Текст книги "Время терпеливых (Мария Ростовская)"

Автор книги: Павел Комарницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 47 страниц)

Вот так она и оказалась здесь, на постоялом дворе. Хозяин не стал долее тянуть, и Нина рассталась наконец со своей невинностью – прямо на полу, на грязной кошме. Вечером она попробовала удавиться своим пояском, но оказалось, что за ней следили… На вторую же попытку сил уже не хватило.

Наверное, даже родному отцу Нина не рассказала бы больше. Почему, почему она рассказывает всё этому чужому, совершенно чужому человеку, проезжему постояльцу на грязном гостином дворе? Наверное, всё просто. Никто не знал тут аланского, и никому не нужна была её душа. Он первый спросил…

Нина окончила свою повесть, и только тут заметила – в глазах русского боярина блестят слёзы.

– Ты вот что, дочка… Мы тебя не оставим… Пётр Акерович, духовник наш, убережёт тебя от скверны дальнейшей…

Нина непонимающе глядела на него.

– А ты сам, господин?

Боярин помолчал.

– Если жив буду. Однако не хочу тебя обманывать, девонька – это вряд ли.

…

– … Вот он, Каракорум, княже.

Ярослав вглядывался в колоссальное скопище юрт и китайских фанз, раскинувшееся насколько хватало взгляда. В середине этого скопища возвышались изрядных размеров строения непривычной формы, с круто загнутыми вверх краями крыш.

– Это никак дворец?

– Точно. Дворец это самого хагана.

Проводник Евграфий даже в стременах привстал, разглядывая дорогу.

– Что-то не видно стражников таможенных… О, вон, легки на помине!

Ярослав Всеволодович усмехнулся в бороду. На Руси все города были ограждены стенами, и виру торговую брали в воротах. Здесь же можно было въехать в город с любой стороны, поэтому таможенники вынуждены были встречать караваны на подходе. И действительно, со стороны Харахорина скакало не менее дюжины всадников.

– Именем Повелителя! – осанистый чиновник в алых и зелёных шелках осадил тонконогого арабского скакуна. – Кто такие?

– Посольство великого князя всея Руси к Повелителю Вселенной Гуюк-хагану! – чётко произнёс толмач. Евграфий, тоже понимавший по-монгольски, даже крякнул одобрительно.

– Чем докажешь? Тамга, пайцза есть?

Князь Ярослав выехал вперёд, достал заветный ярлык. Чиновник всмотрелся, глаза его зло блеснули.

– Эйе! Фальшивый ярлык! Нет такого ярлыка! Ярлык от Гуюк-хана не такой! Тягчайшее преступление!

Выслушав перевод, Ярослав побледнел от гнева.

– Этот ярлык подлинный! Его вручил мне Бату-хан самолично!

Толмач заговорил, впечатывая слова. Выслушав, чиновник поджал губы.

– Ярлыки имеет право выдавать только сам хаган. Но ты прав, урус-нойон – это не твоя вина и не моё дело. Это дело самого хагана Гуюка. Проезжайте!

Начальник таможни кивнул своим, и вся банда унеслась прочь, к видневшейся невдалеке юрте, где и отдыхали стражи порядка в ожидании новых жертв. Ярослав проводил их глазами.

– Как тебе такое, княже? – подал голос ближний боярин Фёдор Ярунович.

– Война будет, – коротко ответил князь.

…

– … Ныне, и присно, и во веки веков!

Свечи горели перед развёрнутым киотом. Двое мужчин стояли на коленях, в одном исподнем. Напротив, митрополит Пётр был облачён в парадную рясу, которую надевал только по большим праздникам.

– Благословляю вас, чада мои, на подвиг, – закончил напутственную молитву Пётр Акерович.

Перекрестившись, боярин Фёдор и князь Михаил встали.

– Ну, причастились и исповедовались, владыко. Спать надо. Завтра будет трудный день.

Владыка Пётр медленно стягивал с себя одеяния. Свечи оплывали перед иконами.

Боярин Фёдор смотрел в окно.

– Не хочется спать. Завтра… выспимся.

Князь Михаил неловко улыбнулся.

– Ну давайте тогда поговорим, други.

Пётр Акерович, уже освободившийся от риз, сел напротив.

– Девчонку, что ты выкупил у магометанина, я не оставлю. В монастырь определю.

– Ино ладно, – улыбнулся боярин. – Зачтётся мне доброе дело, может быть.

Он вдруг негромко рассмеялся.

– Помню, как дочерей твоих учил, княже. Арифметику они обе не любили, токмо Феодулия терпела, а Мария как могла хитрованила. "Дядь Фёдор, расскажи про царицу Ирину!" И глаза такие, что не откажешь. Ну, я и поддаюсь… Ладно, говорю, только потом арифметикой займёмся беспременно! Рассказываю, рассказываю… Когда-то спохвачусь… "Ну всё, девки, теперь арифметика!" А Мариша так честно-пречестно в глаза глянет: "Поздно уже, дядя Фёдор. Завтра только. Сегодня уж никак!"

Посмеялись.

– Меня вот недавно малой удивил, Олежка. Игрались мы в сечу с сынами, баловались. Ну, Юрик вперёд выступил, рубится со страшной силой. Изнемог весь, отец-то вишь какой здоровенный. А Олежка в запасе, стало быть. Ну, я ему возьми да и скажи: брат твой кровью истёк уж, не пора ли запасному полку в бой? А он брату тресь палкой-то по затылку! Тот с ног долой, а Олежка важно так заявляет – "мятежник пал!"

Все трое расхохотались.

– Хорошо, что успел я съездить в Ростов да Суздаль, обоих повидал. Елену вот жалко.

– Да, Елене Романовне трудно будет… – согласился боярин Фёдор. – Мне вот легче. Супруга моя законная давно в горних высях, дети взрослые…

Митрополит Пётр сидел и смотрел на собеседников. На двух пожилых мужчин, для которых эта ночь наверняка последняя.

…

– … Содом и Гоморра тут у них!

Князь Ярослав был зол. Харахорин оказался стойбищем даже хуже Сарай-Бату. В Сарае, во всяком случае, уровень мздоимства не достигал таких размеров, не говоря уже о том, что было более-менее ясно, кому и сколько нужно давать. Здесь же серебро, золото и меха утекали рекой, а толку было не видно.

– Ну ты хоть узнал, где тот китаец премудрый сидит?

– Не гневайся, княже, – боярин Фёдор Ярунович откашлялся, дым ел глаза. – Сам я туда проникнуть не смог. Однако нашёл одного человека, весьма полезного…

Князь скептически хмыкнул.

– Да тут их, полезных-болезных… Мне нужны гарантии. Во всяком случае, вперёд я давать более ничего не намерен.

– Ой, не зарекаться нам, Ярослав Всеволодович! Не мы тут играем, нами играют… Не давать, так проживём тут полгода. Но сей человек злата-серебра вперёд не требует. Он вообще иного просит.

– Хм… – Ярослав удивился. – Чего же этому монголу надобно?

– Да не монгол он. Монах папский, по имени Плано Карпини.

– Хм… – повторно хмыкнул Ярослав. – Надо же, тесен мир… И чего ему надобно?

– Это он сам тебе скажет, княже. Прикажешь позвать? Он тут, неподалече юрту снимает. Сказал, как будет нужда, обращайтесь.

– Само собой, зови! Ежели можно, прямо сейчас пусть приходит.

Боярин поклонился и вышел, Ярослав вдохнул глубоко и тоже закашлялся. Что за народ, дерьмом очаг топят…

Владимирское посольство разместилось на постоялом дворе, построенном каким-то китайцем. Китайца, впрочем, уже не было в живых, какой-то монгол решил заняться гостиничным делом и без труда отнял у китайца его имущество, а заодно и жизнь – законы Ясы давали все преимущества представителям монгольской родовой знати. Ярослав с отвращением глядел на обмазанные глиной стены, местами облупившиеся и скалившие палки внутреннего хлипкого каркаса: похоже, новый хозяин не задумывался о ремонте заведения. Вместо окон помещения имели стену, выходящую во внутренний двор, собранную из бамбуковых решёток и обшитую пропитанной лаком бумагой. Такая стена давало много света, но не позволяла видеть, что делается снаружи. Князя это устройство помещения бесило, ведь злоумышленнику или соглядатаю ничего не стоило подкрасться вплотную, да и слышно было всё, что говорят, как будто стены вообще не было. Приходилось круглосуточно держать на ногах охрану.

Но что бесило князя больше всего, так это использование кизяка вместо дров. Кухня находилась в том же помещении, что и комнаты для гостей, и едкий дым проникал сквозь щелястые перегородки. Разумеется, русские послы готовили еду для себя сами – не хватает ещё отравы! – но нюхать аромат от горящего плохо просушенного кизяка приходилось всем.

Раздвижная дверь отошла в сторону, и на пороге возник человек в дорожном монашеском балахоне с капюшоном.

– Я рад приветствовать тебя, великий князь! – произнёс на латыни вошедший, откидывая с головы капюшон.

– И тебе привет, почтенный Плано Карпини, – также на латыни ответил Ярослав, разглядывая знаменитого папского посла, а заодно и шпиона. – Прошу садиться. Извини, но по-латински я не очень…

– О, не вопрос! – папский посол перешёл на русскую речь. Говорил он с акцентом, но правильно и бегло. – Я слышал, что у тебя возникли затруднения с местными… как бы сказать повежливей… короче, чиновниками?

– Ты очень добрый и вежливый человек, почтенный Карпини, – усмехнулся Ярослав. – раз смог назвать их так.

– О, да-да… У нас в Европе такого алчного мздоимства сыскать трудно. Однако, как я понимаю, ты пригласил меня не за этим. Скажи, как скоро тебе нужно попасть на приём к самому Гуюк-хагану?

– Чем скорее, тем лучше.

– Мммм… Через пять-шесть дней устроит?

– Вполне.

– Ну что же, – вздохнул Карпини, принимая от слуги чашу с питьём. – я полагаю, так и будет. Мммм… отличный напиток… Квас?

– Точно.

– Да, отличный… Но я попрошу о взаимной услуге, князь Ярослав.

– Какой именно? – дипломатично улыбаясь, произнёс князь.

– Сведения, светлый князь, разумеется, мне понадобятся некоторые сведения… Иначе зачем я тут, в этом Харахорине? Золото и серебро тоже понадобятся, конечно – без подмазки эти повозки с места не двинутся… Но золото и серебро, это им, мне же нужны сведения.

…

– Приветствую тебя, великий хан!

Бату-хан разглядывал стоявшего перед ним князя с интересом. Так вот он какой…

– Так вот ты какой, коназ Магаил. Что ж, я рад, что наконец увидел тебя.

Переводчик Немир бормотал быстро и негромко, отчего странным образом казалось, что в голове звучит его голос. Будто бы и нет толмача, а сами собеседники понимают друг друга.

– Я тоже не чаял увидеть тебя, великий хан.

Не приглашает сесть к столу, подумал боярин Фёдор. Значит, разговор будет недолгим. Закон Ясы вообще-то не велит усаживать за свой стол врагов, но кто его нынче соблюдает, тот закон… За столом удобнее всего отравить нежелательного гостя. И то, что Бату не стал усаживать их за стол, означало одно – расправа будет показательной, в назидание другим.

– Почему ты всё время убегаешь от меня, коназ Магаил? То в Польшу, то в Хунгарию…

– Ну почему убегаю? По делам своим ездил я. Да и разве от тебя убежишь?

Бату-хан засмеялся, тоненько и визгливо.

– И потому ты решил явиться с повинной. Так?

Михаил Всеволодович улыбнулся.

– В чём же виноват я перед тобой, великий хан? Ни убийц с кинжалом, ни отравителей с ядом не подсылал…

– Не подсылал, потому как не по силам тебе это дело! – резко возразил Бату. – Почему не открыл ворота Киева, когда Менгу велел тебе?

– Что же это за владыка, что при первом ржании коня противника отворяет ворота, трясясь от страха? Князем я был в ту пору в Киеве, и обязан был оборонять город сей. То же и с Черниговым. Однако давно то было, великий хан. Уже который год без слов плачу я тебе дань со всех земель своих. Кстати, вот и сейчас привёз всё, что полагается.

Бату-хан усмехнулся.

– Дань, это хорошо. Но вот насчёт "давно это было"…

Бату хлопнул в ладоши, и тотчас откуда-то сбоку, из-за занавесей появился человек в богатой русского кроя одежде.

– Бойар Доман, скажи снова.

– Князь Михаил, – начал боярин, с натугой выговаривая слова, – будучи в земле угорской, подговаривал короля Белу против тебя, Повелитель. И Конрада Мазовецкого тоже просил войско послать, дабы не дать тебе Киева и побить рати твои под стенами града сего.

– Ну, что скажешь, Магаил? – Бату-хан с интересом смотрел на князя.

Михаил Всеволодович снова чуть улыбнулся.

– То и скажу, что говорил. Во-первых, Киев держал о ту пору не я, а Даниил Романович, и в самом городе ратных людей моих не было. Оборону держал воевода Дмитр Ейкович, который, к слову, у тебя же сейчас и служит. Но держал он город честно, пока мог. Так могу ли я быть хуже тысяцкого? Готовил я оборону Чернигова, это да…

– Ладно! – перебил Бату. Хлопнул в ладоши вторично, и спустя несколько секунд из-за той же занавеси выступил другой человек, в монашеской рясе.

– Говори! – приказал Бату-хан.

– В прошлом году по приказу князя Михаила Черниговского ездил во фрязинскую землю сподвижник его, митрополит Пётр Акерович, что ныне состоит в посольстве при Михаиле, – начал монах. – Дабы договориться о великом крестовом походе против тебя, Повелитель.

– На это что скажешь, коназ Магаил? – снова с любопытством уставился на князя Бату.

Михаил Всеволодович твёрдо выдержал взгляд Бату-хана.

– Нет, не так всё было. Приглашён был туда владыка Пётр, как лицо духовного звания. А что там обсуждали возможный поход на тебя, так он папе римскому не указчик.

Бату-хан улыбнулся.

– А вот ещё свидетельство одно, Магаил. Только нет сейчас тут этого человека. Ну да ладно, сам тебе передам, что сказал он. Все эти годы снабжал оружием ты врагов моих, сперва волка Мастислаба, а потом и волчонка Андрэ.

– Ну этого точно не было, – твёрдо ответил Михаил. – Поклёп однозначно. Грабежом взяли пару-тройку обозов, было дело. Так разбойники же. Этак можно и нойонов твоих обвинить, что коней тому Андрею поставляли…

– Довольно! Хватит! – рявкнул Бату-хан. – Ты очень долго живёшь, Магаил. Слишком долго. Мои враги столько жить не должны. Взять!

Мгновенно возникшие из тени нукеры скрутили боярина и князя.

– Сейчас ты пройдёшь обряд очищения огнём, поклонишься тени великого Чингис-хана и попросишь у меня прощения. Тогда смерть твоя будет лёгкой.

Князь помолчал.

– Никогда не искал я лёгких путей. Так и так ведь смерть одна, а не две. Не стану я просить прощения за то, что защищал Русь святую от ворогов, и не стану выполнять никаких обрядов поганых. Душу свою осквернять не хочу!

– Бейте этого пса, пока не захрипит, – улыбнулся Бату.

Здоровенный, как русская печь нукер с разворота ударил князя в лицо окольчуженной перчаткой. Второй ударил в живот, и пошла потеха.

– Ещё, ещё! Так ему! – подбадривал Бату.

Упавшего князя били ногами сразу четверо.

– Согласен?

– Нет…

– Бейте ещё!

Когда князь перестал стонать и в самом деле захрипел, Бату сделал знак, и нукеры отступили.

– Боярин Фёдор, назначаю тебя коназом вместо этого пса. Ярлык получишь сегодня же. Но с одним условием: ты сейчас отрубишь бывшему коназу Магаилу его баранью голову.

Боярин Фёдор Олексич, которого всё время экзекуции держали с завёрнутыми назад руками здоровенные стражи, ненавидяще глянул на Бату-хана.

– Я своему отцу и благодетелю голову рубить не намерен. И пёс смердячий с бараньими мозгами тут токмо один – ты!

– Бейте их обоих, покуда шевелятся! – хищно оскалился Бату-хан.

Возникла небольшая свалка – теперь не меньше дюжины стражей избивали русских послов.

– Хватит, довольно! – приказал Бату-хан. – Доман!

– Я здесь, Повелитель!

– Ты клялся в своей безмерной преданности мне. Возьми саблю и отруби им головы.

– С радостью, о величайший!

Поудобнее перехватив протянутую ему саблю, Доман шагнул к упавшим и в два взмаха отсёк головы и боярину, и князю.

– Куда покласть тыквы сии, Повелитель? – предатель держал обе головы горстью за бороды.

– Мне они не нужны, – скривился Бату-хан. – Можешь взять на память. Уберите падаль!

…

– Да будет долог и безоблачен век твой, почтеннейшая ханум!

Толмач князя Ярослава заговорил негромко и быстро, переводя. За время общения с монголами князь Ярослав немало понаторел в цветистых азиатских пожеланиях, и парень старался переводить точно – в таком деле это очень важно.

Старая монголка, одетая в багряные и голубые шелка, разглядывала гостей сквозь полуопущенные веки, и её пергаментное от старости лицо, изборождённое морщинами, не выражало никаких эмоций. Вообще невозможно прочесть что либо в этих узких щелях, заменяющих поганым человеческие глаза, пронеслось в голове у князя Ярослава. Тьфу ты, Господи, когда-нибудь вырвется вслух!

Старуха эта была не кто иная, как мать Повелителя Вселенной Гуюк-хагана. Хитроумный Плано Карпини свёл их вместе, утверждая, что это намного ускорит приём русского посольства самим Гуюком, и посоветовал не скупиться на подарки, способные тронуть душу старой ханум.

– Я рада видеть вас, гости из далёкой страны Урусии, – заговорила старуха, не меняя позы и выражения лица. – Садитесь и отведайте угощения за моим скромным столом.

– Почтём за огромную честь, великая ханум, – поклонился Ярослав. – Однако прежде позволь преподнести тебе наши скромные дары.

По знаку князя четверо витязей из свиты князя внесли здоровенный сундук, раскрыли его, обнажая шелковый блеск драгоценной парчи и искристый перелив собольего меха.

– А вот это, – Ярослав извлёк из сундука хитроумный кальян, сверкающий радужным стеклом и золотой отделкой, – пусть скрасит тебе долгие зимние вечера, почтеннейшая!

Наконец-то в узких щелях что-то блеснуло. Монголка протянула руку и взяла кальян.

– Хорошо, что ты догадался подарить мне такую штуку, коназ Еруслаб. Я буду курить гашиш и вспоминать тебя. Но садитесь уже!

Трое русичей – сам князь, толмач и боярин Фёдор Ярунович – присели к дастархану, «скромно» ломившемуся от различных яств. С немалым удивлением обнаружил среди них Ярослав и чёрную икру, паюсную и зернистую, а также осетровый балык немалых размеров.

– Оказывается, у вас тут тоже водятся осетры, почтеннейшая, – кивнул головой на блюдо с балыком князь, – я полагал, что такие осетры водятся только у нас…

– Эта рыба с реки Джаик, Еруслаб.

– Ого! Далеко отсюда та река… Как же летом удаётся доставлять?..

– Пустяки. Есть специальные люди для этого. Гонцы скачут день и ночь, меняясь каждые полчаса. За три дня рыба и икра доходят от Джаика до Харахорина. Но вообще-то рыбу ты, должно быть, немало ел и у себя дома. Я хотела угостить тебя иным блюдом… Кстати, как дела молодого Бату? – внезапно переменила тему старуха.

Князь Ярослав на мгновение растерялся. Каверзный вопрос, прямо скажем.

– Бату-хан покорил всю Русь мощью своей, и потому все мы данники его по праву… – осторожно начал Ярослав, но тут неожиданно вмешался боярин Фёдор Ярунович.

– Да будет здрав вовеки величайший Бату-хан, и величайший из величайших Гуюк-хан!

– Ну что же, – улыбнулась старая монголка. – Вот вам чаши, налейте себе сладкого вина и выпейте за здоровье их обоих.

Дождавшись, когда гости выпьют, старуха поднесла гостю другую чашу.

– А вот это тибетский чай, коназ Еруслаб. Его пьют в сильные холода, и тогда простуда не войдёт в твоё тело. Разумеется, сейчас тепло, но не ждать же тебе зимы? Вряд ли ты скоро сможешь попробовать этот напиток…

Ярослав Всеволодович принял чашу, выпил и крякнул.

– Интересный напиток…

– А теперь расскажите мне об Урусии, Еруслаб, – откинулась на гору подушек старуха.

Князь начал обстоятельно и степенно рассказывать о порядках на Руси, о городах, о нравах и обычаях. Боярин время от времени вставлял слово, старая ханум переспрашивала то одного, то другого, интересуясь деталями…

– Хорошо, коняз Еруслаб, – внезапно свернула беседу старуха. – Завтра мой сын примет тебя, прямо с утра.

– О, благодарю тебя, великая ханум!

– Хорошо-хорошо… А теперь я устала, извините, мои гости.

Когда русские послы откланялись и покинули покои великой ханум, подошедшая сзади служанка тихо проговорила – так, чтобы слышно было только самой ханум.

– Гуюк не давал согласия на это, госпожа моя. Он может быть недоволен…

– Мой сын может и не распознать угрозы, поскольку имеет храброе и доброе сердце! – сверкнула узкими глазами старая монголка. – Но я мать его, и вижу сердцем. Люди, пользующиеся доверием проклятого Бату могут быть только врагами моего сына, и никем больше. Успокойся, это очень хороший яд. Гуюк вручит ему ярлык, и урус уедет к себе довольный и здоровый. А умереть в дороге может каждый.

…

– … Быстрее нельзя?

Митрополит Пётр Акерович смотрел сурово и прямо. Витязь, однако, твёрдо выдержал его взгляд.

– Никак нельзя, владыка. Коней заморим насмерть.

Взгляд владыки погас.

– Не о конях думать надобно нам… Что привезём в Чернигов, сам сообрази…

Старший охраны помолчал.

– Хуже не будет, чем уже есть, владыка.

На это Пётр Акерович не нашёл, что ответить. Действительно, хуже выглядеть даже покойникам трудно…

Когда здоровенные, как вставшие на задние лапы быки нукеры вытащили из ворот обезображенные тела князя Михаила и боярина Фёдора, митрополиту с громадным трудом удалось удержать витязей, дожидавшихся князя за воротами. Разумеется, ни к чему хорошему это не привело бы. Охрана Бату-хана не та, чтобы десяток воинов, даже очень умелых, смогли пробиться в шатёр.

– Надо было мне не послушать Михаила Всеволодовича, – словно прочитав мысли Петра, медленно, деревянным голосом произнёс старший витязь. – Все бы пошли с ним, как есть, позади держались, чтобы не заметил… Пробились бы…

– И тем предали бы князя нашего, – так же медленно, глухо ответил митрополит. – Да и не пробились бы. Порубили бы вас всех. А потом пришли бы на Черниговщину полчища поганые и выкосили всех, аки траву.

Помолчали.

– Складно всё выходит, владыко. Вроде и прав ты. Однако вот что я скажу – в старину витязь охранный, не уберегший князя своего, сам себя порешить должен был. Потому как не исполнил долг священный…

– То-то горя поганым, ежели все русские витязи сами себя порешат, – криво усмехнулся владыка, – Нет, витязь, не так оно всё. Михаил Всеволодович смертью своей отсрочил вашу и мою погибель, и время то лишнее жизни, что нам подарено, должны мы не выбросить впустую, а использовать с толком.

Витязь медленно поднял изучающий взгляд, и глаза их встретились.

– Ты правильно понял меня, – теперь владыка Пётр смотрел пронзительно. – Гибнуть должны ОНИ. Не мы.

Костёр стрелял искрами, снопами взвивавшимися к звёздному небу. Может, и правда, редко мы смотрим на звёзды, и все беды оттого, промелькнула в голове у митрополита мысль…

Глаза старшего охраны затвердели – очевидно, витязь сам для себя решил вопрос.

– Я понял тебя, владыко. Князь Мстислав Рыльский начал, Андрей Мстиславич продолжил… Надо же кому-то работать и далее.

…

– О-ох… Воды…

Князь Ярослав дышал трудно и часто. Челядинец поднёс кушин с водой к самому рту князя, тот начал глотать, давясь.

– Хватит…

Ярослав Всеволодович откинулся на свёрнутую попону, служившую изголовтем ложа, и закрыл глаза.

…Старая карга не обманула. Действительно, наутро следующего же дня явившегося на приём к Гуюку русского князя пригласили в числе первых. Хаган встретил его приветливо, расспрашивал о том, о сём… Дело об ярлыке на великое княжение также уладилось с лёгкостью необыкновенной – Повелитель Вселенной хлопнул в ладоши, внесли ярлык на золотом подносе, и Гуюк самолично вручил его Ярославу. Знать бы заранее, что таилось за этой лёгкостью! Все теперь стало понятно: выдать поскорее ярлык покойнику и отправить вон, покуда яд не начал действовать. Пусть подыхает урус где-нибудь подальше…

Болезнь настигла уже в пути. Сперва князь почувстввал слабость, потом жар. В животе зародилась нудная, тянущая боль, не отпуская ни днём, ни ночью. Открылся понос, кожа пожелтела, как у китайца… Уже на третий день пути князь не мог сидеть в седле, но упрямо желал ехать, и для него изготовили носилки, влекомые парой лошадей.

Но сегодня Ярославу Всеволодовичу стало так худо, что пришлось остановиться на весь день. Привал сделали на берегу какого-то степного ручья, обозначенного чахлыми карагачами. И к вечеру стало ясно, что следует готовиться. Ярослав призвал к себе священника, и батюшка исповедовал великого князя Владимирского, а также причастил.

– Эх… зря ехал… – тихо произнёс Ярослав. – Всё зря… и на Русь не попаду… обидно… на чужбине… быть схоронену…

– Я это виноват, – внезапно горько произнёс боярин Фёдор Ярунович. – Я, я! Распелся, соловей хренов! Здравицу Батыге возглашать вздумал… Полагал, испытывает она тебя, змеища – не таишь ли зла на монгольскую власть… А оно вон как вышло…

– Могло… и так… выйти… как ты сказал… – проговорил с трудом князь. – Не кори себя… никто не знает… что у змей на уме… давить их надобно… без слов…

Глаза Ярослава внезапно широко распахнулись, словно он увидел нечто, другим невидимое.

– Опять… он… пшёл прочь, зверь!!!

Князь Ярослав захрипел, выгнулся и стал биться в конвульсиях.

– Княже! Не умирай!

Однако призыв пропал втуне. Глаза Ярослава остекленели, и навеки застыл в них потусторонний ужас.

…

– … А вот тато приедет, он мне подарит доспехи богатырские, что никакой меч не берёт!

– А мне тато меч-кладенец обещал, что любые доспехи прорубит!

– Тихо, дети, тихо! – княгиня Елена сурово сдвинула брови. – Разгалделись, голова лопнет от вас!

С утра всё валилось из рук. Пробовала вязать – навязала чёрт-те чего, пришлось распускать. Нянька сунулась с разговорами – так глянула, что осеклась девка и юркнула прочь, словно мышь. Даже детская возня сегодня не успокаивала, как обычно, а словно била по оголённым нервам.

Княгиня встала и принялась расхаживать по комнате – муж в подобные минуты делал именно так. Сердце глухо толкалось в груди, отдаваясь в ушах, и забеспокоился, затолкался во чреве малыш, словно чувствуя беспокойство матери.

Да что же это нет вестей никаких?! Обычно гонцы шли впереди посольства, загодя принося весть об успехе или неудаче. А тут…

Пронзительный бабий вой зародился во дворе, покатился над городом. Елена в два шага оказалась возле окна, распахнула его, едва не выбив стёкла – сподобились-таки поставить вместо слюды…

– Чего воешь, Фёкла? – узнала она одну из прислужниц.

– О-о-ой, ма-а-атушка-а-а-а!!! О-о-ой, князь-то наш батюшка-а-а-а-а!!!

А во двор уже въезжали хмурые витязи княжьей охраны, глядя в землю.

Елена сама не помнила, как шла. Двери распахивались перед ней не то сами, не то едва не слетая с петель от резких, изо всей силы, толчков и рывков. Шаги гулко разносились по переходам.

В горнице уже стояли какие-то люди, вроде бы знакомые – Елена не вникала. Высокая фигура в рясе выступила вперёд.

– Прости, Елена Романовна, – владыка Пётр опустил перед княгиней голову. – Не уберегли.

Тяжкий дух разложения витал в горнице, вытесняя все другие запахи, а заодно и звуки. И даже солнечный свет от этой нестерпимой вони стал пепельно-серым.

Елена стояла и смотрела. Где-то далеко, далеко билась, вопила словно бы чужая мысль: "дура, чего ты стоишь, у тебя мужа убили, ты волосы рвать на себе должна!"… Мысль эта, однако, была бессильна пробить толстую стеклянную стенку, словно отгородившую княгиню от остального мира. Где-то она видела такие стеклянные круглые сосуды… колбы… нет, реторты…

Елена просто стояла и смотрела. Нет, это не её муж. Да разве ЭТО могло быть когда-либо её Михасем? Ни за что не поверю…

Княгиня пошатнулась и мягко, словно сложившись, повалилась на пол.

…

Небо сияло блёклой голубизной, словно выцвело за жаркое лето. Где-то высоко, очень высоко курлыкали отлетающие к югу журавли, прощаясь с этой землёй и наполняя растерзанную душу пронзительной, ясной печалью. Осень, расщедрившись напоследок, подарила миру ясный, тёплый солнечный день. Возможно, последний перед долгой, долгой зимой…

Две женщины, одетые в чёрные наряды, оставлявшие открытыми только лицо, сидели на скамье под деревом, уже утратившем свой роскошный золотой наряд. Двор также не был устелен опавшими листьями – монахини ежедневно тщательно подметали тут, и палые листья шли на огород.

– Ну вот мы и сироты с тобой, Филя.

В ответ Евфросинья положила руку поверх сестриной, сжала пальцы Марии.

– Ростиша-то знает?

– Послали гонца…

Постарела, постарела сестра, подумала Мария, взглядываясь в такое родное, любимое лицо. Вон морщинки у глаз… А ведь тридцать пять лет всего…

– Так ведь и ты не девочка уже, Маришка, – сказала вдруг настоятельница.

– Разве я вслух говорю уже, не замечая? – удивилась Мария.

Евфросинья чуть улыбнулась.

– Нет пока. Токмо по лицу твоему как по книге читаю я.

Помолчали.

– Каково-то теперь Елене Романовне… – вновь заговорила Мария, не в силах слушать тоскливое курлыканье, доносящееся из поднебесья.

– Да, трудно ей будет, – согласилась Евфросинья. – Труднее, чем даже тебе, пожалуй. Когда она рожать-то будет?

– Вот не знаю точно. Узнаю, так скажу. Но, полагаю, недолго уж.

Снова помолчали.

– Ежели будешь писать Ростише, так прямо скажи – пусть не думает нынче в Орду ехать, – Евфросинья разгладила столешницу ладонью.

– Отпишу, да токмо и сам он не дурной, – усмехнулась Мария. – И Батыга проклятый тоже, к сожалению. Думаешь, оставить он единое великое княжество? Ни к чему это татарам. Поделит ярлыками своими на уделы, вот увидишь. Так что Ростише нашему шиш, а не Чернигов.

Внезапно Мария прижалась что есть силы к сестре и горько, по-детски, взахлёб зарыдала. Евфросинья баюкала её, гладила по голове и рукам.

– Трудно тебе, Мариша?

– Не то… трудно… а поплакать негде…

Настоятельница прижалась к сестре щекой.

– Счастливая ты. А я вот не могу более плакать, Мариша. Хочу, и не могу.

…

Эпилог

Солнце садилось в морозной дымке, холодное, будто отверстие в ледяном куполе неба, протаянное дыханием. Короток зимний день…

Мария оторвалась от окна, вздохнула, протянула руки к печке. В печи, сложенной по-белому, жарко пылал огонь, потрескивали, истекая смолой, крупные сосновые поленья. Надо же, уж и дома стали руки зябнуть… Совсем, совсем не качает кровь сердце. А ведь не так уж давно любой мороз был нипочём.

Княгиня вздохнула и снова взялась за перо.

"В лето шесть тысяч семьсот семьдесят девятое от Сотворения мира сего случилось в земле Ростовской…"

Перо зависло над бумагой. А что такого особенного случилось? Да ничего не случилось, если разобраться. Всё идёт, как идёт.

Уже давно замечала за собой Мария – мыслей много, если всё подряд описывать, никакой бумаги не хватит. И кто будет разбирать такую летопись? Когда-то подшучивала она над Савватием, прежним летописцем, что сидит он, раскрыв рот, покуда кошка не заставит работать… Теперь хорошо понимает сама, как это трудно – выбрать из всего пережитого то, что будет интересно и важно далёким потомкам.

Мария вздохнула вновь, отложила перо. Нет, так не пойдёт… Не пишется, так и нечего бумагу марать. Лучше собраться с мыслями.

Шуршат, шуршат страницы летописи. Дальше, дальше назад… Ну-ка, где это? Ага, вот…

"В лето шесть тысяч семьсот тридцать пятое нашед наконец себе жену достойную князь наш Василько Константинович, княжну Марию Михайловну, что из града Чернигова, дщерь великого князя Михаила Всеволодовича. И бысть о ту пору свадьба у них в Чернигове, притом Мария вперёд старшей сестры своей Феодулии отдана…"

Мария улыбнулась. Ну, всё верно записал летописец. Всё так и было. Только вот что увидят за скупыми строчками далёкие потомки, никогда не видавшие в глаза ни Марию, ни сестру её Феодулию, ни самого великого князя Михаила Всеволодовича…

… Словно наяву встало перед глазами – всадники сходят с коней, все такие рослые, красивые витязи…