Текст книги "Арка вторая: "Башни в небесах" (СИ)"

Автор книги: Павел Иевлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Бруумбррбр, – согласился ленивец.

– Я читал про них, – сказал Полчек, обходя ленивца, – но вижу в первый раз. Действительно, очень интересное животное.

– Это не животное. Это разорение и катастрофа.

– Обрати внимание, Спичка, – задумчиво сказал драматург, – на нём сбруя, предполагающая крепление вьючного груза, верховую посадку и использование в качестве упряжной. Значит, это возможно.

– Наверное, предыдущий владелец ездил на нём в самые неприятные места континента.

– Почему?

– Потому что он не очень торопился туда попасть.

– И тем не менее, у меня есть одна идея, – Полчек ухватился за ремни, подтянулся и быстро оказался на спине животного.

– Бруумбррбр? Бурурумрум? – поинтересовался ленивец, повернув к нему голову.

– Не отвлекай, – махнул на него рукой драматург.

Он выпутал из своей причёски несколько мелких, как бисер, бусин. Поморщившись, выдернул с десяток длинных седых волосин и принялся ловко плести из них сложную конструкцию размером с ноготь.

– Давай сюда башку! – сказал он ленивцу требовательно, и тот, к удивлению Спички, вывернул свою длинную шею, упершись в Полчека бивнями.

– Ну вот, я так и думал, – сказал драматург удовлетворённо, – вот и место крепления…

Он прочно привязал свою плетёнку к мелким крючкам на лобовом щитке животного и что-то прошептал над ней.

– Брм? – коротко сказал ленивец на тон выше, чем раньше. – Брмр!

– Именно, – подтвердил Полчек, – так это и работало. Я читал в одной старой книге, что ленивцев использовали в качестве верховых животных именно хронурги. – А ну, давай, иди к повозке… Как там тебя?

– Я назвала его Шурумбурум, – отозвалась снизу Завирушка, заворожённо наблюдавшая за действиями Полчека.

Ленивец, на удивление быстро перебирая лапами, подошёл к фургону и ловко развернулся на месте, вставая между оглобель. Это маневр был ему явно привычным.

– Что вы с ним сделали, господин Полчек? – спросила удивлённо девушка.

– Теперь его время течёт быстрее нашего, – пояснил тот, слезая. – В своём временном потоке он движется так же медленно, как раньше, но для нас это выглядит довольно резво. Кроме того, мы относительно него замедлились достаточно, чтобы он понимал команды. До сих пор люди для ленивца были стремительными тенями, проносящимися мимо с тонким визгом.

– Тогда приступаем к погрузке, – тут же сориентировалась практичная дварфиха. – Эй, Рыжий Зад! А ну, убрал нос от моего эля! Я буду единственной на свете барменшей бродячего бара!

* * *

– Пока мне всё нравится, – сказала Завирушка, сидя на спине размеренно шагающего ленивца.

Девушка взяла на себя обязанности возницы, благо других желающих не нашлось.

– Удобнее, чем ехать в телеге с караваном. Видно далеко, и ход ровный, почти не трясёт.

– Сидящие в фургоне с тобой явно не согласятся! – хихикает Фаль, забравшаяся во второе седло на сбруе.

* * *

– Франциско! – воскликнул Полчек страдающим голосом. – Почему так трясёт! Я заляпал чернилами бумагу, стол и одежду! Хорошо, что она… Как там это слово?

– Казуальная, господин. А трясёт потому, что дорога неровная.

– Безобразие, Франциско. На что идут наши налоги?

– Вы не платите налогов, господин. Ваш театр не имеет легального дохода.

– Но кто-то же платит? Я считаю, что это безобразие.

– Совершенно согласен с вами, господин.

– Подай вино, Франциско. Писать всё равно невозможно.

– Осмелюсь напомнить, господин, что это уже вторая бутылка сегодня…

– Ты вообще что-то осмелел, Франциско. К чему бы это?

– Хотя я совсем не стар, господин, и надеюсь прослужить вам ещё много лет, я беспокоюсь о вашем физическом и душевном здоровье. Не имея возможности передать должность дворецкого по наследству, я хотел бы быть уверенным, что вы не пропадёте без моих услуг.

– А кстати, почему ты так и не женился, Франциско?

– Отсутствие денежного содержания не позволило мне сделать предложение достойной респектабельной гоблинше. Не мог же я привести в ваш дом особу, за которую семья даже выкуп не потребует?

– О, демоны Края! Я же просил, Франциско, посчитай, сколько я тебе должен!

– Я посчитал, господин.

– И?

– Сумма в пять тысяч куспидатов была бы достойной компенсацией за десятилетия службы, господин.

– Пять тысяч?

– Это существенно меньше среднего дохода дворецкого, служащего Дому демиургов. Но я не жаден, господин.

– Принеси вина и оставь меня, Франциско, – вздохнул Полчек. – Я обдумаю этот вопрос…

– Почему на этой штуке нет каких-нибудь рессор? – ворчит Пан.

– Потому что нет, – флегматично отвечает Спичка.

– Если бы вы с кавалером вместо того, чтобы таскаться по тавернам…

– Оставь мою личную жизнь в покое, козлина. Рессоры для такого огромного фургона весили бы, как племенной бык, и стоили бы не меньше. Потерпишь.

Все собрались в общем помещении фургона, которое совмещает в себе кухню, столовую, гостиную и коридор. Размеры её отнюдь не впечатляют, но всё равно тут удобнее, чем в крошечных каютках с откидными койками. Фаль с Завирушкой делят одну на двоих, у тройняшек торчат в коридор ноги, Кифри в хорошую погоду предпочитает спать на крыше, а Пану (как демону) в личном помещении отказано, он всё равно во сне не нуждается.

– Тебе не жалко было расставаться с тем дварфом? – интересуется Кифри. – Ведь ты могла бы создать с ним семью. Семья – самое важное на свете.

– До сих пор как-то обходилась, – ворчит Спичка. – Но да, Бруник галантный.

– Бруник?

– Бруенор Холдерхек. Сокращённо – Бруник. У дварфов отношения развиваются медленно. Если от знакомства до предложения руки и секиры прошло меньше десяти лет, пару упрекнут в неприличной торопливости и заподозрят в нехорошем.

– А почему ты до сих пор не замужем?

– Кифри, вместе с памятью ты утратил и манеры. Разве можно задавать такие вопросы дварфийской – да и любой другой – деве? Была занята.

– Чем?

– Другими, блин, делами! – дварфиха почесала наколотый на предплечье якорь. – Отстань!

– Семья актёру лишь обуза,

ведь он служитель Мельпомены,

которая весьма ревнива,

измены сцене не приемлет, – сказал задумчиво Шензи.

– К тому же, где семья – там дети,

они нуждаются в кормленьи,

учении, игрушках, тряпках,

что стоят денег непомерных, – добавил Банзай.

– Актёры же народец нищий,

питающийся духом сцены,

вином и гномьей самогонкой.

Диетой, отродясь не детской, – подытожил Шензи.

– Мои сиблинги хотели сказать, – пояснил Эд, – что мы предпочитаем служение искусству банальному инстинкту размножения.

– А я ещё слишком молод для женитьбы, – махнул лапой табакси. – Но однажды планирую остепениться, поднакопить деньжат, осесть в каком-нибудь приятном местечке, жить на роялти со своих текстов, которые к тому времени будут читать на каждой сцене Чела, растолстеть и облениться. Вот тогда я подыщу себе симпатичную кошечку и заведу с ней выводок очаровательных котяток.

– Я смотрю, у тебя всё продумано, блохастик, – фыркнула в бороду Спичка.

– В жизни должна быть цель, дамочка, – гордо заявил Рыжий Зад. – Какой смысл быть гениальным, если это нельзя монетизировать?

* * *

– На репетицию, все на репетицию! – надрывается Пан, стуча копытом по доскам откинутого помоста.

Фургон расположился на опушке леса неподалёку от тракта. Возле пылает костёр, на треноге висит большой котёл, в котором орудует половником на длинной ручке Спичка, периодически отгоняя этим незамысловатым инструментом табакси.

– Уйди, киса! Не готово ещё! Ужин после репетиции.

– Ничего себе он жрёт! – восхищается Фаль реликтовым ленивцем, который не стал ждать милостей от поварихи, а обеспечил себе рацион самостоятельно.

Используя бивни и мощные жевательные зубы, Шурумбурум объедает дерево за деревом, начиная с верхушки и оставляя в конце только неаккуратный пенёк. Опушка быстро расширяется вглубь леса.

– По крайней мере, ему не нужен специальный корм, – говорит Завирушка. – Главное не становиться на ночлег рядом с чьим-нибудь садом.

– Репетиция! Репетиция! Все на сцену! – не унимается Пан.

– А что мы репетируем? – спрашивает Кифри. – Наша пьеса хороша, но не для этих подмостков.

– А это нам сейчас скажет Мастер Полчек! Мастер, прошу вас.

Полчек выходит на сцену с видимой неохотой.

– Франциско!

– Да, господин.

– Вина мне!

– Но…

– Без «но». Просто вина.

Драматург задумчиво оглядывается, и заботливый Пан толкает к нему рогами лёгкое гнутое кресло.

– Благодарю.

Он усаживается, откинувшись на спинку. Не глядя протягивает в сторону руку, в которую гоблин заботливо вкладывает стакан.

– Прекрасно, – кивает Полчек, отхлебнув. – Итак, труппа. Боюсь, я вынужден признаться. У меня творческий кризис.

– Ты не путаешь его с запоем? – мрачно откликается от костра Спичка.

– Вино смягчает мои страдания, – признаёт Полчек, – но вызваны они тем, что я остро переживаю свою неспособность обратиться к публике, которая мне непонятна. Что хотят увидеть люди на ярмарках и в тавернах? Что им мило, близко, интересно? Что их увлекает, что веселит?

– Шутки ниже пояса, – фыркает Рыжий Зад. – Уж поверьте уличному реперу, достаточно помянуть в стихах жопу, как хохот публики вам гарантирован.

Он запрыгнул на сцену, подбоченился, отставив в сторону распушившийся хвост, и выдал:

Йо, братан, пошути про жопу!

Всё равно, кто ты по гороскопу,

это смешней, чем плюнуть в глаз циклопу,

не сомневайся – шути про жопу!

Зритель любит шутки про жопу,

они зайдут дварфу-рудокопу,

понравятся эльфу-филантропу,

и орку – полному остолопу,

и степному гоблину-губошлёпу,

и полурослику-мизантропу,

и рифмовать легко – давай, шути про жопу!

Табакси издевательски раскланялся и спрыгнул с помоста.

– Принято! – отсалютовал ему стаканом Полчек. – Невзыскательная публика требует невзыскательного юмора. Ещё предложения есть?

– Но, Мастер! – возмутился Пан. – Разве миссия искусства не в том, чтобы поднимать публику до своего уровня, отнюдь не снисходя к ней?

– Я не знаю, в чём миссия искусства, Пан, – драматург пытается отхлебнуть из стакана, обнаруживает, что тот пуст, и протягивает пустую посуду Франциско. Тот, вздохнув, наполняет из бутылки.

– Я знаю лишь, – продолжает Полчек, – что у меня ни гроша, и я должен даже собственному дворецкому.

– Это не обязательно, господин…

– Заткнись, Франциско. Нам нужны звонкие куспидаты, господа труппа, а не поднятие публики до какого-то там уровня. Поэтому я жду ваших предложений.

– Отчего бы не совместить? – спрашивает Кифри. – Поучительные истории и вдохновляющие повествования можно подавать и в лёгкой, не утомительной для публики форме.

– Предложения, Кифри, предложения!

– Ну, я бы подумал о музыкальном формате. Ваш «музыкал», Мастер, отлично восприняли в порту. Возможно, мы сможем предложить что-то привлекательное и сельской публике.

– Селяне любят плясать, – припомнила Завирушка. – В их жизни мало радости, и они рады любому поводу.

– У нас нет музыкантов, – напомнила Фаль. – Тифлинги с нами не поехали.

– И слава нефилиму! – откликается Спичка. – Эти пьяницы выжрали бы весь эль ещё по дороге…

– Я умею играть на укулеле! – заявил табакси. – Это как лютня, только маленькая.

– В монастыре меня научили играть на флейте, – призналась Завирушка. – Сейчас, она где-то тут…

Девушка порылась в карманах драной мантии и вытащила небольшую костяную дудочку. Приложила к губам и выдала задорную мелодийку на десяток нот.

– Ну, – с сомнением сказал Пан, – я могу стучать копытами в барабан. У меня отличное чувство ритма.

– Я когда-то играл на скрипке, – усмехнулся Полчек. – Мама настояла. Приличный паренёк из дома демиургов должен играть на скрипке, если не выказал способностей к фехтованию. Скрипка выглядела определённо легче меча, и я согласился, не подозревая, какая это морока. К счастью, моя скрипка сгорела в пожаре.

– Простите, господин, но это не совсем так… – сказал Франциско. – Я вынес её из огня.

– Франциско! Но я же не-на-ви-жу скрипку!

– Это ценный инструмент, а также память о вашем детстве.

– Память о своём детстве… Вот то, что я ненавижу даже больше скрипки! Лучше бы ты прихватил ещё пару бутылок вина. Кстати, налей мне, – Полчек требовательно ткнул стаканом в сторону дворецкого.

– Похоже, из вас получается неплохой бродячий оркестрик.

Спичка помешала поварёшкой в котле, достала, понюхала – табакси непроизвольно облизнулся – и, покачав головой, вернула свой инструмент на место.

– Мы театр «Дом Живых»! – упрямо сказал Пан. – А не какие-то там менестрели, играющие на сельских свадьбах!

– Так будем театром музыкальной импровизации! – засмеялся Полчек. – Как опера, только не опера… Как бы это назвать?

– Менестрель-оперой? – предложил Кифри.

– Рэп-оперой? – выдал свой вариант табакси.

– Назовитесь «буффонадой», – сказала мрачно Спичка, – на кисгодольском «буффон» – придурок. Готово, садитесь жрать.

* * *

«Театр буффонады 'Дом Живых», – прочитал Полчек вслух.

Буквы немного неровные, зато занимают почти весь борт фургона. Обойдя повозку (и огромную дымящуюся кучу навоза, наваленную ленивцем), драматург убедился, что надпись дублируется с другой стороны.

– И кто это сделал? – спросил он в пространство.

Пространство промолчало. Учитывая размер букв и их расположение, для такого потребовался бы кто-то большой (например, тройняшки), кто-то ловкий (например, табакси), кто-то грамотный (например, Завирушка) и кто-то, имеющий доступ к запасам краски (например, Спичка). Так что творчество, скорее всего, было коллективным, а значит, отразило внутренний консенсус труппы.

– Ну, буффонада так буффонада, – пожал он острыми худыми плечами. – Почему бы и нет.

Попутные караваны, как обгоняющие неторопливо катящийся фургон, так и обгоняемые им, а также караваны встречные, испытывают по поводу надписи бурные эмоции. Кисгодольский знают не все, но слово, за которое в трактире можно запросто выхватить по лицу, известно каждому. С телег свистят и вопят, пассажирские дилижансы накреняются на борт под весом кинувшихся к окну пассажиров, в каретах раздвигаются занавески.

– Не перестарались мы? – спрашивает Завирушка у Фаль.

– А что плохого? – смеётся гномиха, глядя на очередную толпу зевак с высоты ленивца. – Смех и радость мы приносим людям.

– А они нам принесут деньги, девушки! – табакси ловко перепрыгивает с крыши фургона на спину Шурумбурума, секунду балансирует хвостом, вцепившись когтями в сбрую, потом усаживается рядом. – Как вы думаете, те, кто нас обогнал, доехав до ближайшей таверны, что сделают в первую очередь?

– Пописают? – спросила Завирушка, которая и сама давно уже не прочь, да уж больно слезать далеко.

– Ну да, пописают, закажут комнату и ужин, занесут вещи, расседлают коней или быков, а потом что?

– Что?

– Расскажут, что видели по дороге! И угадай, о чём они обязательно упомянут?

– О чём?

– О театре придурков, оседлавшем реликтового ленивца! Те, кто от них это услышит, не особо поверят, но расскажут другим, те третьим и так далее. И когда мы приедем куда-нибудь выступать, о нас уже будет знать каждый гоблин! Это называется «вирусный маркетинг», девушки.

* * *

– Давайте остановимся тут! – ноет уставшая Фаль. – Меня достало питаться из котла и спать валетом с Завирушкой. Она костлявая и пинается.

– А у тебя уши щекочутся! – ответно возмутилась девушка. – Но я же не жалуюсь!

– Может, правда, переночуем сегодня в таверне? – спрашивает Кифри. – Поспим в постелях, поедим нормальной еды, а не варева Спички…

– Кому не нравится моя стряпня, может спать голодным! – сердито заявляет дварфиха.

– Она… э… очень сытная, – признаёт табакси. – Но всё-таки, если кидать в котёл все продукты разом, а потом долго-долго варить, то вкус получается… немного однообразный.

– Неженки какие, – сердится Спичка. – Не ели вы дварфийских полевых рационов! Ими что питаться, что заряжать катапульту – одинаково смертоносно.

– Поэтому дварфы так свирепы в бою, – проворчал Пан, – торопятся вернуться к нормальной еде. Я не ем и не сплю, но нюхать торчащие в коридор пятки тройняшек мне тоже надоело. Я бы для разнообразия переночевал в таверне.

– А деньги у тебя, для разнообразия, есть? – осаживает его Спичка.

– Простите, а вы тот самый знаменитый театр? – доносится голос с крыльца.

Там стоит полурослик, имеющий форму, почитаемую в их народе идеальной, то есть сферическую. Достигнувший паритета в росте и обхвате талии хоббит считается безусловно успешным в жизни, гармонично развитым и хорошей партией для замужества.

– Видимо, да, – с досадой отвечает Спичка. – А вы кто?

– Я владелец и управляющий этого придорожного комплекса услуг.

– Таверны, что ли?

– Некоторые называют моё заведение и так, – признал полурослик, – но я предпочитаю термин «гранд-мотель». Мои посетители как раз обсуждали, что по дороге видели грандиозный фургон, запряжённый ленивцем, и это не что иное, как бродячий театр. Театр, хм… простите, буффонады.

– Не извиняйтесь, – выскочил вперёд табакси. – Это намеренный эпатаж, призванный встряхнуть косное общество. Не стыдно буффонадить, стыдно быть скучным!

– Э, кхм… Ну, как скажете, – с сомнением ответил хозяин «гранд-мотеля». – Так вы планируете останавливаться у нас?

– Как раз обсуждаем, – ответила Спичка.

– Я готов предложить вам бесплатные номера и ужин.

– С чего такая щедрость?

– Вашего ленивца видно за пять миль. Никто не проедет мимо, не завернув посмотреть на такое диво. А если вы покажете что-то из своего репертуара для моих гостей, то я отобью все затраты на одной только выпивке.

– Ну, насчёт репертуара мы пока… – начал Полчек.

– Можем показать, без проблем, – перебил его табакси.

– Но с вас ещё и завтрак, – добавила Спичка.

– Лёгкий континентальный завтрак входит в стоимость номера, – кивнул полурослик.

* * *

Эй, дружок, где мои налоги?

Посмотри на эти дороги!

Наша гильдия Благоустройства —

это одно сплошное расстройство!

Я не верю чужому поклёпу,

лично сам растряс на ней жопу!

Пока чиновники скрипят перьями,

дорог не чинили со времён Империи!

Пока чиновник на мираде летает,

дорожное покрытие худеет и тает!

На дорожные сборы отдай куспидаты,

дорожная гильдия гребёт деньги лопатой!

Ямы всё глубже, канавы тоже,

хочется кому-то уже дать по роже!

Но эти рожи заседают в Совете,

и их не достать никому на свете!

Табакси закончил, раскланялся и пошёл между столиками с утащенной у Полчека шляпой. Хозяин таверны морщится как от зубной боли, слушая, как звякает падающее туда серебро – но, когда договаривались, что выступление будет бесплатным, о сборе пожертвований ничего сказано не было.

Публика принимает выступления благодарно. «Так и надо этим жирным задницам из Совета!» – одобряют караванщики. «Всю правду сказал! – подтверждают торговцы. – Отродясь дорог не чинили». «Ты ещё про мостовые сборы сочини, парнишка, – советуют паломники, – дерут по пять медных за колесо, а мост такой, что въехать на него страшно!»

Завирушка и Фаль поменялись ролями – теперь девушка играет Падпараджу, а гномиха – Мью Алепу. Историю возвышенной, хотя и запретной любви хихикающий и не вполне трезвый Полчек превратил, к ужасу Пана, в полный фарс: Мья и Падпараджа оказались не тайными любовницами, а не менее тайными собутыльницами. Двумя любительницами выпить, одна из которых скрывает свой жидкий досуг от мужа, другая – от ордена. (Некоторые исторические анахронизмы такой трактовки публику отнюдь не смутили.) В своём стремлении собраться и надраться, пытаясь делать вид, что ведут трезвый образ жизни, и постоянно находясь на грани разоблачения, две дамы постоянно попадают в нелепые и смешные ситуации.

– Ну, что, подруга, капелюшечку эльчику? – весело предлагает Завирушка, изображающая в своей мантии Великую Птаху.

– Но как же, подруга, ведь скоро придёт мой муж! – восклицает в ответ Фаль:

Уверен он, что я вообще не пью!

Я поклялась ему его здоровьем!

И пусть наш брак не осенён любовью,

я не хочу внимать его нытью!

Актёры то и дело переходят с реплик на пение, сопровождаемое аккомпанементом укулеле в руках табакси, залихватскими скрипичными соло Полчека и ритмом, который отбивает Пан на паре маленьких барабанчиков.

– Этот балбес не заметит, даже если ты будешь пьяна в стельку! Ну, давай, по кружечке! – уговаривает подругу Падпараджа:

Наполним элем мы вот эти кружки,

ты посмотри, как пена хороша!

Когда садятся выпить две подружки,

ликует печень и поёт душа!

Разумеется, Мья сдаётся, подруги напиваются и пьяные пускаются в пляс под такую развесёлую скрипичную партию, что у Полчека чуть смычок не дымится. Зрители в зале притопывают и прихлопывают, а эль льётся рекой. Теперь уже хозяин таверны счастлив, а Спичка смотрит на текущую мимо прибыль с изрядной досадой.

Унылого зануду-мужа играет Кифри. Он заявляется в разгар веселья и начинает подозрительно принюхиваться:

Моя супруга, в доме пахнет хмелем!

Я начинаю вновь подозревать,

что твоя кружка наполнялась элем,

и мне тебя придётся отругать!

В это время Завирушка, изображающая Падпараджу, комично подкрадывается на цыпочках к нему сзади и обливает остатками эля его штаны. Публика свистит и хохочет.

О мой супруг, не сам ли ты напился?

Ты посмотри, мокры твои штаны!

Опять до ночи в кабаке резвился,

твоим беспутством мы поражены!

Устыжённый супруг с позором сбегает, девушки выпивают ещё по кружке и снова зажигательно пляшут, увлекая за собой в хоровод караванщиков, паломников и торговцев. Табакси бегает между столиков с тяжелеющей на глазах шляпой.

– Историей такой весьма несложной,

на диво публика увлечена,

хотя сюжет глубин отнюдь не полон, – замечает Шензи.

– Зато её подача экспрессивна,

и нет морали вымученно-тяжкой,

что свойственна серьёзному искусству, – возразил ему Банзай.

– Не стоит ли и нам себе найти

какого-либо места в буффонаде,

признав её пусть странным, но искусством? – предлагает Шензи.

Эд, оглядевшись, видит, что пояснить речь сиблингов некому: Завирушка и Фаль, раскрасневшись, отбиваются от многочисленных предложений выпить, доносящихся из-за столиков; Кифри, грозно шевеля бровями, осаживает самых настойчивых. Табакси мечется со шляпой, Спичка считает выручку, Пан с досадой рассматривает пробитый копытом барабанчик, а Франциско тащит на плечах в комнату пьяного в дым Полчека. Сапоги драматурга чертят каблуками дорожки на пыльном полу, но руки крепко держат скрипку и смычок.

* * *

– Эй, хозяин, а как же мы?

– Сегодня только за наличные, ребятки, – отвечает стоящий на крыльце шарообразный полурослик.

Перед ним переминается на тёмном дворе компания пестро и причудливо одетых приезжих. Их расписной, запряжённый двумя лошадьми фургончик стоит поодаль.

– Но мы же всегда играли за еду и ночлег! – возмущается их предводитель.

– Сегодня только за наличные, – качает головой владелец таверны, – у меня уже есть культурная программа на вечер.

– Но это наше место! – настаивает тот.

– Это прежде всего моё место! – осаживает его хозяин.

Из дверей за его спиной показывается шишковатая голова и мощное плечо орка-вышибалы, и компания отступает на шаг назад.

– Но мы же настоящие менестрели, – снизив тон, продолжает уговаривать предводитель, – не какая-то там «буффонада»! Не первый год выступаем, репертуар проверенный.

– Ваш репертуар за эти годы достал даже меня. Нет ни одной шутки, которую я не слышал бы раз сто. Ваши сценки в новинку разве что младенцам, которых везут с собой паломники. Но младенцы не заказывают выпивку.

– Но-но! – кривится менестрель. – Репертуар утверждённый, лицензированный, одобрен Домом Теней. Все пьесы честно приобретены у официальных драматургов Дома, никакой отсебятины! Неужели эти новички лучше?

– То-то от вас уже мухи дохнут. От ваших песен публика спит, а от их – пляшет. Я за вечер заработал на них больше, чем на вас – за год. А ещё у них реликтовый ленивец, мимо которого проедет только тот, у кого нет ни капли любопытства. А такие люди не отправляются в дорогу. Так что или платите за ночлег и ужин, или проваливайте.

Предводитель менестрелей злобно смотрит на хозяина, сплёвывает на утоптанную пыльную землю двора, разворачивается и направляется к своему фургону.

– Пойдёмте, братва, нам тут не рады, – бросает он на ходу, и его компания, недобро переглядываясь, отправляется следом.

Менестрели загружаются в тесный фургончик, где им придётся спать вповалку, толкаясь на укрытом ветхими грязными тряпками полу, и выезжают за ворота. Там повозка останавливается.

– Проберись и разузнай про них всё, что сможешь! – напутствует их предводитель мелкого молодого хобгоблина. – Кто они такие, откуда взялись, куда едут. «Буффонада», ишь.

– Есть, шеф! Но зачем?

– Сдаётся мне, эта дорога тесновата для двух бродячих театров.

Глава 3

Прекрасная дварфийская дева

– Это они называют «континентальным завтраком»? – ворчит табакси. – Интересно, какого континента? Этим и пикси не накормишь.

– Давняя традиция таверн, – сообщает ему Спичка. – Хочешь отправиться в дорогу сытым, доплачивай. Ничего, в фургоне пожуёте.

– Жадная ты, дамочка, – вздыхает Рыжий Зад. – Сколько вчера собрали?

– Сколько собрали – всё наше.

– Я же видел, неплохой сбор.

– У нас были большие вложения. Фургон. Припасы. Жуть эта реликтовая…

– Брмр, – рокотнул ленивец.

– Вот именно. Инвестиции надо отбивать, а не проедать прибыль.

– А мне тут понравилось, – говорит, улыбаясь, Завирушка. – Постель мягкая, и её не надо делить с Фаль. И завтрак неплохой, даже кофе подали.

– Я как-то даже отвык от несолёного кофе, – жалуется мрачный Полчек. – Чем вчера всё кончилось? Почему-то я плохо помню вечер.

– Ещё бы, – язвительно отвечает ему Спичка, – под конец ты надрался как полурослик на дварфовской пьянке.

– Слишком много эмоций. Моя тонкая творческая натура подверглась ужасному стрессу.

– Вину она подверглась! Да запрягайте уже!

Ленивец, которым командует взобравшаяся в седло Завирушка, встаёт в оглобли. Тройняшки закрепляют сбрую.

– Поехали, Шурумбурум! – звонко кричит девушка, и фургон, скрипя, выезжает за ворота.

– Франциско!

– Да, господин.

– Я плохо помню, но, мне кажется, новая трактовка образа Падпараджи имела определённый успех?

– Оглушительный успех, я бы сказал. Я чуть не оглох от криков публики.

– Это надо отметить! Вина мне!

Пан недовольно топочет копытцами взад-вперёд по коридору раскачивающегося на ходу фургона, остальные смотрят на него, поворачивая головы то вправо, то влево.

– Я возмущён, – сообщает он, наконец. – Я возмущён тем, как легко вы скатились до трактирного уровня!

– Я бы назвала это «уровнем окупаемости проекта», – парирует Спичка, встряхивая мешок с серебром.

– Вам лишь бы денег заработать!– восклицает козёл.

– А что плохого в деньгах? – удивляется табакси.

– Деньги не цель, а средство!

– Без средств до цели не доберёшься!

– Хватит вам, – сказал примирительно Кифри. – Я не вижу здесь противоречия. Наша игра приносит людям радость, люди возвращают её нам звонкой монетой.

– А как же искусство? – возопил Пан.

– А почему это не искусство? – удивился Кифри.

– Наш козлоногий драматичен,

как будто в зад ему воткнули

две кочерги и поварёшку,

хотя он вовсе лишён зада, – ворчит Шензи.

– Из-за такого оснащенья

его подхвостного устройства,

он неспособен облегчиться,

и так и ходит, говна полон, – добавляет Банзай.

– А всех причин того говнизма,

что в новых наших постановках,

нам режиссёры не потребны,

и ему нету оправданий, – закончил Шензи.

– Мои сиблинги считают, – пояснил Эд, – что Пан просто чувствует себя в новом формате недостаточно востребованным, оттого и переживает «за искусство». Может быть, нам стоит найти ему новую нишу? Барабанщик он вполне приличный…

– Идите к демонам! – обиделся Пан. – Я о серьёзном, а вы…

– А мы театр буффонады, – заявил табакси. – Для нас быть серьёзными – профнепригодность. Ни одного серьёзного слова со сцены, вот наш новый девиз!

– Вы просто невыносимы! – заявляет козёл, и, не имея возможности демонстративно удалиться, демонстративно отворачивается.

* * *

– Фаль! – окликает Завирушка задумавшуюся гномиху.

– А? Чего? Прости, засмотрелась.

– Тебе не обидно, что Падпараджу теперь играю я?

– Ничуть. У тебя отлично получается.

– Но это же главная роль!

– Ну и на здоровье. Я не настолько серьёзно отношусь к своей сценической карьере.

– Тогда почему ты актриса?

– Потому что это весело. Потому что это занятие ничем не хуже любого другого. Потому что мне нравится внимание публики. Потому что это важно Пану, а он мой личный демон. Целая куча причин, как видишь. Но я не лелею мечты однажды блеснуть и стать великой, как Мья Алепу. К тому же, она плохо кончила.

– Последнее, что я могла себе представить, когда росла в монастыре, что стану актрисой, – сказала задумчиво Завирушка. – И вот я пляшу перед публикой в трактире. Странно, да?

– Не так странно, как ты думаешь. Думаю, в монастыре у тебя было не очень много возможностей поплясать.

– Конечно, – смеётся Завирушка, – настоятельницу бы удар хватил.

– Значит, у тебя в организме образовался недопляс. Представь, стала бы ты птахой, солидной служительницей, настоятельницей чего-нибудь. Недопляс всё копится и копится, а потом вдруг прорывается – и ты начинаешь выплясывать прямо в храме!

– Ты надо мной смеёшься!

– Немножко, – признаёт Фаль. – Но мы театр буффонады, и очень удачно, что ты такая смешная.

Они немного порепетировали, перебрасываясь репликами, импровизируя и корча рожи, пока Фаль чуть не вывалилась из седла от смеха и не начала икать.

– Ой, ик, хватит, ик! – взмолилась она. – Тут слишком высоко. Ик.

– Надо будет попробовать добавить импровизации в выступления, – сказала Завирушка. – По-моему, у нас неплохо получается.

– Пан прогрызёт мне весь мозг. Ик. Ну и ладно. Ик. Попробуем. Ик.

Некоторое время они ехали в молчании, потом Завирушка спросила:

– Тебе не кажется, что вон тот фургон слишком долго за нами едет?

– Какой? – обернулась Фаль.

– Вон тот, расписной, запряжённый двумя лошадьми. Он легче нашего и должен быть быстрее, но с утра так и держится на одном расстоянии.

– Это общая дорога, – пожала плечами гномиха, – каждый едет по ней, как хочет.

* * *

– Репетиция, репетиция! – надрывается Пан на вечернем привале. – Потом поедите, сначала репетиция!

– Да хватит командовать, – машет на него лапой табакси. – Сами разберемся!

– Сами вы будете только тешить свою лень и бездарность! – возмущается режиссёр, но на него никто не обращает внимания.

Фаль с Завирушкой и Кифри отыгрывают новую сценку. В ней Падпараджа помогает Мье втайне от мужа приобрести новое очень дорогое платье, выстраивая вокруг этого целую комическую интригу с переодеваниями и нелепыми ситуациями. Муж, которого играет Кифри, выглядит полнейшим болваном. Полчек, сидящий в кресле у сцены, на ходу пишет реплики и выкрикивает их актерам. Драматург очень весел и очень пьян.

– Кажется, никогда в жизни не был так беззаботен! – говорит он Спичке.