Текст книги "Камни кричат"

Автор книги: Павел Буркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Иное дело, Рокетта больше на аркане не затащишь на церковную службу. Ищите дураков в другом месте.

Глава 2.

Как всегда на юге, темнело быстро. Едва огневеющий диск солнца коснулся горизонта – и небеса полыхнули чистым, какое бывает лишь ранней весной, пламенем, а морская равнина окрасилась кровью. Казалось, на стенах домов и ветках деревьев пляшут отблески грандиозного пожара. А теплый, влажный южный ветер ворошил волосы, свистел в голых ветвях, шелестел, играя праздничными одеяниями эрхавенок. Он уносил все беды и печали на север, в сторону алеющих снежных пиков, а взамен нес аромат моря и новые надежды. В такой вечер не хотелось верить, что отец Маркиан осмелился на такое. Не хотелось думать о том, что предательство и вероломство необходимо карать. Хотелось просто вдыхать этот соленый воздух приморского города, радоваться и любить. Жить. И с головой окунуться в праздник.

Рокетт размашисто шагал по замусоренной улице. Как и весь город, улица съежилась, по обочинам заросла крапивой, то с одной, то с другой стороны чернели провалами окон мертвые руины. Тут, в Старом городе, руин немного, а вот на окраинах, где-нибудь на Девичьей, Гончарной или Рыбачьей редкостью были обитаемые дома. Как и всем эрхавенским мальчишкам, еще недавно ему запрещали лазить в мертвые кварталы – и, как и остальные, Рокетт плевал на запрет. Хотя, вроде бы, и нечего искать в прогнивших развалинах, где и в лучшие времена жили отнюдь не богачи. Впрочем, упадок ощущался и здесь. Невозможно поверить, что пару веков назад тут был проспект огромного города. Да мало кто об этом уже и помнил: в школе отец Маркиан рассказывал о прошлом Эрхавена на удивление скупо и невнятно, зато каждую победу Темесы расписывал невероятно.

Некоторое время Рокетт шел тем же путем, которым добирался сюда днем. Добравшись до Осеннего проспекта, решительно свернул и зашагал прочь от порта. Постепенно запустение становилось все заметнее, дома становились все неказистее, и все чаще попадались развалины, окруженные запущенными садами. Из этих садов по городу расползались змеи, но вырубить их не поднималась рука: вступив в заросли, работник рискует не меньше, чем солдат на поле боя. Змеи очень не любили вторжение в свои владения. Хорошо хоть, там, где были змеи, не любили играть дети…

Проплыла над головой арка ворот в толстой потрескавшейся стене, Старый город сменился Новым. Здесь разруха не исподволь накатывала, закрепляясь в брошенных домах и оттуда расползаясь по кварталам, тут она царила уже век, и вся северная половина Эрхавена была, по сути, огромной руиной с редким вкраплением жилых домов. Притом их с каждым годом становилось все меньше. Разумеется, отсюда тоже ползли змеи, а еще в развалинах находили приют нищие, разбойники и влюбленные. Иногда Магистрат принимал решение снести брошенные дома, но стоило посмотреть смету расходов – и решимость пропадала, а на ее место приходило наплевательское: “И само рухнет”. Но прочно строили предки, и рушиться окончательно даже бедные домишки не желали.

Как бы плохо ни было тебе лично, праздник есть праздник. В том-то и его прелесть! Хотя Рокетт углубился в почти необитаемые, заросшие крапивой кварталы, провалы окон зловеще чернели в сгущающейся мгле, а запахи гнили и запустения вырывались из развалин, народу встречалось все больше. Люди тянулись туда, куда отец Маркиан и темесцы ночью не полезут, а эрхавенцы не выдадут.

…А он и представить себе не мог, что в Эрхавене еще осталось так много народа. Не сотни – тысячи горожан, в том числе и симпатичных девушек, протискивались к заветному пустырю. Когда-то тут была небольшая площадь, дальше начинался квартал, застроенный полуразрушенными семиэтажными домами – памятником былого перенаселения. Но там людей не было, даже мародеры давно выгребли все, что смогли. А посреди пустыря сложен огромный костер – когда его зажгут, он будет гореть всю ночь, сжигая грехи и беды ушедшего года. Ну, а кто наберется смелости и прыгнет через пламя, в будущем году наверняка обретет свое счастье.

Рокетта то и дело обгоняли группки горожан. Рыбаки, матросы, ремесленники, виноградари… Мелькали алые косынки – несмотря на упадок, несмотря на преследования церковников, в городе не переводились проститутки. Юноша вздохнул. Денег почти не было, а после ужаса в церкви хорошо бы забыться в объятьях хорошенькой девочки… А вот на вино или ром должно хватить. Лишь бы забыть пережитый кошмар…

– А поосторожнее нельзя?!

Рокетт и не заметил, как налетел на молоденькую девушку, вышедшую из-за поворота. Красотка – лет, наверное, шестнадцати. Простенькие деревянные башмачки на ногах, застиранная, выгоревшая, ближе к подолу и заплатанная малиновая юбка, расписанная вышитыми цветами. Поясок скрывается под невзрачной курточкой, которая девчонке явно мала. Черные, как смоль, волосы закрывает голубая косынка: девочка не из продажных. На тонких ручках – дешевые медные браслеты. На лице ни румян, ни помады, только ярко подведены сажей такие же черные глаза. Рокетт невольно залюбовался незнакомкой: она была прекрасна яркой и сочной южной красотой.

– Простите. Спешил на праздник.

Лицо девушки озарила улыбка.

– Я тоже спешу. Можешь меня проводить? Я тут никогда не была, сказали, где-то в Новом городе празднуют…

Они пошли вместе. Улица окончательно превратилась в замусоренную тропку, стиснутую зарослями матерой, с каким-то синеватым оттенком, крапивы

– Да, только дальше, – с готовностью отозвался Рокетт. – На перекрестке с Девичьей улицей свернем – и там уже совсем близко.

– А отсюда далеко? – тут же спросила

– Мы сейчас вроде бы у Первой Гончарной. До конца не уверен, последний раз я тут лазил мальчишкой, да и не так все было заброшено. Значит, перейдем Гарнизонную, пройдем еще столько же, да еще немного по Девичьей… Почти миля.

– Далеко… Успеем?

– Если поспешим.

Девушка молча прибавила ходу. О, да она не избалована каретами – вон как шагает, только юбка колышется. Леруа невольно залюбовался ее походкой – уверенной, размашистой и в то же время грациозной. Каждое движение ног в башмачках, колыхание подола юбки, ритмичное покачивание бедер, рук было плавным и точным, манило взгляд и завораживало. “Жизнь есть танец” – отчего-то пришло на ум Рокетту, но откуда пришло изречение, он сказать не мог. Молодой человек был уверен: святой Валианд не зря заставил его потерять друзей из виду. Похоже, на собственный праздник он приготовил Рокетту царский подарок. А жуть, случившаяся в церкви… Да мало ли что привидится от духоты и многочасового стояния в толпе?

– Кстати, ты не представился, – поинтересовалась девушка. – Как я буду тебя называть?

– Ну… Рокетт… Леруа Рокетт, – отозвался молодой эрхавенец.

– Что ж, Леруа Рокетт, очень приятно, – усмехнулась девушка. – Рискнешь прыгать через костер? Или испугаешься отца Маркиана?

– Не испугаюсь! – с неожиданной для самого себя резкостью произнес он. И, конечно, забыл спросить нечто вроде: “А тебя как зовут?” – Надо будет – прыгну.

Церковь обычай не одобряла, вспоминая совсем другой праздник – недоброй памяти Возвращение Воителя. Праздник весны, любви, солнца. И – олицетворяющего его Солнцеликого Аргелеба. Поначалу, в раже низвержения “идолопоклонства”, жрецы расправлялись со всеми обычаями, традициями и суевериями, запрещали праздники, на которых будто бы развились бесы, штрафовали за старые поговорки с именами Богов. Но потом выяснилось, что сопротивление будет меньше, а усвоят язычники больше, если пойти на определенные уступки. Конечно, временные и не затрагивающие основных догм.

Не запрещать праздники, а подменять своими. Не просто рушить истуканы и капища, а наделить своих святых титулами и чертами старых Богов. Не запахивать пустыри разрушенных храмов, а потом не засеивать солью, а ставить на их месте свои церкви. Не избегать обрядов, а ставить на место старых – новые. И то же – с изображениями богов: изображенное на стенах собора, по сути, то же самое. Вот так же и с прыжками через костер. Некогда они символизировали переход Аргелеба к Исмине через огненную реку. Но Церковь постановила, что полет через пламя готовит людей к посмертному переходу через Огненный Мост в Сад Праведников. Чем больше грехов не успеют они отмолить, тем вероятнее, что пламя Моста не пропустит их в Сад. Но если подготовиться еще здесь – какой-то шанс появляется. Стало быть…

– Надо, – твердо произнесла девушка. – Потому что если всегда уступать, не заметишь, как наденут ошейник.

Фраза девушки показалась Рокетту таинственной и даже, наверное, с оттенком крамолы. Ну что ж, он не имел ничего против тайны. Такая ночь и такая девушка просто не имеют права быть обычными и полностью понятными. Рокетт улыбнулся высыпавшим на небо звездам и, неожиданно для самого себя, взял руку девушки. Она не вырвала пальцы, не отвесила пощечину – ее маленькая, но рано огрубевшая ладонь коснулась его собственной, пальцы неразрывно сплелись.

У поворота мусора и крапивы было меньше. Тут оказались даже парочка живых домов, где коротали отпущенные Единым годы бездетные старики. Может, им и самим не нравилось жить посреди бесконечных руин, но переезжать было не на что, а главное, некуда. Покосившиеся развалюхи подслеповато щурились провалами окон, в одном из окошек теплился красноватый свет лучины – наверное, хозяина одолела бессонница. А может быть, все наоборот, и тут нашли приют нищие?

А вот и перекресток. Рокетт огляделся, желая убедиться, что не ошибся. Ага, вон давно брошенный особняк средней руки купца, где они с Аоном как-то ночью пили пиво. Вообще-то ночью там нешуточно жутко, да и в самом деле небезопасно. Но они поспорили (стати, с Дорстагом), что не струсят прийти туда ночью и выпить вместе по кружке пива. Ох, и страха натерпелись два молодых лоботряса, особенно от природы робкий Аон! Зато выиграли спор, а спорили ведь на целый кувшин вина!

– Сюда, – наконец сориентировался Рокетт. – И смотри по сторонам, тут опасны сами дома.

Дальше начинались вовсе безнадежные кварталы. Тут и в лучшие-то времена жила беднота, а когда город начал хиреть, отсюда жизнь ушла раньше всего. Без ухода пятиэтажные дома, некогда битком набитые людьми, стали разрушаться даже быстрее одно– и двухэтажных особняков. Сначала выпадали оконные переплеты, коробились от зимних дождей и проваливались внутрь двери. Потом осыпалась со стен штукатурка, сползала с прогнивших стропил или проваливалась внутрь черепица. И наконец наставал момент, когда расседались под собственной тяжестью прогнившие перекрытия, обваливались внутрь стены, и дом как бы складывался. Даже если одна, а то и две стены оставались стоять, это уже не было жильем. Да и никто бы тут не рискнул поселиться – кому охота, чтобы на голову обрушилась вся тяжесть стен, кровли и перекрытий? Разве что змеи… Может быть, стоило разломать зловещие руины, а место развалин если и не застроить по новой (кто будет жить, если и в Старом городе не все дома обитаемы?), так хоть расчистить и посадить сады? Но у Магистрата уже не одно столетие не было денег и на Старый город, что уж говорить о Новом.

Рокетт почувствовал, как вспотела в его руке девичья ладонь. Ни один провал окон не озарял свет жилья. Даже поднявшийся месяц не разогнал, а только оттенил мрак. Шелестела под ветром крапива… а может, это ползет в зарослях, готовясь ужалить незваных гостей, змея? Или тут свили гнездо кровавые отморозки, которые спустились с пуладжийских гор? Говорят, там до сих пор во многих местах признают лишь право шпаги и мушкета. Убить, запытать насмерть, изнасиловать им не проблема: случаи уже бывали, а темесцам, пока их не трогают, плевать. Вот если эрхавенцы попытаются разобраться с напастью сами и где-то добудут оружие – тогда да, возьмутся за дело рьяно. Где-то мокро хрустнула, переламываясь, прогнившая насквозь балка перекрытия. Раздался грохот падающих кирпичей – одним домом в Эрхавене стало меньше. В одном месте пришлось перелезать через настоящий завал: один из высоких домов обвалился, но при этом обрушил дом напротив, и останки обоих зданий намертво перегородили улицу. Из груд битого кирпича торчали гнилые доски, какое-то расползшееся тряпье, сгнивший сапог с отвалившейся подошвой, дырявый, в рыжей коросте ржавчины, мятый котелок… Пахло гнилью и плесенью – пахло смертью и запустением.

Казалось, они заблудились и теперь будут вечно идти по трупу гигантского города. Но вдали раздались живые, и даже веселые голоса, потом на стенах развалин замерцали отблески далекого, но большого костра. Не сговариваясь, Рокетт и незнакомка прибавили ходу, почти побежали. Идти быстрее – значило наверняка переломать ноги в заваливших улочку обломках или, в лучшем случае, угодить в заросли крапивы, но и оставаться в объятиях царства мертвых не хотелось до дрожи. Наконец, тянувшиеся по обеим сторонам улочки развалины отдалились, и двое вышли на простор большого пустыря. Судя по кирпичному крошеву под ногами, когда-то тут тоже что-то стояло, и не просто дома. Подняв с земли голубоватый камень, Рокетт понял, что это был осколок изразцового цветного кирпича. Что тут было? Наверняка языческое капище… Неудивительно, зло подумал он, что на него Магистрату денег хватило. Лучше бы потратили все на снос оставшегося позади кошмара: в мертвых кварталах очень неуютно даже днем.

– Пришли, – произнес Рокетт.

– Пришли, – эхом отозвалась девушка. – С Во… Со Святым Валиандом! Спасибо, что помог дойти, – улыбнулась девушка. – Не хотелось бы в такой жути заблудиться…

– Да что ты, не за что! – вполне предсказуемо ответил Рокетт. – Ну, должен же был тебе кто-то помочь!

– А Эрхавену? Ладно, не будем о грустном! – решительно махнула рукой девушка. – Леруа, тебе не кажется, что такой ночью преступно не прыгнуть через костер?

– Конечно! – отозвался Рокетт, и они углубились в толпу, пробираясь через толпу.

Костер разгорелся не на шутку. Пламя поднялось на полтора копья, пожирая собранные в развалинах и хоть немного просохшие бревна и доски, старую мебель, рассохшиеся остовы рыбачьих шаланд и бочек, тряпье и прочий хлам. Вместе с искрами в бездонное звездное небо, казалось, улетали все беды и горести ушедшего года, чтобы в будущем оставить только радость и удачу. Языки пламени трепетали на ветру, вихрились, метались между дровами, а ветер, ровно и мощно тянувший с моря, пел победную песнь весны. Пусть Пуладжистан и Ствангар еще кутаются в снега – сюда, в Семиградье, Солнцеликий Валианд уже летят теплые ветра Торгового моря.

Глядя, как бесится пламя, Рокетт долго собирался с духом. От костра шел иссушающий жар, трещали, оседая в огневеющую глубину и рассыпая искры, доски и целые бревна, и тогда жар жалил коленки и лицо особенно нестерпимо, а к штанам было не прикоснуться. И это ведь в полном копье от огня, а каково будет перелететь через это пекло? И удастся ли? Малейшая ошибка – и не успеешь даже закричать…

Но городские парни лихо прыгали через беснующееся пламя. Уже протаранившие огненную стену не уходили, громкими криками они приветствовали каждого решившегося.

– Леруа, а давай вместе прыгнем? – попросила вдруг девчонка. – А то я боюсь одна…

Она еще спрашивала! Рокетт покрепче ухватил девичью ладонь.

– На счет три. Раз… два…

Они одновременно оттолкнулись от земли. Промелькнули внизу огневеющие угли, дохнуло неистовым жаром пламя – и они свалились на траву по ту сторону пламени. Падая в пожухлую прошлогоднюю траву, Рокетт больно ударился о скрытый в ней кирпич. Но даже эта боль не могла помешать счастью звездной ночи.

– Раз мы перелетели через огонь вместе, Леруа, – улыбаясь, произнесла девушка. – Значит, нам суждено быть вместе. Значит, нас одобряет сам Во… Валианд.

И, обняв Рокетта за шею, подарила короткий поцелуй в щеку. Целовали его не впервые, целовал и он девушек – так отчего же забилось сердце, а к лицу прилила кровь? Может, и верно говорил отец Маркиан: не бывает случайных встреч на Святого Валианда? Все может быть.

Потом они пили вино, любовались на звезды, танцевали. Музыка звенела над пустырем, и не верилось, что всего-то в сотне шагов начиналось беспросветье мертвых кварталов.

Розовые губы, карие глаза,

Ты пришла внезапно, как майская гроза,

Ты пришла на счастье, или на беду…

Разве мог я думать, что я обрету?

Встретились с тобою утром мы одним,

И весь мир наполнился светом золотым,

Потому, что знал я: ты моя судьба,

Я твоей любовью пьян, как от вина.

Счастье нам с тобою на двоих – одно,

Мне с тобою лучше, чем средь грёз и снов,

И пойдем по жизни мы, в руке – рука,

Чтобы воплотилась наша в жизнь мечта.

Я был юн и счастлив, и любим судьбой…

Что же ты такое сделала со мной,

Что к тебе навстречу каждый день спешу,

И твоей любовью только и дышу?

В море мне мечталось выйти на заре,

Чтоб восход увидеть и простор морей,

И чтобы крутая била в борт волна,

Чтобы от свободы пьян был без вина.

Только не об этом думаю теперь.

Не о танце палубы – в этом мне поверь.

Вся свобода мира больше не нужна,

С тех пор, как в то утро встретил я тебя.

Розовые губы, светлые глаза,

Ты пришла внезапно, как майская гроза.

Ты пришла на счастье, или на беду…

Разве мог мечтать я, что я обрету?

Рокетт молча кружил новую подружку в стремительном танце. Говорить ничего не хотелось – наверное, так было и у того, кто сочинил песню. Единственное, что тревожило сейчас Рокетта – чувствует ли то же самое незнакомка… Незнакомка? У него такое чувство, что знает ее годы – а ведь она даже не представилась…

Когда мелодия оборвалась, и запыхавшиеся танцоры расселись на траве, потягивая вино, глядя на рассыпающий искры костер, звезды, тонкий серп молодого месяца, Рокетт решился спросить:

– Ты так и не сказала, как тебя зовут. Если, конечно, это не тайна, – добавил он, сообразив, что она может не называть имя специально. Когда захочет – представится.

– Правда? – удивилась девушка. – Конечно, не тайна. Меня зовут Мелина. Будем знакомы?

И совсем по-мальчишески протянула маленькую ладошку, Рокетт несмело пожал.

Мелина… Имена, пришедшие из мрака языческой древности, ныне были редкостью. Церковью они не одобрялись, а если их давали первенцу – не одобрялись сильно, вплоть до епитимьи. А уж имя проклятой Церковью мятежницы, как говорят, последней Верховной жрицы демоницы Исмины. Отец Маркиан рассказывал о той, древней Мелине, которая погубила тысячи Обращенных. Матери Мелины наверняка понадобилась вся смелость без остатка. И ради чего? Ради имени проклятой Церковью мятежницы! Поневоле приходят в голову мысли о ее лояльности… Ну, а яблочко от яблони недалеко падает.

Но тут Рокетт вспомнил службу в церкви, откровения одурманенного дымом друга…

– А не та ли ты Мелина, служанка Альберта Дорстага? – на всякий случай спросил он. От удивления выразительные глаза девушки широко распахнулись.

– Откуда ты знаешь?

Миг Рокетт колебался, говорить или не говорить. Если ее не предупредить, у нее наверняка будут неприятности – а то и просто беда. Но если Дорстаг не просто клеветал на отказавшуюся выходить за него замуж? Если она правда отступница, да еще и шлюха, спящая с хозяйским сыном, не любя? Тогда Рокетт и сам нанесет вред Церкви. Да, люди ни о чем не узнают, но Единый-и-Единственный видит все. Простит ли он измену? Потом Рокетт решился. Единый благостен и светел, он поймет, что в действиях Леруа Рокетта не было злого умысла. А бросить человека в беде – тоже грех…

– Сегодня я был на службе в церкви, – сбивчиво начал Рокетт. – А еще там был Дорстаг… Мы с ним давно знаем друг друга…

– А-а, то-то ты показался мне знакомым, – улыбнулась Нарамис. – Значит, это с тобой он ведрами дует пиво.

– Не перебивай. Сегодня отец Маркиан окуривал церковь каким-то странным дымом… От него все на время сходили с ума и… ну, каяться начинали, кто в чем. И про других… ну, кого знали… говорили. Кто о матери рассказывал, кто о муже, кто о детях или друзьях. А Дорстаг… Он рассказал о тебе. И обо мне тоже, но обо мне ничего серьезного…

Прежде Рокетт никогда не видел, чтобы люди так стремительно бледнели. На миг она превратилась в перепуганного ребенка, в глазах которого плещется ужас и страдание. Но только на миг. Кто бы ни была Мелина, собой она владела великолепно. Когда девушка нарушила молчание, голос звучал ровно и спокойно – будто не ее уличили в страшных, с точки зрения церковников, преступлениях.

– Так что он рассказал, говори спокойнее, – велела она. – Не бойся, это же не твои прегрешения.

Помогло. Девчонка словно поделилась с ним своим мужеством, какое бывает не у всякого мужчины. Коротко, но емко молодой человек рассказал о пьяной исповеди младшего Дорстага. Мелина выслушала молча, только презрительно сплюнула, когда речь зашла о ее отношениях с другом Леруа.

– И об этом наболтал, стервец…

– Мелина, он не виноват, – попытался выгородить друга Рокетт. – Он нанюхался этой дряни, там у меня чуть крыша не поехала!

– Ну так не поехала же! – произнесла она. – Ты бы о таком не трепался, а он наверняка болтал и когда был в порядке!

– Тогда почему ты с ним…

– Потому что любила! – ответила девушка. – Я доверяла ему. Хорошо хоть, самого главного не рассказала.

– Что ж ты тогда его так называла… ну, Аргелебом? – Рокетт с трудом вспомнил услышанное в церкви имя, и не сразу решился его произнести. Отец Маркиан говорил, что даже произносить вслух имена языческих богов – грех.

– Да в шутку. Кто же мог знать, что он…

– А как же насчет “тех, кто может все изменить”? – допытывался Рокетт. Не для того, чтобы выдать девчонку, тем более тех, от чьего имени она действовала. Просто загадка манила, завораживала. Да, если честно, и приятно было узнать, что хоть кто-то не смирился с медленным увяданием некогда великого города. – Тоже шутка?

Девчонка насупилась и ничего не ответила. Впрочем, ответ и не требовался. Самое главное Рокетт понял.

– Слушай, это что, допрос? – наконец спросила она. – Не трудись, темесцы справятся лучше…

– Не справятся, если ты не сделаешь глупостей.

– Надо предупредить маму…

– Не советую. Он сказал, что у тебя слепая мать, и посоветовал наведаться к ней.

Мелина выругалась. За себя она не боялась, а вот за единственного близкого человека, беспомощного и беззащитного… Она действительно не остановится, понял Рокетт. Сунется в пасть дракону – и пропадет. Потому что комендант наверняка скоро выставит посты вокруг ее дома, а ее слепая мать, скорее всего, уже дает показания в гарнизонной тюрьме. Наверняка дает: такие, как отец Маркиан, не остановятся и перед пытками.

– Я должна ее и увести! – с нажимом на “должна” произнесла она. – Кто еще о ней позаботится?! Слушай, мне неловко просить… Но если ты считаешь меня другом, помоги.

– Ну хорошо, попробую что-то придумать, – Рокетт понимал, что сам лезет в пасть к дракону, но остановиться не мог. Эта сильная, таинственная и в то же время такая хрупкая девушка попала в настоящую беду – и оказалась одна на свете. Кто бы она ни была, это ее гнусно предали, а не она. Значит, не помочь ей сейчас – обречь себя на пожизненные муки совести. А может, и на муки загробные. – Слушай, а Дорстаг к тебе в гости не ходил?

– Нет, зачем ему в мою халупку? Мы встречались у него в гостях.

Внимание Рокетта отвлекла странная суета в дальнем углу пустыря, у самых Рыбачьих ворот. Сперва он даже не понял, что происходит – не грохнули подковы коней кирасиров, не раздался ни с чем не сравнимый слитный стук десятков сапог о древнюю брусчатку, тем более не грохнули залпом поверх голов мушкеты и пистоли офицеров. Непохоже это было и на патрули эрхавенской полиции, что обходили ночные улицы и задерживали до выяснения личности всех вызывавших подозрения. На них не было даже форменных камзолов, лишь вполне цивильные куртки – но военную выправку, въевшуюся в плоть и кровь, спрятать непросто, да и шпаги в ножнах могли принадлежать только военным. Странно, что на этот раз пустили не эрхавенскую полицию, а военных – наверное, опасались, что эрхавенцы “случайно” упустят земляков. Никому ничего не говоря, военные деловито прочесывали площадку, пристально осматривая танцующих, пьющих вино, прыгающих через костер и даже целующиеся парочки. С дальнего конца пустыря, от самых Рыбачьих ворот, подъехал небольшой конный отряд. В свете двух факелов были видны черные с серебряными нашивками форменные камзолы. Сверкали примкнутыми гранеными штыками и массивными стволами мушкеты.

Этот полк стоял в городе, сколько себя помнил Рокетт, каждый эрхавенец знал его – Восемнадцатый драгунский полк Темесской Конфедерации. За храбрость и жестокость полк прозвали Железнобоким. В отличие от рассыпавшихся по полю сыскарей, драгуны держали мушкеты наготове, готовые немедленно пустить их в ход. Пытаться бежать, понял Рокетт, – бесполезно. Бежать к руинам – значит нарваться на мушкетный залп в спину. С такого расстояния промазать можно только спьяну.

Еще можно было под каким-нибудь предлогом отойти, затеряться в толпе и спокойно дождаться конца облавы. Он ничего особенного не сделал, мелкие школярские проказы – не в счет, ради них тревожить драгун бы не стали. Да что там затеряться? Помощь в задержании опасной преступницы всегда и везде награждалась. Можно вообще попасть на примету к Магистрату и коменданту. А это – устроенность в жизни, обеспеченность – по нынешним эрхавенским меркам завидная участь. Да даже разовая награда – немало.

Но Рокетт об этом даже не задумался. Вместо этого эрхавенец просто сгреб девушку за плечи и потащил в кусты.

– Пусти! Да пусти же! Что ты делаешь?

Рокетт смачно поцеловал ее в шею. И, пользуясь моментом, шепнул:

– Делай, что я скажу, или нас возьмут! Вон в тех кустах мы будем изображать влюбленную парочку. Поняла?

– Да, – шепнула Мелина. И, снова обняв Рокетта, горячо поцеловала в губы. Хотя обстановка не располагала, а их в любой момент могли заметить господа драгуны, Леруа почувствовал, как прокатилась по телу горячая волна. – Ты прав, поцелуями мы не отделаемся…

Рокетт покраснел. Когда на Базарном острове взамен рухнувшего от ветхости строили новый склад, все школяры постарше вечерами подрабатывали – возили тачки с кирпичами, таскали мешки с песком и цементом, копали котлован. Самим строителям осталось лишь то, чему надо учиться – класть кирпичи и крупные каменные блоки в фундамент, месить раствор, ставить стропила и класть кровлю. Склад вышел на славу, еще век не надо будет ничего строить, а к тому времени, скорее всего, и города не останется.

Школярам честно заплатили. По темесским меркам вообще гроши, но в нынешнем нищем и сонном захолустье это были не деньги, а Деньги. Потратили их кто как. Кто пропил, кто помог родным заплатить хоть часть долгов… Но большинство тем же вечером пошло в порт и устроило праздник с портовыми девками. Тогда Рокетту не хотелось отставать от друзей и особенно Дорстага, всегда хваставшегося своими похождениями в портовых кабачках – благо, позволяли средства. Сейчас Рокетту было неудобно, будто он, не снимая заляпанных грязью сапог, вошел в чистую горницу.

– Но не делать же… это…

– Нет, – успокоила Мелина. – Но сделать вид, что делаем. Иначе они поймут, что мы притворяемся.

Мелина расстегнула куртку, потом подобрала подол юбки, потом пришел черед крошечных бронзовых крючков, на которые застегивалась холщовая рубашка. В темноте, лишь слегка разбавленной звездным светом, смутно белела нежная кожа. У нее оказалась тоненькая, гибкая талия, небольшая упругая грудь, тихо звенели браслеты на тонкой, загорелой руке. Рокетт обнял девушку, заслоняя от ночного, еще вполне зимнего (конечно, по эрхавенским меркам) холода, и уже по собственному почину прижался к теплым, мягким, душистым губам. Какой-то частью разума он понимал, что никакая это не любовь, минует опасность – и они разойдутся, будто и ничего не было. Но знал он и то, что всю жизнь будет помнить каждый миг, проведенный на пустыре посреди мертвого Нового города, каждое прикосновение к этому совершенному и восхитительному телу…

…Раздался шелест, треск ветвей, брань. Кусты раздвинулись, между ними просунулась усатая, обветренная и почти дочерна загоревшая физиономия в черной, под пирата, повязке. Мелина испуганно вскрикнула и попыталась спрятаться за Рокетта. Ему и самому хотелось за кого-нибудь спрятаться – ну, еще бы, оказаться под чьим-то любопытным, профессионально цепким и сальным взглядом без штанов.

– Пусти их, Матиас, – на ломаном эрхавенском, щедро разбавляя речь темесским портово-бордельным жаргоном, буркнул напарник. – Клянусь кишками ствангарцев, которые я б с радостью выпустил, они ни при чем! Это ж никакая не язычница, шлюшка простая.

– Думаешь? – с сомнением спросил Матиас.

– А то! Все эти инсургенты непорочные-непорочные, как святая Плацидия. Потому что кроме как пакости Церкви и государству делать, ничего больше не умеют.

– Ну, она-то как раз могла с этим, как его… Дорстером!

– Так то ж “ради великой цели!” – сплюнул напарник Матиаса. – А так не дождешься!

Мужчина грязно выругался. Но снова раздался шелест, и физиономия исчезла. А сбоку уже раздался визг, кому-то очень не повезло.

– Все, …, поймали языческую …! …, она еще кусается!

Раздается грязная ругань: едва ли арест понравился ее любовнику. Рокетт приподнял голову. Осторожно раздвинув колючие ветки, он как раз успел увидеть все, что произошло. Здоровенный лысый матрос, за которого попыталась спрятаться худенькая девчонка (может, обычная портовая шлюшка, какие есть в каждом, даже самом захудалом порту, а может, и любимая), еще раз выругался – и коротко, без замаха, ударил в лицо сыскаря. Здоровенный, как кузнечный молот, кулак смял лицо военного, отшвырнул того в заросли колючих кустов. На помощь упавшему драгуну бросились несколько товарищей, в образовавшейся свалке сверкнул нож…

– Уходим! – шепнул Рокетт. – Пока им не до нас!

Мелина не прекословила. Хотя только что она казалась вовсе обнаженной, стоило оправить юбку, застегнуть бронзовые крючки на платье и запахнуться в легкую курточку. Она управилась одновременно с самим Рокеттом. Как и когда шли сюда, они взялись за руки и осторожно, стараясь держаться в густой ночной тени и за ветвями кустов, стали пробираться к руинам. Там, в хаосе мертвых кварталов, можно затеряться, Новый город не вдруг прочешет и весь Восемнадцатый Драгунский. Взвод драгун может обшаривать руины хоть до Последнего Дня. Шажок. Шажок. И еще шажок. Осторожно, бочком, пока темесцы растаскивают дерущегося матроса, своего сотоварища-драгуна и других сыскарей. Остальные вскинули мушкеты, но отчего-то не стреляли и целились не в дерущихся и не в угрожающе гудящую, явно недовольную вторжением толпу. Рокетт слишком поздно понял, куда.