Текст книги "Три, четыре, пять, я иду искать"

Автор книги: Павел Шумил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– За производную ноль! – поднимаю я стопарь, чтоб сменить тему.

Выпить не успеваю. Ко мне через зал пробивается диспетчер и сообщает,

что челнок на Землю отчаливает через двадцать минут. Спешу на "Прометей",

торопливо собираю вещи. Через четыре часа я буду в Мигалово, через

шесть – дома.

Из космопорта звоню Зинуленку, что прыжки из засады отменяются: К

хилятикам невесомости нужно относиться бережно и с пониманием. Зинуленок

это понимает, Лариса понимать отказывается. Поэтому в постели я – лошадь,

она – всадница. Амазонка дикая, необъезженная.

Утром болят все кости. Вадим присылает машину, тащусь в нашу контору.

Рапорты, медосмотр и прочая тягомотина... Оказывается, я летал без одного

дня три месяца. Поэтому квартальной премии сдельщику за качество мне не

видать. Нет также надбавки за удаленность, за риск. Есть маленькая премия

за аварийную ситуацию самой низкой категории. Которая полностью съедается

вычетом за опоздание. И под конец – выговор с занесением от медиков за

нарушение физического режима. Тимур прикрыл бы меня, но он в отпуске...

Вадим в ярости.

– Идиотов надо учить! – рычит он. – Идем к связистам!

– Может, ну их? Я бы прилег.

Вадим опять рычит, тащит меня чуть ли не за шкирку, оформляет заказ

на срочную связь, и я сорок минут расписываю главному инженеру завода,

что, где и как надо чинить на "Прометее". Под конец главинж переключает

связь в приватный режим и честно спрашивает:

– Крым, какого (би-ип) ты мне эту туфту гонишь? Что случилось?

– На нас наехало начальство, – отвечает за меня Вадим. – Хотят

на парня повесить всех собак и срыв сроков в придачу.

– Так сроки сорвали марсианцы.

– Марсианцы – не их ведомство. Им нужен свой, местный козел отпущения.

– Понятно, – кивает главинж. – Если что – звони, поможем.

Начинаю что-то понимать. Вадим отмечает в табеле сегодняшний день

как рабочий, по графе "консультация РвКП", и квартальная премия у меня в

кармане.

– Подвези до дома.

– Забудь о доме, – рычит Вадим и тащит меня в свой кабинет. Запирает

дверь на ключ. Я тем временем располагаюсь на диване в горизонтальном

положении. Вадим пододвигает к дивану стул, кладет на стул включенный

ноут.

– Рапорт на мое имя. Занеси в файл список всех работ, которые ты

провел на буксире. Даже самых мелких. Если помнишь, укажи время на ремонт.

Не выйдешь отсюда, пока не закончишь. Дураков надо учить!

Надеюсь, последнее – не ко мне. Связываюсь с архивом, скачиваю

файл бортжурнала "Прометея" и, поминутно сверяясь с журналом, начинаю

титанический труд. Задумываюсь насчет времени очистки агрегатного отсека

от смазки. Шесть человек работали двенадцать часов. В конце концов так и

пишу: 6 х 12. Получается, как будто я весь простой у Марса чистил трюм по

шесть часов в день.

– А обратный путь? – интересуется Вадим.

– На обратном я занимался "Паганелем".

– Так и пиши!!! Ты же слышал, заводчане тебя поддержат.

Так и пишу – работы по очистке трюмов Паганеля. Вадим распечатывает

список, карандашиком рядом с каждым пунктом ставит трудозатраты. Долго

что-то пересчитывает, зачеркивает, исправляет...

– По нормативам получается, что ты работал по двадцать часов в

сутки, – наконец, объявляет он. На сон, еду и все остальное – четыре

часа. Даже Наполеон спал больше!

Заносит окончательную цифирь в компьютер, распечатывает и несется

к начальству. Как в последний, решительный. Я переворачиваюсь на другой

бок и засыпаю... Хороший диван у Вадима. Мягкий, широкий, только чуть

коротковат.

Когда просыпаюсь, не сразу понимаю, где я. На мне одеяло, приглушенно,

по-домашнему бубнят голоса. Переворачиваюсь на другой бок и вижу мирную

картину. Початая (и уже почти пустая) бутылка коньяка, Старик и Вадим

ведут беседу "за жизнь".

– Тяжелый выдался рейс? – спрашивает Старик, видя, что я проснулся.

И сам себе отвечает: – Вижу, тяжелый. Пока ты спал, мы здесь навели

порядок. Выговора у тебя нет, а есть благодарность. Зато есть выговор

у медиков. За формализм и отсутствие учета факторов реального полета.

– Был совет экспертов, – поясняет Вадим. – Все пришли к выводу,

что не будь тебя на борту, ликвидировать аварию было бы некому, и буксир

с баржей перехватили бы аж за поясом астероидов. Опоздание с доставкой

груза на полгода, внеплановый рейс танкера к Марсу и прочие расходы.

Так что ты сегодня в героях ходишь.

Я чуть не прослезился. Упоминать, что аварию вызвало мое желание

стенку вымыть, было бы верхом бестакства. Подсел к столу, хватанул

оставленные мне полстакана коньяка и поискал взглядом закуску.

– Кончилась, – пояснил Старик. – Пока ты спал, мы все подъели.

Вот на, запей. – И налил мне в стакан минералки.

Коньяк и газированная минералка на пустой желудок – это как мешком

по голове. Понимаю, что ноги меня слушаться не будут. Язык – тоже.

Лучше сесть поустойчивее и слушать старших.

– ... Ты тогда, наверно, еще в школу ходил, – продолжает рассказ

Старик. – А героя нашего еще и в проекте не было. Сначала была вспышка.

Астрономы решили, что столкнулись два астероида. Но спектр вспышки

удивлял. Астрономы обнаружили на месте вспышки небесное тело метров

триста длиной. Решили перенацелить на это тело один из зондов для

исследования комет. Сейчас это было бы просто. А в то время – все через

облет Юпитера. Другого пути выйти из плоскости эклиптики не было. Три

года до Юпитера, четыре года до астероида... Время любого полета годами

исчислялось. Но, пока мировая общественность уламывала хозяев зонда

подарить им аппарат, астероид начал маневрировать. Сперва заинтересовался

Сатурном. Потом – Юпитером. Потолкался в поясе астероидов и направился к

Марсу. Здесь его впервые удалось заснять. А он впервые встретил объект

нашей цивилизации. Взял для исследования один из мертвых спутников с

марсианской орбиты. Потом была маленькая паника, когда он направился к

Земле. Но корабль пришельцев обогнул Землю на расстоянии четырех миллионов

километров, после чего нырнул в Солнце. Сейчас-то мы знаем, а тогда опять

была паника. С чего бы пришельцы пошли на самоубийство?

– ... Лар, почему ты мне не писала?

Лариса поворачивается ко мне. На лице так и читается сердитое:

"Начинается!"

– Когда ты уходишь к звездам, ты для меня умер. Или хочешь, чтоб

я ночей не спала, поседела к сорока годам?!

– Лар, не заводись, а? Я же в этот раз недалеко ходил. Внутри системы,

ни одного джампа...

– Хочешь сказать, безопасно, как на автобусе прокатиться? А это что?

– хватает с серванта квиток-распечатку с моей зарплатой и тычет в графу

"Премия за спасение корабля и груза". – Это что, я спрашиваю? Такие деньги

за просто так дают? Я у Зины спрашивала, ты на два дня опоздал. А мог бы

совсем не вернуться!

– Знаешь, как мне скучно было без твоих писем.

– Знаю! – сказала – как отрезала. – Заглянула в твой чемоданчик с

порнографией.

Только этого не доставало до полного счастья.

– Это искусство! Эротическая графика.

– Искусство – это у Рубенса. У тебя – порнографика!

Сажусь на стул верхом.

– А какая разница?

– Чтоб искусство рисовать, надо сперва имя заработать.

Иду в сортир обдумывать эту мудрую мысль. Иногда моя ненаглядная

глупа до гениальности. Хочется проверить содержимое чемоданчика, но только

не при ней. Иначе – скандал на неделю.

Утром Лариса уходит на работу, а я валяюсь в постели до двух часов.

Потом беру себя в руки и начинаю адаптироваться к земной тяжести. Если

адаптироваться пассивно, нужно целых четырнадцать дней. А если активно,

можно уложиться всего в две недели. Медики никак не могут этого понять.

Выбираю первый путь. Потому что до бассейна надо ехать. А в бассейне

– лестницы вверх, лестницы вниз, в душ, в раздевалку... И на каждой

много-много ступенек. Ну его!

Раскрываю чемоданчик, перебираю рисунки. Вроде, все на месте. Достаю

тот, который похож на Ларису, и начинаю реставрационные работы. Рисунок

долго висел на стенке, запылился, местами потерся, линии размазались. У

Зинуленка есть резинка настоящих художников из сырого каучука, цветом

напоминающая янтарь. Она отлично убирает грязь с ватмана.

В детстве родители хотели видеть меня художником. Репетитора

нанимали. Так что с техническими приемами я знаком. Мелочи подправить,

оттенить – могу. Вот недрогнувшей рукой одной линией контур обозначить

– этого мне не дано. Чуть меняю разрез глаз, уголки губ. Теперь на ватмане

точно Лариса.

В самый неподходящий момент, когда на столе десяток карандашей разной

твердости, а я – на кухне, шарю в холодильнике, из школы приходит Зинуленок.

– Пап, это ты маму нарисовал? Здорово!

Точно. Здорово. Влип я здорово. Честно сказать, что рисовал не я?

А КТО? Кто, кроме меня, мог видеть маму В ТАКОМ ВИДЕ? И зарисовать...

Сказать, что эта мадам только похожа на Ларису? А я бы поверил? Вот

рисунок, вокруг – орудия преступления. Как наши – 2М, ТМ, так и импортные

"кохиноры", бритва, стружки в пепельнице, проба грифелей на бумажке.

А рисовал не я... Кто мне поверит?

– Не трогай, еще не закончено.

– Пап, а ты мне этот портрет подаришь? Я его на стенку в рамке

повешу.

– Я хотел его у себя в корабле на стенку повесить.

– Ну пап... Ну пожалуйста... Ты себе еще нарисуешь...

Если б я умел...

– Ладно, скопируем, чтоб тебе экземпляр и мне экземпляр.

Зинуленок уже замеряет линейкой размеры, тащит из-за шкафа рамку.

В рамку портрет никак не вписывается. Мелковат. Я тем временем заканчиваю

реставрационные работы по углам, там, где кнопки были. Кладем рисунок

в огромную папку и топаем в фотомастерскую. Там наш рисунок прогоняют

через сканер размером с праздничный стол. Зинуленок оттирает мастера от

компьютера, начинает умело работать в "фотошопе". Выбирает фон с рисунком

холста, колдует с яркостью, контрастностью, прозрачностью, накладывает фон

на рисунок. Потом рисунок на фон, опять колдует с настройками прозрачности,

размерами холста – и пускает результат на принтер. Я поражен. То, что

вылазит на принтер – это настоящая картина, нарисованная углем на грубом

холсте. И она вдвое больше оригинала – как раз под рамку.

Выводим два экземпляра. Зинуленок на всякий случай скидывает

результат на флэшку, а я предупреждаю мастера, что на рисунке – моя жена.

И если я где-то увижу... Мастер клянется и божится, что блюдет авторские

права, тайну личности и при мне сотрет все рабочие файлы.

Довольные, возвращаемся домой, выбираем место для гвоздя на стене.

За грохотом дрели не слышу, как входит Лариса. Не успеваю предупредить

Зинуленка, и та хвастается картиной в рамке... Что сейчас будет...

Странно. Лариса, кажется, довольна.

– Ах ты мой Врубель!

Не пойму. Вчера это было порнографией. Может, все дело в рамке?

На следующий день меня поднимает с постели телефонный звонок.

Смотрю на часы – полпервого. Смотрю на номер звонящего – Старик. Надо

ответить.

– Крым, ноги в руки – и в управление, – говорит Старик. – Машину

я за тобой выслал.

– Что случилось?

– Иваненко возвращается.

Слушаю короткие гудки. Потом бросаю трубку и спешно одеваюсь. Когда

водитель звонит в дверь, я уже завтракаю – жую холодную сосиску из

консервной банки.

Пока несемся по городу, размышляю. Иваненко ушел в полет четыре

с чем-то месяца назад. Полет за три звезды – это шесть джампов. Плюс

программа. Трудно уложиться быстрее, чем в пять-шесть месяцев. Значит,

нештатка. Понятно, что нештатка, иначе чего ради меня из отпуска сорвали?

Водитель ничего не знает. Не по чину. А жаль. Вообще-то, в этот

полет должен был идти я. Но мою лошадку заводчане кокнули. Вот и пошел

Степа Иваненко. Мужик серьезный, основательный, показного риска не любит,

но от неизбежного не прячется. Жена, трое детей – больше ничего о нем не

знаю. Мы с ним по фазе не совпадали. Я на земле – он в полете, и наоборот.

Корабль – "Адмирал Ушаков", пятнадцать тысяч тонн, десяток рейсов.

– Степан вернулся от первой звезды, – встречает меня Старик.

Ушел в джамп на восьмом импульсе, вынырнул с недолетом. Четыре месяца

подгребал к звезде. Решил вернуться, разгрузил трюмы – и опять ушел в

джамп только на восьмом импульсе активаторов. Вынырнул опять с недолетом.

Будет на Земле только через четыре-пять месяцев.

В рубашке парень родился. Восьмой импульс – это уже в зоне отражения.

Его должно было назад отбросить, как Егора. Эффект зеркала. А он всего лишь

чуть-чуть недолетел. И так – два раза подряд.

– Какая моя задача?

– Ты – член экспертного совета.

Только этого не хватало.

– ... А кого же, если не тебя?! – убеждает Вадим. – Я там не был,

я только по системе грузовики водил. Ты у нас авторитет, солнышко наше

ясное!

– Я капитан, какой из меня эксперт? Я даже не знаю, что там

произошло.

– Никто не знает, в том-то и дело! Степан после первого джампа

решил назад повернуть. Ругать его за это, или орден дать?

– Ты что, издеваешься? Капитан должен верить своей интуиции! Иначе

зачем он вообще на борту? Жесткую программу можно и в автопилот забить.

– Это на комиссии и скажешь.

– Степан был прав на сто процентов! И второй джамп это подтвердил.

Он спас корабль и привез информацию, – не могу успокоиться я.

– Вот для этого тебя в комиссию и назначили. В моих устах это просто

слова. В твоих – неоспоримая истина, понял? Потому что ты носишь это,

– Вадим стучит пальцем по капитанской эмблеме на моем кителе. – Потому

что у тебя авторитет. Ты много раз уходил – и всегда возвращался. Твое

слово имеет вес и у нас, и у американцев... Кстати, об американцах.

Через четыре дня у них намечен старт.

– Предупредить надо...

– А что мы им скажем? Степа улетел, но решил вернуться?

– Да, скажем что знаем. Не маленькие, пусть сами думают, сейчас

лететь, или подождать до выяснения.

Вадим садится составлять документ. Никаких выводов, заключений,

только голые факты. И обещание передавать информацию по мере поступления.

Ставлю подпись. Вадим убегает за подписью Старика. Три подписи членов

комиссии – это не полный состав, но уже внушительно выглядит. Бедные

америкосы. Я бы на их месте задержал полет.

– Пап, Дима говорит, что это не габаритно-весовой макет, а самый

настоящий "мячик".

Это вместо "Здравствуй, папа". Смотрю на Диму. Где-то я видел

этого очкарика... Ах да, двухмачтовые подносы в фонтане ресторана!

Беру зонд, взвешиваю на ладони, словно в первый раз увидел.

– Ну да, корпус, наверняка, от самого настоящего. А для чего тебе

настоящий "мячик"?

– Для генератора. Если этот генератор в автомобиль вставить, на

нем год ездить можно. – Паренек тащит из ранца потрепанный журнал

"Техника – молодежи" и тычет в разворот. На развороте – разрез "мячика"

– Гм-м... – чешу я в затылке. Автомобиль этот генератор не потянет.

Слабоват. Но совмещен с аккумулятором на случай пиковых нагрузок. Поэтому

взорвать его можно так, что любая авиабомба покраснеет от зависти.

Собственно, поэтому автомобили пока и ездят на бензине. Если б не было

одиннадцатого сентября, башен-близнецов, взорванных жилых домов... Да мало

ли чего могло не быть! Терроризм – реальная угроза, и давать террористам

ручные гранаты в десяток тонн тротилового эквивалента – себе дороже. Вот

и ездим как в старину, на бензине...

– Бери карандаш, – говорю я пареньку, – считай! Двенадцать вольт

умножить на сто ампер – сколько будет?

– Одна целая, две десятых киловатта.

– Правильно. Меньше двух лошадиных сил. Мопеду хватит, но мотоцикл

уже не потянет.

– Но сто ампер... – парнишка чуть не плачет.

– Ампер много, вольт мало. Зинуль, принеси мои инструменты.

Стелю на стол газету, поручаю Диме придерживать "мячик" и часовой

отверткой отвинчиваю четыре винта, удерживающие лючок. Подковыриваю его

отверткой, кладу на стол. Дима с Зинуленком сталкиваются над мячиком

лбами.

– Песок...

Высыпаю часть песка на газету. Вспоминаю, что и откуда вынул из

"мячика", беру карандаш и, покручивая, погружаю в зонд на полную длину.

В фокусники мне надо было идти, а не в космонавты.

– Что показало вскрытие? – спрашиваю у детей.

– Корпус настоящий, а внутри пусто, – сообщает Зинуленок. Очкарик

Дима шмыгает носом, переживая крушение надежд.

– Внутри не пусто, а весовой эквивалент оборудования, – поправляю

я, аккуратно ссыпая песок обратно в отверстие и завинчивая лючок. Слюню

палец, подбираю несколько песчинок и пробую на язык. – Песок пресный.

О чем это говорит?

– Морской был бы соленый, – бурчит Дима.

– Тоже правильно, – соглашаюсь я. – Сухой строительный песок.

Будь я экспертизой, определил бы, из какого карьера он взят.

– А толку? – насупился Дима. – Генератора-то там нет!

Когда Дима уходит, Зинуленок по секрету сообщает мне:

– Пап, он не электромобиль хотел сделать, а вертолет. Я уже не

знала, что делать. Знаешь, фанатики какие прилипучие!

Четыре месяца комиссии абсолютно нечего делать. Американцы неделю

выжидали, потом отправили свой корабль в полет. Я мотался между Землей

и заводом, курировал перестройку корабля. Слово какое – курировал...

Снабженцем работал. Выбивал, проталкивал, согласовывал, утрясал. Старик

не шутил, когда говорил, что от старого "Прометея" один корпус останется.

Наконец, "Адмирал Ушаков" подошел к Земле. Комиссия вновь собралась

в полном составе. Корабль сел в Мигалово, и его облепили специалисты.

– Степан подал заявление, – ошарашивает меня Вадим.

– Уходит из пилотов?

– Уходит из дальнобойщиков. Говорит, внутри системы летать готов,

но в русскую рулетку больше не играет. Два звоночка от судьбы ему было,

третьего ждать не будет. По этому поводу нас Старик вызывает.

– ... Я не русский самоубийца, – спокойно, удивительно спокойно

втолковывает Степан Старику, когда мы входим. – Мне детей надо на ноги

поставить. Как мы летаем? Помолясь да перекрестясь? Вот когда физики

объяснят, как джампер работает, я вернусь.

– Не как, а почему, – поправляет Старик. – Конечно, ты прав. Но

не летать мы не можем. Америкосы-то летают. Я похлопочу о твоем переводе

на ближние линии. Когда вернешься из отпуска, обсудим новое назначение.

Степан выходит из кабинета, стараясь не встречаться с нами глазами.

А я чувствую себя побитой собакой. Они оба правы, и Старик, и Степан.

Летать так, как летаем мы – смертельный риск. Поэтому и экипажи из одного

человека. И Старик прав. Контакт с чужаками – это прорыв технологий на

новый уровень. Как я знаю из полусекретных документов, мечта руководства

NASA – даже не контакт. Они мечтают найти заброшенную станцию чужаков

где-то у другой звезды. Или мертвый корабль. Проблем меньше. Технологии

есть, но никакого культурного влияния.

– ... Ты согласен? – Вадим толкает меня локтем.

– А? Простите, задумался...

– Согласен взять "Адмирала Ушакова"?

– А как же "Паганель"?

Старик с Вадимом улыбаются. – Не уйдет от тебя "Паганель". Как со

стапелей сойдет, так твоим будет. Сейчас твое задание – испытать "Ушакова"

во всех режимах.

– А разве с восьмым импульсом уже разобрались?

– В первый же день по прилете, – вздыхает Старик. – Степану мы

говорить пока не стали, чтоб не волновался. Медики за ним и так полгода

хвостом таскаться будут. Вот почитай.

Беру пачку листов, читаю – и сам себе не верю. В предыдущий полет

на последнем джампе на корабле Степана изменились скорости протекания

некоторых атомных процессов. Очень слабо, но изменились. Как следствие,

изменилась скорость хода атомных часов. Поэтому, собственно, активаторы

раньше времени и срабатывали. Поэтому и выход из прыжка с недолетом.

Почему техники сразу не засекли? Да потому что на релятивистских

скоростях время не является той печкой, от которой плясать можно. Скорость

хода времени зависит от скорости полета. К этому все привыкли. Вернулся

в порт приписки, синхронизировал часы с эталонными – и вся недолга.

– Я приказал все продукты, всю воду и расходуемые материалы с

"Ушакова" сбросить на Солнце, – говорит Старик. – Активаторы заменят на

те, которые твоему "Паганелю" предназначались. Вся командная электроника

встанет новая. Ну как, доволен?

Прикидываю, что же это получается? Активаторы от тридцатитысячника

ставят на пятнадцатитысячник. У меня будет двойной запас мощности. Самый

безопасный корабль. А "Паганель" остался без активаторов... И без

электроники. Задержка на полгода, не меньше. Не возьму "Ушакова" – так и

останусь капитаном без корабля...

– Согласен.

– Как с тобой легко, Крым, – улыбается Старик. А меня начинают грызть

сомнения. Не сглупил ли?

Первый испытательный полет в системе после модернизации "Адмирала

Ушакова". Программа простейшая – разогнаться, проверить движки, проверить

точность хода атомных часов по пульсарам, затормозить, проверить

активаторы. (Должны сработать вхолостую) И – вернуться на Землю. Пять

а.е. туда, пять – обратно. А.е. – астрономическая единица, сто пятьдесят

миллионов километров. Пять а.е. – это как до Юпитера слетать. На все, про

все – пятнадцать дней. Шесть туда, шесть – обратно, три – на замеры и

всякое непредвиденное. За день до старта меня вызывает Старик.

– Слушай меня, сынок. Твой испытательный полет – это липа, прикрытие.

Настоящая цель – вернуть на Землю "мячик".

– Есть вернуть на Землю мячик, – играю со Стариком в гляделки и

считаю мурашек, которые забегали по спине. Много их...

– Не спросишь, чем этот "мячик" особенный?

– Сами скажете.

– Догадливый ты, – усмехается Старик. – Этот "Мячик" побывал в

лапках у чужаков. Пять лет назад корабль чужих снял его с орбиты. А когда

ты был в последней дальней – вернул. Наши наблюдатели говорят, что это

был тот же самый корабль, и следовал он обратным курсом.

Перевариваю информацию. Насчет наблюдателей – это, скорее,

предположение. Что они могут увидеть? Все корабли чужих выглядят похоже.

Или шар, или огурец. Только размерами и отличаются. Через нашу систему

проходит всего одна трасса. Почему так, не знаю, но только одна. Справа

пришел – налево ушел. Слева пришел – направо ушел. Почему-то маршруты

чужих соединяют Солнце всего с двумя звездами. Хотя до– и после – ветвятся.

Движение по этой трассе редкое и нерегулярное. Раз в полгода – уже много!

– Так вот, – продолжает Старик, – "мячик" вновь появился на орбите,

с него идет обычная информация. Но – что удивительно – на двух частотах.

На обычной и на более высокой – слабенький такой сигнальчик.

– А что об этом думают американцы?

– Американцы, надеюсь, не знают. Это наш сектор наблюдения, наш

"мячик". О том, что он замолчал после пролета чужаков, мы им сообщили,

о том, что вновь заработал – нет. Запроса от них не поступало, надеюсь,

они не в курсе. Мы сами обнаружили его появление чисто случайно лишь

полгода спустя.

Второй день испытательного полета. Иду с ускорением чуть больше

одного "g". От Земли уже далеко, но не так, чтоб десятки минут между

вопросом и ответом ждать. Вызываю центр управления полетом.

– Я "Адмирал Ушаков". Вызываю Землю.

– А, Ушак-паша, – отзывается Старик. – Что-то случилось?

– Все в порядке, все по графику, – успокаиваю я. – Поэтому и

вызываю. Прошу разрешения порезвиться.

– Что значит – порезвиться? – в голосе Старика любопытство пополам

с недовольством.

– Порезвиться – это значит погонять корабль на предельных режимах.

На максимальных ускорениях. Ну и потренироваться в тонком маневрировании.

Эта машина для меня новая, мне надо ее почувствовать.

В эфире – тишина. Но если вывести громкость на максимум, можно

услышать, как Старик с кем-то советуется.

– Крым, сынок, – вновь выходит в эфир Старик. – У тебя есть программа

испытательного полета. И есть дата возвращения. Не уложишься – я с тебя

шкурку спущу. Не выполнишь программу – еще одну. Поломаешь машину или

кому-то дорогу перебежишь – еще одну. В остальном – ты капитан, и действуй

по обстановке.

– Есть действовать по обстановке!!! – радостно квитирую я, врубаю

шесть "g" по главной оси и выписываю в пространстве спираль. На самом

деле мне вовсе не радостно. Весь этот диалог – отрепетированная заранее

туфта. Мы слушаем переговоры америкосов, они – наши. Программа моего

полета – куда я пойду и что буду делать – опубликована заранее. Ее можно

сопоставить с координатами "мячиков". Теперь, после разговора со Стариком,

программы нет. Куда бы я ни пошел, америкосы будут думать, что я оказался

там случайно. Тонкое маневрирование у "мячика" – тренировка. "Мячик"

замолчал? Я протаранил его корпусом или сжег джетом двигателя. Ничего,

не страшно, это "мячик" русских. Сами разберутся... "Тише, Танечка, не

плачь, это был соседский мяч". Впрочем, о том, что на пару минут замолчал

русский "мячик", американцы вряд ли узнают. У них своих хватает. Идеальное

прикрытие.

Тошно.

В космосе не должно быть ни тайн, ни политики. Космос – он огромен

и чист. Нельзя в него с немытыми ногами.

Выхожу в нужный квадрант на день раньше срока – за счет двух

"g" вместо одного по плану. День веду программу. На седьмой день беру

выходной. Земля не возражает – я иду с опережением, да и на Земле

воскресенье.

От Ларисы опять ни одного письма.

«Мячик» я взял руками и поместил в специальный контейнер с очень

мягкой упаковкой. Взамен пустил в полет новый "мячик". Удалившись метров

на цать, он расправил антенны и принял вахту. А вернувшись в шлюзовую

камеру, я долго вертел трофей и разглядывал через стекло шлема. На

расстоянии нескольких астрономических единиц Солнце не слепит. Светофильтр

не нужен. Поэтому стекло шлема прозрачно как слеза. Фары шлема тоже не

нужны, шлюзовая ярко освещена, все видно отлично. Но впервые я пожалел,

что в комплект инструментов скафандра не входит лупа. Обычная профессорская

лупа размером с блюдце, на длинной ручке с накладками из слоновой кости.

Потому что "Мячиков" было два.

Один – наш обычный "мячик" – шар диаметром тридцать два сантиметра.

С растопыренными антеннами – почти метр.

Второй – вишенка не более двух сантиметров в диаметре, повисшая

на кончике одной антенны. Миниатюрная копия "мячика", тоже растопырившая

крошечные антенны.

В космосе завелся Левша.

Чужой "мячик" пытался общаться с миром на частоте в шестнадцать раз

выше стандартной. Естественно, ему никто не отвечал. Размеры его тоже

отличались в шестнадцать раз. Откуда число шестнадцать? Это степень

двойки. Два в четвертой степени. Круглая цифра для всех, кто связан с

цифровой техникой.

Я переключился на частоту чужого "мячика" и прогнал серию тестов.

Тесты прошли. Чужой "мячик" отзывался на номер большого брата и был

полностью функционален. Лесковская блоха, получив подковы на лапки,

танцевать перестала, а "мячик" работает. Нам утерли нос...

Что в этом "мячике" невероятного, спросите вы? Простая арифметика

– если линейные размеры меньше в 16 раз, то объем и масса – в 4096 раз.

Но поразительно не это. "Мячиком" управляет компьютер. Процессор этого

компьютера выполнен по 30-нанометровой технологии. То есть, ширина

токопроводящих дорожек на кристалле процессора – тридцать нанометров. Или

сто двадцать атомов. Если отмасштабировать в шестнадцать раз – получится

семь-восемь атомов. А это уже за пределами разумного. Малейший

технологический дефект – и кранты... Да просто заряженная частица попала

в проводник – и нет проводника. Чего-чего, а заряженных частиц в космосе

хватает.

Сверяюсь с таблицей кодов, надиктовываю сообщение для Земли:

– Парни, машина – прелесть! Конфетка! Вы локти кусать будете, что

у вас такой нет. В общем, я в полном восторге! Ждите и завидуйте. Завтра

испытываю активаторы – и назад.

Прослушиваю запись. Голос бодро-восторженный. Психологи говорили,

что такой у меня и должен быть. Если отсеять шелуху, останется: "Программа

выполнена, "мячик" на борту. Ждите сенсационный материал". Конспирация...

Гнать психологов в три шеи. Завтра предстоит испытание активаторов. Не

в звезде, а просто в пустоте. Производной "ноль" нет. Но и таких мощных

активаторов еще никто никогда не испытывал. Вдруг меня забросит куда-нибудь

к черту на кулички? Недаром же трюмы забиты продуктами – одному на сорок

лет хватит...

Короче, мне просто страшно. Психологи должны были это учесть. Ну и

черт с ними. Отправляю запись в эфир. Через сорок минут Земля ее получит.

Может, отменят прогон активаторов? Чтоб не рисковать ценным грузом...

Как бы не так! В ответ – стандартное: "Рад за тебя, Крым. Завершай

программу и возвращайся".

Единственный раз с «мячиками» чужаков мы встретились года через

четыре после первого визита чужого звездолета. В систему вошел второй

корабль чужаков. Как и первый – со вспышкой. Толстый такой огурец шестисот

метров длиной и почти триста в диаметре. И с ходу направился к ближайшей

планете – Нептуну. Три дня изучал систему Нептуна, после чего направился

к следующей ближайшей планете. Поскольку Уран и Сатурн находились по

другую сторону Солнца, ей оказался Юпитер. На Земле царило возбуждение,

готовое перерасти в панику. Несколько успокаивало разумное, предсказуемое

поведение корабля-исследователя. По-существу, он повторял программу

первого зонда.

Неделю покрутившись среди спутников Юпитера, корабль занялся поясом

астероидов. Все сигналы в радио– и оптическом диапазоне игнорировал.

Впрочем, не все. Однажды отзеркалил на Землю пятиминутную передачу лазером

в оптическом диапазоне. Ученые воспряли духом. Но чужой корабль вновь

замолчал.

К Земле чужак приближался осторожно, по сужающейся спирали. И начал

исследование с Луны. Это мы так подумали, что его интересует Луна. Потому

что он направился к ней. По всем маневрам выходило, что чужак собирается

выйти на окололунную орбиту. Но чужак скрылся за Луной... и пропал. Вместо

него из-за луны вылетело нечто, больше всего напоминающее на экранах

радаров облако металлической пыли. В оптическом диапазоне, кстати, тоже.

И это облако, рассеиваясь в пространстве, с ускорением в двадцать-двадцать

пять "g" устремилось к Земле.

Военные наделали бы глупостей, но просто не успели. Слишком быстро

все произошло. Даже население не успели оповестить. Уже через полчаса в

атмосферу Земли над крупными городами вошли сотни тысяч, если не миллионы

небольших – около тридцати сантиметров в диаметре – исследовательских

зондов. Позднее общее количество зондов оценили в пятнадцать-двадцать

миллионов. Они опустились как снежинки, как осенние листья, на все

материки сразу. Не пропустили ни одного более-менее крупного населенного

пункта или объекта.

Зонды отличались наглым любопытством. Лезли в жилые дома, магазины,

на заводы, в транспорт. Ничего не трогали, ни на кого не нападали. Но и

в руки не давались. Уворачивались, выскальзывали из пальцев. Наблюдали...

Утолив любопытство, улетали. Или пытались улететь. Если попадали в

ловушку, садились на пол и нагревались до обжигающей температуры, выпуская

при этом струйку голубоватого дыма. Как потом выяснилось, внутренности у

них при этом спекались в кусок шлака.

Нашествие "мячиков" продолжалось около полутора часов. Где чуть

больше, где чуть меньше. После чего "мячики" дружно и организованно