Текст книги "Пароль — «Прага»"

Автор книги: Павлина Гончаренко

Соавторы: Яков Шнайдер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

ПРЫЖОК В ТЕМНОТУ

Увидев зеленые огни на аэродроме, Олешинский приказал идти на посадку. Решительный, отчаянный, привыкший к неожиданностям, Евгений и на этот раз решил рискнуть: ведь другого выхода не было. «До своих не доберешься. Почему бы не заправиться у немцев? Главное – не суетиться. Побольше начальственных окриков. Гитлеровцы и так, очевидно, приняли нас за кого-то из своих».

Баумгартл блестяще справился с ролью разгневанного майора для особых поручений. Манченко и Баранов грозно стояли возле своего офицера, подчеркивая важность его особы. Майор так естественно разносил начальника аэродрома, что тот не успел опомниться, как именем фюрера ему был вынесен смертный приговор. Перепуганные солдаты аэродромного обслуживания работали, как автоматы.

Когда машина взлетела и легла на курс, партизаны расхохотались. Лишь Виктор был серьезным. Он, наверное, еще не успел разобраться во всем случившемся.

Карпаты уже позади. Еще час – и партизаны приблизились к цели.

Сигнал: «Приготовиться!»

Первым возле люка стал Баранов. В его взгляде товарищи видят решительность и прощание. Пошел! Михаил исчез в бездне ночи.

Один за другим люди прыгали из машины. Вот их осталось только трое: капитан, Виктор и Петр. Но что с Петром? Глаза широко открыты, тело корчит судорога. Нервы не выдержали напряжения, начался припадок эпилепсии – страшной болезни, нажитой во время войны. Он долго лечился, казалось, выздоровел, и вот на́ тебе. Евгений решительно приказал: Петр возвратится на Большую землю! И тут же капитан кивает Виктору: давай, хлопче, твоя очередь.

Когда черная точка растаяла в темноте, прыгнул Олешинский. Парашют раскрылся, и капитан почувствовал легкость падения.

Резкий толчок – Олешинский коснулся ногами земли… Тихо… Зашуршал шелк парашюта. Темнота. Кажется, вот-вот настороженную тишину разорвет случайный выстрел или треск ветки. Но все спокойно. Олешинский смотрит на светящийся циферблат. Пора созывать людей. Трижды раздается над рекой голос испуганной совы. Минута молчания – и сигнал повторяется. Сове отвечает другая. Еще одна, еще.

Прихромал Мордвинов, ругается на чем свет стоит. Он сорвался с обрыва в речку и промок. Парашют закопал в песке на берегу.

Еще минута – и появилась Маша. Бросилась к своим, взволнованно шепчет, что попала на какой-то двор. Хорошо, что не было собаки, иначе наделала бы переполоху на весь округ. Вскоре подошли и остальные. Не было только Баранова, Татьяны и Виктора.

В тревожном ожидании проходит час. Чуткое ухо партизан ловит каждый звук. Никого. Напрасно бьется в ночной тиши перепуганная сова, напрасно зовет кого-то. Лес молчит…

– Отправляемся к лесу, или ложимся в кильватер, как сказали бы моряки, – говорит капитан. – Мы с Олегом – впереди, замыкает Манченко. Тут недалеко дорога, за нею – снова лес, железнодорожная станция, опять лес, а там и место назначения. На всякий случай действовать компактной группой. Пойдем!

Вот и шоссе. Теперь – внимание! Здесь можно наскочить на военную машину или жандармский патруль. Кажется, все спокойно. Партизаны уже спускаются в кювет и вдруг замирают, освещенные ярким фонарем. Прямо на них что есть силы мчит человек с винтовкой… Манченко и Володарев в один миг схватили его. Человек смертельно перепуган, старый пиджак расстегнут доверху. Рассмотрели и «оружие» – им оказалась медная труба. Ведя за собой пленного, перешли дорогу.

– Кто такой? – спросил Баумгартл на немецком языке.

– О, господин, – простонал перепуганный человек, – я чешский музыкант, играл на свадьбе в Инце.

– Куда же так торопитесь со свадьбы? – спросил комиссар.

– Сама святая Мария свидетель тому происшествию, которое приключилось на той свадьбе, – зачастил человек. – Прямо с неба упал русский парашютист… А я честный музыкант. Прошу, господин, отпустить меня. Я старый, никаких партизан не знаю и политикой не интересуюсь.

Все облегченно вздыхают.

До рассвета группа углубилась в лес. Пошел дождь, а потом с неба сыпануло снегом. Немецкая одежда плохо защищала от холодного ветра и дождя. Усталые, сели отдохнуть. Стройными рядами стояли деревья, гордо покачивая темными верхушками. Осмотрев критическим взглядом этот культурный сосняк, Манченко хмыкнул:

– В таком скверике разве что с газеткой на скамейке сидеть, а не тол на себе тянуть.

Лес протянулся не больше как на 15 километров и подступал к невысокой горе, густо поросшей кустами. Там и решили дневать.

Напрасно заботился Евгений об отдыхе группы. Никто не спал. Всех беспокоила одна мысль: где товарищи, что с Татьяной, Виктором, Михаилом?

Над лесом нависло хмурое холодное небо. Издалека доносился лай собак, выстрелы. Это группами шли к Добржишу власовцы. Они ни с чем возвращались из засады, из тех мест, где, по их сведениям, должен был высадиться десант.

Посланцы с Большой земли решили в первую очередь узнать о точном расположении немцев, об их силах. Без этого рискованно было даже переходить шоссейную дорогу. А ведь нужно еще найти товарищей.

К утру вьюга утихла. На небе затеплился диск солнца. Хотелось закурить, но одежда так промокла за ночь, что табак слипся комком. Баумгартл расстегнул шинель, засунул руку в боковой карман кителя и долго осторожно что-то искал. Наконец вытащил сигарету. Смятую, но по-настоящему ароматную сигарету. Ее мигом раскурили.

– А мне бы воды, – сказала Маша, едва шевеля обветренными губами.

– Будет и исцеляющая вода, – заверил комиссар. Он мигом достал котелок и исчез. Возвратился встревоженный: – Там внизу ходят двое…

Олег с комиссаром подошли к краю обрыва. Посмотрели вниз. Невдалеке от них медленно поднимались на гору, цепляясь за голые кусты, двое: впереди юноша, а за ним – совсем тоненькая белобрысая девчушка. Хлопец каждый раз подавал подруге руку, а она весело смеялась, не подозревая, что за каждым их движением следят. Но вот юная пара круто свернула в сторону и быстро направилась к занесенной снегом куче обломков сбитого когда-то самолета. Олег и Баумгартл вышли им навстречу. Оказалось, что юноша – студент Пражского технологического училища, а девушка – дочка врача немецкого санатория. Она вся дрожала от страха. Хлопец рассказал, что в Добржише стоит немецкий гарнизон, а во дворце живет чешский князь Бранку с немкой Хильдой. Тут часто бывают эсэсовцы. Гарнизон ищет партизан, потому что в эту ночь будто бы высадился большой десант.

– Сколько? – спросил Олег.

– Говорят, не менее двухсот, – ответил парень.

…Легкую, как перышко, Таню ветром отнесло на самое большое расстояние от товарищей. Очутившись на чужой земле, в чьем-то огороде, она погасила парашют, как ее учили, посигналила фонариком, прислушалась к окружающей тишине. Девушку заметили хозяева усадьбы. Они, ни о чем не расспрашивая, спрятали ее, а на следующую ночь отправили в соседнее село к надежным людям.

Дорога проходила через лес, ориентироваться было тяжело, и Таня шла просто на запад. Вдруг из-за деревьев услышала:

– Стой, руси!

На дорогу вышел плечистый хмурый человек с винтовкой. Таня поняла, что это лесник.

– Куда идет пани? – спросил он сурово.

– К своим, – ответила девушка так, будто тут каждое дерево знает об этом.

– Двое твоих вон в том селе, у пани Эндрижковой. Как выйдешь из лесу, то напрямик через ров, третий домик с краю.

Таня покраснела, сомневаясь, правду ли говорит старик, так как голос у него звучал неприветливо.

– Нас тут много, – сказала она уверенно. Лесник мельком бросил взгляд на автомат, свисающий через плечо девушки стволом к земле, и отчеканил:

– Вас десятеро!

В душе у Тани похолодело, она замерла, не зная, что делать, а старик, по-прежнему глядя на нее колючими глазами, сказал вдруг:

– Торопись, пани, к своим, не бойся, я не выдам никому. Тех двух я тоже направил к пани Эндрижковой.

– Как зовут вас? – спросила она нерешительно, будто имя старика могло гарантировать ей безопасность.

– Гоудков, – сурово ответил тот и пошел прочь.

Вышла Таня из леса, а село далеко-далеко на горизонте. В горле у нее уже давно пересохло. Миновала узенькую речушку, но напиться грязной воды не решилась.

Зарозовел рассвет. Тишина… Все вокруг очень похоже на родные места под Ленинградом. Казалось, что не было ни десанта, ни смертельной опасности. Только очень хотелось пить.

Вот и село. Окна в домах еще светятся. Зашла в чей-то двор.

Тут на нее залаяли собаки. Девушка едва успела увернуться. За темным окном заблестел огонек спички. «Все… Сейчас выйдут», – мелькнуло в голове.

И вдруг:

– Тсс…

Человек, ни слова не говоря, накрыл ее плащом и взвалил к себе на плечи. Из дома кто-то выбежал. Тот, кто нес Таню, сказал в темноту:

– Доброе утро, пан староста! Почему сегодня такой шум? Я вот иду с поля, слышу, собака гавкает, суета. Вдруг мимо меня промчался какой-то незнакомый, так, видно, спешил…

– Куда? Не заметил? – заинтересовался староста.

– Вон по той дорожке, кажется. Но, по совести говоря, точно и не знаю, потому что сам перепугался. До свидания, пан староста.

Дверь открыла женщина. Это и был тот домик, в котором Таня должна была встретиться с Виктором и Барановым. Увидев Баранова, девушка бросилась к нему и заплакала.

– Товарищ командир! Товарищ командир! – всхлипывала она, глотая слезы и размазывая их грязным кулаком.

– Наш врач, – отрекомендовал ее Баранов хозяевам.

В рваных сапогах, перепачканная грязью, бледная и худая, Таня была похожа на подростка.

Виктор, как и подобает солидному мужчине, прятал свои эмоции и поглядывал с укоризной: чего бы это он так июни распускал?

Хозяйка нашла для Тани сухую обувь, одежду, теплые чулки, согрела воды. Виктору подошло все сыновье.

Таня сначала подумала, что партизаны тут, в селе, а когда поняла, что друзья далеко в лесу, почувствовала, как дрожит от усталости все тело.

К вечеру муж пани Эндрижковой снарядил свой возок в лес. Ехал за хворостом. Никто не обратил внимания на поклажу в том возке. А когда заезженные колеса гремели по сельской мостовой, соседи будто случайно выглядывали из-за изгороди и тихо говорили вслед старику:

– Помоги вам бог!

Баранов чувствовал себя в лесу, как в родном доме. Тот, кто посмотрел на него во время лесного перехода, сказал бы, что перед ним учитель. И не ошибся, потому что Михаил Баранов и в самом деле был педагогом по профессии. Только был он не из тех наутюженных, рассудительных воспитателей, которые измеряют детское сознание своим собственным. Нудных моралистов он и сам не мог терпеть.

Баранов еще с детства увлекался путешествиями и знал на память целые страницы о Миклухо-Маклае, любил книжки Гайдара и Жюля Верна. Его воображение волновали конники Котовского и Павка Корчагин.

Став учителем, Баранов остался горячим романтиком, искренним товарищем, прекрасным организатором. За это воспитанники щедро платили ему своей любовью, доверием.

Таким был Михаил и на войне – бесстрашным, смелым, а некоторые его поступки казались иногда необдуманными, хотя на самом деле Баранов не терпел бесшабашности. Партизанская война научила его решительности и самообладанию. Он молниеносно ориентировался в обстановке.

Прыгнув с неба в окно, прямо на свадебный стол, Михаил не растерялся: разбил люстру и, воспользовавшись паникой и темнотой, исчез. А когда среди ночи незнакомый чех предложил ему укрытие – пошел, поверил человеку.

Вполне понятно, что, встретившись с Татьяной и Виктором, Баранов стал их командиром, суровым и требовательным. По существу, это был тот же учитель, только в условиях войны. Во время ночных переходов он учил Таню и Виктора, как незаметно ползти ящерицей, как переходить дорогу, ориентироваться по звездам, как замаскироваться, «чтобы сам черт не нашел», – словом, всем премудростям, без которых партизан не партизан.

Для Виктора авторитет Баранова сразу стал неоспоримым.

К сожалению, не замечал Михаил, как смотрит на него Таня Катюженок. Сколько нежности и уважения было в ее глазах, сколько тревоги за него!

Скоро друзья прибились к своим.

«ГУМАННОСТЬ» МЮЛЛЕРА

Сегодня у Мюллера тяжелый день. Только что закончил один допрос, а за ним – второй. Майор сердился. Зачем притащили к нему вот этого старого, забитого лесника? Ян Гоудков! Не фамилия – птичий крик. Г-о-у-д-к-о-в… Сразу и не выговоришь. Мюллер вспотел и жадно потянулся к графину. Потом расселся в кресле и усталым взглядом еще раз пересмотрел протокол допроса. За стеной слышны были глухие удары, чей-то обессиленный стон. Гестаповцы «обрабатывали» Гоудкова. То, что там происходило, Мюллеру не мешало, наоборот, настраивало на деловой лад, напрягало мышцы. Это была будничная работа, которую он считал не менее необходимой, чем эксперименты ученого при важном изобретении.

В протоколе не появилось ни одного нового показания. Этот лесник, видно, и в самом деле ничего не знает. Обыск тоже ничего не дал. А взгляд у старика колючий, хмурый. Наверное, поэтому и схватил его лейтенант. Дурак! Только безумный может рассчитывать в этой проклятой Чехии на любезные улыбки. Теперь, когда русские наступают, здесь все встают на дыбы… Мюллер, несмотря на свою преданность райху, был реалистом и особенных надежд на местное население не возлагал. Он считал, что только страхом можно заставить чехов покориться воле немцев. Но тут важно знать меру, чтобы не пересолить. Следовательно, нужны самые разнообразные методы. А в этом вопросе Мюллер всегда отличался изобретательностью. Он даже выписал брошюру о методах взаимоотношений с населением на оккупированных территориях. «Пора остановить ребят, – подумал Мюллер, – а то, чего доброго, вытрясут душу из этого старого пса… Тут лучше показать немецкий гуманизм. Чех все равно ничего не знает. Можно задобрить его, нейтрализовать, заставить не вступать в контакт с партизанами в будущем. Попугали – довольно. Теперь он запомнит на всю жизнь».

– Лейтенанта и Гоудкова ко мне! Быстро!

Два солдата втащили полуживого лесника и остановились перед столом майора, поддерживая свою жертву. Усталым шагом человека, который хорошо поработал, вошел лейтенант. Без кителя, в расстегнутой рубашке с закатанными рукавами, он был похож на мясника.

Мюллер приказал солдатам посадить Гоудкова в кресло и потом отослал их. Театрально улыбнувшись, он подошел к леснику, сел в кресло напротив.

– Пан Гоудков! Вынужден перед вами извиниться. Произошла ошибка, которую я могу исправить лишь теперь. Ничего не поделаешь, пан Гоудков, – тяжелое время… Лес рубят – щепки летят… Вы свободны. А те, что издевались над вами, – майор грозно взглянул на вконец удивленного лейтенанта, – будут наказаны. Лейтенант! Вы запятнали честь немецкого мундира! Кто вам разрешил такое своеволие? Молчать! Я арестую вас на десять суток за превышение власти! Все!

Стало тихо. Мюллер сглотнул слюну и смотрел, какое впечатление произвело все это на старика.

Тот немного выпрямился в кресле, но оставался хмурым и смотрел на майора недоверчиво.

– У вас есть семья, господин Гоудков? – важно спросил Мюллер.

– Да, две дочери и жена. Они остались дома.

– Очень хорошо. Мы попросим их прийти за вами. Хотя нет, вас лучше отвезут.

Он снова повысил голос:

– Лейтенант, отвезите пана Гоудкова сами.

Старого лесника вывели.

– Господин майор! – с мольбой обратился лейтенант к Мюллеру.

– Вы остолоп, – оборвал его Мюллер. – Этот старый пес ни о чем не ведает. Попугали – и довольно. Он не захочет попасть сюда во второй раз. А в лесу, чего доброго, найдутся такие, которые попытаются прибегнуть к его услугам. Тогда он почешет затылок, прежде чем согласиться. Наша справедливость будет ему на пользу. Понятно? А за домом старика следите! Лес – не жилище: ни тепла, ни еды. Партизаны могут наведаться к леснику. Идите выполняйте приказ и не забудьте извиниться перед семьей.

Довольный собой, Мюллер закурил ароматную сигару. Запах напомнил ему беззаботные вечера во дворце Бранку, и майор задумался. В официальных сводках с фронта ничего утешительного. С большими потерями отошли на новые позиции танковые и моторизованные части. Хвастливый розовощекий выскочка генерал Эрих тоже отступил под натиском русских. Еще совсем недавно Пршибрамский округ был глубоким тылом Восточного фронта, а теперь партизанские десанты – в лесах, в горах… «Нет, где-где, а здесь «мешка» не получится», – стиснул зубы Мюллер.

Телефонный звонок оборвал его раздумья. Говорил Кругер.

– На перегоне Здице – Пршибрам вспыхнул эшелон с горючим. В эшелоне обнаружены мины.

– А часовые были? – поинтересовался Мюллер.

– Нет, вы же помните, что охраняли только колею.

– Вы думаете, это их работа?

– Вряд ли. Весь район был окружен, а состав стоял в Здице минут пятнадцать. Возможно, местные…

– Та-ак, герр Кругер, у меня есть некоторые соображения. Я позвоню вам.

В эту минуту ввели толстого, невысокого жандарма.

– Вот что, милый, – начал майор, пронизывая острым взглядом арестованного, – говори все, а то будет поздно…

– Я не виноват, я ни в чем не виноват, господин начальник, – залопотал жандарм. – Я дежурил на перроне в Здице. Мне было приказано проверять всех подозрительных. В вокзале сидело несколько пассажиров. Я у всех проверил документы. А около часу ночи пришел майор и шестеро солдат. Майор поздоровался, расспросил меня, кто я, проверил мои документы, а потом и пассажиров. Я говорю ему, что уже проверял, а он махнул сердито рукой. Даже чемоданы приказал раскрыть. Солдаты рылись в них, что-то искали.

– Дальше, дальше! – подгонял Мюллер.

– Потом они вышли на перрон и там осмотрели все вдоль и поперек. Как раз стоял состав с цистернами. «Кто охраняет?» – спрашивает патруль. «Тут не бывает караульных», – отвечаю. «Начальника станции ко мне!» – так грозно он приказал. И как начал распекать начальника! А потом говорит: «Хорошо, до следующей станции этот эшелон будут сопровождать мои люди, а о том, что вы здесь ворон ловите, я доложу коменданту». Рассадил своих солдат и поехал.

– Вот как, – процедил сквозь зубы Мюллер. – Может, ты скажешь, когда именно связался с партизанами, явку, пароль? Ну, быстро!

Жандарм остолбенел. Только теперь он понял безнадежность своего положения. Гестапо не любит ошибаться – это он знал хорошо. Надежды на освобождение из этой, не совсем понятной для него, истории не было.

– Господин майор, господин майор, – упал на колени жандарм. – Господь бог тому свидетель, что я не партизан… – Жандарм дрожал и рыдал. Это еще больше раздражало Мюллера.

Смертельно перепуганный жандарм все ближе и ближе подползал к столу. Майору вдруг показалось, что этот ничтожный человек подкрадывается к его оружию. В перепуганных глазах жертвы мелькнула искорка смелости. Возможно, сказалось напряжение последних дней и сдали хваленые нервы, потому что майор схватил пистолет и мигом выстрелил в очумевшего от горя жандарма.

Прибежали часовые.

– Мерзавец! – заскрежетал зубами майор. – Хотел убить меня. Дайте в газету объявление: «Расстрелян за сотрудничество с врагом».

Когда двери закрылись, к Мюллеру возвратилось спокойствие. Майор позвонил Кругеру.

– Полковник, это были они. Семеро. Одеты в нашу форму. Один выдает себя за майора. Нужно проверить всех военных. Я сейчас же отдаю приказ. – Мюллер слышал, как сопел на том конце провода полковник, и, не ожидая ответа, продолжал: – Похоже на то, что они нас хорошо знают. Вышли из леса – и к вокзалу. Кому придет в голову мысль искать там партизан? Место русских – в лесу. А они сели спокойно в эшелон и поехали, оставив на память мины под цистернами. Мины могли быть замедленного действия…

– Майор, ваш психологический анализ блестящ, – перебил холодно Кругер, – но, может, вы скажете, где именно русские повыскакивали из эшелона?

Мюллер почувствовал в голосе полковника издевку.

– Одного типа уже допросил, – сухо ответил Мюллер, – но этого мало.

– Хорошо, майор, поддерживайте со мной связь, – уже примирительно процедил полковник.

НА СВЯЗЬ

У леса возле крайней хаты заботливо сложены дрова, холодный ветер треплет веревку с бельем. Наметанный глаз разведчика сразу видит, что здесь живет небольшая и небогатая семья. Олешинский с Олегом подошли к двери. Постучали. Не открывали им довольно долго. Наконец заскрипела дверь. Высокая худощавая пожилая женщина, увидев на пороге двух военных, онемела.

– Вы из гестапо? – спросил из-за спины женщины старик.

– Нет, не из гестапо. – Они шагнули в хату. – Пришли с просьбой: если можете, продайте нам что-нибудь из еды.

При слабом освещении старику трудно рассмотреть военных, он угрюмо молчит. Прибывшие терпеливо ждут.

– Берите сами. Вы ведь из гестапо, – наконец проговорил старик.

– Мы не из гестапо, поэтому и не берем, а просим за деньги. А если нет, простите нас, батьку, за беспокойство. Пойдем, Олег, – сказал капитан, и партизаны вышли из хаты.

Уже возле сарая их догнал хозяин. Он забежал вперед, расставил руки, пытаясь остановить незнакомцев.

– Прошу вас, панове, извинить старика за его негостеприимство. Возьмите вот этот хлеб.

Будто из-под земли, за ним выросла фигура жены. В дрожащих руках она тоже держала что-то, завернутое в платочек.

– Не знаю, кто вы, но сердце мое чует, что вы не из тех… – Она указала рукой в ту сторону, где поодаль темнела усадьба. – Там искали каких-то переодетых в форму немцев… Не ходите туда, там гестаповец. Ой, людоньки, там страшный суд, – простонала женщина.

Олешинский и Олег метнулись в лес. Обходя кусты, прислушивались каждый раз к звукам. Вдруг в ночной тишине ухо уловило приглушенные стоны.

Снова тишина. Олешинский проверил свой автомат.

Навстречу вышел Мордвинов.

– Вы слышали?

– А что там? – спросил капитан.

– Были немцы. Трое вышли, пошли прочь. Но, кажется, там есть еще кто-то, потому что очередь из автомата я слышал позднее.

Олешинский и Олег молча спустились с высотки и подкрались к домику. Окна в домике пробиты пулями. Входные двери распахнуты настежь. Капитан неслышно вошел в сени. Дверь в комнату тоже приоткрыта.

Над ящиком шкафа склонился ефрейтор. Он выгребает и выбрасывает оттуда какие-то вещи. Недалеко от него, на полу возле детской кровати, неподвижно лежит, уткнувшись во что-то лицом, женщина с растрепанными волосами. Ефрейтор не спешит. Он так старательно ищет, что даже сбросил шинель. Автомат лежит рядом.

Олешинский бросился на ефрейтора, схватил его за локти и скрутил. На помощь подскочил Олег. Две пары сильных рук мертвой петлей обхватили шею врага. Олег посветил фонариком – и они с капитаном замерли от ужаса. Возле женщины лежал ребенок. Струйка свежей крови еще текла из его носика, и женщина снова припала к мертвому тельцу. Олег приподнял ее.

– Вам нельзя оставаться здесь, – сказал он дрожащим голосом. – Мы убили этого фашиста! Мы партизаны. Нет, не обращайте внимания на нашу форму. Так нужно. У вас есть еще кто-нибудь?

– Муж, Вацлав Рубешка. Он тоже в партизанах. Меня зовут Божена Рубешкова. Возьмите меня с собой и дайте оружие. – В больших серых глазах мольба.

– Нет, вам нельзя с нами. Мы поможем вам похоронить ребенка. А потом вам нужно перейти в другое место, к каким-нибудь знакомым…

Пройдены нелегкие километры. Вот и высотка. Ночь. Лес молча встречает партизан. Они голодны, утомлены переходом и бессонными ночами. А до рассвета еще нужно выкопать землянку и замаскировать ее. Теперь тут разместится штаб, сюда прибудет связной из Праги, тут начнет действовать партизанское соединение «Смерть фашизму!».

Лес не похож на Брянский, но он тянется на десятки километров, идет в предгорья, а это означает, что в нем можно маневрировать.

Люди копают мерзлую землю. Как хочется упасть на эти холодные комья и заснуть, расправив плечи! Но каждый отгоняет предательские мысли.

…Бледная, с глубоко запавшими глазами, Маша совсем обессилела. Баумгартл осмотрел вокруг деревья.

– Маша, слышишь, Маша, – шепчет он, склонившись над Игнатовой, – я нашел березку. Уже и котелок прицепил.

Девушка благодарно смотрит в голубые, уставшие глаза комиссара, и ей кажется, что эти запавшие щеки, эти седые виски уже не раз склонялись над ней в тяжелую минуту. И тут Маша вспомнила, что Баумгартл чем-то очень похож на одного учителя из соединения Наумова. Тот, когда она лежала раненая, тоже вот так же заботился о ней. Маша смотрела на комиссара и улыбалась теплой, чуть виноватой улыбкой. Когда выкопали землянку и стали делить хлеб, комиссар отрезал половину от своей порции, аккуратно завернул ее и спрятал. У него было много потайных карманов.

– Нужно всегда иметь при себе какой-то запас, – не раз говорил он. – Я наловчился экономить во время подпольной работы. Эрнст Тельман не раз учил нас премудростям подпольщиков.

Все хорошо понимали, что комиссар экономит свою порцию для Маши и Тани. Разговор Баумгартла с Машей слышал Манченко и, пока комиссар рассказывал о тонкостях подпольной жизни, взял свой порожний котелок и исчез. Он любил подсмеиваться над тайниками комиссара. И когда Баумгартл направился к березе, Манченко торжественно поднес Маше котелок с соком.

– Не вода, а целительный бальзам.

Баумгартл возвратился с пустым котелком.

– Наверное, здесь и березы не такие, как в России, – словно извиняясь перед Машей, сказал он.

Манченко подмигнул Маше: мол, знай наших и показал комиссару котелок с соком.

Из разведки возвратился Олег. Бушлат у него спереди оттопыривался.

– Связного нет, но вот в лесу, возле оленьих яслей, лежал этот хлеб, завернутый в рушник, и на бумажке была нарисована звезда.

Запах свежего хлеба донесся и до радистов. Сергей вздохнул.

– У нас уже скоро будут сеять, – мечтательно сказал он.

– О, уже вспомнил свою Макеевку, – улыбнулась Маша и принялась налаживать рацию.

Сергей умолк, сосредоточенно прислушиваясь к работе аппарата.

Осмотрев загадочную находку, все согласились, что хлеб, возможно, приготовлен для связных, однако ради осторожности капитан приказал не употреблять его «до выяснения». Олег принес и важные вести. По Пршибрамскому шоссе с ночи движутся войска. Есть и танки. Похоже на то, что в город прибыло подкрепление. Везде по лесам облавы.

Ни с Москвой, ни с Киевом наладить связь не удалось.

И связного не было. Что с ним случилось? Может, гестапо напало на след тех, кто должен был его послать? А может, сам не миновал вражеских рук?

Так оно и было на самом деле. Незнакомец, с которым тайно встретился во дворце Бранку майор Мюллер, сыграл свою коварную роль в судьбе партизан. Именно этот человек выдал немцам двух связных, посланных пражским подпольем на высотку Велька Баба. Оба связных погибли от пыток, ничего не сказав своим мучителям…

Олешинский искал выход из тяжелого положения.

Логика подсказывала одно решение: нужно немедленно самим устанавливать связи с местным населением, с группами патриотов и действовать, решительно действовать.

«Пока есть взрывчатка, – рассуждал капитан, – будем ходить на диверсии». Все вместе нашли на карте нужные места. Недалеко от местечка Писек находился железнодорожный узел. Туда на разведку направился комиссар. Он возвратился быстро: с горы хорошо была видна вся местность.

Как только стемнело, три подрывника – Манченко, Мордвинов и Олег – оставили землянку.

С диверсии возвратились довольные, бодрые. Михаил, подышав в задубевшие руки, подтянул ремень и подошел к капитану.

– Сделали треугольник: сначала заложили «мыло» в путепроводе, потом разделились на две группы и начинили взрывчаткой обе железные дороги. По ним пошли эшелоны с военным грузом: танками, продовольствием, оружием, цистернами. Все взлетело на воздух. После этого мы всей группой встретились возле леса. Не прошли и километра, как снова услышали взрыв. Наверное, взлетел путепровод. Там была мина замедленного действия. Задали фрицам хлопот.

– Молодцы! – похвалил их Олешинский. – «Хвост» за собой не притащили?

– Порядок, капитан! – потирает руки Мордвинов. – А что здесь слышно? – настороженно спрашивает он, хотя по капитану видно, что дела неутешительные.

– Связного нет, – нехотя говорит Олешинский и, привычным движением поправив фуражку, почесывает затылок. – Продукты кончились, рация испортилась. Сейчас передохните, а утром пойдете на связь сами.

* * *

Домик лесника партизаны приметили еще неделю назад, как только побывали на высотке. Фашисты, видно, интересовались лесником и приходили к нему днем и ночью. Вероятно, они надеялись найти там партизан. Немецкая точность была безукоризненной: каждый обыск сопровождался проверкой документов семьи старика. Было понятно, что фашисты не доверяют леснику. А человек, который ходит лесными стежками, знает немало. «Может, он знает и о подпольных связях?» – теплится надежда у партизан. Нет, не обойтись без старого лесника, к которому так часто наведывается враг.

Пятеро тихо подкрались к усадьбе. Двое остались на посту возле домика. Олег осторожно постучал в дверь. Заскрежетал засов. «Странно, даже не спрашивают, кто это», – промелькнуло в голове капитана. Дверь открыл сам хозяин. Он тяжело дышит, фонарик дрожит в руке.

– Можно зайти? – спрашивает по-чешски Олег, входя вместе с капитаном и комиссаром в дом. На столе мигает керосиновая лампа, за столом сгрудилась, наверное, вся семья. Две девушки и чернявый юноша вскочили с места.

– Мои племянники, – хмуро кивнул на них старик. – Вот их документы. – Он мигом снял с полки паспорта и положил на стол.

Партизаны помолчали, не обращая внимания ни на суету в комнате, ни на документы.

– Кто вы? – сурово спросил наконец старик и даже поднял фонарь, который забыл оставить в сенях.

– Мы партизаны, – просто и серьезно ответил Олег. – Нас прислал к вам Советский Союз и генерал Свобода.

Лесник недоверчиво оглядел гостей.

– Ты видишь, как их запугали фрицы? – подтолкнул капитала Олег.

Лесник молчал.

– Вы же слышите, – обратился к старику капитан, – мы разговариваем на русском языке.

– На русском языке разговаривают разные люди… – так же сурово ответил старик.

– Правду он говорит, власовцев слоняется тут до беса, – согласился капитан и уже решил было идти отсюда. Но в этот момент из другой комнаты вышла женщина, вся в черном, в накинутой на голову черной повязке. Она какой-то миг постояла на пороге, потом бросилась к старику.

– Тату, это он, он! Тот самый, что отплатил им за нашу Ганку. – Ее голос прервался рыданием. Это была Божена Рубешкова.

Старик беспомощно оглянулся вокруг, будто ища чего-то, а потом, справившись с волнением, широким жестом пригласил партизан.

– О, дорогие мои, бог свидетель – старый Милан ошибся. Прошу, садитесь. Я сейчас же поставлю на стол все, что бог послал.

Лесник хлопотливо забегал по комнате и все говорил, говорил о себе в третьем лице. Олег едва успевал переводить.

– У старого Милана большое горе, единственную внучку убили эти звери. Я вижу на вас оружие. Я доволен. Мой сын тоже там, в партизанах. – Он показал в направлении села. – И Милан еще умеет держать винтовку. С взбесившимся зверем только так нужно поступать. Это говорит вам старый лесник, который обошел за свой век самые темные лесные чащи, видел всякого зверя.