Текст книги "Пароль — «Прага»"

Автор книги: Павлина Гончаренко

Соавторы: Яков Шнайдер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

ВОЙНА ПОСЛЕ ПОБЕДЫ

Михаил бредил. Какое-то огромное колесо вращалось неумолимо быстро, и он сидел на нем, стиснув зубы, хватаясь руками за спицы, чтобы не упасть в темноту. Потом колесо превратилось в раскаленный диск, который почему-то превратился в автомобиль, мчащийся по необкатанному шоссе. Михаил, словно всадник на лихом коне, приседал, чтобы сохранить равновесие и не вылететь из кузова. Когда он приседал, что-то невидимое вгрызалось в ногу и жгучая боль пронизывала все тело. Только к утру стало легче, и Баранов заснул так, будто провалился в немую бездну.

Проснулся Михаил уже днем. Когда тяжелые веки раскрылись, он долго не мог понять, где он, как сюда попал.

Невысокий белый потолок и тишина вокруг чем-то напоминали родную хату в селе на Житомирщине. Ему даже казалось, что сквозь тишину слышно, как бухает молот. Это работает сельский коваль дядько Петро. Все село на жатве, и по безлюдным улицам разносится: бух, бух. А потом Михаилу показалось, что он слышит чьи-то шаги в комнате. Неторопливая легкая походка… как у матери. Так ходила она, когда хозяйничала утром у печки. Мальчиком он любил, лежа под одеялом, наблюдать за ее подвижной фигурой. Вот мать наклонилась над ним – и что-то прохладное охватило лоб, виски, глаза.

«Мамо», – хочет сказать Михаил, но губы не слушаются.

Михаил напрягся и через силу повернул голову. Прохладная маска сползла с глаз, и он увидел над собой серые, тепло улыбающиеся глаза.

– Нет, нет, так нельзя, – прошептала врач и снова положила на голову холодный компресс.

Лишь теперь Михаил понял, что его ранили и он в госпитале.

– Пить, – попросил он.

Таня поднесла к его пересохшим губам стакан воды.

– Больше нельзя. Нужно потерпеть.

Михаил промолчал, а когда Таня меняла компресс, взял ее за руку.

– Что со мной? – спросил он сурово.

– Ранение легкое, в ногу; пулю вытащили, контузия тоже не тяжелая.

Таня вышла из комнаты и возвратилась с блюдцем, на котором лежала пистолетная пуля.

– Вот, – показала Михаилу.

Он взял металлический обрубок цепкими пальцами, осмотрел и снова бросил на блюдце.

Таня опять вышла и возвратилась не скоро. В госпитале было много раненых, в последнее время она почти не спала, по времени все равно не хватало.

Утром к госпиталю подъехал штабной «мерседес». Манченко вызвал Таню в коридор.

– Как дела у нашего «дипломата»? – спросил он сразу.

– Скоро выздоровеет, – в тон ему ответила Таня. – Сейчас для него главное – спокойствие.

– Хорошо, хорошо, не пойду. Передай, что у нас все в порядке, пусть поскорее в себя приходит.

– Ему передам, что все в порядке, а я сама все-таки хочу знать, как дела.

Манченко посмотрел в добрые, пытливые глаза Тани и только теперь заметил, как изменилась она: стала настоящим военным человеком. «Такой девушке надо говорить только правду», – подумал он, взял Таню за локоть и отвел в сторону.

– Вчера и сегодня была связь с фронтом. В Прагу вот-вот вступит танковая армия генерала Рыбалко. В направлении Пршибрама наступает армия генерала Свиридова. Наша разведка уже пошла на связь с фронтом. – Помолчал и, тяжело вздохнув, продолжал: – Через округ идут прорываться к англо-американцам немецкие недобитки. Все наши в полной боевой готовности. Штаб на позициях. Предусматривается небезопасная встреча с танковой дивизией фельдмаршала Шернера, который бредит реваншем. Вот-вот должен быть приказ о капитуляции Германии. – Манченко взглянул на часы: – Время вышло. Меня уже ожидает Володарев. Ну, бывай, Таня, – попрощался он и уехал.

Таню позвал Баранов.

– Я слышал шум штабного «мерседеса», кто-нибудь приезжал? – спросил он, как только Таня вошла в палату.

– Был Манченко.

– Что-нибудь есть из штаба?

– Да, есть приказ, чтобы больной Баранов выполнял все, что требуют от него в госпитале. Просили передать также, что дела в соединении хорошие.

– А выговора мне еще за «дипломатию» не вкатили?

Таня покачала головой, а Баранов добавил:

– Сел не в свои сани – и вот госпиталь, а в нем – больной Баранов, – Михаил умышленно сделал ударение на последних словах.

– Ты коришь себя за свою поездку к власовцам, а штаб совсем другого мнения и твоей дипломатии придает большое значение.

– В этом «большом значении», Таня, одно ценное – то, что я вижу тебя совсем близко и даже могу сказать: какая ты хорошая!

Баранов взял руку Тани в свою и прижал ее сначала к губам, потом к виску.

Таня встрепенулась от волнения. С того момента, как в госпитале появился Баранов, многие свои поступки Таня оценивала как бы с двух точек зрения. Ее врачебное «я» негодовало, когда она приказала положить Михаила в отдельную комнату, когда она задерживалась около него дольше, чем это было нужно… Но Таня чувствовала, что, несмотря на всю справедливость этого негодования, она будет поступать по-прежнему и дальше.

Таня открыла окно. В комнату, освещенную бледным молодым месяцем, доносились далекие взрывы. Била артиллерия.

Михаил поднял голову и, прислушавшись, радостно спросил:

– Слышишь, Таня?

Она нежно, по-матерински положила его голову на подушку и снова подошла к окну. Казалось, что весь неспокойный, обстрелянный Пршибрам затих в вечерних сумерках, готовясь встретить победу. На темных холмах плотными рядами выстроились шахтерские домики, и, казалось, они тоже замерли в радостном ожидании. Они ждут победу, которая уже стучится в тяжелые ворота старинного города.

Вдруг где-то совсем близко раздались выстрелы. Татьяна набросила на плечи шинель и вышла в коридор.

– Товарищ врач! – обратился к ней взволнованно один из раненых чехов. – С третьего этажа того дома, – он указал на каменный дом на противоположной стороне улицы, – кто-то в белом спустился на землю по веревке.

Татьяна сошла вниз и, перейдя через дорогу, направилась прямо к Виктору. Но того не было на месте. Послышался крик, к каменному дому сбежались бойцы, а из-за угла Володарев и Виктор уже вели связанного Шаповалова. За ними шел Олешинский. Заспанные глаза Виктора по-детски виновато смотрели на капитана.

– Так и победу прозеваешь, – заметил Олешинский сурово. Потом подошел и заботливо поправил на нем ремень.

* * *

Приближение победы уже чувствовали и в Малой Буковой. Все сыновья пекарки партизанят, никто из села не ездит на работу в Пршибрам. Пережитое горе и опасность еще больше сблизили тут людей, они советуются, кто будет работать в поле, кому быть с оружием.

Старый Ружечка обиделся, когда Тышляр попросил его обмерить несколько делянок поля.

– Да, да, – плакался сельский староста Ружечка перед пекаркой, – старику дали отставку. И не так было бы обидно, если бы распорядился молодой Эмиль, а то, где ж там, командует седой Тышляр!

– Он хороший хозяин, ему виднее, кто лучше понимает в хлебе, – успокаивала Ружена старика.

В комнату вбежал радостный Индра.

– Мама, капитан приехал!

На пороге устало улыбался Олешинский.

– Можно, мама? – спросил он и добавил знакомые Ружене слова: – Я не один, со мной друзья.

Пекарка еще больше разволновалась. Капитан крепко обнял ее.

– Родные мои, – промолвила сквозь слезы Ружена, – не забыли свою мать, а я столько думала о вас!

В комнату все входили и входили партизаны. Олешинский знакомил их с последними данными разведки, с планом ликвидации отступающих войск фельдмаршала Шернера. Нужно было немедленно заминировать дорогу около села и мост вблизи леса.

Река поднялась, и перейти ее можно только через мост. Если гитлеровцы прорвутся через партизанский огонь, то смерть будет ожидать их и на реке.

Партизаны отправились на задание.

Олешинский с Эмилем вышли во двор и остановились возле «мерседеса».

По улице бежала, размахивая руками, девушка. Цветастое платье и пушистые пряди светлых волос развевал майский ветерок. Это была Квета. Капитан узнал ее сразу.

– Прага освобождена! Фашисты подписали капитуляцию! – взволнованно кричала Квета. Щеки ее горели, а глаза блестели, будто бусины. – Советские войска сегодня утром вошли в Прагу!

Долгожданная, выстраданная победа! Именно здесь, в Малой Буковой, суждено было капитану узнать о ней И в том, что эту весть принесла сияющая Квета, Олешинский чувствовал что-то символическое. Он горячо пожал Квете руки, а она, взглянув на машину, удивленно подняла брови.

– Женя, вы снова торопитесь… Почему? Победа же!

Олешинский смотрел в ее ясные очи и думал: как объяснить тебе, моя любимая, что война закончится лишь тогда, когда последний фашист бросит оружие. И кто знает, что несут Малой Буковой недобитые фашисты?

– Я не прощаюсь с вами, друзья, – горячо произнес капитан, обращаясь ко всем. – До скорого свидания!

События разворачивались с бешеной быстротой. Вечером 9 мая в городской ратуше уже состоялось заседание народного выбора. А партизанский штаб снова отправлял своих парламентеров, на этот раз – к фельдмаршалу Шернеру. Связные доложили, что Шернер окопался в селе Гартманице и готовит танковое контрнаступление, несмотря на то что в Берлине подписан акт о капитуляции Германии.

Посланцев партизан возглавил Михаил Манченко. Обязанности шофера исполнял Петр Гошек. «Мерседес» с белым флажком пробирался по дороге, загроможденной разбитой немецкой техникой: танками, пушками, сожженными машинами…

Километров за пять от села, в котором размещался шернеровский штаб, машину встретил сухощавый немецкий майор. Манченко отрекомендовался и показал письмо к фельдмаршалу Шернеру. Майор удивленно осмотрел парламентеров. Он сказал через переводчика, что о капитуляции Германии, а также об окончании войны здесь никто ничего не знает.

– Дайте нам конвой, который сопровождал бы нас в штаб, – сказал ему Манченко.

Майор снова удивленно оглядел партизан.

– Я буду сопровождать сам, – ответил он и сел в «мерседес».

Был чудесный весенний день. Цвели сады, домики тонули в зелени. Разогретая солнцем земля звала тружеников. Но на полях не видно ни души.

На околице навстречу «мерседесу» выехал полковник из шернеровского штаба в сопровождении трех младших офицеров. Майор вытянулся перед полковником и доложил о парламентерах. Полковник нахмурился. Он процедил что-то сквозь зубы и презрительно улыбнулся.

Манченко через переводчика сказал, что имеет письмо к фельдмаршалу Шернеру. Полковник пронизал его колючим взглядом, повернулся к майору.

– Кто вам разрешил везти русских так далеко в тыл? Или, быть может, вы думаете, что мы шесть лет воевали ради капитуляции?! – Полковник подошел к перепуганному майору. – Подлый предатель, я вижу, тебе надоели эти погоны! – прошипел он, и сорванные погоны шлепнулись о землю. Но этого полковнику показалось мало – он вытащил пистолет и выстрелил в майора.

– Пусть видят русские, как мы караем предателей, – прохрипел он своим офицерам. – Мы не признаем никаких парламентеров, и пусть они убираются отсюда, пока я не приказал расстрелять их, как собак.

Переводчик перевел, и Манченко вышел вперед.

– Полковник берет на себя большую ответственность за то, что не пропускает парламентерскую группу от Советской Армии, которая имеет большую силу.

Выслушав перевод, полковник заскрежетал зубами и закричал:

– Никакой капитуляции! А труп этого майора будет лежать возле дороги. Каждый немецкий солдат будет видеть, что ожидает капитулянтов!

В Пршибрам в это время прибыли разведчики армии генерала Свиридова. Их машину окружили взволнованные, радостные жители. Ведь скоро вот так же будет освобождена от фашистской нечисти вся их страна.

Разведчиков повели в штаб партизанского соединения. Там с минуты на минуту ожидали возвращения парламентеров от Шернера. Наконец они вернулись, и Манченко доложил о встрече. Положение было для всех вполне понятным. Можно было огнем «катюш» снести с земли шернеровскую берлогу до того, как в ней соберется вся стая, но такая операция исключалась, потому что от этого пострадало бы село и его жители. Лучше дождаться, пока фашистские танковые колонны пойдут в наступление, и тогда ударить по ним из «катюш». А чтобы немцы скорее выступали, партизаны начнут их щипать: взорвут мост вблизи села, заминируют поле. Пусть сгоняют технику в одно место, на дорогу.

Но все это были рассуждения партизанского штаба. И было еще неизвестно, что скажет на это генерал Свиридов.

Разведчики тепло попрощались и отправились в штаб армии, который уже был на подступах к Пршибраму.

Партизанские минеры готовились к ночному заданию. На рассвете был взорван мост над речкой, и из села Гартманице начали выползать шернеровские танки.

Еще никогда Олешинский не волновался так, как в это утро. Если Свиридов не одобрит предложение партизан и регулярные войска опоздают с контрударом, Пршибрам окажется под угрозой. Поединок с танками Шернера партизанам выиграть трудно, потому что технику, оружие, людские резервы приходится делить между Пршибрамским округом и Прагой.

Шернер послал свои силы тремя клиньями: главный – по шоссе и два – с севера и юга от Пршибрама. Все три клина должны были соединиться за Пршибрамом и ударом расчленить наступающие советские войска, которые уже были под самым городом.

Но с боковыми клиньями у Шернера вышла задержка. Первые колонны попали на минные поля, и им пришлось прижаться к шоссе.

Олешинский наблюдал в бинокль: вот она, фашистская тактика. Вчера подписан акт о полной и безоговорочной капитуляции, а сегодня со скрежетом и дымом недобитые колонны «тигров» снова ползут в наступление.

Встревоженное небо вдруг заполыхало ярким огнем. Сплошным огнем вспыхнула и закипела земля под танками. Огненные взрывы счесывали черную вереницу «тигров». То били «катюши» Советской Армии. Шернеровские танки заметались, а заносчивые вояки, которым, как они думали, посчастливилось выскочить из металлических гробов, нашли заслуженную кару от партизанских пуль.

В ночь на 13 мая в Пршибраме никто не спал, а на рассвете площадь возле ратуши и все улицы заполнили жители и народная милиция. Над подъездами и с балконов свисали чешские и советские флаги. Было много цветов. Все ожидали Советскую Армию.

Толпа около ратуши гудела. Олешинский вместе с Манченко, Володаревым, Крижеком и Игнатовой смотрели на площадь из окон комендатуры. Вскоре на ней появились Карел Падучек, Мордвинов, пршибрамские партизаны.

– Едут! – пронеслось по площади. – Едут!

Толпа притихла, и раздался грохот танков. Из открытых люков танкисты приветствуют жителей. За танками показались колонны автомашин с пехотой. Живой людской коридор становится все у́же, жители тянутся к бойцам с цветами, жмут руки освободителям, на их глазах слезы радости.

Олешинский с друзьями вышел на площадь. К ратуше приближалась машина штаба армии. Из переднего «виллиса» вышел молодой, стройный генерал. Олешинский доложил об обстановке в освобожденном Пршибраме и округе. Свиридов сильными руками обнял капитана и, поцеловав, сказал всем:

– Молодцы!

Благодаря тому что Пршибрам и округ были освобождены от фашистов, Советская Армия имела возможность ускоренным маршем продвигаться на запад.

А через несколько дней в Пршибрам от Украинского штаба партизанского движения прибыл майор Суворов. Он поздравил партизан с успешным выполнением боевого задания и долго по-братски обнимал боевых друзей. Между прочим, Суворов сообщил, что с помощью чешских партизан под Пльзенем пойман Власов, и теперь специальный самолет доставит предателей в Москву на справедливый суд Родины.

– Хотя вы и торопитесь, товарищ майор, но передача власовцев и всех захваченных документов будет оформлена по всем правилам, – сказал Володарев.

– Только быстрее, – попросил Суворов.

– Для нашего начштаба и в аду существует порядок, – вставил Манченко.

На прощание Суворов еще раз пожелал партизанам самого быстрого возвращения на Родину.

Но до возвращения на Родину Олешинского ожидала волнующая встреча в Праге с членами ЦК компартии Чехословакии. Получив приглашение на эту встречу, капитан по-военному быстро собрался и вместе с Петром Гошеком отправился в Прагу.

На околице «мерседес» остановился. Олешинский открыл дверцы и легко, совсем по-мальчишески выпрыгнул из машины. Его лицо так и сияло счастливой улыбкой. Густой темный чуб выбился из-под военной фуражки и упал на выпуклый, прорезанный преждевременными морщинами лоб.

– Пообедаем? – обратился Олешинский к Гошеку. – Проголодался я. Наверное, весна влияет.

– Не весна, товарищ капитан, – с готовностью откликнулся Петр, доставая из-под сиденья банки, бутылку и сверток… – Не весна… Времени больше стало, есть когда о желудке вспомнить, не то что раньше.

– Да, друг, и в самом деле, не до еды было, – ответил капитан и, подхватив баночку с каким-то фаршем, подбросил ее в руке. – Теперь все иначе… Эх… – Он снова засмотрелся на небо и, переводя разговор на другое, сказал: – Завидую летчикам.– – Потом глубоко вздохнул и сосредоточенно начал есть. – Ты кем хочешь теперь быть, Петр?

– Наверное, буду шофером. Люблю машины. – И, задумавшись, Петр добавил: – Еще учиться хочу. Да куда мне!

– Как это «куда»? – Олешинский с укором взглянул на Гошека. – Теперь перед такими, как ты, все двери открыты. Ты же герой войны! Только за властью наблюдать нужно, чтобы не виляла. Пока что Бенеш готов целоваться с коммунистами. Да не верю я этим поцелуям, Петр, не верю! Помнишь, когда Пршибрам взять нужно было?

– Вы про Мирослава? – спросил Гошек.

– Пана Мирослава! Да. Как хвалил он коммунистов, а попросили помочь штурмовать город – где там, есть, мол, приказ идти на соединение с американцами. Так ни единого выстрела и не сделали. А теперь, наверное, за победителя себя выдает. Герои… Ох, Петр, следить за ними нужно, чтобы победу себе не присвоили и вам же на шею не сели.

– Ничего, мы не проморгаем. Бенеш – старый волк, но и мы стреляные.

– Ну, ладно, поехали, – Олешинский взглянул на часы. – Нужно торопиться. В Праге нас ожидают.

На обочине дороги подбитые машины, танки, пушки.

– Техника фельдмаршала Шернера, – сказал Олешинский и, задумавшись, добавил: – К союзникам торопился. А тут от Праги танки Рыбалко жмут, а здесь – партизанские линии. Помнишь, как Шернер кичился: «Я не знайт соединений «Смерть фашисм!». Я есть капитулянт только регулярный войск». – Олешинский так хорошо копировал Шернера, что Гошек не выдержал, расхохотался.

– Вам, товарищ капитан, в артисты бы податься. Талант! Ну самый настоящий Шернер! Даже… – он не договорил и резко затормозил.

– Ну, что там? – недовольно спросил капитан.

– Объезд. Путь разбит.

Несколько минут ехали молча.

Вдруг сухой треск рванул воздух – дыхнуло рыжеватым пламенем…

Гошек пришел в себя не сразу, а когда открыл глаза, то почувствовал, что лежит на дороге. Первое, что он увидел около себя, была полевая сумка капитана…

Удивительная вещь: Гошек видел, как мчат мимо автомашины и мотоциклы, чувствовал даже запах выхлопных газов, но не слышал привычного для себя гула моторов. Стояла странная, глухая тишина. Будто все это он наблюдал из прозрачного, изолированного от всяких звуков укрытия.

Кто-то в военном наклонился над ним.

– Капитан!!! Где капитан? – во всю силу своих легких прокричал Гошек, но не расслышал собственного голоса. Никто не отвечал ему. Тогда Петр изо всей силы прижал к себе сумку, вытащил обрывок бумаги и дрожащей рукой написал: «Где капитан?»

– Какого-то капитана только что увезли, – написала ниже чья-то рука.

– Жив? Ранен?

– Кажется, мертв, – был ответ.

ЭПИЛОГ

До этой страницы авторы как бы стояли в стороне от событий, которые происходили много лет назад. Но настало время продолжить рассказ от первого лица.

Мы закончили повесть гибелью Олешинского, хотя на самом деле он остался жив.

Когда Петр Гошек выздоровел, то первое, что ему захотелось сделать, – это рассказать советским людям, врачам госпиталя об отважном советском офицере Евгении Олешинском. И вскоре о случае на дороге и гибели капитана узнал весь Пршибрамский округ.

Мы кропотливо собирали сведения о советских партизанских группах, действовавших на территории западных стран. О десантной группе капитана Олешинского тогда еще материалов мы не имели, хотя о героических делах партизан под Прагой сообщали чешские газеты. Чем больше мы узнавали о капитане, тем тверже убеждались, что Олешинский жив.

Со временем выяснилось, что, когда «мерседес» наскочил на мину, капитана тяжело ранило. Одна из машин, шедших сзади, немедленно доставила его в советский госпиталь. Другая забрала Гошека. Петр думал, что капитан погиб, и эта трагическая весть облетела всех, кто знал Олешинского.

Чешский писатель Ян Дрда, родом из Пршибрама, увлеченный героическими делами партизанского соединения «Смерть фашизму!», собирал материалы для большого романа о своих земляках. Когда писатель узнал от нас подробности о капитане Олешинском – он сразу же написал ему в Киев взволнованное письмо:

«В вашем лице я хочу показать читателям моей страны живого советского героя, которого знают сотни и тысячи людей, который оставил такое хорошее воспоминание на моей родине».

Мы пересматриваем пожелтевшие от времени документы и дневники командиров отрядов – короткие записи, которые таят в себе волнующие события. Вот скупые партизанские сообщения о боях под Вишневой, Инце, Мнишеком, Гостомицами, Камиком. Этим названиям сел и местечек Пршибрамского округа, кажется, нет конца. А дальше – снова о диверсиях на шоссе и железных дорогах, о стычках с врагами. Остались живые свидетели незабываемых событий, их много, и мы торопимся к ним.

Мы прибыли в Прагу. Где-то на другом конце провода у телефона взволнованный голос Яна Дрды. Слышна быстрая речь писателя, словно он боится, что телефон может вдруг замолчать.

– О, дорогие товарищи, вы от самого Олешинского… Это колоссально! Я немедленно бросаю все дела и еду к вам.

Встретились. Глаза писателя сияют радостью. Быстро познакомились, передаем Дрде письмо от Олешинского.

– Извините, хочется скорее прочитать, – оправдывается он и улыбается широкой, ясной, доверчивой улыбкой.

Прочитав, писатель какой-то миг стоит, задумавшись, будто не может понять чего-то:

– Капитан Олешинский – человек такой мирной профессии. Железнодорожник. Это невероятно!

Вместе поехали на места партизанских боев.

Спидометр показывает, что позади осталось двадцать километров. Ян Дрда притих, стал сосредоточенным.

– Отсюда начинается район, который контролировало соединение «Смерть фашизму!», – тихо говорит писатель. – Каменная крепость. Тут была партизанская школа подрывников. Теперь здесь животноводческая ферма кооператива села Малая Буковая.

Машина круто сворачивает с дороги на ферму.

Весть, что Олешинский жив и что от него пришло письмо, вызывает бурную радость у крестьян: ведь все думали, что капитан погиб.

С этого момента имя Олешинского становится тем ключом, который широко открывает для нас сердца чешских людей. Каждому хочется пожать нам руки. Люди рассказывают о дорогих сердцу героях Чехословакии, среди которых есть и их земляки, берутся сопровождать нас по тем местам, где был партизанский лагерь, где в Малой Буковой работал штаб.

Из разговоров мы узнаем, что Вацлав Крижек теперь большой человек. Он и Карел Падучек – на партийной работе. Петр Гошек – работник органов государственной безопасности, Квета Гоудкова и Эмиль Гейдук работают на шахте, а его младший брат – председатель в кооперативе Малой Буковой.

Либуша, та самая милая Либуша, которая выезжала в Прагу, чтобы добыть документы для Олега, живет на севере Чехии. Сейчас с ее лица не сходит улыбка. Подумать только, случайно приехала в родное село и такое счастье – услышать, что Олешинский жив!

Мы заходим к Ружене Матисовой. Эта низенькая, полная женщина с ласковым доверчивым взглядом, услышав, что мы от Олешинского, всплескивает руками:

– Езус Мария, какой это чудесный человек!

По ее морщинистому лицу медленно текут слезы. Все в ней смеется, радуется, а глаза плачут. Это слезы радости…

На следующий день наш путь лежал в Пршибрам.

Большой, красивый и удобно распланированный город напоминает наши города в Донбассе. Куда ни глянешь – шахты, шахты, шахты. Нетрудно догадаться, почему не терпелось «геологам» Грейса «пощупать» Пршибрамские недра.

– Вот на этой улице счастливые жители по русскому обычаю подбрасывали капитана Олешинского, – говорит нам секретарь горкома.

Вместе с Дрдой и секретарем горкома едем в новый район Пршибрама. Он раскинулся как раз там, где некогда сидели в лесной засаде партизаны из соединения «Смерть фашизму!». Теперь мы видим ровные, аккуратные улицы со светлыми многоэтажными домами. А за ними – десятки башенных кранов. Они деловито поднимают и опускают свои жилистые железные руки, словно приветствуя гостей.

Уже к вечеру, возвращаясь в Прагу, остановились мы возле памятника советским воинам, что высится над дорогой. Здесь, сказал Дрда, прозвучали последние выстрелы на Европейском театре второй мировой войны. И сделали их бойцы капитана Олешинского, которые вместе с войсками Советской Армии добивали группировку фельдмаршала Шернера, отказавшегося капитулировать. Это произошло спустя несколько дней после официального прекращения военных действий.

Мы стояли, склонив головы, думая о тех, чьи сердца перестали биться в последние минуты войны, а вернее, в первые минуты мира.

Разыскивая боевых друзей Олешинского, мы обращались к читателям чешских и советских газет, к людям, чьи фамилии встречались нам в документах.

Нашлись и бывшие десантники: Манченко сейчас строитель; Володарев – педагог; Баумгартл – ответственный сотрудник Министерства внутренних дел ГДР; Таня Катюженок – врач; Маша Игнатова – библиотекарь; Мордвинов – шахтер. По нелепой случайности утонул в 1946 году Баранов.

Затерялись только следы Олега и Виктора. Хочется верить, что их тоже удастся найти.

И последнее. В соединении «Смерть фашизму!» воевало очень много людей, каждый из которых, вероятно, достоин отдельной книги. Мы, естественно, не в силах были охватить все события. Наверное, немало интересных эпизодов, волнующих сцен могли бы с полным правом войти в эту книгу. Но мы отбирали только то, что казалось наиболее важным, существенным.

Мы изменили в повести имена и фамилии героев, главным образом ныне здравствующих. Но нам думается, что бывшие бойцы соединения легко узнают своих товарищей и друзей.

В дневнике Олешинского мы увидали такие строки:

«Пусть историки и писатели, просматривая наши отчеты, донесения и записи, подумают не только над тем, что есть в них преувеличенного, субъективного, а и над тем, чего мы, партизанские командиры, не могли или не успели в них записать».

Мы старались в этой книге, построенной на действительных фактах, оживить события, о которых известно только из скупых строчек военных документов и разрозненных свидетельств очевидцев и участников боев. Как нам это удалось, пусть судит читатель.

Киев – Прага – Москва

1959—1962