Текст книги "Камни кричат"

Автор книги: Павел Буркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Вон туда, где большая глыба, – велела Мелина. – Там зимой стена обвалилась, так что пролезть можно.

Кладка обвалилась удачно, наружу. Обломки завалили небольшую расселину, и теперь к краю стены можно было пробраться. Рокетт влез на стену по обломкам и спрыгнул внутри. И едва успел расставить руки, ловя прыгнувшую следом Мелину. Рокетт не удержался, приобнял подругу за теплую талию и повел к развалинам, стараясь не попасться на глаза страже. И это удалось – видимо, мушкетеров интересовали только подходы со стороны города. Что кто-то сможет незаметно проникнуть внутрь, они и не догадывались.

Здесь, за оградой, где между валунов и обломков колонн не продувал ветер, расположились отдохнуть. Ствангарец снял непромокаемый армейский плащ, ловко растянул его сверху – и получилась достаточно уютная палатка. Тесно прижавшись друг к другу, Мелина и Рокетт заснули. Вантер заснуть не мог – отошел чуть в сторону и, снова зарядив пистоль и мушкет, расположился на страже. Но мокрые руины были безлюдны, жизнь теплилась только в крошечной башенке – ближе к утру там прошла смена караула. Теперь Вантер знал, сколько человек охраняет вход – одиннадцать человек, и как вооружены: одинаковыми, как доски в заборе, армейскими мушкетами кешерского Оружейного двора. В сторону города вытянул тонкий хобот ствола небольшой фальконет и парочка пищалей – таких же монстров, как и у пуладжей.

Рокетт проснулся оттого, что под плащ-палаткой стало нешуточно жарко. Отодвинул полог – и зажмурился: в глаза ударило ослепительное, какое бывает только в самом начале весны, солнце. Оказывается, они проспали все утро, а Вантер не разбудил. А что, если сладкую парочку возьмут спящими?

В нагретом, пронизанном ослепительным светом воздухе не чувствовалось ни малейшего движения. Рокетт почувствовал, как проступает на лбу пот. Но поворачиваться назад было поздно, он сложил плащ-палатку и огляделся, ища глазами ствангарца.

Вантер обнаружился сразу. Забившись между скалами, так, что со стороны города не увидишь, он удобно расположился на теплом камне.

– И долго будем спать? Тут много интересного…

Рокетт спустился в расселину послужившую спальней. Мелина безмятежно спала, только иногда, когда раненую ногу дергала боль, скрежетала зубами. Рокетт хотел тронуть ее за плечо, но вместо этого, неожиданно для самого себя, поцеловал в пухлые, теплые губы.

– Вставать пора, – улыбнулся он.

– Сама вижу, – улыбнулась она. – Теперь надо вернуть долг.

И, обняв Рокетта за плечи, с лихвой вернула поцелуй.

Рокетт чувствовал себя зверски голодным. Увы, закусить можно было только водой из ручейка, стекавшего к морю прямо по бывшей мостовой.

Поняв, что ничего съедобного в окрестностях нет (а если и есть, под носом у дозора костер не разведешь), трое зашагали по улочке между полуразвалившимися, но по-прежнему величественными строениями. Хоронясь между валунами и гигантскими обломками, они пробирались мимо полуразрушенной стены чего-то воистину грандиозного.

Наконец, трое очутились у парадного крыльца. То есть парадным оно было три века назад, а сейчас из последних сил противостояло напору времени. Над крыльцом на добрые пять копий возвышаются закопченные, обезображенные стены без крыш. Ворот нет – по-видимому, они выгорели начисто еще в год Обращения. Вход загородила рухнувшая колонна. Да, последние сомнения отпали. Это и правда был храм. И нигде отчего-то ни чаячьего помета, ни ростка зелени, только мертвый камень. Лишь высоко-высоко, в безумно-синем чистом небе мерно парит ослепительно-белый альбатрос. Он купается в бездонном океане света, и плевать ему на крошечный островок безжизненного камня. Тем более – на трех неспособных летать букашек, забравшихся туда, откуда ушла сама жизнь. Рокетта передернуло, один бы он наверняка развернулся и пошел прочь из мертвого места. Но на плечо опиралась, ковыляя по камням, Мелина, она, кажется, ничем не смущалась. И Вантер все так же неторопливо и уверенно, держа мушкет наготове, страховал их сзади. Показать перед ними страх он не мог.

Держась за руки и балансируя на грудах битого кирпича, они поднялись на древнее крыльцо. Когда-то идеально гладкое, оно потрескалось, ступени раскрошились, зимние дожди и порожденные ими ручьи нанесли на древние ступени всякого мусора. Стены покрывала полинявшая от времени, а когда-то жирная застарелая копоть, но даже сейчас можно увидеть покрывавшие стены изящные барельефы. Леруа всмотрелся повнимательнее. Нет, сейчас уже не разобрать. Какие-то движущиеся фигуры, символы, надписи…

– На каком языке это написано? – спросил Рокетт. Что бы ни рассказывали о язычниках, одно не вызывало сомнения: то были эрхавенцы. Неужели они общались со своими богами не на родном языке?

– На нашем, Леруа, на нашем, – ответила Мелина. – Разве вам в школе не говорили, что после Обращения была изобретена новая письменность, дабы даже грамотные не смогли бы читать книги язычников? А школы для того и понадобились, чтобы распространить новую грамоту как можно шире, и чтобы никто не учил детей старому письму.

Рокетт почесал затылок. Может, отец Маркиан как-то на уроке вскользь обмолвился, но Леруа никогда не слушал его чересчур внимательно. Вполне мог пропустить.

– А ты можешь прочитать?

– Да, – поколебавшись, ответила она. – Когда-нибудь и тебя научу… если сейчас мы сможем сделать все как надо. По-моему, у тебя знание не пропадет…

– А много таких… грамотных? – уточнил Вантер.

– Всего несколько человек, – вздохнула она. – Святые отцы позаботились. То есть, может, кто-нибудь и читает эти буквы – но уж точно не будут делиться таким знанием. Знаешь ли, это небезопасно.

– Почему? – наивно спросил Рокетт. Вантер промолчал – ему, похоже, все было ясно. – Они же не покушаются на закон и порядок!

– Не задавай лишних вопросов, Рокетт, сейчас сам все увидишь.

Не без колебаний Леруа Рокетт перешагнул раскрошенный, покрытый застарелой копотью порог. Дальше начинался ободранный, растрескавшийся, спеченный неистовым жаром пламени до стеклянного блеска, а когда-то мозаичный пол. Разглядеть изображения на нем уже невозможно, тем более, что пол покрывает всякий хлам – оплавленное, а потом насквозь проржавевшее железо, кусочки оплавленного стекла. Рокетт поежился от мысли о том, какое пламя бушевало в этих стенах – вон, даже камень потрескался от жара, а кое-где и оплыл.

– Видел? – с нескрываемой злостью произнесла Мелина, показывая на окружающее запустение. – А ведь на верхних этажах были люди. Много людей – тех, кто не признал Обращения.

– Когда? – тупо спросил Вантер. Каким бы толстокожим не казался офицер, увиденное выбило из колеи и его. Совсем не так представлял он себе Обращение.

Мелина воспользовалась возможностью. Ровно, будто не о давней трагедии шла речь, повела негромкий рассказ:

– А триста двадцать лет назад, когда прошло Обращение. Помнишь, когда темесцы сломили сопротивление язычников, святой Криат приказал поджечь Храм. Сказал: “Принесем первое и единственное угодное Единому-и-Единственному жертвоприношение!” И принес. Целый день к стенам главного Храма таскали дрова, утварь, мебель, бревна, бочки со смолой и порохом…

– Маркиан на уроке так и рассказывал, – удивился Рокетт.

– Он рассказал почти правду, – пояснила Мелина. – Он только забыл сказать, что в Храме оставались упорствующие и их семьи. Мужчины-то почти все погибли в бою, так что там были женщины, дети, старики, больше тысячи человек – но и они были готовы скорее умереть, чем отказаться от своей богини. Если бы темесцы ворвались в Храм, на их головы падали бы предметы утвари, лился кипяток – словом, господа темесцы бы еще раз умылись кровью. Но разве могут сравниться жизни язычников с жизнями темесцев, да еще Обращенных? Потому и сожгли непримиримых заживо, предпочли не связываться.

– Откуда ты все это знаешь? – поинтересовался Вантер. Ему пришла в голову мысль, что и в Ствангаре Обращение могло быть таким же. Да и вообще такая вот неслучайная случайность: после Обращения ни Ствангар, ни Эрхавен не могли рассчитывать и на тень былой мощи. Не оттого ли, что миллионы верных подданных Ствангара и Эрхавена предпочли костер отречению от своих Богов. Зато многие из Обращенных воспринимали свои страны как враждебные государства, разрушить которые – долг истинно верующих.

– А чего тут знать-то? – парировала Мелиан. – Смотри по сторонам – и увидишь!

Вантер огляделся – и словно упала с глаз пелена: теперь, куда ни глянь, в глаза бросались следы давней трагедии. То раздувшийся от ржавчины, но еще тогда изогнутый чудовищным жаром арбалетный болт. То сломанный, намертво вплавленный в пол меч. То растрескавшиеся кости и черепа: побольше – от взрослых людей и совсем маленькие – все, что осталось от детей. А опустевшие оконные проемы иссечены картечью – по окнам били из пушек, вынося окна и выкашивая немногих арбалетчиков и лучников, единственных, кто мог хоть как-то помешать готовить чудовищное аутодафе. Впрочем, свою цену заплатили и победители: теперь Вантер и Рокетт поняли, что означали рыжие от ржавчины, рассыпающиеся в руках куски железа, раскиданные вокруг Храма. Это были наконечники болтов, выпущенных обреченными защитниками. Конечно, тела своих церковники унесли и похоронили, да и целые стрелы, наверное, собрали. У стен Храма остались лишь сломанные стрелы, да еще упавшие слишком близко к пожарищу. Была охота ради такой безделицы соваться в испепеляющий жар! Войне конец, давний враг Темесы повержен и не встанет, а если и встанет, в один день можно подбросить морем баржу-другую с боеприпасами и морской пехотой. До Темесы какая-то сотня миль – что это для быстроходной бригантины, да даже для пузатого, неповоротливого “купца”?

А отец Маркиан каждый день рассказывает им, какая Темеса справедливая, незлопамятная и прекрасная. И как милостивы и милосердны служители Церкви Единого-и-Единственного. И с какой радостью встречали темесских освободителей от языческой тирании исстрадавшиеся эрхавенцы. Наверное, впервые в жизни Рокетт так остро осознал, что Эрхавен хиреет и пустеет не сам по себе – его умело душит давний враг, в рабство которому они отданы с рождения и до смерти.

– Идем дальше, – окинув его сочувственным взглядом, произнесла Мелина. – Только осторожнее, не наступи на кости. Над ними достаточно наглумились тогда.

– Куда? Там, наверное, вообще ничего не осталось, – предположил Рокетт.

Уж если огонь уничтожил все здесь, у входа, внутри должно было быть жарче, чем в кузнечном горне – и правда, задняя стена, не выдержав жара, провалилась внутрь Храма, увлекая за собой каменный свод. Судя по всему, пламя бушевало верху, тут, у земли, было относительно прохладно. Может быть, огонь даже не высосал снизу весь воздух, и у самого пола наверняка оставались последние живые. Возможно даже, не обвались купол, кто-то, пусть с ожогами и наглотавшись дыма, мог бы остаться в живых – например, маленькие дети, которых матери до последнего закрывали собой. Дождь из горящих бревен перекрытий и раскаленных докрасна тяжеленных глыб, вминавший в оплавленный пол хрупкие человеческие тела, не оставил шансов на спасение никому. Следом вниз посыпалось все деревянное, что было на верхних этажах, и тут горело так, что расплавилась мозаика на полу. Растрескавшиеся, оплавленные бесформенные глыбы, из-под которых кое-где еще торчали остатки детских костей, словно беззвучно кричали: “Помни! Отомсти!”.

А может быть, все погибли в самом начале, от чудовищного жара и удушья, когда загудевшее вверху и за стенами пламя высосало снизу воздух. Некоторые костяки лежали в таких позах, будто их подняла в воздух, а потом бросила оземь неизвестная сила. Рокетт знал, что это за сила: точно так же брошенная в печь с хорошей тягой солома может выдуться в дымоход прежде, чем прогорит. Высокие, устремленные ввысь стены послужили дымоходом, усиливая и без того беснующееся пламя. Но огня внизу наверняка сначала не было, только немыслимый жар. Без воздуха он не поджигал, а расплавлял – тела, украшения на руках женщин, детские игрушки… Говорят, в прошлых войнах, когда сгорали большие города, и жар убивал скрывшихся от огня в подвалах людей, земля под домами пропитывалась на два-три локтя жиром. Тут, конечно, жиру было некуда впитываться, его слизнуло пламя, когда провалилось вниз вместе с кровлей, а рухнувшие ворота наконец дали доступ воздуху. От людей остались только растрескавшиеся, оплавленные костяки – да черная окалина сгоревшего жира и мяса, жирная копоть, так и не смытая до конца дождями трехсот зим.

Осторожно прошли бывший Большой Молитвенный зал. Крыша рухнула, колонны повалены, алтарь оплавлен, а когда пламя утихло, осквернен и разбит. И, разумеется, не осталось и следа большого серебряного идола – серебро растеклось светящимися ручейками по всему полу, да так и застыло, замаскированное толстым слоем копоти и пыли.

– Вниз, – тихо отозвалась Мелина. – Тут были катакомбы, они бы ушли под землю, но вход завалило еще до пожара… Думаю, что до пожара. Но некоторые отыскали заваленный лаз, а глыба потрескалась от жара, ее было легко разбить.

– Нашли церковники? – спросил Рокетт.

– Нет, обычные мародеры. Видишь ли, все ценности, ну, там, ритуальную утварь, наряды, казну храма вполне могли снести вниз еще до штурма, когда в город только ворвался враг. Когда пламя погасло, темесцы наверняка все обыскали, большую часть, конечно, выгребли – но точно известно, что не все. По крайней мере, на рынке из-под полы до сих пор порой торгуют вещами из Храма.

– Может, мастера сами делают? – предположил Вантер первое, что пришло в голову. Вспомнились хитрые торговцы в Ствангаре, из-под полы продающие якобы “языческую старину”. Церковники их не трогают – убедились уже, что древностью там и не пахнет. – Ну, под старину?

– Конечно, делают, – пожала плечами Мелина. – Но настоящего собирателя древностей ведь не обманешь? Сделать вещь так, чтобы она могла обмануть знатока – очень сложно, поверь мне. Я стираю пыль с коллекции отца Дорстага – и знаю, что говорю. Вот тут, Вантер. Я одна не справлюсь, помогите отодвинуть эту штуку!

Вантер и Рокетт уперлись руками в оплавленный, растрескавшийся капитель колонны, придавивший пол и заодно чей-то костяк. Леруа задумался было, почему этого не сделали предыдущие поколения мародеров, но задумываться было некогда. Мелина в меру своих сил помогла, и глыба неспешно откатилась. Казалось бы, пол под ногами ничем не отличался от остального, если тут что-то и было, расплавившаяся мозаика скрыла лаз и затекла в зазор между крышкой и полом. Но Мелина, оказывается, предусмотрела и это. Из ее карманов появились обыкновенное кузнечное зубило и небольшой молоток. С неожиданной сноровкой девушка принялась скалывать покрывающий пол застывший расплав, пытаясь найти щель. Довольно скоро ее усилия увенчались успехом. Откуда-то она знала, где именно следует искать. Теперь Рокетт не сомневался, что мародеры, лазавшие под землю через другие входы, и не подозревали, что в катакомбы можно проникнуть и тут.

Отыскав кромку люка, она стала выбивать хрупкий стеклянный расплав тем же зубилом. Наконец ей удалось поддеть крышку зубилом, как рычагом, потянуть кверху. Вантер приналег – и крышка шевельнулась. Как ни странно, она оказалась невелика: всего-то два пуда. Рокетт ухватился за шершавый, пористый и почти не пострадавший внутри от жара камень, поднял – со скрипом крышка встала на ребро, обнажив узкий черный провал. Мелина продолжала удивлять – из заплечного мешка, в котором, как полагал Рокетт, не может быть ничего, кроме предназначенного в стирку грязного белья, пряжи и спиц, появился моток ствангарской пеньковой веревки – способной выдержать пушку, если только это не осадная мортира и не “королевская кулеврина”. Вот интересно, подумал Рокетт где она стащила все это, а если не стащила, где купила и на что? В голову полезли воспоминания о той ночке с портовыми девками. Ну и что, что он ее там не видел. Может статься, другие школяры и видели… и не только видели.

Прикрепив веревку к самому большому обломку, какой нашла, Мелина привязала к другому концу небольшой фонарик, зажгла свечу и спустила его вниз. Трепетный свет свечи заплясал на пыльных стенах, недалеком (не больше полутора копий, можно спрыгнуть и без веревки) полу – и новых костяках. Здесь тоже были люди, их наверняка пощадил огонь – на многих виднеется даже истлевшая от времени одежда. Но не было пути к спасению и у них. Даже если пламя не высосало воздух и из катакомб, даже если их не прикончил неистовый жар, когда каждый вдох становится смертельным, не задушил опустившийся вниз дым – выбраться через заваленный, наглухо заваренный расплавившейся смальтой лаз они не могли. Да если б и выбрались – что ждало бы их в городе, захваченном торжествующими фанатиками? И кто расскажет об отчаянии умирающих от голода и нехватки воздуха во тьме, когда выгорел последний светильник, о боли и ярости проигравших безвозвратно и навсегда? Да и есть ли достаточно выразительные слова, чтобы описать такое?

Осторожно, стараясь не наступить на хрустящие высохшие мумии, трое ступали по подземелью. На некоторых костяках еще висели, тускло отсвечивая в пламени свечи, браслеты, валялись серьги, выпавшие из истлевших ушей, на позвонках, соединяющих черепа и пустые грудные клетки, висели цепочки с кулонами, медальонами, на которых еще можно было различить те же самые письмена, что и на стенах, и изображения не спасшей их богини. Оружия не было – не “почти не было”, а просто не было. Кто мог сражаться, умирали сверху, в пламени. Сюда шли те, от кого в бою никакого толку. Их смерть оказалась самой чудовищной, ибо они надеялись пересидеть тут погром и выжить.

– Мелина, зачем мы тут? – спросил Рокетт. Он не считал себя трусом и слабаком, но чувствовал, как древний кошмар медленно затапливает сознание. Хорошо хоть, запах тления давным-давно выветрился, а на место стонам и крикам пришла могильная тишина. Он не понимал, как этот кошмар выдерживала девчонка: наверное, она ожидала увидеть именно это. – Грабить их – преступление!

Вантер молчал, только побелевшие пальцы сжимали ствол мушкета. Видно, и он понял: кем бы ни были погибшие идолопоклонники, такое их убийство – преступление. Если церковники были и правы, выкорчевывая язычество в его логове, их правота умерла здесь. Задохнулась и сгорела живьем в огненном кошмаре с женщинами и детьми. А сами некогда презираемые язычники поднялись в его глазах на недосягаемую высоту. Не только мужчины, но и те, чью трусость никто бы не осудил – предпочли смерть отречению. “А наших епископов только деньги и власть интересуют”.

– Вы поняли? – приподняла девушка бровь. – А многие темесцы и, увы, наши земляки – нет. Но мы идем не грабить. Если то, что мне сказали, еще не нашли, нам достанется нечто, что ценнее всех драгоценностей Эрхавена.

– Да что такое, скажи! – возмутился Вантер. – Мы же в одной лодке теперь, пропадет один – сгинут все! У нас не будет неприятностей с темесцами и Маркианом?

– Не просто неприятности, – честно призналась Нарамис. – И никакие взятки не помогут, сколько бы вы не дали. Это слишком важно. Так что держите языки за зубами.

– Долго еще? – не то, чтобы Рокетт устал, но идти в кромешной мгле по полному мумий и скелетов подземелью было той еще радостью. Хотелось все бросить и вылезти из царства смерти наверх – в пусть захиревший, лишенный будущего, но еще живой Эрхавен. До вчерашней ночи Леруа не видел ни одного трупа, не слышал мушкетных выстрелов, не бегал под пулями. Сегодня он увидел настоящий ад. Да и Вантер потрясен.

– Точно не знаю, – “обрадовала” его Нарамис. – Вообще подземелья могут тянуться на многие мили, так что, если не попадем в нужное место, можем и заплутать.

Но идти далеко не потребовалось. Довольно скоро, хоть Рокетт и успел сбиться со счета шагов, двое уперлись в монолитную каменную стену, исписанные все теми же древними письменами. Монолитную? Или за толстым слоем камня и прячется цель пути? Но как тогда преодолеть преграду? Пороха под рукой не было. А если б и был, они бы не решились рвать такую глыбу. Кто знает, может, от сильного взрыва ветхое здание обвалится, хороня их под руинами? Не хотелось бы погибать как те, чьи останки устилают растрескавшийся без ухода пол.

– Оно должно открываться, – произнесла Нарамис. – Если это дверь, а не тупик.

– Интересно, как? – съехидничал Рокетт. Его изрядно достало путешествие по развалинам. – Может, ты умеешь колдовать?

Говорят, языческие жрецы могли призывать себе на службу демонов и, скармливая им души обреченных на жертвоприношение младенцев, держали их в повиновении. Демоны, прислужники именовавшихся Богами верховных демонов, творили всякие сверхъестественные штуки, воевали за жрецов, и поначалу много адептов истинной веры погибло от мерзкой магии. Потом, правда, Единый открыл своим чадам способ лишения демонов их Силы, и с той поры языческие жрецы суть обычные шарлатаны, обреченные на поражение – что тут, что в логове язычества, Аркоте и Кханнаме.

Ну, а поскольку слуги Единого пользуются только Его силой, данными Им телом и умом – колдовать они сами не могут. Зато регулярно находят и, говорят, отправляют на костры колдунов и ведьм – правда, нынешние, не прошедшие обучения в богомерзких капищах, колдуны не руководят демонами, а подчиняются – но тем опаснее и безумнее их поведение. Впрочем, и их становится все меньше, спасибо Высокому Судилищу Церкви. Маркиан говорил, что мир, где нет магии, угоден Единому. Чем меньше богомерзких чернокнижников, тем охотнее Единый дарует благодать, мир и изобилие. Ну, а когда взойдет на костер последний в мире еретик и язычник – тут и наступит золотой век.

– Куда мне, колдовать, – усмехнулась Мелина. – Попробую способы попроще, если не получится, всегда можно развернуться обратно.

Для начала Мелина поводила фонарем вдоль стен, выискивая надписи, изображения. Рокетт укрепился в своем подозрении, что для нее все это имеет смысл. Потрогала какие-то выступы, постучала в нескольких местах. Или это была не дверь, а обычный тупик, или дверь действительно закрыли с помощью богомерзкой магии. Смочила слюной какую-то выемку… Стена стояла, не сдвигаясь ни на йоту. Вантер попробовал налечь на нее плечом, с разбегу ударил ногой – толку чуть. Единственное, что они могли тут сделать – нацарапать на стене похабщину и отправиться восвояси. Хотя тут это выглядело бы кощунством.

– Делать нечего, мальчики, – вздохнула Мелина. – Спасибо, что помог. Пойдем обратно…

Рокетт с радостью развернулся – но взгляд скользнул по странной выемке в полу перед дверью. Выхватив фонарь у Мелина, он осветил пол. И точно, выемка в полу точно повторяла очертания ступни – совсем маленькой, женской. Кому принадлежала эта нога – кто теперь скажет? Может, какой-то из Верховных жриц? Например, той самой, первой Мелине и последней Верховной, чье имя было проклято Церковью, а дом ее родителей снесен?

Но для чего тут этот след? Не для того ли, чтобы открыть мог только один человек? Жрица. И есть только один способ в этом убедиться. Хотя, конечно, природа не повторяется, и двух одинаковых ножек не сыщешь.

– Ой, а верно, – похвалила Мелина. – Молодец, что углядел! Сейчас попробуем.

– Ты уверена, что “неподходящую” ногу не засосет вглубь или не оторвет?

– Да ну, Леруа, жрицы были не злее нас с тобой! Ты же не веришь байкам о демонах и младенцах?

Еще недавно – верил. Если жрецы старых Богов и правда обладали таинственной магической Силой, не Единый же им ее дал! А это хоть какое-то объяснение. Теперь-то, конечно, от недавней веры осталось немногое. А вот Мелина отчего-то не сомневалась: сняла башмак, потом чулок – и поставила босую ногу на каменный след. Камень приятно холодил вспотевшую ступню. Потом ступня провалилась в выемку, и прохладный, но отчего-то вовсе не ледяной камень охватил ступню, как башмак. В нем нашлось место и щиколотке, и пятке, и пальцам ноги, ступню нигде не жало. Казалось, она одела дорогой сапожок, какие шьют на заказ точно по ноге.

А камень быстро наливался живым, ласкающим теплом. Одновременно колоссальная, неподвластная, наверное, даже пушечным ядрам глыба дернулась и бесшумно, будто морок, поползла в незаметный паз в стене. Глыба отодвинулась совсем немного – и замерла на месте, оставив проход, достаточный для одного нетолстого человека. Рокетт, а за ним Мелина и Вантер скользнули внутрь. Впустив посетителей, дверь так же неспешно и бесшумно стала задвигаться. Рокетт поднял над головой фонарь, чтобы осмотреть новое помещение.

Как ни странно, тут не было мертвенной затхлости подземелий. Воздух был прохладным, но сухим, свежим и чистым, тут будто бы царила вечная ранняя весна. А главное, он был живым, неуловимо пах морем, нагретыми солнцем скалами, свежей, едва проклюнувшейся зеленью – хотя после холодной, дождливой зимы там, наверху, деревья еще голые. Они оденутся в листву лишь через полмесяца – если с северными ветрами не вернется зима. Ну, а после заполненного истлевшими трупами лаза местечко казалось просто райским. Рокетт с наслаждением втянул носом воздух.

Еще больше поражала обстановка – наверное, тут тыла последняя не разграбленная сокровищница Храма. Потому-то сюда снесли все самое ценное, что еще оставалось в Храме. А тайну унесли с собой в могилу последняя Верховная и самые преданные – те, кто предпочли погибнуть в огне, но не отречься от богов предков.

Рокетт видел древние, исписанные непонятными письменами, плесневелые манускрипты и роскошные наряды, драгоценную утварь, монеты, отчеканенные еще до Обращения, до рождения Элрика Бонара, а может, и до Нарамис Эрхавенской. Сверкали аккуратно сложенные украшения, а назначение некоторых предметов он не мог себе и представить: для чего, к примеру, служили крупные золотые бубенцы, сплетенные вместе разноцветным шелковым шнуром? Зачем такие нужны жрицам?

– Некоторые жрицы призывали магию с помощью танца, – тихо и торжественно ответила на невысказанный вопрос Мелина. – Языком танца они выражали и свою любовь к богине. Впрочем, нам этого, наверное, не понять. Мы стали иными.

– Слушай, этого Маркиан точно не говорил! – высказал мучивший его вопрос Рокетт. – Ты-то откуда знаешь?

– Есть и другие источники, – произнесла она. – Пока тебе хватит и одной опасной тайны.

Но Рокетт уже не слушал. Он неотрывно смотрел на большое, почти до пояса, изваяние юной женщины, кружащейся в стремительно-грациозном танце. Правая нога поднята, руки вытянуты идеально ровной косой линией, из-за них женщина кажется парящей в воздухе. На руках – искусно выточенные браслеты, на голове – какая-то сверкающая диадема…

– Исмина, – с неподдельным почтением понизив голос, произнесла Нарамис. – Она одиннадцать веков хранила наш город.

Это имя Рокетт слыхал. Одни произносили его с презрением, другие, будто выплевывая, с нескрываемой ненавистью, но были и те, в чьих голосах слышалась неподдельная грусть ностальгия по временам утраченного величия. Рассказывал о ней и отец Маркиан.

Если отбросить его ругань и угрозы недостаточно ревностным верующим, выходило так: древние почитали как Богов жутких демонов, из них девять было главных, даже называть коих по имени неприлично для истинно верующего. В разных стран почитали за главных разных из них. К примеру, в Марлине поклонялись чудовищному паукообразному демону, насылавшему на людей смерть, холод и болезни. В Ствангаре “своего” демона считали повелителем Закона и Порядка, Небесным Судьей, то есть демон нагло присвоил себе прерогативы Единого, за что после низвержения наверняка был наказан особенно сурово. В Медаре, а потом и на Полуночных островах существовал Храм демоницы, почитавшейся покровительницей семейного очага. На самом же деле ее храмы всегда были обителью самого постыдного блуда, коим заражали и мирян. В Таваллене царствовал свирепый демон битв, солнечного зноя и огня, отвращавший народ от приличествующего ему, угодного Единому смирения и почтения к властям не только добрым, но и суровым. Ну, и в других городах были свои злобные демоны, посланные Единым-и-Единственным, дабы, как меч на точиле, заточить их волю и закалить в огне испытаний веру.

Но худшая из всех демоница обосновалась в Эрхавене. Виной тому ветреный и легкомысленный характер эрхавенцев, их нежелание идти под руку мудрых дожей Темесы, их желание подмять под себя все Семиградье и дружить с коварным Ствангаром. Она покрывала неверных жен и мужей, отвлекала от богоугодного стяжания и призывала к мотовству. Она отвлекала от трудов и молитв песнями, танцами и вином. Она, наконец, дольше всего сопротивлялась приходу истинной веры. Культом красивого тела отвращала она от презрения к мирскому и святой неряшливости. Падение Эрхавена и нынешний упадок – еще и своеобразная епитимья, наложенная Единым на непослушный, но не переступивший самой опасной грани город. Но эта грань будет перейдена, если город попытается вернуться к язычеству.

А еще Маркиан рассказывал, какими преступлениями запятнали себя язычники, и особенно их вожди Раймон и Элрик Бонары, Верховная жрица Амелия и ее муж Левдаст Атарг, а также вступившие на путь зла Аэлла и соблазнивший ее некий Тетрик. И многое другое, только слушать такое тошно было и правоверному.

– Ты что, их же нельзя произносить…

– А если бы тебе запретили произносить имя матери – ты бы подчинился? – перебила Мелина. – Осмелься хотя бы тут, где никто не услышит!

– Исмина, – медленно, будто пробуя древнее имя на вкус, сказал Леруа Рокетт. – Исмина, Богиня-Мать Эрхавена.

– А нашим Небесным Судьей был Аргишти, Отец Богов, – тихо произнес Вантер. – Только у нас его не называют даже по имени. Я узнал лишь из древних трактатов по военному делу, в училище. Удивляюсь, как их не сожгли…

– Не Мать, – поправила Мелина. – Богиня-Мать – это Амрита, которой служили в Медаре, а богини – Дочери – Исмина и Великая Лучница Ритхи. Отцом их, и остальных Богов – Аргелеба, Лаэя, Кириннотара, Элисара – действительно был покровитель Ствангара Аргишти. Потому ствангарцы столь часто помогали несправедливо обиженным. Но, будучи Дочерью для Амриты, она была матерью для всего Эрхавена. Она столько раз спасала наш город от уничтожения, давала силы в самые трудные времена… Пришла пора вернуть долг.

– Что ты имеешь в виду? – в один голос

– Рано или поздно будет найден и этот схрон, и тогда все, что тут лежит – погибнет. Всеми сокровищами можно пожертвовать, Рокетт, даже книгами, но только не этим, – она указала на статуэтку танцующей женщины. – Мне говорили, это малое изваяние богини, благословленное Ею самой. Большое было расплавлено пожаром и уничтожено. Так что это – последнее изваяние, в которое заключена настоящая Сила. И если удастся ее разбудить… То Эрхавен станет свободным! Тебе ведь неприятно видеть, как чахнет наш город – так и сделай хоть что-то, чтобы этого не было. Да и Ствангару от этого вреда не будет.