Текст книги "Время терпеливых (Мария Ростовская)"

Автор книги: Павел Комарницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 47 страниц)

– Надо же… – покрутил головой Михаил. – Ай да Мариша… Мудро. Сейчас главное, народ сберечь от смерти голодной.

– Так вот же и оно, – кивнул купец. – Все понимают. И вот ещё, как озеро ото льда очистится, так сразу все с сетями и бреднями рыбку ловить пойдём. Да водяной орех собирать, да камышовый корень – он по весне-то сладкий… Так вот и доживём до свежего хлебца, глядишь.

Князь Михаил только крутил головой. Да уж…

– Если у вас вместо хлеба камышовые корни, то что сейчас во Владимире деется?

Купец тяжко вздохнул.

– Мрак кромешный, княже. Кто там посейчас жив и каким чудом, непонятно.

Помолчал, подбирая слова.

– Ну а проще всего сейчас рязанцам, конечно. Нет забот никаких у мёртвых.

…

– А-а-а-а!!!

Дикий, нечленораздельный вой, казалось, повис над Козельском, и никогда уже не прекратится он…

Воевода Ждан сплюнул горячую, вязкую слюну. Прекратится, конечно… Вот сегодня, должно быть, и прекратится уже.

Приступ продолжался уже четвёртые сутки, и днём и ночью. По скользким, раскисшим склонам ползли, карабкались, цепляясь за жухлую прошлогоднюю траву. Лед, надёжно защищавший Козельск от вражеских полчищ, окончательно стаял. Правда, по крутому склону да по покрой скользкой траве тоже было не слишком легко взбираться. Но это уже вряд ли могло спасти козельчан.

А сегодня утром дрогнула наконец и стена – промороженная насыпка оттаяла и утратила свою гранитную твёрдость. И теперь уже не дни, а всего лишь часы отделяли защитников города от порога Вечности…

Стрела ударила в грудь, пропоров кольчугу. Воевода выругался, выдернул узкое бронебойное жало. Так они нас всех из луков положат, пожалуй, как ворвутся.

– А-а-а-а!!! Бей!!!

Тёмная орущая масса наконец перелилась через край полуразрушенной стены, и как сбежавшая из горшка каша ринулась внутрь, грозя затопить город. Ждан Годинович отбросил щит, перехватил левой рукой чей-то меч, по рукоять залитый кровью.

– А ну, в мечи!!! В строй, все в строй!!! А ну, братие, в последний раз покажем поганым!!!

– Вперё-о-о-од!!! А-а-а-а!!! За Ру-у-у-усь!!!

И случилось чудо. Изнемогающие от усталости и ран люди словно воспрянули, и встречь тёмной, дико воющей массе распалённых боем степняков ударил плотный строй русской кованой рати.

– К воротам! К воротам!! К воротам!!!

Прогибаясь под неожиданно мощным ударом, монголы потеряли всякий строй, превращаясь в избиваемую толпу, беспорядочно отмахивающуюся саблями и кистенями. Да, степняки не слишком любили сражаться в пешем строю, и сейчас это сыграло с ними злую шутку. Орда хлынула назад, ПОБЕЖАЛА под натиском каких-то трёх сотен бойцов, которым уже нечего было терять, кроме чести и славы.

– За ними!!! Бей!!!

Уцелевшая створка ворот рухнула, придавив ещё сколько-то врагов, словно помогая своим хозяевам. Сметая врага с узкой дорожки, русские воины преследовали монголов, устилая свой путь трупами.

…

– Да что же это такое, Сыбудай?! – Бату-хан привстал в стременах, сжимая кулаки. – Они же бегут! Бегут!!

– Это так, мой Бату. – Сыбудай был невозмутим. – Это не лучшие воины в твоём войске.

– Но ведь урусов только горсть! Как такое возможно?!

– Зато это сильные воины, Бату. Против одного настоящего воина нужно много, много плохих.

– Я пущу в ход моих нукеров!

– Не нужно, мой Бату, – поморщился старый монгол. – Во-первых, они побежали и тем заслужили смерти. И во-вторых, поход закончен, и зачем тебе теперь так много лишних людей?

…

Конь храпел и пятился, не желая идти по дороге, заваленной трупами сплошным слоем, и Бату-хан, в очередной раз вытянув животное нагайкой, сплюнул и соскочил наземь.

– Носилки мне!

Двенадцать здоровенных рабов уже несли носилки для Повелителя Вселенной – роскошные китайские носилки с жёлтым шёлковым балдахином и золотыми кистями. Нукеры тоже спешились, и процессия двинулась в покорённый город.

После Золотых ворот Владимира ворота Козельска казались только что не калиткой. Под низким сводом высокие носилки зацепились за что-то, раздался треск, и на драгоценном шёлке образовалась немалая прореха. Это окончательно вывело молодого монгола из себя. Не хватало ещё Повелителю Вселенной ехать в дырявой корзине, на смех местных дикарей!

– Ставьте здесь! – отрывисто приказал он. – Я хочу идти пешком!

Бату-хан шагал по улице, залитой кровью. Да, кровь здесь была везде, вон, пожалуйста, забор и тот по грудь в крови… И трупы. Много, очень много трупов, и большинство из них трупы его воинов…

– Где все? – Бату-хан хлестнул нагайкой по забору. – Попрятались?

– Ну что, мой Бату, ты доволен славной победой? – раздался сзади невозмутимый голос. Сыбудай, в отличие от Бату-хана, был на коне.

– Как ты проехал? – по-прежнему отрывисто произнёс молодой монгол. – Мой конь так и не пошёл по трупам. Не смог заставить.

– Я и не заставлял, мой Бату. Не следует заставлять кого-то делать невозможное. Всё просто – я подождал, пока уберут с дороги трупы, только и всего.

Бату-хан с силой втянул воздух, ноздри его трепетали. Иногда старик просто бесил своей немеряной мудростью. Не всегда она уместна.

– Значит, так. Город сжечь дотла. Обшарить все дома и земляные ямы. Никто не должен остаться в живых. И отныне называть город этот Злым городом. Такова моя воля!

…

– Ну здравствуй, Филя.

– Здравствуй, Мариша.

Мария вглядывалась в лицо сестры пристально и жадно. Жива… Главное, жива сестрёнка. Исхудала-то как, одни глаза на прозрачном лице.

– Да и ты не так уже роскошна стала, – словно угадав её мысли, слабо улыбнулась Евфросинья.

Действительно, теперь Мария куда больше походила на сестру, чем раньше. Даже в детстве не было у них такого сходства. Огромные, глубокие глаза женщин, не понаслышке знающих, что такое смерть…

– Слышала я, что ты хитрость некую удумала, Мариша. Княжество напополам поделить.

Мария улыбнулась.

– Да нет… Боярин Воислав подсказал хитрость сию. Выделить Белозерье в особый удел, на случай повторного нашествия. Дабы иметь в случае чего убежище. Вроде отдельная земля, и ежели воевать надумают поганые землю ростовскую…

– Да чихать им на все хитрости, Маришка. Не признают они ни границ, ни договоров. Знаешь, как они Русь-то зовут? Улус Джучи. Притом не выделяют из половецких земель даже. Вот так…

Помолчали.

– Кто теперь князем-то в Белоозере? Борис Василькович?

– Ну! Борис Василькович в самом Ростове княжит, – чуть улыбнулась Мария. – Для Белоозера Глеб Василькович в самый раз.

– Великий правитель… – в глазах Евфросиньи затеплились озорные огоньки, казалось, давно угасшие. – Как он без мамки-то, не скучает?

– А он покуда в удел свой не спешит, – Мария улыбнулась шире. – Указы мудрые из Ростова шлёт.

Евфросинья не выдержала, фыркнула, и сёстры разом рассмеялись.

– Смеёмся ведь мы, Филя! – с удивлением отметила Мария.

– Так оно, – подтвердила Евфросинья. – Обычно так и бывает, Мариша. Когда перелом наступает в отчаянии, и человек к жизни возвращается.

День выдался солнечный, тёплый, какие нередко бывают в конце апреля, и сёстры сидели под сенью липы, вот-вот готовой брызнуть яркой свежей зеленью.

– Хорошо тут у вас, – Мария огляделась

Действительно, после всеобщего развала и разорения обитель матери Евфросиньи поражала чистотой и ухоженностью. Несколько послушний мели двор, две белили нижние венцы срубов, поставленные на каменный фундамент.

– Хорошо… Тихо. – отозвалась Евфросинья.

– Как это так вышло-то, что миновали поганые вас? Насколько мне извесно, они молодых-то монашек всюду в рабство жесточайшее обратили, а которые постарше – тем голову долой…

– Не миновали, – Евфросинья достала из потайного кармана рясы серебряную пластинку-пайцзу. – Это мне, мариша, сам Батыга охранную грамоту выдал.

– Да ну? – округлила глаза Мария. – Неужто сам? И за что?

– За слово божье, за что же ещё. Правду я сказала ему, он и проникся.

Мария медленно покачала головой.

– Ну и как он из себя-то?

– Как? – Евфросинья пожала плечами. – Да никак. Мальчишка себялюбивый…

– А сказывают, будто дьявол он во плоти.

– Так и есть, – кивнула игуменья. – Жестокий и себялюбивый мальчишка, наделённый великой властью – вот это и есть дьявол, Мариша.

Маря рассматривала пайцзу.

– Тут цепка есть, на шее носить надо, да?

Теперь Евфросинья округлила и без того огромные глаза.

– Неужто думаешь ты, что я буду носить ЭТО рядом с крестом святым?

Мария протянула пайцзу сестре, и только тут заметила…

– Погоди, Филя… Это ты что, в одной рясе ходишь? На голое тело?

Евфросинья улыбнулась.

– Ну не голая же.

– Так холодно ещё! У тебя что, даже рубах нету?

Настоятельница вздохнула.

– Раздала. Тут у нас такое творилось, Маришка… Сёстры приходили к воротам обители в чём мать родила, по снегу, обесчещенные и истерзанные… Неужто могла я отказать? Всех приняли, кто дошёл, никому не отказано…

Мария смотрела теперь на сестру во все глаза.

– Ты святая… Ты же святая, Филя!

– Ну, скажешь тоже. – улыбнулась Евфросинья. – Где святые, а где я…

Вместо ответа княгиня встала и вскоре вернулась с дорожным вьюком.

– Вот, Филя. Тут все одежды мои запасные.

– Тоже хочешь святой быть? – чуть лукаво улыбнулась настоятельница, на миг став немного похожей на ту, давнюю-предавнюю девчонку…

– Нет, Филя. Это же не последняя рубаха у меня. Святые – это кто последнее отдаёт.

– Ну-ну… – усмехнулась сестра. – Пойдём, Мариша, отваром травяным напою тебя. С мёдом! Мёд есть маленько. Вот хлеба совсем нет, беда. Много слишком ртов нынче, не заготовили на столько.

– Как же вы без хлеба-то?

– Ничего, с Божьей помощью. Сёстры в болотце камышовых корней накопали.

– И у нас все камыш едят…

– А ещё, Маришка, очень хороши корни лопуха оказались.

– Да ну? Вот кабы знать… Приедем, дома в дело пустим все лопухи.

Сёстры разом рассмеялись, и только спустя секунду осознала Мария, что опять смеётся. Первый день с того страшного дня, как приехал боярин Воислав в Белоозеро.

– Спасибо тебе, сестричка, – проникновенно сказала Мария. – За то, что жива. Миновала тебя геенна огненная.

Евфросинья долго молчала.

– Гееена, это ещё не всё. Геенна – это начало токмо. Ждёт нас впереди мрак кромешный, Мариша.

…

Часть третья

Мрак кромешный

Лёгкий, как дыхание ветерок чуть колыхал высохшие стебли камыша, вымахавшие за долгое лето много выше человеческого роста, и камыши еле слышно шуршали, перешёптывались, вероятно, обсуждая приближение зимы. Да, зима была уже не за горами, и последнее ласковое тепло октября не могло обмануть никого.

Буба рассматривал вырезанную из камыша дудочку на просвет, счастливо улыбаясь. Буба вообще, как правило, улыбался, когда светило солнышко. Тепло, светло, и в животе не урчит – разве это не счастье?

Сколько себя помнил, Буба был счастлив. Люди его не били, давали хлеба и ухи, а то и супу с гусиными потрохами. Единственной обязанностью Бубы летом было пасти гусей, а гусей он любил. Большие, белые, красивые птицы. Вот только едят слишком много, и оттого почти не могут летать. А вот Буба ест мало, и потому скоро, совсем скоро полетит, раскинув руки… Во всяком случае, иначе свои внутренние ощущения он выразить не мог. Особенно сильным это чувство было на колокольне, куда Бубе иной раз удавалось проникнуть. Однако звонарь, застав раз дурачка стоящим на перилах ограждения, стянул Бубу вниз, дал ему тумаков и больше на колокольню не пускал, что было одним из немногих огорчений в Бубиной жизни.

Все называли его Буба, и только отец-поп в красивой длинной рясе пытался звать его иначе. Имя то было длинное и Бубе не нравилось, потому что длинные слова он не запоминал. У отца-попа тоже было длинное, как его ряса, имя, но и его Буба запомнить не мог. Так и звал – отец-поп, и священник, пригревший дурачка при церкви, махнул рукой.

Закончив осмотр дудочки, Буба приложил её к губам и подул, и дудочка откликнулась долгим мелодичным звуком. Гусиный пастырь улыбнулся ещё счастливее. Он любил извлекать из дудочек самые затейливые мелодии, так что его приходили слушать взрослые девушки, и иной раз, послушав, вздыхали: "Эх, Буба, не будь ты дурачок, какой был бы парнишка славный…".

Вдалеке заиграли, зазвенели колокола Киевской лавры, невидимой из-за густого ракитника на этом берегу Днепра, и тотчас отлкикнулись на все лады колокола прочих киевских церквей. Буба улыбнулся совсем уже блаженно, потом снова приложил дудочку к губам и заиграл, вплетая тоненьктй голос свирели в далёкий перезвон, плывущий над миром. Сегодня положительно счастливый день. Сегодня он точно полетит в небеса…

За звуками музыки и благовестом далёких колоколов Буба не заметил, как изменилось шуршание камышей, став тревожным. Гуси, плававшие возле самого берега, дружно загомонили и поплыли прочь от греха. Шум и треск быстро приближались, послышался слитный топот множества копыт, и в следующее мгновение прямо на блаженного выехали всадники. Буба опустил свирель, с улыбкой разглядывая людей, судя по виду, нездешних.

– Ты кто такая, а? – спросил один из них, черноусый, в круглом железном шлеме.

– Буба. – дурачок улыбнулся шире. – Гы!

Пришельцы переговаривались на неизвестном языке, один из них кивнул, и сидевший на низкорослом мохноногом коньке черноусый достал кистень – железный шипастый шар на цепи, прикованный к короткой деревянной рукояти.

– Лодка где много большой, а?

– Гы!

Старший отряда поморщился, кивнул черноусому, и тот, больше ни слова не говоря, с размаху ударил блаженного по голове. Брызнули мозги и кровь, и гуси вновь загоготали, оплакивая гибель своего пастыря.

– Может, всё же стоило его взять и допросить, Цаган?

– Брось, брось! Разве не видно, что это безумный дурак, что он может рассказать? Поедем вдоль берега и сами найдём. Не может быть, что все лодки урусы успели угнать на тот берег!

…

– Татары!

Вестовой ворвался в покои князя Михаила, как будто на нём горела одежда.

– Чего орёшь, как блажной? – осадил его князь, повернувшись от стола, на котором разбирал деловую переписку.

– Татары на подходе, княже… – парень дышал тяжело, как будто не на коне скакал, а бегом прибежал с новостью. Михаил усмехнулся. Ещё два года назад мало кто в стольном граде Киеве знал это слово. Быстро учатся русские люди, и не всегда хорошему…

– А ну встань как следует и доложи внятно! – возвысил голос князь.

– Прости, великий князь, – вестовой взял себя в руки. – Полчища татарские на том берегу Днепра, и на этот берег переправиться норовят…

– Полчища, это сколько?

– Несчитанно, княже!

Михаил встал.

– Видно, штаны замочил ты, парень! Несчитанно – это не ответ! Ладно, иди, придётся мне самому пересчёт вести, видно!

У крыльца молодой кметь уже держал под уздцы коня, приготовленного для князя. Рядом гарцевал воевода киевский Дмитр Ейкович.

– Доброго здоровья, княже! За день добрый молчу…

– Поехали! – князь Михаил вскочил в седло.

Маленький отряд галопом промчался по улицам Киева, распугивая кур, копошившихся в мусоре. Люди тоже выглядели встревоженными, где-то вопила баба – страшная весть уже облетела город.

На крепостной стене, выходившей к Днепру, уже стояли вооружённые люди из городской стражи. Михаил Всеволодович одобрительно кивнул воеводе – хорошая выучка у людей, это верно. Известно ведь, как порой немалые города гибли от нерасторопности и беспечности стражи. Городская стена неприступна, когда на ней полно воинов. А так – забрасывай кошки железные, и айда по верёвкам наверх, захватывай ворота врасплох, распахни, и вот уже поток врагов вливается в город…

– Вот они, княже, – Дмитр разглядывал снующую на том берегу вражескую конницу. – Не видал прежде, каюсь…

– Наглядимся ещё, как мыслю, – усмехнулся князь, тоже разглядывая вражеские полчища. – А ведь не так и много их, а, Дмитр Ейкович?

– Думаю, тысяч с полста, ну, может, шестьдесят от силы, – уже прикинул опытным взором воевода. – Все тут или ещё подойдут?

Сзади послышался топот ног – по лестнице взбирался всё тот же парень-вестовой.

– Послы татарские у Золотых ворот, княже! Впустить просят… ну, то есть…

– То есть или просят? Точно говори!

Парень облизнул губы.

– Если точно, то велят, великий князь.

– Ну вот, другое дело, – усмехнулся Михаил. – Ну пойдём, поглядим на сих послов-приказчиков. Воевода, ты покуда к ляцким воротам конных воев стяни, какие есть.

– Сделаем, княже! – ухмыльнулся Дмитр. Опытному воину не нужно было объяснять замысел. Действительно, что тут непонятного…

У Золотых врат, главных в стольном граде Киеве, уже собралась огромная толпа. Михаил опять порадовался про себя – люди собрались не просто так, а все как один с оружием. У кого меч, у кого рогатина, а у кого плотницкий топор или даже дреколье, но никого нет с пустыми руками. Ну, мы ещё повоюем…

– Ну, мы ещё нынче повоюем! – неожиданно подмигнул князь витязю из ближней охраны. – Впустите господ послов!

Наружные ворота, обитые золочёными листами металла, мягко распахнулись, без малейшего скрипа – недаром петли ворот смазывали каждодневно жиром морского зверя, закупаемом в Новгороде. Внутренняя решётка, однако, оставалась опущенной, и стоявшие перед воротами пятеро послов недоумённо смотрели на неё.

– Вепша! – окликнул князь.

– Тут я, княже! – отозвался штатный толмач, состоявший при княжеской свите.

– Спроси господ послов – верно ли, что боятся они ворот городских? А то мы им верёвку сверху спустим, ежели им так привычнее…

Громовой хохот покрыл последнее слово князя, и у Михаила окончательно отлегло на душе. Нет, с таким народом отределённо можно воевать!

Толмач громко прокричал через решётку слова на странном гортанном языке, и монголы, очевидно, дожидавшиеся, когда уберут решётку (а может, и ковёр расстелют?) переглянулись и разом двинулись вперёд. Громадные створки, толщиной в локоть с четвертью, захлопнулись за ними с тяжким гулом. Монголы остановились возле решётки, с любопытством и высокомерием разглядывая толпу горожан.

– Неужели жители города так боятся нас? – заговорил по-русски, хотя и с сильным акцентом, один из послов. – Нас всего пятеро, великий коназ Магаил. Пока пятеро.

Михаил кивнул, и решётка плавно взмыла вверх. Вся пятёрка послов разом двинулась вперёд – чувствовалась выучка прирождённых всадников, с малых лет сидящих в седле.

– Великий хан Менгу шлёт тебе большой привет, коназ Магаил, – вновь заговорил, по всему видно, старший из послов.

– И ему от меня будет привет не меньше, – князь Михаил улыбался непроницаемо-дипломатично, но по лицам витязей охраны поползли с трудом скрываемые ухмылки.

– Великий хан предлагает тебе, великий коназ Магаил, открыть ворота города Кыюв, чтобы славные монгольские воины могли отдохнуть тут.

– Боюсь, тесновато покажется в граде Киеве Менгу-хану. – по-прежнему приятно улыбаясь, ответил Михаил. Ухмылки витязей стали заметнее, в толпе горожан послышались смешки.

Монголы, переглянувшись, заговорили меж собой вполголоса.

– Вепша! – негромко окликнул князь, не оборачиваясь.

– Они говорят, княже, что надобно тебя успокоить. Главное, занять ворота, а там…

– Понятно.

Главный из послов вновь заговорил.

– Великий хан обещает, что ни один волос не упадёт с голов жителей города, если они откроют ворота. Мы лишь возьмём то, что по закону принадлежит Бату-хану…

– Возьмёте? – теперь Михаил улыбался совсем ласково. – Напомните мне, разве вы тут что-то оставили?

– По законам Повелителя десятая часть всего имущества принадлежит ему.

– О как! – теперь князь Михаил уже откровенно веселился. – А вот по моим законам поганый в Киеве живым права быть не имеет. Как быть?

Монгольские послы снова начали переговариваться между собой.

– Они говорят: плохо, что внутри есть ещё крепкие стены, – без напоминания перевёл Вепша. – Они говорят, будет трудно.

– А кому нынче легко? – князь Михаил потёр рукой лоб.

– Хорошо, великий коназ, – вновь заговорил главный посол. – Мы передадим твой ответ великому хану Менгу.

– Ну, это-то вряд ли, – по знаку князя решётка за спиной послов мягко и почти бесшумно опустилась. – Сам сообразит, не маленький. А у меня к вам будет ряд вопросов, господа послы.

– Нас здесь только пятеро, но там, – монгол кивнул на ворота, – там стоит семьдесят тысяч, и ещё вдвое больше на подходе.

Михаил почувствовал, как ледяная игла ткнулась в сердце. Если этот чумазый не врёт… Это будет трудно. Очень, очень трудно.

Волна холодной ярости смыла мерзкое чувство страха. Вот так и падают к ногам немытых даже великие империи. Страх, он посильнее всяких стенобитных орудий будет.

– Вот это мы и выясним, – Михаил чуть кивнул, и мгновенно стоявшие по обе стороны витязи набросили заготовленные половецкие арканы, сдёрнули послов с коней и скрутили их. – Сколько вас, кто командует, как силы распределили меж собой… да много, много вопросов.

– Менгу снимет с тебя шкуру живьём, Магаил! – в бешенстве крикнул всё тот же монгол.

– Да вам-то какая забота о моей шкуре, господа послы? У вас сейчас другая задача – правильно на вопросы отвечать, дабы не очень больно было. Увести! Держать в железе, порознь!

Когда послов – нет, теперь уже пленных уволокли, князь широким шагом направился к боковой лестнице, ведущей наверх надвратной башни. Следовало самому взглянуть на разворачивающуюся панораму событий.

С высоты открылся вид, который в другой день непременно порадовал бы глаз. Блескучее серебро Днепра, поля и перелески… В другой день, но не сегодня.

Михаил долго вглядывался в копошащиеся на берегу чёрные точки. Очевидно, монголам удалось захватить какое-то количество лодок, а также один из паромных плотов, передвигавшихся при помощи вёсел, а не по канату, как тот, что был возле Киева. Было видно, как на этом берегу разворачиваются вражеские сотни, пока ещё немногочисленные. Да, пожалуй, медлить нельзя.

– Скачи к Дмитру, пусть выступает, – обернулся князь к вестовому. – А ты, – он ткнул пальцем в молодого кметя, – стрелой к Акинфу. Пусть лодьи отряжает немедля, и все лоханки, что у поганых оказались, на дно пустит. Всё, пошли!

…

– Давай, давай, не задерживай!

Кони всхрапывали, трясли головами и упирались, не желая ступать на хлипкий бревенчатый плот, ограждённый жердинами перил. Восемь пленных урусов-перевозчиков, захваченных вместе с паромом, слегка пошевеливали длинными вёслами, посредством которых паром перевозил свой груз на тот берег. Ближе к городу была ещё одна паромная переправа, там и плот был гораздо мощнее, и перемещался он по канату… Но переправлять войско под самые стены Кыюва, разумеется, было немыслимо.

Цаган угрюмо смотрел на тот берег. Ох, как не любил он переправ через бескрайние и бездонные урусские реки. Да, эта река не голубой Керулен, который можно переплыть вместе с конём, отряхнуться и ехать дальше. И вода сейчас уже холодная… Но всё-таки лучше на плоту, чем на этих хлипких плоскодонных лодках, где пара коней еле размещается.

– Трогай!

Перевозчики дружно налегли на вёсла, паром нехотя отвалил от берега и поплыл, лениво взбаламучивая тёмную осеннюю воду. Справа и слева его обгоняли лодки, также несущие коней и людей.

Цаган вздохнул. Так вдруг захотелось домой. Ах, голубой Керулен, золотой Онон! Грустно… Ну ничего, скоро он станет богатым и вернётся домой в блеске славы. И мать будет гордиться сыном, и он привезёт ей в помощь здоровую урусскую девку…

– Урусы!

Все лирические мысли разом вылетели из головы – от Кыюва, стремительно и хищно рассекая воду, приближались громадные лодки, полные воинов. Полтора десятка вёсел с каждого борта прогибались от напряжения.

– К бою!

Цаган уже выдернул из налучи лук, но в этот момент рой стрел с русской ладьи достиг плота, и кони, словно взбесившись, принялись с диким ржанием лягаться и вырываться. Один из них проломил хлипкое оргаждение и с шумом плюхнулся в воду, за ним устремились остальные.

– Наши! Братие, бей!

Урусы-перевозчики разом взмахнули вёслами и опустили их на ближайших врагов, довершая неразбериху и хаос. Последнее, что увидел Цаган, как боевая ладья с треском проутюжила лодку-плоскодонку, плывущую по соседству. Тяжёлая стрела ударила в лицо, разом ослепив и оглушив, и наступила багровая тьма…

…

– Проклятые ур-русы!

Менгу в бессилии сжимал кулаки. Зря, ох зря он затеял переправу… Но как было не попытаться?

Менгу уже давно уяснил, что смелость и дерзость порой приносят победу куда проще, чем множество стенобитных орудий и неисчислимые полчища воинов. Но ещё более эффективным оружием является страх.

Расчёт был прост. Покуда идут переговоры, переправить на тот берег хотя бы пару туменов воинов, а ещё лучше три. Даже если урусы и отказались бы отворить ворота, переправу сорвать они уже не сумели бы. Однако коназ Магаил оказался куда смелее и решительнее, чем полагал Менгу. Уже через пять минут тяжёлая конница урусов обрушилась на переправу, разом смяв и загнав обратно в реку ещё немногочисленные монгольские отряды, успевшие на свою беду переправиться на тот берег. А тяжёлые урусские лодки, необыкновенно быстро подошедшие от Кыюва, потопили все добытые посудины и сейчас добивали тех, кто пытался спастись вплавь. Добивали безнаказанно, точно это были не прославленные монгольские воины, а слепые котята.

– Сколько мы потеряли?

– Пока неизвестно, великий хан. Думаю, тысяч пять или шесть.

– Проклятый Магаил!

Крики и лязг железа на том берегу стихли. Менгу хорошо было видно, как урусы ловят монгольских коней, как бродят вдоль берега пары воинов, добивая раненых монголов, как подбирают своих раненых… Впрочем, судя по всему, потери урусов смехотворны. Ну, может быть, с полсотни убитых, да сотни две-три раненых…

Боевые ладьи, закончив свою работу, развернулись против течения и начали становиться на якорь, как раз чуть дальше досягаемости монгольских стрел. А вот славные нукеры от воды теперь старались держаться подальше – все уже усвоили, как далеко бьют тяжёлые урусские луки и тем более самострелы.

– Проклятый Магаил! – ещё раз повторил Менгу. – Ладно… Хорошо. Он мне ответит за это. Ноган, как называется родной город Магаила? Всё забываю эти урусские названия.

– Чурнагив, великий хан,

– Ну так мы идём к Чурнагиву! Сюда мы вернёмся позже, когда замёрзнет река.

…

– …Нельзя медлить!

Владыка Иосиф поджал губы. Нет, до чего всё-таки варвары эти русские князья, и Михаил Всеволодович (и даже отчество нехристианское, кстати) не исключение. Тут дел по горло, доходы владычной казны упали безобразно, а он всё о своём… Однако надо его успокоить.

– Я понимаю твою озабоченность, великий князь. Я уже в третий послал письмо в Константинополь, в коем испросил у Патриарха всея церкви святой соизволения на Крестовый поход против татар. Но ответа пока нет.

– Год нет ответа! – взорвался Михаил, не выдержав наконец. – Да были ли письма сии?!

– Уж не хочешь ли ты сказать, князь, что я лгу? – тоже возвысил голос владыка Иосиф.

– Что я хотел, то сказал! Время, последнее время уходит для отпора захватчикам! Или ты хочешь, чтобы всю Русь постигла судьба Владимира да Рязани? Враг у ворот Киева стоит!

– Все мы в руке божьей! – владыка величаво встал. – Оборона земель, то светских властей забота, и твоя в первую очередь, Михаил Всеволодович! Церковь же святая должна печься об умножении благочестия в землях сих!

– Да ты слышишь ли себя, что говоришь?! – Михаил окончательно вышел из себя. – Какое благочестие?! Вот придут татары сюда, они тут такое благочестие учинят!!

– А ну не сметь так разговаривать с владыкой! – с греческим акцентом произнёс вдруг секретарь.

– Чего? – князь Михаил будто на невидимую стенку налетел. – Что. Ты. Сказал?

– А ну тихо! – владыко Иосиф повернулся к секретарю. – Ушёл отсюда! Прости его, великий князь. От излишнего рвения и любви к сану моему обмолвился он.

Но Михаил Всеволодович уже улыбался.

– Значит, вот как… Тогда так сделаем. Я велю составить обращение, а ты его подпишешь, владыко. Нет, лучше так. Ты сейчас подпишешь мне дюжину пергаментов, а уж текст после вставим.

– Не будет этого!

– Тогда конец разговора, – князь повернулся и, не прощаясь, вышел из покоев владыки.

Иосиф обернулся к секретарю, выглянувшему из-за портьеры.

– Я велел тебе говорить?

– Прости меня, великий! – секретарь склонил голову. – Не удержался, видя, какое непочтение проявляет к тебе этот варварский вождь.

– Не забывай, что он всё-таки хозяин здешних мест и правитель этого города.

– Никакой варварский правитель не вправе хулить тебя, владыка! – горячо заговорил секретарь. – Разве что сам великий базилевс константинопольский, да и то под вопросом!

– Ну ладно, ладно, – смягчился Иосиф. – Значит, так… Из покоев моих на двор отныне не выходить, по нужде ходить в ближний нужник. Ты видел, как он улыбался? Поверь, Евстигней, я не хочу, чтобы тебя засунули в мешок и замучили в каком-нибудь вертепе княжеской тайной службы.

…

Шаги по каменным плитам гулко разносились под сводами замка. Епископ Бертольд шёл степенно и важно, сопровождаемый четвёркой охранников – двое шли впереди, двое сзади, самим видом своих закованных в сталь фигур пресекая всякие мысли о неуважении к священной особе.

В главном зале уже сидели две дюжины высших рыцарей ордена, которые при появлении епископа дружно встали. Вежливо поздоровавшись со всеми – а с магистром ордена за руку – Бертольд воссел на своём законном месте. Воины охраны встали по сторонам высокого кресла с резной спинкой, которое вполне можно было назвать троном.

– Я собрал вас, господа, чтобы обсудить одно важное дело. Как вам уже известно, русские земли подверглись нашествию диких народов, именуемые тартар. В точности это событие и было описано в священном писании, кстати – на головы народов безбожных, не признающих или извращающих великое учение Христа, обрушится гнев Божий в виде нашествия совсем уже диких народов, исторгнутых прямо из чрева преисподней. Но то дела Господа нашего, мы же должны извлечь из этого пользу нашему святому делу.

Епископ обвёл всех горящим взором.

– Настал час нести свет истинной веры в земли диких руссов, как ранее мы принесли его сюда. Вот только вопрос – с кого начать? С Новгорода или Полоцка? Мы все ждём вашего слова, великий магистр.

Магистр немного помедлил с ответом.

– Нападение на Брячислава сейчас возмутит Литву. По моим сведениям, князь Миндовг готовит войско для похода в Смоленск, там освободился княжеский престол. Это в наших интересах, столкнуть лбами русов и литовцев. Если же мы двинем войска на Полоцк, всё выйдет наоборот – они объединятся…

– Хорошо, господин магистр. Значит, первый удар придётся нанести по Новгороду.

– Прежде всего по Пскову, ваше святейшество.

– Разумеется. Да будет так! Амен!

…

"Здравствуй, сестрица моя любимая и единственная. Вот выдалась свободная минутка, и оттого пишу тебе письмо.

Хотела послать тебе немного серебра или мехов куньих на нужды обители, да раздумала. Пошлю-ка лучше пару возов жита, пожалуй. Знаю я, что сейчас у вас хлеб дорог весьма, так и никакого серебра не напасёшься…"