорить – все еще только начинается, и я могу ошибаться. Так что не будем.

Да, папа все еще живет у меня. Нет, разумеется, мне его очень жалко, но это меня бесит! Мне почти тридцать, и я живу с отцом!Конечно, пробовала, по всей квартире валяются бумажки из агентств по недвижимости, так он их даже смотретьне хочет! Говорит, что ему сперва надо разобраться в себе, собраться как-то, что ли. Чем занимается мой отец? Ты имеешь в виду, где работает? Если честно, нигде. Просто болтает о том, что неплохо бы сделать то-то и то-то, и генерирует идеи, которые, может, когда-нибудь реализует. Но так было не всегда. У него имелось собственное издательство, и вполне успешное, кстати, но по части бухгалтерии он никогда не был силен, и они прогорели. А к тому времени мама так хорошо зарабатывала… Вообще папа очень славный. Знаешь, из тех, кто всю жизнь остается десятилетним мальчишкой. Ему уже пятьдесят восемь, а он все еще десятилетний. Маму это, понятно, всегда бесило, но такой уж он у нас – мальчик-переросток, вечно о чем-нибудь мечтает, планирует; по правде говоря, сердце кровью обливается, когда я смотрю на него теперь. Слоняется без дела. Почти все время молчит. Вдруг стал таким… старым.

Мама? Ну, откровенно скажем, я считаю, что мама вышла из себя и наделала глупостей. А мама не из тех, кто делает глупости. Она научилась обдумывать и просчитывать лет в пять. Нет, конечно, это все не просто так, но, по-моему, это уже слишком – столько времени прошло. Сто лет! Не хочу углубляться, но мне кажется, это явный перебор – всем попросту надо успокоиться и подумать. Господи, столько семей…

Что – отчимы? Нет, я понятия не имею. У нас старая добрая семья – папа – мама – я. Сколько?Ничего себе! Твоя мама прямо бьет все брачные рекорды.

Вот так и живем – папа спит на моем диване, в холодильнике – пивные банки, а по всей ванной валяются его грязные рубашки, кучу всяких планов пришлось отложить, а тут еще мама твердит, что не желает об этом говорить. Вдобавок завал на работе, клиенты трудные попались, как будто и без них проблем не хватало.

Ладно, мне пора – как ни странно, мне тут деньги платят. Еще кое-что – дома я не могу разговаривать по телефону. Не то чтобы он подслушивал, скажем так: меня лишили личного пространства.

Вообще-то нет, завтра я не могу. Я встречаюсь с тем парнем, Энди.

Не надо делать поспешных выводов. Я же сказала, рано еще. Там посмотрим.

О… привет. Нет, нормально. Да, мне тоже понравилось. О… Нет, нет, не в этом дело… Слушай, ты не так понял.

Жутко неловко. Короче… я не могу пригласить тебя к себе, потому что со мной сейчас живет мой отец.Он… ну, словом, сейчас он живет у меня. Долго рассказывать. Да. Именно поэтому.

А… понятно.Ты подумал… Господи, да нет же. То есть да, у меня кто-то был, но сейчас между нами все кончено. Вообще для меня сейчас не самое легкое время – нет, нет, не из-за него, там все равно бы ничего не вышло… так, семейные проблемы. Слушай, не хочу тебя этим нагружать, мы ведь едва знакомы.

Правда? Ну, здорово. Честно говоря, многие мужчины этого не любят. По ним, лучше не знать ничего. Они не хотят слушать. Вообще мы во многом из-за этого и расстались. Просто я почувствовала, что, если у меня что-нибудь случается, ему все равно. Понимаешь, о чем я? Боже, наверное, ты подумал, что у меня вечно что-нибудь случается. Нет, это не так, конечно, просто если ты с кем-то, то ждешь от него… Слушай, мне пора – через полчаса у меня встреча с клиентами.

Четверг? Да, пожалуй, в четверг смогу.

Мам? Все в порядке? Если так, то хорошо, потому что у меня все наоборот. Во-первых, я поняла, что не могу приглашать в квартиру гостей, пока там папа… ну, некоторыхгостей, ты понимаешь. И именно теперь это страшно неудобно, потому что… потому, что у меня вроде как появился настоящий друг.

Ма-ам, я же сказала – с Дэном мы больше не встречаемся.

А вчера вечером я пришла домой, а его нет. Что? Нет, не друга – кстати, его зовут Энди, – а папы. То есть обычно все вечера он просиживает перед телевизором, между прочим, выпивать начал. Я не собиралась об этом говорить, но просто… мне честно захотелось, чтобы ты знала. Но уже одиннадцать вечера, а его все нет. Чувствовала себя мамашей, которая ждет ребенка с дискотеки, посматривая на часы и представляя всякие ужасы вроде ДТП. Машина? Конечно, на машине. А он понятия не имеет, как парковаться в Лондоне – его штрафуют почти каждый день. И кстати, он очень расстроился, что не застал тебя, когда приезжал за машиной, – лично я думаю, что он в основном из-за тебя и ездил. А вовсе не за тем, чтобы ее забрать.

О, конечно, до дома он в итоге добрался. Почти в час ночи. К тому времени я уже на стенку лезла, чуть в полицию звонить не начала. Сказал, что уезжал из Лондона. Хотел кое с кем повидаться. Далеко ездил, на обратном пути остановился где-то не там и заблудился. И лег спать, а я, естественно, так перенервничала, что еле уснула, и теперь чувствую себя разбитой, а тут еще завал на работе, срочный заказ.

Нет, не пьяный.

Мам, ты меня, конечно, извини, но, если тебе очень надо знать, помнит ли он, что ему скоро проходить техосмотр, спроси у него сама.

Оливер и Ник

– О нет! – Оливер отворачивается от монитора и принимается крутиться на стуле. – Я ушел, меня здесь нет.

Но Сандра не обратила на это внимания – на самом деле ей, кажется, все равно.

– Мистер Хэммонд уже звонил. – И протягивает ему трубку. Она хоть представляет, кто такой мистер Хэммонд?

Оливер пытается сделать страшное лицо, но и это не действует. Он подходит к телефону и берет трубку:

– А, Ник! Сколько лет, сколько зим.

Его начинает трясти. Неужели снова из-за той злополучной истории? Сначала Глин. Теперь Ник. Упаси бог, еще Элейн явится. Он почти не слушает того, что говорит Ник. А тот все не унимается. Все твердил: мол, столько не виделись, неплохо бы обменяться новостями. Надо встретиться.

– У меня куча работы, – говорит Оливер. И начинает распространяться о крайних сроках и неотложных заказах. – Может, осенью.

Сандра с интересом слушает.

Ник продолжает вещать. Говорит обрывками фраз. Что-то о том, что сейчас не дома, что недавно у него были какие-то проблемы, что хотелось бы поболтать о старых добрых временах. Голос у него какой-то… полубезумный.

– Нет! – Оливер едва не воет, бессловесный и беззащитный.

Ник говорит, что, раз уж у него нет никаких особых дел, он подъедет.

– Буду часам к шести, хорошо? Подхвачу тебя в офисе – адрес у меня есть. Поужинаем где-нибудь.

– Вообще-то… – протестует Оливер. – Этим вечером я…

Но Ник уже положил трубку. А Сандра задумчиво смотрит на него:

– Напомни-ка мне, кто такой этот мистер Хэммонд?

Когда Ник входит в комнату, Оливера охватывает ужас.

Неужели этоНик? Этот, с брюшком и залысинами? С отвисшей челюстью и мешками под глазами? Конечно, никто не молодеет, а некоторые и вовсе стареют нещадно, но Ник! Казалось, Ник так и останется вечно молодым, застрявшим на отметке «двадцать восемь», пока остальные мужают до сорока и неумолимо несутся к пятидесяти. Что ж, видимо, даже Ник не исключение.

Очутившись в комнате, Ник безо всяких преамбул начинает говорить – одним духом выпаливает, как он доехал: мол, барахлило сцепление, замучился с односторонним движением. Ему не терпится о чем-то рассказать – это ясно как божий день.

Оливер подбирается. Сандра пристально наблюдает за ними: по какой-то причине она решила, что сегодня задержится, и, когда пришел Ник, была еще здесь.

– А… привет,– говорит Оливер – радушно, но без особой сердечности, ради Сандры, – так приветствуют коллегу или знакомого. – Рад тебя видеть; это Сандра Челкотт – мой деловой партнер. – И оборачивается к Сандре: – Ладно, мы пошли. Пока…

– Ты как к индийской кухне? – спрашивает он. – Есть тут поблизости одно местечко. – И он ведет Ника по улице.

Тот болтает без умолку – во всяком случае, в этом отношении он остался прежним Ником, но при этом все никак не может остановиться, удержаться на какой-то одной теме. По его словам, эти дни он часто бывает в Лондоне: может, стоит заняться книгой о лондонских площадях – чертовски интересная тема, не находишь; Полли передает привет – точнее, передала бы, если бы знала, что я тебя увижу; Элейн теперь жутко занята – я ее, кажется, неделю не видел; уже было собрался написать книгу про Брюнеля, да все руки не доходят, столько всего навалилось…

Внезапно над тарелкой цыпленка тикка масала он умолкает. Непослушная прядь волос, которая некогда то и дело закрывала ему один глаз, тоже куда-то делась. Оливер осознает, что шевелюра его приятеля изрядно поредела. Без той непослушной прядки его лицо кажется… голым.

Ник поднимает глаза. Откладывает вилку, берет свой бокал пива и делает большой глоток.

– Меня кое-что беспокоит, – грустно сообщает он.

И смотрит на Оливера. Теперь он похож на пристыженного старшеклассника: из-под опухших век на него глядит шестнадцатилетний подросток, которого наказали на глазах у однокашников.

– А… – нарочито небрежно произносит Оливер, и ждет, что же последует за этими словами.

– Элейн жутко разозлилась из-за одной фотографии. Помнишь, то старое фото нас с Кэт?

Оливер рассматривает содержимое своей тарелки с ягненком под соусом корма.

– Да, – говорит он наконец.

Ник отодвигает свою тарелку:

– Это самое ужасное.

– Я знаю, – произносит Оливер.

– Знаешь?!

Оливер вздыхает. Ну, и к черту.

– Ко мне приходил Глин.

Теперь на лице Ника – настоящая паника.

– О, господи. Что ему было надо?

– Хотел знать, имела ли Кэт склонность… Словом, с кем еще она спала.

– И что ты сказал?

– Что понятия не имею. А ты бы что ответил?

Ник медлит. Кажется, он погружается в раздумья, а Ник, которого знал Оливер, редко отвлекался на подобные вещи.

– То же самое.

Оба смолкли.

– Вот незадача-то, – говорит Оливер. И снова принимается за еду. Наверняка он захочет заплатить – так чего пропадать хорошей еде?

И тут Ника точно прорывает. Из него исторгается сплошной поток бессвязных, неразборчивых жалоб. Конечно, у Кэт должны были быть еще любовники, говорит он, вокруг нее вечно кто-нибудь увивался. Она же была такая… хорошенькая.Но не ради этого самого, нет. Она не была легкомысленной. Не больше, чем я. Не знаю, что тогда на меня нашло. И на нее тоже, если уж так. Безумие. Глупость. Но факт в том, что прошло сто лет, так что к чему теперь… Я хочу сказать, так нечестно. Элейн ведет себя… Я не стал бы об этом говорить, но, кажется, у меня скоро случится нервный срыв. Кто-нибудь должен что-нибудь сделать.

Оливер едва слушает его. Он думает о Кэт. Которая за это время успела стать некой мифической фигурой, все вертят ей, как хотят, чтобы она вписалась в их рассказы. Каждый обходится с ней по-своему, каждый полагает, что именно он знал ее такой, какой она была на самом деле. Ему кажется нечестным, что посреди этой заварушки ее саму лишили права голоса.

Он перебивает:

– Ты любил ее?

Ник мгновенно умолкает. Он явно шокирован вопросом:

– Ну, я, конечно… – начинает он. – Естественно, надо… я хочу сказать – если ты замешан в таком, что… – Он тянется за тарелкой и берет вилку.

Нет, грустно думает Оливер. Не любил. Ник приходит в себя – настолько, насколько это возможно в его случае.

– Дело вот в чем: думаю, неплохо было бы, если бы ты поговорил с Элейн.

Оливер ошарашенно пялится на него:

– О чем?

Ник вздыхает – нервно, судорожно, раз и навсегда решившись сделать признание:

– Она выгнала меня, Олли, вот, собственно, и все.

Вздрогнув от неожиданности, Оливер принимается обдумывать услышанное. Подобная реакция Элейн удивила его. В свое время он считал, что Элейн скорее махнет на грешки Ника рукой. Да уж, вот это новость.

– Я хочу домой, – хнычет Ник, точно капризничающий малыш.

Оливера охватывает отчаяние. Ему бы рявкнуть на Ника, что он не семейный психолог, но раздражавшее еще со времен издательского дома Хэммонда и Уотсона чувство ответственности его останавливает. Но, боже ты мой, он ведь уже давно не отвечает ни за Ника, ни за его действия и поступки.

– В конце концов, – говорит Ник, – это ты сделал ту фотографию.

Оливер так и подпрыгивает на стуле.

– Нет! – кричит он.

Сидевшие за соседним столиком оборачиваются и смотрят на него.

– Как – нет?

– Я хотел сказать – нет, я не хочу, чтобы ты обвинял меня во всей этой истории.

– Тебя я и не виню, – ласково говорит Ник. Теперь он кажется совсем успокоенным. И начинает с аппетитом уплетать еду. – Я просто хотел сказать, что и ты в этом замешан, – вот и все.

– Да не замешан я, – сухо отвечает Оливер.

– Элейн ты всегда нравился.

– Я ее сто лет не видел.

– Она всегда хвалила тебя за спокойствие и уравновешенность. Которых нет у меня. Думаю, иногда ей казалось, что лучше бы ей было выйти за тебя, чем за меня. – Ник широко улыбается. – Все нормально. Я всегда прекрасно мог с ней договориться.

Вот и займись этим сейчас, кисло думает Оливер.

– Но это совсем выбило ее из колеи. Все, что ей надо, – чтобы кто-нибудь усадил ее рядом с собой и по-дружески поговорил. Ты, Олли.

Оливер сердито воззрился на него.

– Надо всего лишь убедить ее в том, что я этого не заслуживаю, – жалобно говорит Ник. – Верно? Я хочу сказать: да, это было глупо и неправильно, но все уже давно закончилось. То есть нет смысла так злиться. Глин рыщет, как коршун. Элейн ведет себя так, как будто бы я ограбил банк.

–  Нет.

– Что «нет»?

– Нет, я не стану разговаривать с Элейн.

Ник молча смотрит на него через столик. Вид у него делается великодушно-укоризненный.

– Как знаешь. Тебе решать. Просто подумалось, что ты должен чувствовать… свою причастность, что ли. Не бери в голову. Проехали.

Доедали молча, лишь изредка обмениваясь ничего не значащими фразами. Когда приносят счет, Ник все еще пребывает в мрачном молчании. Оливер оплачивает его.

У выхода из ресторана они прощаются.

– Приятно было увидеться, Олли, – говорит Ник.

Ему удается показаться великодушным и всепрощающим; вот он уходит.

Оливер испытывает досадное чувство вины и возмущения.