Текст книги "Зинаида Серебрякова. Мир ее искусства"
Автор книги: Павел Павлинов
Жанр:
Культурология
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
Глава 6
Марокканские серии
(1928–1929 и 1932)
З. Е. Серебрякова. Верблюжий рынок. Марракеш. 1928. Фрагмент. Частное собрание. Photograph courtesy of Sotheby’s
Марокканские поездки Зинаиды Серебряковой 1928–1929 и 1932 годов были яркими эпизодами в жизни художницы. Именно здесь она максимально раскрыла свой дар бытописателя-этнографа. Наряду с крестьянским дореволюционным циклом, с бретонскими сериями 1920–1930-х годов марокканские серии представляют собой ярчайшее проявление таланта Серебряковой как живописца и графика. Вместе с тем эти произведения входят в сокровищницу европейского искусства и являются неотъемлемой частью ориентализма XIX–XX веков.
Марокко, как одна из наиболее экзотичных стран Магриба, уже около 200 лет вдохновляет художников. В 1832 году в составе французского посольства здесь побывал Эжен Делакруа, о чем написал в своих увлекательных дневниках. В Марокко также побывали Жан-Франсуа Портель, Шарль Ландель. На волне увлечения Магрибом в 1910 году сюда впервые попала французская художница Сюзанна Крепин (работала попеременно в Париже, Бретани и Марокко до 1956 г.). В 1911–1913 годах страну посетили Кес Ван Донген, Анри Матисс и Альбер Марке.
Интерес к Магрибу, и в том числе к Марокко, в 1920–1930-е годы только возрос. В 1912–1956 годах Марокко находилось под протекторатом Франции. В 1927 году султаном стал 18-летний Сиди Мухаммед Бен Юсуф (с 1957 г. – король Мохаммед V), открывший многие места в стране для туристов. Сюда приезжали художники Александр Рубцов, Василий Шухаев (в 1932 г.). Многие русские эмигрировали в Марокко. Безусловно, больше всего в Марокко было французских художников. В 1920 году на деньги барона Э. Ротшильда несколько марокканских городов посетил Камиль Буари (в 1922 г. в Париже прошла выставка его работ). Многие французы оставались жить в Марокко (Анри Понтуа, Жак Мажорель, Габриэль Руссо, Маргерит Делорм, Женевьева Барьер Демнати и др.). Таким образом, у Серебряковой было много предшественников и предшественниц, искавших здесь вдохновения. Но думается, что именно Серебряковой должна принадлежать слава исключительного мастера, не только передавшего многочисленные этнографические подробности жизни марокканцев, но и облекшего эти особенности в выразительную художественную форму, далекую как от сухого академизма, так и от обобщенно-отвлеченного модернизма.
З. Е. Серебрякова. Марокканки. 1928. Собрание KGallery
Интерес Зинаиды Серебряковой к Востоку проявился еще во время поездок в Крым в 1911 (Автопортрет в шарфе) и 1913 годах. Особенно же в 1915 году, когда она получила заказ на росписи интерьера Казанского вокзала в Москве и исполнила эскизы четырех панно с женскими фигурами, олицетворяющими страны Востока: Турцию, Японию, Индию и Сиам. Укреплению этого интереса способствовало и творчество родственников и друзей.
Востоком в семье Лансере заинтересовался еще отец Серебряковой скульптор Евгений Лансере, в 1870-е годы несколько раз побывавший на Кавказе. Осенью 1874 года Лансере и его молодая жена совершили свадебное путешествие в Грузию. Местная культура вдохновила мастера на создание многих этнографически достоверных скульптурных изображений грузин, татар, черкесов, лезгин. В 1883 году он посетил Алжир, в результате чего появилась «алжирская» серия работ Лансере (Большая арабская джигитовка, Араб с убитым сыном и др.). Скульптор умер рано, но смог передать детям свой интерес к изучению разных народов и регионов, особенно старшему сыну Евгению, на которого часто «оглядывалась» в творческом плане его младшая сестра Зинаида. С 1912 года Евгений Лансере много работал на Кавказе. Большую известность, благодаря опубликованным дневникам и рисункам художника (Лето в Ангоре, Ленинград, 1925), получила его поездка в Турцию, совершенная в 1922 году. «Восточный» опыт брата был очень важен для Серебряковой. В письмах она интересовалась его путешествиями. А в 1927 году в связи с его приездом во Францию смогла и лично его расспросить. Критик Лоллий Львов в журнале Иллюстрированная Россия (1927, № 30) писал: «Сейчас Е. Е. Лансере в Париже. Приехал в Париж в день открытия здесь выставки „Мира искусства“ и участвовал на этой выставке несколькими картинами из большого цикла своих работ, выполненных за последние годы на Кавказе. Размеренность, покой, сосредоточенность – вот характерные черты „восточного“ творчества недавнего „западника“ Е. Е. Лансере».
З. Е. Серебрякова. Освещенная солнцем. 1928. Национальный музей «Киевская картинная галерея»
Интересовалась Серебрякова и поездками И. Билибина (в 1920–1925 гг. жил в Египте), А. Рубцова и А. Яковлева. 29 мая 1933 года художница писала Евгению Лансере: «Сейчас интереснейшая выставка Яковлева – путешествие его с экспедицией в Центральную Азию – 400 вещей, одна лучше другой, впечатление потрясающее от его мастерства! Мне многие его пейзажи со сценами танцев (Афганистан), группами всадников, монголами и пр. напомнили твою манеру и твое мастерство».
1928 год был для Серебряковой успешным. Она работала в мастерской, выбранной еще в прошлом году вместе с братом Евгением во время его последней заграничной поездки. В марте в Париж приехала дочь художницы Екатерина, летом они вместе поехали в Кассис под Марселем. В мае – июне 1928 года Серебрякова участвовала в «Выставке старого и нового русского искусства» в Брюсселе, где познакомилась с бароном де Броуэром, впоследствии предложившим ей поездку в Марокко с условием, что сможет взять себе понравившиеся работы. Художница долго обдумывала предложение, и опыт брата подтолкнул ее принять приглашение.
Путь в Марокко пролегал через Испанию, которую Серебряковой тоже было интересно посетить. В 1965 году она писала Валентине Павловне Князевой: «Первую поездку в Марокко я „совершила“ через Испанию до Мадрида, где успела (от одного поезда до другого) „пробежать“ по музею Прадо и безмерно насладиться Веласкезом и Гойей… Но, конечно, к сожалению, срок был слишком короток, чтобы как следует осмотреть этот дивный музей… После Мадрида, приближаясь к Андалузии, пейзаж стал меняться, и я восхищалась роскошной природой юга Испании из окна поезда, увы!»[113]113
Цитируется по: Зинаида Серебрякова. Письма. Современники о художнице. М., 1987. С. 215.
[Закрыть]
З. Е. Серебрякова. Марокканка со ступой. 1928. Национальный музей «Киевская картинная галерея»
На юге Испании она села на паром и переправилась через Гибралтарский пролив в Танжер. Далее по берегу доехала до столицы Марокко – Касабланки. Но основной целью первой поездки был древний и до сих пор один из наиболее притягательных городов Марокко – Марракеш. «Дорога от Касабланки до Марракеша совершенно гладкая и напомнила мне даже нашу Курскую губернию, но, подъезжая к Марракешу, вдруг начинается Африка – красная земля и пальмы, а вдали снежная цепь Атласа, но очень далеко, так что почти всегда закрыта облаками. Марракеш же весь розовый и совершенно ровный, без гор и холмов», – написала Серебрякова в пространном письме брату по приезде в город[114]114
Письмо из Марракеша в Тифлис 24 декабря 1928 г.; архив семьи Е. Е. Лансере.
[Закрыть].
З. Е. Серебрякова. Марокканка. 1928. Частное собрание
В Марракеше первые дни Серебрякова жила в отеле «Континенталь», а затем у знакомой Броуэра, мадемуазель Леру, врача по профессии. На протяжении месяца (с конца декабря до середины января) художница была увлечена всем, что ее окружало: людьми, природой, традициями, деталями повседневной жизни. Несмотря на трудности, связанные с позированием в мусульманских странах, ей удалось запечатлеть пастелью несколько десятков местных жителей, иногда с детьми, в национальных одеждах, в обычной для них обстановке. В том же письме брату Евгению от 24 декабря 1928 года художница сообщает: «Меня поразило все здесь до крайности – и костюмы самых разнообразных цветов, и все расы человеческие, перемешанные здесь, – негры, арабы, монголы, евреи (совсем библейские) и т. д. Жизнь в Марракеше тоже фантастическая – все делается кустарным образом, как должно быть было и 1000 лет тому назад. На площади – называется Джемаль Эль Фна – каждый день тысячи людей смотрят, сидя кружками на земле, на танцы, фокусников, укротителей змей (совсем как дервиши и индусы) и т. д. и т. д.». Серебрякова редко обращала внимание на архитектурные памятники. Они интересовали ее только в контексте своеобразной восточной жизни. Немногочисленны и самостоятельные пейзажи (виды городских стен, предгорий Атласа, села Тамеслут). Значительно больше быстрых зарисовок: сцен с торговцами, музыкантами, курящими, пьющими чай, мастерящими, отдыхающими, в том числе около верблюдов, и т. д. Именно в этих жанровых сценках Серебрякова предстает как замечательный мастер композиции, умело распределяющий основные повествовательные акценты с помощью подробной объемной проработки лиц и предметов не только на первом плане. При различной фокусировке, часто ограничиваясь лишь контурами, художница тем не менее оставалась реалистом, что отличает ее от многих современных ей ориенталистов. Особенно в пастелях поражает ощущение легкости исполнения и самобытности художественного языка, который Серебрякова выработала, не стремясь угнаться за модой и успехом.
З. Е. Серебрякова. Молодая женщина в белом головном уборе. 1928. Запорожский областной художественный музей
Тем не менее писать людей было очень непросто. Марокканцы, видя, что Серебрякова рисует их, либо закрывали лавки и уходили, либо требовали деньги. Особенно трудно было, как всегда на Востоке, создавать женские портреты. «Все женщины закрыты с ног до головы, и ничего, кроме глаз, не видно… Вообще же я рискнула этой поездкой, так как деньги на нее дал мне взаймы тот господин Броуэр, у которого я рисовала в Брюгге летом портреты. Он хотел, чтобы я здесь сделала „ню“ с туземок прекрасных, но об этой фантазии и говорить не приходится – никто даже в покрывалах, когда видна только щелка глаз, не хочет позировать, а не то что заикнуться о „ню“». Но художнице все-таки удалось сделать и несколько работ с изображением обнаженных.
В конце января 1929 года Зинаида Серебрякова вернулась в Париж с большим багажом впечатлений и работ. Родные с нетерпением ждали ее. Александр Бенуа писал Федору Нотгафту в Ленинград 25 января: «Зина застряла в Марокко, но на днях возвращается и, несомненно, с кучей отличных вещей (в письмах, по обыкновению, жалуется, что ничего не делает)». В письме брату Евгению Серебрякова упомянула общее количество созданных работ: «Сделала я в Марракеше 60 этюдов… Я там рисовала только пастелью и, как всегда, типы людей, а пейзажей всего три»[115]115
Письмо из Парижа в Тифлис от 17 февраля 1929 г.; архив семьи Е. Е. Лансере.
[Закрыть].
З. Е. Серебрякова. Марракеш. Стены и башни города. 1928. Калужский музей изобразительных искусств
Уже 23 февраля в галерее Бернхейм-Жён открылась выставка работ Серебряковой «Путешествие в Марокко», продлившаяся до 8 марта. Отзывы о выставке были разными. Из письма Константина Сомова сестре (Париж, 5 марта 1929): «Здесь теперь выставка Серебряковой – этюды с натуры, сделанные во время ее недавнего путешествия в Марокко. Есть вещи очень красивые и звучные по краскам, но много и довольно банальных». Для многих французов это было открытие новой художницы, старые же ценители увидели на выставке новые яркие черты ее дарования. Об открытии иной стороны таланта Серебряковой Николаю Лансере писал Александр Бенуа из Парижа в Ленинград 17 мая 1929 года: «Своей коллекцией Марокко, созданной в течение всего только шестинедельного пребывания, она просто всех поразила: такая свежесть, простота, меткость, живость, столько света!» Л. Львов отмечал, что Серебрякова «показала нам целую вереницу своих, исполненных жизни и яркости запечатлений экзотических видений Марракеша – пленительную сюиту своих пастелей, так мастерски повествующих о своеобразной красоте этого африканского края»[116]116
Львов Л. К выставке Зинаиды Серебряковой // Мир и искусство. Париж. 1930. № 16. С. 6.
[Закрыть].
З. Е. Серебрякова. Полуобнаженная натурщица. 1928. Кыргызский национальный музей изобразительных искусств им. Г. Айтиева
Зинаида Серебрякова показала себя замечательным ориенталистом. Она очень надеялась на продажи работ с выставки, но они только-только покрыли расходы на аренду помещения. М. Л. Зеликин писал П. Д. Эттингеру из Парижа в Москву: «У Bernheim’a открылась выставка З. Серебряковой. Я был там два раза и был буквально восхищен. Вещи эти должны нравиться, эффектны, а кроме того, должны найти и специального покупателя, связанного с колониями (вся выставка – результат путешествия в Марокко), но я видел, что продано лишь 2–3 вещи из 50»[117]117
Из письма от 6 марта 1929 г.; ОР ГМИИ им. А. С. Пушкина. Ф. 29.
[Закрыть].
Следующая выставка, прошедшая в галерее В. Гиршмана 30 апреля – 14 мая 1929 года, была более коммерчески удачной. Работы приглянулись парижским коллекционерам. Выставка также понравилась Сомову: «Множество прелестных этюдов: ню, натюрморты, пейзажи, портреты… Успех Серебряковой очень недурной, в 1-й день она продала на 10 тысяч и получила заказы на портреты»[118]118
Из письма А. А. Михайловой от 2 мая 1929 г.; ОР ГРМ. Ф. 133. Д. 165. Л. 1.
[Закрыть].
Но сама Серебрякова первой поездкой в Марокко была недовольна. О своих трудностях в путешествии она писала брату Евгению: «Очень мне помешало, что я была одна и стеснялась и боялась уйти из города, поехать в горы Атласа и другие города Марокко, например, в Фес, который, говорят, в сто раз живописнее Марракеша»[119]119
Из письма из Парижа в Тифлис от 17 февраля 1929 г.; архив семьи Е. Е. Лансере.
[Закрыть].
З. Е. Серебрякова. Вид с террасы на горы Атласа. Марракеш. 1928. Калужский музей изобразительных искусств
Поэтому, когда бельгийский банкир Анри Лебёф предложил Серебряковой еще раз поехать в Марокко на тех же условиях (по приезде он заберет понравившиеся ему работы), художница согласилась. Символично, что эта поездка состоялась ровно через 100 лет после Делакруа и тоже в период дождей. На этот раз был выбран другой маршрут. В феврале 1932 года пароходом она добралась из Марселя до Касабланки. Несколько недель прожила в Фесе, посетила город Сефру, где рисовала марокканских евреев, и живописный город Мулай-Идрис, открытый для европейцев всего за несколько лет до этого. В конце февраля – начале марта переехала в Марракеш, где получила пропуск от инспектора по искусству и историческим памятникам Марокко с разрешением свободно работать во дворцах Бахия и Дар-Бейда (госпиталь Мезоннав), усыпальнице Саадитов и других местах.
На этот раз кроме пастели художница взяла с собой масло и темперу. Своей свежестью, обобщенностью, повышенным вниманием к свету темперные пейзажи Феса и Марракеша родственны дореволюционным пейзажам Нескучного. В Марракеше Серебрякова снова остановилась в доме мадемуазель Леру в самом центре города, на улице Риад Зитун, рядом с дворцом Бахия. В письме дяде Шуре и тете Ате она пишет о плохой погоде: «Скоро я уезжаю из Марракеша, где мне этот раз так не повезло – весь март солнца („шимса“) не было, а только „шуа“ (дождь). И хотя здесь необычайно pittoresque [фр. живописно], но одной мне трудно рисовать»[120]120
Письмо из Марракеша в Париж от 28 марта 1932 г.; ОР ГРМ. Ф. 137. Оп. 2. Д. 836. Л. 4.
[Закрыть]. В начале апреля она вернулась в Париж.
З. Е. Серебрякова. Музыканты. Араб и негр. 1928. © Чувашский государственный художественный музей, Чебоксары, 2017
За время поездки было создано более 200 работ. Более 40 из них экспонировались на большой персональной выставке в галерее Шарпантье в Париже 3–18 декабря 1932 года. Выставка получила самые положительные отзывы в прессе. Критик Камиль Моклер в газете Ле Фигаро писал: «У госпожи Серебряковой живописный темперамент подкреплен глубоким и упорным изучением натуры. Никогда еще современное Марокко не было увидено и воспето лучше. И как мы должны быть довольны, что среди окружающей нас посредственности можно встретить талант такой величины»[121]121
Mauclair Camille. Expositions // Le Figaro. Paris. 1932. 9 декабря.
[Закрыть].
На следующий день, 10 декабря, в газете Последние новости вышла статья Александра Бенуа, в которой он тоже высоко оценил марокканские серии Серебряковой: «Пленительна серия марокканских этюдов, и просто изумляешься, как в этих беглых набросках (производящих впечатление полной законченности) художница могла так точно и убедительно передать самую душу Востока… Сколько правды и своеобразной пряности в этих розовых улицах, в этих огромных базарах, в этих пестрых гетто, в толпах торгового люда, в группах зевак и апатичных гетер. Все это в целом du beau documentaire [фр. очень документально] и в то же время de la beaute tout court [фр. просто красиво]. Люди такие живые, что, кажется, точно входишь с ними в непосредственный контакт, точно лично знакомишься с ними»[122]122
Бенуа A. H. По выставкам // Последние новости. Париж. 1932. № 4280. 10 декабря.
[Закрыть].
Однако на выставке ничего не было продано, и Серебряковой пришлось расплачиваться с галереей своими произведениями. Бенуа объяснял это экономическим кризисом. Но была и другая причина – недостаточная популярность художницы, принципиально отказавшейся работать в модных в то время новых направлениях. Евгений Лансере в письме сестре от 20 апреля 1933 года из Тифлиса писал: «То, что на твоей выставке ничего не продалось, поразительно и нелепо; может быть, не только кризис, но и отсутствие рекламы, так сказать; но, казалось бы, это дело Charpantier… Ведь, судя по аукционам, деньги-то есть».
З. Е. Серебрякова. Рынок с верблюдами. Марракеш. 1932. ГМИИ им. А. С. Пушкина
В России о марокканских поездках Серебряковой знали только ее родственники и знакомые. Только в 1964 году некоторые работы привезла в Москву Татьяна Серебрякова – на следующий год они были показаны в Выставочном зале Союза художников СССР. В статье о творчестве матери Татьяна особенно выделила марокканские путешествия: «Самые яркие и счастливые воспоминания за все годы, проведенные матерью за рубежом, – это ее поездки в 1928 и 1932 годах в Марокко, где она нашла людей и природу, вдохновивших ее. Соприкосновение с этим сказочным миром заставило ее забыть все неприятности, она бродила по улицам Марракеша и Феса и рисовала, рисовала… Рисовала так жадно, так много, что ей не хватило бумаги, которую она взяла с собой, и Катюша выслала ей еще партию. В этот период она работала буквально молниеносно. Эта молниеносность была вызвана тем, что Коран запрещает людям позировать, и ей с трудом удавалось за небольшую плату „ловить“ модель. Она рассказывала мне, что больше тридцати минут не трудилась ни над одним пастельным портретом, а ведь каждый ее набросок является законченным произведением искусства!»[123]123
Серебрякова Т. Б. Творчество, принадлежащее Родине // Москва. 1965. № 11.
[Закрыть]
З. Е. Серебрякова. Лежащая марокканка. 1932. Частное собрание
Более поездок в такие экзотические страны, как Марокко, у Серебряковой не было, но в 1936–1937 годах тема Востока прозвучала в оформлении виллы Броуэра Мануар дю Рёле. Сын художницы Александр разработал географические карты в картушах с очертаниями берегов Бельгии, Марокко, Юго-Восточной Азии и Патагонии, связанных с деятельностью Броуэра и его предков. Сама Серебрякова, так же как в оформлении Казанского вокзала, изобразила эти страны и регионы в виде аллегорий, одновременно символизирующих разные времена года.
З. Е. Серебрякова. На улицах Марракеша. Семья нищих. 1932. Частное собрание
Марокканские поездки художницы выделяются экзотичностью впечатлений, способствовавших полному раскрытию дарования Серебряковой в станковой графике. Многие произведения созданы быстро, подчас с элементами импрессионистической манеры. Отсюда присущее им ощущение легкости исполнения и просветленности образа в целом.
За две марокканские поездки художница создала более 300 портретов, пейзажей, уличных сцен, изображений обнаженных марокканок, множество набросков. Несмотря на сезоны дождей, в большинстве работ ощущается южное солнце, делающее цвета ярче.
Глава 7
Жизнь и творчество в Париже
В 1940–1960-е годы
З. Е. Серебрякова. Цветы и каштаны. Конец 1930-х. Фрагмент. Частное собрание. Photograph courtesy of Sotheby’s
В поздний парижский период Зинаида Серебрякова испытывала особенные трудности – прежде всего ухудшилось ее здоровье. По удивительно жизнерадостному творчеству художницы сложно догадаться о многочисленных личных переживаниях, таких как потеря мужа и разделение семьи, и ее физических недомоганиях. Еще в 1902 году Екатерина Николаевна Лансере отвезла дочерей в Италию, боясь проявления у них туберкулеза. В 1926 году врачи все-таки нашли у Серебряковой туберкулез, но он не беспокоил ее. Более серьезные проблемы доставляли глаза. В 1904 году Зинаида Серебрякова частично потеряла зрение на один глаз, что послужило развитию ее особенного художнического видения и по сути оградило от мелочной детализации, на которую так сетовал, в отношении собственного творчества, ее брат Евгений Лансере. Видимо, по этой же причине особенным образом развивалось у Серебряковой и чувство цвета и композиции. В 1921 году, восхищаясь ее талантом колориста, Борис Кустодиев писал: «Колорит – это оркестр красок. Петров-Водкин – это раскраска, он не колорист. Сомов – тоже не колорист… У Серебряковой один глаз, но какое свое чувство формы!»[124]124
Кустодиев Б. М. Письма. Статьи. Воспоминания. Л., 1967. С. 215.
[Закрыть]
В конце 1930-х годов у художницы диагностировали Базедову болезнь, проявлявшуюся в поражении глаз и нарушении ритма сердца. В сентябре 1937 года Серебрякова ездила на лечение в городок Экс-ле-Бен в Савойе. Но в конце 1938 года ее здоровье ухудшилось, и в январе 1939 года ей сделали операцию на глаза. После нее, в июле, Серебрякова по приглашению графини Эфель (Эстеллы) де Жумийак уехала в Женеву для консультации, где не только лечилась, но и много писала, а также смогла посетить выставку картин из Прадо. После Женевы художница две недели наслаждалась отдыхом в городе Адельбоден в кантоне Берн: «Конечно, Швейцария очень живописная страна, пейзажи полны „романтизма“ – водопады, горные потоки, снежные вершины и прочая красота»[125]125
Из письма З. Е. Серебряковой Татьяне и Евгению из Адельбодена от 5 августа 1939 г.; цитируется по: Зинаида Серебрякова. Письма. Современники о художнице. М., 1987. С. 130.
[Закрыть]. Несмотря на то что Серебрякова в своей жизни видела немало гор (Крымские, Атлаские, Пиренеи), она еще раз (после 1914 г.) убедилась в особенной привлекательности швейцарских Альп с их вершинами, лесами и водопадами, в том числе водопадом Энгстлиген высотой 600 м, к которому как раз в 1930-е годы была проведена канатная дорога.
Младшие дети Серебряковой Александр и Екатерина пошли по стопам матери – стали художниками. Однако зарабатывали немного и очень старались помогать матери. Александр приехал в Париж в 1925 году и стал рисовать парижские пейзажи, некоторые затем переводили в печатную графику и продавали в магазинчиках и на городских улочках. С 1926 года он начал заниматься дизайном интерьеров, в частности делал рисунки, которые потом воспроизводились на различных предметах декора. Впоследствии Александр дружил со многими архитекторами и дизайнерами, активно участвовал в парижской художественной жизни. С 1940–1950-х годов он был известен в основном как художник интерьеров.
Екатерина тоже стала художницей, и работала в том числе с модными журналами, такими как Die Dame и Harper’s Bazaar, создавала для них иллюстрации и рисовала обложки.
Начало Второй мировой войны в сентябре 1939 года шокировало Серебрякову. «Вот уж не думала дожить до такой катастрофы, как эта вторичная война со всеми ее последствиями в будущем»[126]126
Из письма З. Е. Серебряковой Татьяне и Евгению от 24 сентября 1939 г.; цитируется по: Зинаида Серебрякова. Письма. Современники о художнице. М., 1987. С. 130.
[Закрыть]. В мае 1940 года, с вторжением Германии во Францию и захватом Парижа, на пять лет прервалась переписка Серебряковой с родными, оставшимися в СССР. Поэтому информации о ее жизни в эти годы крайне мало. Из воспоминаний родственников известно, что во время войны Зинаида Евгеньевна с Александром и Екатериной остались в Париже, помогали скрываться евреям (например, писателю Иссару Гурвицу), а в мастерской Александра Серебрякова поселили Александра Бенуа с женой, так как их квартира располагалась близко от заводов Рено, которые регулярно бомбили британцы в 1942 году. Сами Серебряковы переселились с улицы Бланш (д. 72) в новую квартиру в очень красивом доме (№ 31) на углу улицы Кампань-Премьер и бульвара Распай. Построенный в 1911 году в стиле модерн по проекту Андре Арфвидсона, покрытый глазурованной керамической плиткой Александра Биго, этот дом вошел в справочники как один из лучших в Париже начала XX века. Когда точно переселились Серебряковы, установить сложно, но именно этот адрес значится на карточках Серебряковой как экспонента XXXIII Осеннего салона 1941 года, который проходил с 4 октября по 9 ноября. В 1942 году художница уже рисовала крыши домов, увиденных из окна новой квартиры. Тогда же, в 1942 году, ей сделали вторую операцию на глаза.
З. Е. Серебрякова. Портрет Ирины Заколодкиной. 1943. Новокузнецкий художественный музей
Несмотря на военное время, Серебрякова много рисовала, и рисунки тех лет обладают особенной исторической ценностью, так как показывают настоящую жизнь города в годы оккупации: немецкие оркестры в парках, люди в метро во время авианалетов 1944 года и, наконец, американские войска, освободившие город в 1945 году. В это время художница часто ходила в расположенный неподалеку от новой квартиры Люксембургский сад и сад Тюильри, где пастелью зарисовывала не только общие виды, но и скульптуру.
Заказов на портреты в 1940-е годы было очень мало. Среди немногих заказчиков – коллекционер Александр Попов и его жена Берта. В 1942 году Серебрякова изобразила Попова пастелью в костюме насыщенно-синего цвета, а в следующем, 1943 году, – играющим на гитаре. Более охотно позировала его жена. Сохранился масляный и несколько пастельных ее портретов 1940–1941 годов в разных образах – с цветами в прическе, в жанре «ню». Серебрякова написала несколько картин в этом жанре, в том числе Обнаженную с книгой (1940). Нередки в это время и автопортреты маслом (1942, 1945), сангиной (1944) и карандашом.
З. Е. Серебрякова. Портрет Берты Поповой. 1941. Частное собрание
Много произведений в 1940-е годы Серебрякова создала в технике масляной живописи на бумаге: портреты Дмитрия Вышнеградского, коллекционера Ефима Шапиро (оба 1940), Иссара Гурвица (1941), художника Сергея Иванова (1941), Ирины Заколодкиной (1943), Софьи Говорухо-Отрок (1944). А пастель лучше подходила для детских портретов (Нилс Алстрём с макетами кораблей, 1943) и портретов матерей с детьми (Прасковья Владимировна Брюн де Сент-Ипполит с сыном, 1942; Мадам Рейфер и Жан-Луи, 1943). Превосходно написаны пастелью и некоторые мужские портреты, например профессора Эжена Сусини. Многочисленны портреты, выполненные карандашом: доктора Михаила Ерузальского, жены коллекционера Аркадия Руманова Лидии, коллекционера Семена Белица, графа Александра Лорис-Меликова, Людмилы Чеховой, реставратора картин Петра Степанова, Веры Конюшевской, Татьяны Феншау.
После вынужденного длительного нахождения в Париже, Зинаида Евгеньевна с Екатериной, дождавшись окончания войны, в июле 1945 года поехали на курорт в Сали-де-Беарн в Нижних Пиренеях, известный термальными водами для лечения ревматизма, который все-таки начал беспокоить художницу. Но и на курорте Зинаида Серебрякова активно работала, о чем написала оставшемуся в Париже сыну. «Получила вчера папку и тогда же начала рисовать портрет Mr. Prat’a (совершенный Иосиф Израилевич Рыбаков) и его сына Francis – 16-тилетний, развязный, женом: дам выбрать – какой будет удачнее… Сегодня первый дождь, всеми здесь желанный для полей и садов, а то была жаркая погода, но ночью здесь свежо и хорошо спать… У нас одна широкая кровать и нет окна, но зато дверь на балкон, где я держу все свои художеств. вещи и где приятно сидеть по утрам на солнце»[127]127
Из письма сыну Александру от 25 июля 1945 г.
[Закрыть]. В следующий свой приезд в Сали-де-Беарн осенью 1950 года Серебрякова раскрыла в себе талант анималиста, рисуя животных и домашних птиц.
В сентябре – октябре 1946 года художница навестила сестру Софью Даниэль в Гренобле, где много писала окружающие горы. В конце мая 1947 года вместе с Катей Серебрякова поехала в Англию, где они два месяца жили в усадьбе друзей своих родственников, Эдвардсов, – Гарольда Кобба и Джеральдин Ливси: в Ган-Хилл-Плейс к северу от города Колчестер в графстве Эссекс. Серебряковы ездили в села Брандиш в Саффолке, Шилтон к Елене Эдвардс и другие поместья. Но больше, чем деревни, люди и архитектура, в Англии Серебрякову интересовала природа: «Природа английская меня поразила своей пышной, густой зеленью, деревья удивительной красоты, на каждом шагу вековые дубы, кедры и тополя»[128]128
Из письма дочери Татьяне от 16 августа 1947 г.; цитируется по: Зинаида Серебрякова. Письма. Современники о художнице. М., 1987. С. 133.
[Закрыть]. Неподалеку от Ганн-Хилл-Плейс расположено село Дедхэм, одно из излюбленных мест работы Джона Констебла, которого высоко ценила художница: «Пейзажи Констебля… просто поразительны – какой импрессионизм! Все сделано так, как будто это Клод Моне и т. д., но еще лучше, конечно»[129]129
Из письма З. Е. Серебряковой Татьяне и Евгению от 29 марта 1938 г.; цитируется по: Зинаида Серебрякова. Письма. Современники о художнице. М., 1987. С. 122.
[Закрыть]. Восхищалась она и рисунками Ивана Шишкина, что видно в зарисовках могучих английских дубов.
В последующие годы, до 1955-го, каждое лето художница возвращалась в Ганн-Хилл-Плейс, где писала портреты Лесли Робен (дочери генерала Дж. Хартера), герцогини Мальборо и других, а также работала в жанре «ню». В 1951 году она посетила дворец Хастингсов конца XVI века в селе Северный Кэдбери в графстве Сомерсет. В августе 1958 года состоялась еще одна, последняя поездка в Англию. Однако август выдался дождливым, о полноценной работе оставалось только мечтать.
В Англии Серебрякова познакомилась с двумя художницами – женой и дочерью агронома Дионисия Джованни, который был бургомистром Великого Новгорода в 1941–1943 годах. Из-за подозрения в связи с партизанами семье пришлось уехать в Германию, а затем в Англию. В Португалии близ Кашкайша и Эшторила на берегу Атлантического океана у Джованни был дом, куда в 1957 году они пригласили Зинаиду Евгеньевну и Екатерину. Сразу по приезде, 4 октября, Серебрякова заболела воспалением легких, но все же ей удалось написать пастелью несколько портретов крестьян с кувшинами и корзинами, а также портрет дочери хозяйки – Людмилы фон Трапп, автора знаменитого Альбома Милы с зарисовками Новгорода военного времени (хранится в Новгородском музее).
Ежегодным местом отдыха Серебряковой в 1951–1955 годах была вилла Фантазия в коммуне Бельвю близ Женевы, принадлежавшая графине Жумийак. Здесь художница писала портреты, сад, виды виллы и расположенного неподалеку Женевского озера.
Выезжать ненадолго было сложнее. Несмотря на активную работу Александра Серебрякова, денег в семье по-прежнему было мало. Серебрякова с сожалением пишет дочери Татьяне, что не поедет на Всемирную выставку 1958 года в Брюссель: «Для этого надо иметь средства, а их у нас ведь хватает в обрез, чтобы питаться (очень скромно) и жить в нашей ставшей катастрофично дорогой квартире»[130]130
Зинаида Серебрякова. Письма. Современники о художнице. М., 1987. С. 161.
[Закрыть]. Исключением стало путешествие в мае 1959 года в Германию на бальнеологический курорт Бад-Годесберг близ Бонна.
По самой Франции после войны Серебрякова ездила мало, только если ей заказывали портреты. Так, в августе 1949 года она отправилась в средневековые замки Эпири в Бургундии и Ламот в Оверни близ города Бриуд для написания портретов баронов Везель и графов Боннафо. Любопытны и созданные в этих замках редкие для художницы этюды интерьеров. В 1962 году Серебрякова совершила последнюю длительную поездку, чтобы написать портреты коллекционера барона Эли Робера Ротшильда и его семьи во дворце Лафит-Ротшильд близ Бордо в Аквитании (известен по марке вина «Шато Лафит»).
