Текст книги "Зло побеждает зло (СИ)"

Автор книги: Павел Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

\*Первоначально Царскосельский, с 1918 года – Детскосельский, в настоящее время – Витебский вокзал.\

\**Первый советский автобус АМО вместимостью 14 пассажиров был создан в 1926 году на шасси 1,5-тонного грузовика АМО-Ф15. Однако конструктивно он соответствовал уровню десятых годов (послуживший базой FIAT 15 Ter выпускался с 1913 по 1922 год).\

\***"Фоссише Цайтунг" 26 февраля 1931 г. «...за потертую и изодранную роскошь платишь около 25 марок в сутки». «Бернская газета», 24 марта 1931 г.: "гостиницы Москвы – самые дорогие в мире... Пребывание в Москве обходится дороже отдыха на Ривьере.\

\****Буквальный перевод английской идиомы «icing on the cake» – что часто используется в значении «последняя капля».\

Исполняя план страшной мсти, на обеде я давился мясной частью "комплекса" – надо отдать должное повару, так безнадежно испортить дешевым маргарином нормальный кусок коровы способен лишь настоящий талант. Марта сконфуженно поглощала рыбный вариант, он же второй и последний из предложенных за талоны. Но с шубкой не рассталась – повесила ее на спинку стула, наплевав на укоризненно-завистливые взгляды официантов. Камрады не отстали от последних в солидарном злорадстве, то есть в добавление к неплохим стейкам все как один заказали пиво по четыре марки за пол-литра.

Пришлось ответить. Покрытую пенной шапкой кружку мне подали на красной бумажной салфетке с выписанной по кругу цитатой: "Пять шестых земного шара стонет под пятой капитала!". С центра, как раз под донышком, красовалась крупная завитушка подписи – Ульянов (Ленин). Для фрау Киргхмайер расстарались на куда более конструктивную идею – "Учиться военному делу настоящим образом, ввести порядок на железных дорогах". Боюсь даже предположить, что досталось нашим немецким попутчикам. Жаль что они, без сомнений, приняли надписи за тривиальную рекламу, а значит упустили всю красоту замысла советских пропагандистов.

Экскурсовод питался где-то за пределами отеля, но задержки не чинил, наоборот, появился в холле еще до нашего возвращения из "Зимнего сада". Живо собрал группу и объявил о следующем мероприятии – походе на новый советский балет; оставшееся до вечера время мы могли использовать по своему усмотрению. Впрочем, своей заботой переводчик нас не обделил, тут же предложил свою помощь тем товарищам, кто соберется посетить ближайшие магазины.

Марта проявила неслыханную силу воли, то есть отказалась от шоппинга. Хватило всего лишь одного моего взгляда... правда, очень красноречивого. Вместо этого мы отправились осматривать близлежащий Исаакиевский собор, благо рядом, всего то пересечь симпатичный и неплохо расчищенный от снега сквер. Нельзя сказать, что меня сильно интересовал крупнейший православный храм северной столицы, скорее наоборот, как можно скорее я желал убедиться в самых важных вещах: во-первых в самой возможности самостоятельного передвижения по Ленинграду, во-вторых – без слежки.

Первая часть плана обернулась несомненной реальностью: прогулка, в общих чертах, ничем не отличалось от таковой в 21-ом веке. Впору переиначить популярную в эмигрантских кругах шульгинскую присказку "все как было, только хуже" в свою, попаданческую: "все как будет, только хуже".

В самом же деле! Подозрительно мало автомобилей на дорогах? Зато они плотно забиты пролетками и телегами. Много людей в обносках? Зверскую дороговизну мануфактуры я успел прочувствовать на своей шкуре, менять пальто чаще раза в пятилетку даже в благополучной Финляндии позволяют себе единицы. В самом центре мегаполиса туда-сюда снуют хлеборобы в чунях? Но им приходится чуть не локтями толкаться с очень прилично одетыми господами, не раз и не два я замечал в толпе шубы как минимум не хуже той, что на Марте!

Против всяких ожиданий, моим главным и единственным культурным шоком стала прямо-таки неприличная лениномания. Куда там салфеткам "Астории"! Безвременно усопший вождь большевиков в Ленинграде выглядывал из всех витрин: в мануфактурных лавках его портрет выложен из кусочков сукна, в рюмочных красуется на бутылочных виньетках и ценниках, в парикмахерских образ сложен из женских волос, скобяная лавка презентовала вполне узнаваемый коллаж из гвоздей, подков и прочей железной требухи. Стены домов, дворцов и церквей разукрашены разнокалиберными цитатами из трудов великого отца-основателя как мечети аятами Корана. Нелепая, до смеха примитивная пропаганда, она абсолютна неопасна для моей миссии.

Со второй частью дела обстояли не менее благополучно. Разглядывание отражения в витринах, завязывание шнурков, заходы в магазины, поцелуи и прочие незатейливые приемы не дали ничего – "хвост" отсутствовал.

Забрать любимый и ненаглядный LG G3 сегодня, прямо сейчас? Ведь пустяк! Дел на полчаса, еще и на балет успеем!

– Марта, давай возьмем извозчика, скатаемся, тут рядом? – начал было я.

Но тут же вспомнил свой недолгий вояж 1926 года... и немедленно отыграл обратно:

– Ох, нет! Еще в театр опоздаем, чего доброго.

ГПУ не дремлет! В конце концов, чекистам никто не мешает закрыть посещаемые иностранцами районы сетью агентов, затем спокойно наблюдать за каждым. Достаточно малого – раздать филерам фотографии или, хотя бы, описания одежды и внешности. Выход за флажки – попытка к бегству, нетипичное поведение – провокация. Конвой стреляет без предупреждения.

Между тем моя спутница истолковала мои метания по-своему:

– Осталось меньше трех часов! Хорст, пойдем скорее в гостиницу!

– Но...

– Одеваться, что же еще?! Ты разве забыл?

– Успеем еще, – небрежно отмахнулся я. – Не званый обед с королевой Англии.

– Мне нужно погладить красную твидовую юбку, помнишь? Не зря же я ее тащила с собой в Россию? Она так хорошо подходит к новой вязаной кофте, той, что с отложным воротничком, я ее купила на третьем этаже твоего любимого Wertheim. И шляпка, ты еще спрашивал зачем, она верно помялась в дороге! Обязательно надо проверить туфли и кстати, мне срочно нужны перчатки! Белые шелковые перчатки, без них выйдет совершенно неприлично! А еще брошь, наверно розовая, под ленту шляпки, или наоборот бардовая...

– Oh, mein Gott!

– Погоди, а ты? – Марта окинула меня критическим взглядом. – Что-то я не припомню в твоем гардеробе галстука! И рубашки, они же никуда не годятся! А еще к ним нет ни воротничков, ни манжет!

– Нормальные сорочки, чистые, есть даже белая, ты сама же ее мне навязала, ну ту, в мелкую полоску, – обиделся я.

– Ты ничего не понимаешь! Совершенно! Солидный человек в тридцать пять лет не может себе позволить появиться в таком виде в приличном месте! Над тобой же смеяться все будут!

Сказать по-правде, я сильно сомневался, что в советском пролетарском театре кого-то может задеть внешний вид. Напротив, не то что без манжет и галстуков, большая часть зрителей явится вообще без костюмов! Советский гражданин носит "в пир, мир и добры люди" китель и галифе, дореволюционную студенческую тужурку, жилетку, снятую с сосланного на Соловки барина, молескиновую косоворотку великой войны, а то и суконную рубаху – за отсутствием присутствия чего-то иного. Однако... шпионов ловят на мелочах! Иначе говоря, что позволено юпитеру – никак не к лицу быку. Аборигенам сойдут с рук любые ремки, а вот неверно экипированный старпер-ортодокс из Германии, чью личину я так тщательно косплею, вполне может вызвать ненужные подозрения.

– Ну если ты так настаиваешь... в "Астории", вроде бы, есть лавка со всякими мелочами, – недовольно пробормотал я.

Какая может быть радость с того, что женщина оказалась права? Да еще в столь щекотливом вопросе? Пристегивающийся воротничок, он же крахмальный ошейник офисного клерка. Одно из самых идиотских изобретений культуры начала века, по удобству его можно поставить сразу за носочными подтяжками. Хорошо хоть чертовы резинки не нужны с толстыми зимними носками; покупать же специально для театра туфли я отказался наотрез – подобного авангардизма не требовал ни образ альпийского скупердяя, ни мой здравый смысл.

Дальше – больше, галантерейных изысков для завершения образа оказалось недостаточно. Под чутким руководством Марты мне пришлось купить и нацепить на себя булавку для галстука и запонки с крупными черными камнями, а также, да будет проклят принцип "noblesse oblige", приобрести совмещенный с рожком для обуви складной крючок, специально для вдевания пуговиц в тесные петельки накладного воротничка. И все это по невероятным, грабительским ленинградским ценам!

... На представление в театр, прячущийся под мерзким сокращением ГАТОБ,* мы едва успели. Свободных мест не было, пёстрая, бедно и буднично одетая толпа плотно заполняла зал, балкон; многочисленные головы торчали над ограждением галерки. Переводчик с гордостью объяснил, что почти все – трудящихся с бесплатными билетами от профсоюзов. Не пустовала и царская, а нынче комиссарская ложа, в ее роскоши вольготно расположился товарищ в фуражке и его жена, а может – любимая секретарша, подчеркнуто строго вздернутая голова в ярко-красной косынке допускала всякое толкование. Остальные ложи заполняли проклятые капиталисты, то есть прилично одетые господа с дамами; высокие перила четко отделяли нас от "народа". Добавить защитный ров, и получилось бы совсем как в зоопарке. К счастью, подготовка к спектаклю не затянулась – прозвенел третий звонок, потух свет, и неприятная ассоциация смазалась: лица, слава Богу, у людей пока одинаковы.

Ни разу в жизни я не был на балете, но полным болваном в данном виде спорта себя не считал – там фрагмент по телевизору, тут статейка в журнале, здесь – видео из вконтактика... Глядишь, хватит поддержать беседу, а то и составить какое-никакое мнение о разворачивающемся на сцене действе.

Однако едва разъехался тяжелый, украшенный неизменным портретом Ленина занавес, меня настиг второй за день культурный шок. Мало того, что предствление оказалось неожиданно красочным и динамичным, так еще и атмосфера в зрительном зале разительно отличалось от той, к которой я привык в кинотеатрах – что Екатеринбурга 21-го века, что Европы начала 20-го. Проработавшие весь день пролетарии, замерев, не отрываясь смотрели на сцену. Какой там попкорн! Не слышалось покашливаний и даже вздохов, лишь когда ожила Копелия, механическая кукла, где-то на галерке радостно засмеялись дети.

По окончании действия зрители вскочили со своих мест, но не устремились к выходу в фойе, к неизменным очередям гардероба, а наоборот, сгрудились в проходах около сцены. Оживленно обсуждая между собой особо удачные моменты, они все как один хотели поближе разглядеть танцоров и похлопать – причем не всем сразу, а каждому в отдельности, по имени и роли.

От удивления я не сдержал эмоций:

– Да эти рабочие разбираются в балете получше меня!

Мне тут же вторил сильный голос из соседней ложи:

– Нигде, кроме России, нельзя увидеть такие яркие массовые спектакли, – тучный господин не стесняясь втолковывал окружающим свое мнение на "настоящем" американском: – У них не так уж много средств, но они способны создавать прекрасные постановки. Поклонение искусству – неотъемлемая часть русского образа жизни! Я бы хотел, чтобы мы хоть немного поучились у Советской России глубоко уважать искусство.**

Ишь ты верхогляд, придумал: "он бы хотел"! Помоги сперва как-нибудь разнюхать смрад давно не мытых тел! В зале хоть противогаз надевай! Не зря эмигранты вколачивают раз за разом: быдло! Быдло! Вот оно самое и есть, дорвалось до искусства нахаляву, тогда как нужно лишний раз постирать подштанники!

Но стоп! С какой радости я так разозлился?! Сидел бы на обеде с "бывшими", удивляться нечему: "хорошо в образ вошел, дворянин-нелегал Обухов". А тут-то с чего? Откуда взялась потребность любой ценой хоть в чем-то, да уязвить, обидеть, очернить – пусть не открыто, но перед собственным, заботливо выпестованным штампом? Случайность ли это? Простая человеческая зависть? А может быть все куда проще? Глупо оправдывать, а вернее обманывать самого себя – непростительная для человека из 21-го века гадость просачивалась день за днем со страниц эмигрантских газет, так незаметно стала нормой. Впору двигать список приемлемых понятий дальше, ближе к крепостному праву и воскресной порке крестьянушек на конюшне. Не забыть про священное право первой ночи, а там и до совместного похода с нацистами рукой подать.

Нет спору, дурной запах – безусловная реальность, данная мне в ощущениях. Но вот этот самый горластый американец, у него обоняние наверняка ничуть не хуже! Фрау Кирхмайер, опять же, сложно упрекнуть неразборчивостью в ароматах, духи она выбирает с уверенностью парфюмера, без оглядки на цены и названия. Однако же они не скупятся на искренние комплименты, в глазах светится только восторг и удовольствие.

Ведь правы, черт возьми! Портовые грузчики к вечеру совсем не розами пахнут. Сам таким был, но то крайний случай. А вот офисные клерки, к которым лучше подходить с наветренной стороны, неприятно удивили меня еще в первые дни свободной жизни в Хельсинки. Живо тогда вспомнил про отсутствие привычных для 21-го века "теплых сортиров", то есть структуры водоснабжения и канализации, отлакированных мощной химией, стиральными машинами и дешевой одеждой. Так что для буржуев странен вовсе не запах, а... сам по себе факт присутствия подобных людей на балете! Более того, в их глазах это не порок, а напротив, огромное достижение Советов.

И кто я после эдакого фейла? Спаситель мира, как же...

Набрал полные ведра дерьма, хорошо хоть расплескать не успел!

... Треснувшая в театре картина мира продолжила рассыпаться каленым стеклом – день ото дня на все более мелкие фракции.

Эрмитаж, до которого мы наконец-то добрались, оказался набит битком, экскурсоводы выбивались из сил с огромными группами старательно приобщающихся к барской культуре рабочих. Ничего похожего на немецкую галерею Кайзера Фридриха,*** в которой, как мне показалось, три четверти посетителей – богатые туристы. Но это можно считать за достижение, что в Новом, что Старом музее Берлина с аборигенами еще хуже, в хорошем ассортименте там водятся лишь британские студенты.

Церковь, а вернее Александро-Невская Лавра, в которую нашу группу ненадолго завезли, оказалась вполне действующей.**** После Шпалерки и Соловков я было уверился – в Советской России не осталось священников вообще, разве что отдельные подвижники в совсем глухих и дальних приходах. Однако вот он, самый центр большевистского Ленинграда, но местное поголовье попов и монахов многочисленно, упитанно, в чем-то даже нагловато. Бойко торгует церковная лавка. В ассортименте, рядом со святыми мощами и иконами, в аккурат над высоким резным киотом – портрет Ленина, трехцветная олеография в золоченой раме. Молодая пара как раз приторговывалась, они непременно хотели повесить вождя над супружеской кроватью, но никак не могли сойтись с рясоносным продавцом в процентах по рассрочке. Героически сдерживая смех, я оттеснил молодоженов в сторонку и за двугривенный приобрел маленький бюстик четырехлетнего Ульянова – посмотреть и "вспомнить все", если вдруг нападет депрессия.

Следующий пласт раскрылся в столовой Кировского завода. Наше "случайное" попадание в столь далекое от туризма место легко объяснимо – прогрессивный пролетариат за рубежом должен точно знать, как питаются классовые братья "в самой свободной стране на земле". Неудивительно и то, что коммунисты, все как один, попросили обед чернорабочего. На сорок копеек товарищам принесли: мясной суп, котлеты с картошкой, а на десерт кисель, он же, по словам немцев, "подогретый розовый клейстер". Нам, то есть супругам Кирхмайер, отвалили по семидесятикопеечной доле квалифицированного рабочего: большую тарелку щей со сметаной и куском говядины, котлету с гарниром из картофеля и фасоли, а на сладкое – чай и пирожок с повидлом.

Члены делегации, как и следовало ожидать от доверчивых европейцев, приняли гастрономический спектакль за чистую монету. У меня же не возникло и тени сомнений – реальных чернорабочих на пушечный выстрел не подпускают к данному заведению. В то же время величина зала – минимум человек на двести – недвусмысленно свидетельствовала против версии камерного ресторанчика для руководителей самого высшего звена. По серединке между этими стратами остаются чины уровня начальников отделов, но если их так кормят на самом деле – рабочие, как минимум, тут не голодают.

Следующий сюрприз преподнесла Марта.

Умудрилась обменять деньги на рубли у какого-то бойкого хмыря прямо на улице; я не успел ее остановить. Вместо пяти червонцев за сотню марок, которые давала администрация отеля, она неожиданно выручила целую пачку – двести рублей. Напрасно я пенял на переписанные номера купюр, девушка просто-напросто не верила, что за такую мелочь могут отправить в лагерь. Вероятно, не сильно ошибалась, иначе на Соловках было бы не протолкнуться от бывших интуристов. Но как пессимист, я все же больше надеялся на бюрократию ГПУ, вернее их неспособность в оставшиеся два дня распотрошить спекулянтов и сверить номера с моей таможенной декларацией.

Хуже другое, фрау Кирхмайер подозрительно быстро и точно подсчитала, сколько именно мы переплатили за тур, еду и соболей. Не иначе, наловчилась оперировать с денежными курсами во времена немецкой гиперинфляции.

– Verfluchte Schieße!***** – начала она свою нюрнбергскую речь. – Немыслимо! Только представь, мы потеряли без малого пять тысяч! Verarsche! Проклятые капиталисты должны ответить за все!

– Они-то при чем? – философски заметил я... покусывая от досады губы.

Разница между официальным курсом и черным рынком особым секретом не являлась. Но что бы она была столь огромна?! Проклятые большевики совсем берега потеряли!

Впрочем, Марта не обратила на мой вопрос ни малейшего внимания:

– Необходимо немедленно предъявить претензию "Астории" и "Советскому туристу", эти грязные свиньи обязаны вернуть наши деньги! Ты поможешь мне правильно составить жалобу? Сегодня, сейчас!

– Куда?!

– В полицию, какие могут быть сомнения? Нас подло ограбили, ты что, разве этого все еще не понял?!

– Кто?!

– Только что сказала! "Астория" и "Советский турист", кто же еще!

– Но при чем тут они?

В дебри международной юриспруденции Марта уходить не стала, рубанула по простому:

– Деньги по обманному курсу брали? Брали! Что еще нужно? Пусть вернут разницу!

Как ей ответить? Объяснять вслух, да еще в отельном номере, недокументированные фичи устройства советского государства? Реальную роль партии и ГПУ? Не дождетесь! Хоть вероятность прослушки и мала, выходить из роли в границах триэсэрии я не собирался. С другой стороны, не идти же к чекистам жаловаться на них же самих?

Пришлось юлить:

– Про что-то похожее я где-то читал... Вспомнил! Курс обмена валюты в СССР установлен единый, обязательный для всех организаций.

– Scheiss drauf! – по инерции выпалила Марта. – Да мне нас..ть!

– Тебе-то запросто...

– Русским тоже нас..ть! – фрау Кирхмайер помахала перед моим носом веером свежеприобретенных червонцев. – Видишь?

– Не понимаю до конца, что тут происходит, – с притворным сомнением в голосе я принялся выдавать знания под видом дедукции: – Возможно "Асторию" принуждают сдавать всю валюту в госбанк без остатка. Таким образом, ты должна обвинять не капиталистов, а саму советскую власть... полагаю, это не слишком удачная идея.

– Чепуха! – без раздумий отмела мои слова Марта. – Ведь это коммерческие акционерные общества, совсем как у нас в Германии, мне недавно Николай все-все объяснил. Почему бы им не продавать марки на бирже?******

– Что он еще говорил? – вкрадчиво поинтересовался я.

Вероятность тесного сотрудничества переводчика с чекистами виделась мне близкой к семидесяти процентам, оставшиеся тридцать оставались за его непосредственной службой в штате ГПУ.

– Рассказывал про права женщин в СССР! Они невероятные, до сих пор не могу поверить, большевики установили двухмесячный дородовой и такой же послеродовой отпуск! А еще на детей можно получать специальную помощь до четырнадцати лет и ездить с ними отдыхать на специальные морские курорты!

– Прекрасно! – скривился я.

Мой логический метод объяснения дал безнадежный сбой; вранье такого эпического масштаба попросту невозможно опровергнуть с помощью разумных аргументов.

– Ах, да, – девушка вернулась от животрепещущей детской темы к деньгам. – Проклятые капиталисты не должны устанавливать огромные цены, это несправедливо!

– Да сколько можно говорить! Не при чем они!

– Ты просто не хочешь мне помогать! О! Надо найти Николая, он покажет где тут полицейский участок и все объяснит.

– Стоп! – взревел я, наконец получив для скандала хороший "адюльтерный" повод. – Совсем сдурела?

– Ты сам начал!

– Для начала, твой разлюбезный Николай подворовывает! Сомневаюсь, что у него есть право на обмен денег. Квитанции он не выдает.

– Так любого обвинить можно!

– Не верю, что кто-то устоит перед соблазном получить в четыре раза больше. Но если вскроется, – я решил нагнать жути, – чекисты его отправят в лагерь, на эти, как их бишь, Соловки, или вообще расстреляют. Хочешь такого?

– Поделом, пусть не ворует! Нужно... Да он же не виноват! Наверняка его начальство заставляет!

– Запуталась? – недобро скривился я. – Так определяйся скорее, хочешь ли убить мальчика?

– Нет! – тут она не раздумывала и секунды.

– Красавчик, да? Жалко? А денег тебе уже не жалко? Кстати сказать, моих денег?

– Тоже жалко, – Марта выдавила ответ после мучительно-театральной паузы. – Но...

– Вот поэтому никаких но! Я запрещаю тебе обсуждать что-либо с Николаем вообще, ничего, поняла? Даже приближаться к нему! Никогда! Так понятно!?

– Но я только...

Дальше разговор "плавно" перетек в первоклассную семейную разборку со швырянием книг – за отсутствием посуды, заламыванием рук, а потом и вольной борьбой в постели. Выдохлись к полуночи, тогда же замирились окончательно.

Только вот неприятный осадочек у меня на душе остался. Надо же, всего пять жалких дней в Ленинграде, а против меня уже зреет заговор путаны и воришки. Да еще густо замешанный на социалистических идеях. Что они только находят в этой заразе? Ведь специально предупреждал Марту, не один, а наверно сотню раз! Все равно, полетела на свет большевистских лозунгов как мотылек на огонь. Могу ли я объяснять, что в СССР правда, а что – наглая ложь? Да скорее листок свалит дуб, свалившись с его ветвей! Вовремя бы ноги унести, пока совсем не перевербовали. Только и радует, что остался всего лишь один день... самый сложный день.

\*Государственный академический театр оперы и балета, он же Мариинский театр.\

\**Фрагмент из воспоминаний Т. Драйзера. После поездки в СССР в 1928, он опубликовал по большей части антисоветскую, поэтому не опубликованную в СССР книгу «Драйзер смотрит на Россию» (Dreiser looks at Russia).\

\***В настоящее время музей Боде.\

\****Монастырь формально упразднён в 1918 году, но явочным порядком существовал до 1932 года (в ночь на 18 февраля в Ленинграде были арестованы все монашествующие). Последняя церковь комплекса была закрыта в 1936 году.\

\*****Грубое нецензурное ругательство.\

\******Биржевая торговля валютой в СССР разрешена в октябре 1922 года. Но уже с 1926 все предприятия обязаны сдавать выручку в Госбанк, частный валютный рынок (в том числе «черный») разогнан, запрещен вывоз рублей за границу. В 1928 году запрещен ввоз, то есть полностью отменена конвертируемость рубля. Торговля валютой считается тяжелым преступлением приблизительно с 1932 года.\

... За смартфоном мы отправились после завтрака, я без особых затей сослался на усталость от экскурсий. Настаивать переводчик Николай не стал, наоборот, постарался поскорее замять тему. Неужели нас на самом деле прослушивали?! Или звуки скандала прорвались в коридор и соседние номера? Если так – повод к отказу вышел достойный.

На улице выла и металась метель. Продавцы предлагали купить окровавленное мясо в мокрой газетной бумаге, размахивали жирными рыбами, прохожие перебегали через улицу и исчезали в косых полосах мокрого снега. Тем временем из глубины проспекта, словно гонимая ветром, появилась огромная процессия с красными знаменами. Бородатые старцы палками нащупывали дорогу, держась за руки, ступали женщины, дети тянули печальный и непонятный напев. Процессия выглядела как шествие паломников, но вместо хоругвь над ними бился растянутый на палках красный стяг "Да здравствует труд слепых!". Все эти люди с черными пустыми глазницами шагали, высоко задрав головы, устремив взгляд высоко, в покрытое облаками ветреное небо.

– Хорошее предзнаменование! – подбодрил я ошеломленную сюрреалистическим действом Марту. – Слепые чекисты нам совсем не помешают.

До нужного дома добирались пешком, не торопясь и не таясь. Тут зашли в магазинчик, приценились к оформленной под мавзолей шкатулке и чернильнице с профилем Ильича, там – расчехлил фотоаппарат чтобы запечатлеть фрау Кирхмайер на фоне особо примечательного фасада со львами. Почему нет? Туристы в советском Петербурге редки как амурские тигры, но город стойко хранит дух одной из великих столиц неразделенного великой войной мира. Мы его часть, мы привычны, мы нормальны. Поэтому незаметны.

Дверь подъезда ничуть не изменилась за прошедшие два года, как будто их и не было вовсе. Легкий толчок в облупившуюся филенку, недоуменный взгляд Марты. Мы внутри. Сквозь грязные окна струится скудный свет, шаги гулко отзываются эхом от высокого потолка. Все как тогда, в 1926-ом!

– Пойдем, пойдем же скорее наверх! – резко потянул я свою спутницу за рукав. – Принесет кого-нибудь нелегкая!

– Warum zum Donnerwetter!* Не дергай так, тут куски отломаны от ступеней!

– Так разруха же, – я попробовал оправдаться. – Бывает, если ремонт лет десять не делать.

– Похоже на все пятьдесят!

– Вот до чего проклятый царизм довел страну. Ни подшипников своих, ни автомобилей. Стены небось не красили со времен Екатерины Великой!

– Так мать последнего русского царя называли?

– Не совсем... была однажды природная немка на троне Российской Империи, неплохо границы раздвинула в конце восемнадцатого века.

– Разве дом такой старый? – почему-то Марта удивилась лишь последнему. – Никогда бы не подумала!

Все же не очень хорошо у нее с чувством юмора. Или это меня на нервах понесло во все тяжкие? В любом случае, последний этаж остался позади, за ним – всего один лестничный пролет. Не до веселой болтовни, хочется перемахнуть его длинным прыжком наискосок – на месте ли мой тайник?!

Первая радость. Купленный по дороге чугунный двадцатипятисантиметровый Ленин в роли гвоздодера не пригодился – замок висел ровно как я его и оставил, так же легко и открылся. С натужным скрипом провернулись петли двери. Вперед! За угол к трубе, наклонно уходящей вдоль стропил к коньку крыши. Раз сегодня у меня на руках нет превосходных перчаток будущего века – в шлак с хрустом вломилась голова лидера мирового пролетариата. Спасибо неизвестному скульптору, засунутые в карманы руки Ильича обеспечили удобный хват за ноги.

Не прошло и минуты – крышка вожделенного ящика распахнулась передо мной.

– О, маузер! Патроны! На хороший бой хватит, – из-за спины удивилась содержимому Марта. И тут же добавила подозрительно: – Ты что, собрался кого-то застрелить?

– Мосинка же, винтовка русская, – я поднял стреляющий механизм поближе к свету и принялся крутить его в руках, пытаясь найти название модели.

– Немецкая, не сомневайся, – в голосе девушки послушалась насмешка.

– Все равно! – я небрежно столкнул оружие обратно в ящик: – Без надобности.

Подхватил оставленный два года назад пакет. Зверски хотелось немедленно вставить батарею, ткнуть кнопку включения, наконец-то увидеть знакомый светящийся экран. Но слишком очевидно – не место и не время. Пересиливая себя, аккуратно пристроил LG G3 во внутренний карман. В боковой карман сунул привезенную из Екатеринбурга 2014 года бутылку Finlandia, не бросать же добро.

– Все! Валим отсюда скорее!

– Давно пора, – довольно проворчала в ответ Марта.

Едва я притворил вход на чердак, снизу хлопнула дверь парадного. Шаги, двое. Я на секунду замер: переждать или спокойно спуститься мимо?

– Без спеха, Глеб, пущай глаза малехо попривыкнут, – превосходная акустика лестничного колодца исправно донесла до меня слова визитеров. – Да наган-то вымь, а то сызнова утекут все, покуда ты кобуру нащупашь.

– Михалыч, нет тута никого, – ответил второй, явно помоложе. – Надо же выдумать, дескать шпиёны из самой Германии затеяли газ отравленный пускать в подъезде. Поди соседи набздели, вот и поблазнилось невесть что старой дуре!

– Дело у нас нонче невеликое, да раз положено – проверяй!

Служака поганый! Небось еще при царе-батюшке бомбистов ловил, жаль, Савинкова на него не нашлось. А жильцы каковы? Я едва сдержал злой смешок: не иначе как граждане самой свободной страны мира приняли нашу с Мартой "немецкую" пикировку за происки белогвардейцев, а то и хуже – коварный заговор мировой буржуазии. Интересно, это еще паранойя в терминальной стадии или уже полноценная советская ксенофобия?

– Тише! – прошипел я на всякий случай в ухо своей спутнице. – Не шевелись!

– Что случилось?!

– Полиция! Черт их побери!

Только тут до меня докатился масштаб проблемы: до нас вот-вот доберутся!

Отсидеться на чердаке? Проклятая дверь скрипит на весь квартал! Уйти крышами? Зимой, в незнакомом городе? Крепкий орешек, часть шестая, она же финальная, из-за свернутой шеи главного героя. Вытащить и пустить в ход этот, как там его, маузер? Долго! Вдобавок против двух револьверов, на лестнице, с моим "богатым" стрелковым опытом? Ненаучная фантастика.

Самое лучшее – бить вождем! Прикинул в руке завернутого в грубую бумагу Ильича – килограмма четыре лучшего каслинского чугуна. Едва слышно пробормотал, зло, по русски:

– Хоть одного завалю.

Воображение живо изобразило два распростертых на ступенях трупа. Один, как и задумано, с проломленной головой, а вот второй, истыканный со всех сторон пулями – персонально мой. Мда, не лучше ли сдаться? Телефон в кармане, немецкий паспорт там же. Есть неплохой шанс получить на Шпалерке камеру повышенной комфортности...

– Проверят документы и отпустят? – вклинилась в поток моих мыслей фрау Кирхмайер. – Мы же ничего плохого не сделали?

Уф-ф-ф! Да ведь она права! Мы пока еще не на Соловках! С какого перепугу я решил, что нас с налету примутся хватать, вязать и тащить? К иностранцам отношение трепетное, да и телефон в моем кармане не слишком похож на баллон с ипритом. Впору с улыбкой спуститься навстречу, помахать книжечкой с тисненым на обложке орлом, выдать десяток матерных фраз на могучем германском наречии. А милиционеры в ответ поскребут в затылках мозолистыми пальцами и... отпустят восвояси?