Текст книги "День очищения (СИ)"
Автор книги: Павел Иевлев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
Посмотрел на часы – полтретьего ночи. Самое время переложить эту проблему на чьи-нибудь широкие крепкие плечи.
***
– Роберт? – Депутатор открыл мне дверь в пижаме. – Который час?
Несмотря на наряд, он выглядит мужественно, внушительно и уверенно, не скажешь, что только проснулся. Наверное, у него система быстро выходит из sleep mode.
– А это что за дети? – спросил он, разглядев подростков.
– Ты интересовался пропавшими школьниками? – сказал я устало. – Нескольких я нашёл. Не в бар же мне их вести? Они ещё два дня несовершеннолетние.
– И что мне с ними делать?
– Что хочешь. Ты тут депьюти, тебе город платит. А я бармен, и мне давно пора спать.
– Они плохо выглядят. Может, в больницу?
– К утру им станет лучше, вот увидишь. Кроме того, доктор всё равно спит.
– Но…
– У них всё и спросишь. Я пошёл, мне открываться в девять.
Светловолосая девчушка вцепилась в мою руку так, что пришлось осторожно отцеплять, стараясь не сделать больно повреждённым пальцам. Надо же, я думал, будет от меня бежать впереди своего визга. Женщины часто парадоксальны в реакциях. Наверное, Очень Страшный Я рядом кажусь ей гарантией, что остальные ужасы не приблизятся. Побоятся.
– Иди, иди, – сказал я ей, – вон, добрый дядя полицейский о тебе позаботится. У него работа такая.
Она забудет. Все они забудут. И это правильно.
***
Подходя к бару, понял, что поспать мне сегодня не светит. Белые волосы, чёрное платье. Ждёт.
– Срочный ночной коктейль? – спросил я, зевая.
– Вы подняли руку на моих детей! – сердито заявила она, проходя в зал. – Но коктейль сделайте.
– Я думал, что их спас.
– Одних спасли, других… Что вы с ними сделали? Сам город содрогнулся!
– Стоп-стоп, – устало попросил я, доставая посуду, – я что-то запутался. Ваших детей, которых тут принято ласково называть «отродьями», избили, изнасиловали и готовились убить. Я пресёк это способом, который счёл уместным. Может быть, он несколько радикален, но тут ничего не поделаешь. Что не так?
– Вы не имели права вмешиваться! А тем более, поднимать руку на моих детей!
– Я спас ваших детей.
– Нет, убили!
– То есть эти продавцы душ тоже были отродьями? Тогда почему…
– Роберт! – вздохнула Ведьма, принимая из моих рук одноимённый коктейль. – Неужели вы до сих пор не поняли?
– Не понял чего? Извините, в это время суток я не очень хорошо соображаю.
– Здесь все, как вы выразились, «отродья».
– Все?
– Каждый. Уже пятнадцать поколений, как умерли последние прямые потомки тех, кто пришёл на мою землю. Кто изуродовал её. Убил ради соли, точнее, ради денег за соль. Нет, я не убивала их в ответ. Я не способна забирать жизнь, только нести её в мир, и я несла – приходила к каждому мужчине и просила его семя в обмен на наслаждение. Вы отказались от меня, Роберт, и не познали, как много я могу дать… Я всё ещё очень обижена, учтите!
– Второй коктейль поможет это сгладить?
– Может быть, немного. Попробуйте.
Я принялся смешивать, а она продолжила:
– Сначала они меня боялись. Я Хозяйка Места, в их дурацкой религии – языческий дух, почти дьявол. Вы знаете, каково быть дьяволом для людей, Роберт?
– Теперь знаю, – кивнул я. – Противно, но выгодно.
– Какой странный вывод. Меня их нелепые шаманы пытались, представьте себе, изгнать! Ходили со скрещёнными палками и брызгали водой. Водой, Роберт! Взятой из моего же озера! На что они рассчитывали, хотела бы я знать? Священники запрещали своим людям «нечестивую», как они выражались, связь со мной, но какой мужчина может устоять?
Она коснулась моей руки, в усталую голову полыхнуло ванилью и страстью, но я отстранился.
– На вас не действует, – пожаловалась Ведьма, – что вы такое, Роберт?
– Вы говорили про «нечестивую связь», – напомнил я, уходя от ответа.
– Да, они сдавались один за другим, мужчины всходили на моё ложе под сенью деревьев на берегу, оставляли во мне своё семя и получали моих детей. Раз в восемнадцать лет. На каждый порог. Вы знаете, как утомительно плести столько корзинок?
– Не представляю даже.
– Маникюр портится, – сказала она грустно, рассматривая свои пальцы. – Кожа грубеет.
– Попробуйте детский крем, – посоветовал я, – с ромашкой.
– Думаете, поможет?
– Не знаю, но хуже не будет.
– Спасибо, я подумаю. Сначала они их убивали. Всех. Сразу. Топили в озере, сжигали на кострах, резали ножами, закапывали живьём. Младенцев. Самые предприимчивые скупали тела и откармливали моими детьми свиней. Они громче всех кричали, что «отродья не люди».
– Какие прекрасные поселенцы вам достались, – посочувствовал я.
– Обычные, – пожала плечами она, – люди как люди. А люди непоследовательны. Поэтому сначала один, потом другой, потом третий… Оглядываясь, скрываясь от соседей, запрещая себе думать об этом. У кого-то умер ребёнок, кто-то был одинок, у кого-то не поднялась рука. Мои дети начали выживать. Их пытались найти и убить потом, многих убили, многих убили по ошибке, но некоторые выжили. Их становилось больше.
– А как они их находили? Я слышал про какое-то «испытание».
– Никак. Мои дети ничем не отличаются от их детей. Просто убивали наугад. Они так любят убивать, Роберт! Я сначала удивлялась, но потом привыкла. А испытания… Все они сводятся к одному: «Пытай ребёнка, пока он не признается. Если не признаётся – пытай дальше. Если умер под пыткой – похорони невинноубиенного на кладбище с молитвой, если признался – убей отродье и скорми тело свиньям».
– Какой интересный народный обычай. Ещё коктейль?
– Да, пожалуйста. Однажды в город пришёл мор. Священники немедленно обвинили в этом меня, но они врали, я не могу убивать. Эпидемию занёс чужак, переночевавший в таверне и уехавший дальше. Он даже не знал, что болен, взрослые переносили болезнь легко, а вот младенцы в тот год умерли почти все. И когда на порогах появились корзинки, люди сказали друг другу, отводя глаза: «Нет-нет, какое отродье? Отродье мы убили, а это наш сыночек! Он вовсе не умер, чудом спасли!» Через поколение моих детей было большинство, через четыре поколения остались только они.
– Тогда зачем все эти Очищения? Почему одни твои дети убивают других?
– Семя их – семя людское, люди любят это больше всего на свете.
– В общем, в папу пошли, – подытожил я. – Коллективного отца. Понятно. Ещё порцию?
– Вы меня совершенно напоили, – засмеялась Ведьма.
– Это моя работа.
– Тогда ещё один, последний коктейль, и я пойду. Раз уж вы не хотите взойти на моё ложе и оставить во мне своё семя.
– Воздержусь, пожалуй. Мне не нравится идея, что люди, которые убивают друг друга просто так, по привычке и для удовольствия, будут как-то связаны со мной.
– Я никогда не покидала это место, но разве в других люди ведут себя иначе?
– Да, – признал я, подумав, – так и есть, пожалуй. Просто в других местах оправдания лучше. Как они могут не знать, что отродья? Празднуя один день рождения на всех? Не рожая, но растя детей? В городе даже родильного дома нет!
– Они знают, – сказала Ведьма, вставая, – каждый из них знает про себя, что отродье. И потому усерден в поиске других. Так заведено, и не надо вам в это вмешиваться. Оставьте моих детей в покое, Роберт. От них ничего не зависит.
Она пошла к выходу, слегка покачиваясь и сбиваясь с шага.
– Не могу обещать, – сказал я ей в спину, – от меня тоже ничего не зависит.
Глава 27. Копач Сливовица
– …Уже пора, отец? – спрашивает голос блонды из радио.
– Да, – мрачно отвечает ей мой средневековый коллега, – день Очищения завтра. Нам надо подготовиться. В отличие от других, у тебя будет время.
– Бедные другие. Они считают себя любимыми детьми, думают, что у них есть семья, строят планы на будущее. Но на самом деле они уже мертвы, просто не знают об этом. Спасибо, что рассказал мне всё, отец. Я успела смириться с тем, что отродье. Что не доживу до следующего утра. Я попрощалась с подругами, искупалась в озере, встретила рассвет. Я готова. Пошли в подвал.
– Ты же понимаешь, что…
– …не выйду оттуда? Да, конечно. Проведу последний день, глядя на пламя свечей. У меня нет души, у меня не будет посмертия, моя жизнь погаснет вместе с ними. Пошли, пока я в силах принять это достойно. Я постараюсь не кричать и не плакать, но если не смогу удержаться, держись ты. Это просто тело, которое хочет жить, оно не всегда меня слушается.
– За что нам такое, дочь? Неужели так дорого стоит мой грех?
– Это плата за восемнадцать лет любви, разве она так велика? Не так уж плохо умереть в восемнадцать, отец. Я не познаю разочарований, не буду стареть, мне не придётся тебя хоронить. Это даже немного эгоистично, уйти так рано, поэтому тебе тяжелее, чем мне. Тебе с этим жить.
– Я не знаю, как жить теперь. Ты лучшее, что было в моей жизни.
– Не мне, отродью, давать советы, но, если на твоём пороге снова окажется корзинка из озёрной травы, знай, дело того стоит. А теперь пошли. Нет смысла тянуть с неизбежным…
Клушатник слушает заворожённо, одна дама даже промакивает украдкой слезу. Может быть, в её доме тоже сегодня проснулся кто-то, ещё не знающий, что это последний день. А может быть, он уже знает. Сидит запертый в подвале, глядя на свечи. Или лежит, привязанный к вкрученным в пол кольцам, и смотрит в освещённый этими свечами потолок, пока та, кого он восемнадцать лет считал матерью, сочувствует чужой драме по радио. Впрочем, может быть, всё и не так. Может быть, она придушила его ещё в корзиночке, решив, что нет смысла восемнадцать лет кормить отродье.
– Знаешь, босс, – спросила тихо Швабра, – на что это похоже?
– На что?
– На аперитив в племени людоедов. Для поднятия аппетита перед основным блюдом.
– Ты слишком кулинаризируешь вопрос.
– Не притворяйся, ты понял. Я не могла понять, зачем они растят их столько лет. Учат, лечат, одевают, воспитывают, тратят время и деньги, терпят все закидоны. Но сейчас посмотрела на клушатник и внезапно поняла.
– И зачем же?
– Ради завтрашнего дня. Им это нравится. Они предвкушали. Восемнадцать сраных лет каждая из них смотрела на ребёнка и думала: «Придёт день!» Как ты думаешь, босс, дело в том, что они их не рожали?
– А ты как думаешь?
– Я думаю, что нет. Мне кажется, они их даже любят. Причём больше, чем тех, кто останется. И потому убьют с особенным удовольствием. Сладость и горечь, как в кофе с сахаром, которого они уж выпили по полведра. Сейчас в сортир побегут, а мне отмывать потом…
Директриса как будто услышала – встала и красивой гордой походкой направилась к туалету.
– Каждый раз полрулона бумажного полотенца в ведро кидает, – наябедничала Швабра, – что она пытается с себя стереть? Возраст? Знаешь, босс, мне кажется, они все сумасшедшие.
– Клушатник?
– Вообще все. Весь этот чёртов город. Скажи, в других, нормальных городах тоже живут людоеды с говноедами, или это моё сраное везение?
– Мне сложно судить, – признался я, – меньше всего я сталкиваюсь с нормальным.
***
– Слы, чел, – сказал панк, затаскивая ящики с бутылками в подсобку, – ты не знаешь, чего местный пипл такой стрёмный сегодня?
– Здравствуйте, Роберт, – поздоровалась зашедшая с ним блонда.
У неё с собой небольшой расшитый рюкзачок.
– В чём это выражается? – спросил я.
– Ну, типа, прикинь, пырились на нас так, словно мы президенту на стол насрали и флагом подтёрлись. Ну, то есть на меня-то всегда так пырятся, типа норм, но они же на блонди! Как будто она голая идёт, хотя она вообще не голая, что жаль. Ой, прости, блин, опять я…
– Ничего, – блондинка коснулась его руки, и панк заткнулся. – Роберт уже понял, да?
– Ты к нам надолго, – кивнул я на рюкзак. – Я говорил с твоим отцом вчера.
– Рили, герла? – расцвёл Говночел. – Ты будешь жить у нас?
Парень счастлив, как енот в мусорке.
– Ненадолго, – помотала белобрысой головой она, – на пару дней. Пока всё не кончится. Но раньше меня почти никто не видел, а теперь…
– Фаза поменялась?
– Да, Роберт, наверное. Что бы это ни значило. Я буду помогать вам в баре, вы не против? Привыкла работать с отцом. Платить мне не надо.
– Это больше твой бар, чем мой.
– Лучше бы это был бар отца. Я пойду готовить зал к дневной смене, скажите только, куда можно кинуть вещи. Я так понимаю, моя комната занята?
– Немного же их у тебя, – оценил я рюкзачок.
– Пара дней и вернусь домой, – упрямо наклонила хорошенькую головку она. – Отец справится, ведь проблема была во мне.
– Блин, герла, так это твоя комната? – расстроился панк. – Я рили думал, кладовка. Фига у тебя бардак был! Получается, я на твоей кровати сплю? Сорьки.
– Не извиняйся, так вышло. В комнату запихали всякий хлам после того, как… Неважно. Я кину туда пока вещи, ты не против? Потом разберёмся, тут должна быть раскладушка…
– Я? Против? Блин, герла, да я…
Но она уже подхватила с пола рюкзачок и пошла на второй этаж.
– Блин, чел, – сказал панк с чувством, – я спал в её кровати, прикинь, чел! Я бы целовал подушку, если б знал. Я рили запал на эту герлу, чел.
– Бывает, – пожал плечами я.
– Слы, чел, скажи, как мне всё не заговнять в этот раз? Я рили выпилюсь, если будет как всегда. Нафига мне такая жизнь?
– Нашёл у кого спросить, – фыркнул я, – иди лучше ящики затащи остальные.
***
Заебисьман к бару почти прибежал, но на пороге остановился, отдышался, поправил шляпу и сбившийся на сторону галстук. Думает, что я его не вижу.
Вошёл степенным шагом, хотя дыхание сбито. Не с его комплекцией бегать.
– Пива, пожалуйста.
– Уже наливаю, – я приставил стакан к крану, как только увидел его багровую физиономию. Надо срочно восполнить уровень жидкости, а то удар хватит.
– Уф, спасибо, что-то жарко сегодня, как и не сентябрь, – сказал он, располагаясь против обыкновения у стойки. – Как идут дела в баре?
– Боюсь сглазить, но такой выручки ещё не было. Каждый вечер аншлаг, клиенты пьют, как прорвавшийся к оазису караван верблюдов.
– Прекрасно, прекрасно, – сказал он рассеянно.
Заебисьман не слушает, что я ему говорю, зато ищуще оглядывается по сторонам. При виде спускающейся по лестнице блонды глаза быстро дёрнулись – на неё и сразу в сторону. Лицо сделалось подчёркнуто нейтральным.
– Роберт, – сказал он необычайно задушевным тоном, – не могли бы мы с вами поговорить?
– А сейчас мы что делаем? – удивился я.
– В более… приватной обстановке, – он покосился на протирающую столы девушку. Это важно для вашей миссии!
– У меня есть миссия? Какой сюрприз. Но мы можем выйти на задний двор, там есть лавочка. У меня новая помощница, она присмотрит за баром.
– Поменяешь кеги? – спросил я блонду. – Они уже тут, только переключить и промыть. Твоему приятелю я пиво не доверю.
– Конечно, Роберт, – отозвалась она, – но вы к нему слишком строги, он старается. Как может.
– Хороша, да? – показал пальцем себе за спину Заебисьман, когда мы уселись на лавочке.
– Отличная помощница, – согласился я, – опыт работы в баре побольше моего.
– И такая привлекательная, верно?
– Вы хотели мне сказать что-то конкретное?
– Роберт, её тут не должно быть.
– Вас, строго говоря, тоже. Да и меня.
– Это, конечно, так. Но мы не влияем на картину, так, к раме прилипли. А вот она вносит сильные помехи. У нас с утра все расчёты не бьются, прогон за прогоном материал в мусор! А ведь его не так уж много.
– И причём тут девушка?
– Она прописана в другой части уравнения. И вдруг оказывается здесь. Это как будто в процессоре компьютера возник закрыто-открытый транзистор. Ноль, который единица. Плодит каскад ошибок при каждой операции, и все расчёты превращаются в хаос случайных чисел.
– Она и раньше сюда приходила. За цветочками ухаживала, – я показал на овальную клумбу. Холмик на ней осел, и она выглядит более-менее обычно.
– Не могу сказать, что именно изменилось, – шумно вздохнул Заебисьман, – но раньше девочка так не влияла. Такое впечатление, что она сменила фазу, хотя я не вполне понимаю, как это возможно. Видимо, есть в ней что-то особенное, возможно, она ключевой вентиль.
– Вентиль? – я удивлённо покрутил в воздухе пальцами, изображая закручивающийся кран.
– Не в этом смысле. Я имею в виду резонансный вентиль. Знаете, устройство с односторонним прохождением волны? Ну, то есть не совсем односторонним, так не бывает, но с очень малым затуханием в одном направлении, и очень большим в обратном.
– Нет, не знаю, – признался я.
– Поймите, уникальная топология этого места поддерживается каскадом вероятностных ветвлений, построенных на выборах. Одни дети умирают, другие остаются жить, что является более-менее случайным процессом. Половину младенцев примут, половину нет. Половина подростков встретит свои восемнадцать на городском празднике, вторая половина – в подвале.
– Вы очень спокойно об этом говорите.
– Я вас умоляю, они же не люди, – отмахнулся Заебисьман. – Это всё Хозяйка.
– А откуда взялась эта Хозяйка?
– Да какая разница? Дух места, надо полагать. Языческая недобогиня, фея озера, владычица леса, кикимора болотная – что угодно. Какое-нибудь дикое племя сотню лет поклоняется старому пню, лесному роднику, неприличной формы утёсу, перенося на него свои чаяния, и вот вам результат. Потом племя вымерло, на этом месте поселились другие люди, понятия не имеющие, что унаследовали вместе с озером его Хозяйку. Чаще всего никому не нужный дух места постепенно развеивается сам собой, но иногда возникают вот такие забавные флуктуации. Впрочем, к чёрту историю. Возникли – и заебись. Не важно, из каких динозавров нефть, пока бензин плещется в баке, верно?
– И где тут ваша нефть?
– В уникальной топологии. Место, которое одно, но их два, позволяет создать квантовую систему на макроуровне, компьютер, работающий во множественной метрике. Это открывает фантастические возможности.
– Для чего?
– Для воздействия на реальность. Для снижения уровня хаоса. Для выстраивания исполнительной системы ИИ-взаимодействий. Мы собираем устройство здесь, запускаем, разбираем, перевозим на другую сторону, запускаем, разбираем, возвращаем сюда, собираем, запускаем здесь и так далее. Цикл за циклом.
– То есть там тоже завод?
– Ну, разумеется. Но работают на нём другие люди.
– А Ведьма? Их тоже две?
– Вот даже не знаю, – пожал плечами Заебисьман. – Одна и две разом, я думаю, как и сам город. Комплект детей, во всяком случае, на обоих крыльях тот же, что позволяет использовать их как вентили. Одни закроются, другие останутся открытыми, мы посчитаем нолики и единички, вот и заебись, дело сделано. На тестовых прогонах всё отлично срабатывало.
– Поэтому некоторые не дожили до Очищения? Это были тесты оборудования?
– Роберт, не надо записывать нас в злодеи. Вы путаете причины со следствиями. Мы не создаём ситуацию, мы ей пользуемся. Вот, к примеру, ваша белокурая мамзель, – Заебисьман указал стаканом на клумбу. – Не мы разделывали её в подвале как рыбу-фиш. Но мы воспользовались, сделав очередной прогон. Цинично? Да. Но не настолько, как вам кажется. У местных образовалась прелюбопытная субкультура аутоагрессивного турбофатализма, многие не могут дотерпеть до конца цикла, мы лишь фиксируем это как вычислительный процесс. Блондинка минус, блондинка плюс, тут нолик с клумбочкой, там единичка в юбочке, всё заебись. А вот когда тут то, что должно быть там, у нас сразу синий экран. Пичалька.
– Очень вам сочувствую, – сказал я, даже не пытаясь изобразить искренность.
– Роберт, – вздохнул Заебисьман, – я вас понимаю. Вы думаете, что встали в позицию наблюдателя. Получится у нас, не получится – зафиксируете результат и уедете. Но вы поймите, наблюдатель разрушает суперпозицию. То, что вы увидите, зависит от того, что это увидите именно вы. Я прав?
– В большей степени, чем можете себе представить.
– Ну, хоть с этим заебись. Тогда я прошу вас, уберите её.
– В каком смысле?
– В каком хотите. Девушки не должно быть в городе к полуночи. Я понимаю, что вы вряд ли воспользуетесь уникальной возможностью оттащить её в подвал и безнаказанно дать волю тёмным инстинктам, как это делает ведьмин помёт. Но придумайте что-нибудь! Выпроводите её обратно. Уговорите на суицид. Дождитесь Палача. Просто не смотрите, куда не надо, и за вас всё сделают местные. Они пожирают друг друга, как вылупившиеся головастики доедают икру с неуспевшими, это так экологично!
– Не вижу не единой причины это делать, – сказал я равнодушно.
– О, – сказал Заебисьман, вставая, – об этом не волнуйтесь. Причинами мы вас обеспечим.
***
В зале «детский час». Подростки едят сладости и слушают радио. Если взрослых с каждым вечером в баре всё больше и больше, то школьников с каждым днём всё меньше и меньше. Не хочется думать, что кто-то из постоянных посетителей уже медитирует на потолок подвала, может быть, у них просто настроения нет.
– Нет, я не надену платье! – шипит в подсобке Швабра. – На твоём фоне я буду выглядеть в нём особенно глупо.
– Ну, перестань, – уговаривает её блонда, – я хочу тобой любоваться.
– Собой любуйся. В зеркале!
– Скажите ей, Роберт!
– Что сказать?
– Что она красивая.
– Она красивая, – послушно повторил я.
– Вот, слышала?
– Он просто так сказал, потому что ты его попросила. Я знаю, какая я!
– Никто не знает, какой он, – заметил я философски, – самый непредсказуемый для нас человек – это мы сами. Живёшь-живёшь, а потом раз – и себя в зеркале не узнал.
– …Он согласился, – вещает на стойке радио. – Сделает то, что должен.
– Проследи, чтобы в последний момент не передумал. Он действительно любит это отродье.
– Если б не любил, пришлось бы искать другого. Палача иначе не сделаешь.
– Всё равно, проконтролируй.
– Ни за что не пропущу такое зрелище!
– Извращенец.
– От ханжи слышу. Если ты Судья, это не значит, что тебе не хочется. Просто для тебя репутация – это деньги, вот и кроишь брезгливую рожу. А я, вот, не стесняюсь правды. Двойное блюдо – юная красотка под ножом и чёртов трактирщик, ставший Палачом. Когда у нас будет Палач, остальные возьмутся за ножи сами.
– Не боишься остаться без работников?
– Моя шахта кормит город. Поля засолились, урожая который год нет, а соль хорошо покупают. У них нет выбора. И знаешь, что я тебе скажу? Им понравится. Они ходят в церковь, но возлегают с ведьмой. Они знают, что грешны, и они хотят искупления. Каждый из них скажет: «Ни за что! Никогда! Да как вы могли предложить такое!» – но каждый уже наточил ножи, подготовил свечи и проверил крючья. Им нужно лишь оправдание, и им станет Палач. Они смогут развести руками и облегчённо выдохнуть: «Мы не хотели, доченька, но выбора нет. Пошли уже, наконец, в подвал, не зря же мы тебя восемнадцать лет растили, как родную, чёртово отродье!»
– Ты не очень хорошо думаешь о соседях.
– Я их очень хорошо знаю…
***
– Виски? – спросил я зашедшего в бар Депутатора, но он даже фуражку не снял, задумчиво рассматривая сидящих за столиками подростков.
– Роберт, у вас найдётся час времени?
– У меня теперь на одну помощницу больше, могу себе позволить, – согласился я, показав на девушек.
Блонда всё-таки уговорила Швабру надеть платье, и они стоят рядом как позитив с негативом. Уборщица моя определённо расцвела. Детские психотравмы постепенно растворяются вслед за тем, кто их нанёс. Сейчас ни у кого не повернётся язык назвать её уродиной.
– Это та, о ком я думаю? – спросил Депутатор, глядя на блондинку.
– Да, – кивнул я.
– Пожалуй, мне всё же виски, – вздохнул он, снимая фуражку. – Два. С содовой.
– Уже наливаю.
– Подумаешь, в баре работает мёртвая школьница, – задумчиво сказал полицейский, выпив первую, – обычный день для этого города, верно?
– Её смерть не была зафиксирована, – напомнил я. – Девушка пропала, тело не найдено, могла уехать. Вот, к примеру, вернулась.
– Да-да, разумеется. Интересно, отец её теперь тоже объявится?
– Не хотелось бы. Только-только выручка в баре попёрла… Так куда мы собирались пойти?
– Да, – Депутатор залил в себя второй стакан и вернул головной убор на место. – У вас не найдётся бутылки какого-нибудь крепкого дешёвого пойла, которое не очень жалко?
– Где-то завалялась сливовица. Они бывают неплохи, но эта просто сивуха какая-то, убрал её из бара на всякий случай. Крепкая, сорок восемь градусов.
– То, что нужно. Прихватите с собой, если не сложно. Пройдёмся.
– Дети, которых вы привели ночью, – сказал он, пока мы неторопливо шли к окраине, – они ничего не помнят, представляете?
– Совсем ничего?
– Хуже, чем совсем. Помнят, что отродья, что их хотели очистить, но кто, где, при каких обстоятельствах – полный провал. Они не притворяются, я уверен.
– Травматическая амнезия?
– Возможно, – сказал полицейский неуверенно, – я не специалист. Одна из девочек, кстати, всё время требует вас.
– Меня?
– Да, хотя и не знает, кто вы такой. Видимо, чем-то вы её впечатлили. Не хотите поделиться историей? У меня, можно сказать, профессиональное любопытство.
– Ничего достаточно драматичного для бывшего спецназовца. Это не было силовой операцией по освобождению заложников. Я их, можно сказать, просто подобрал с пола.
– Просто? – скептически переспросил Депутатор.
– Проще некуда.
– И как мне прикажете искать похитителей?
– Их нет.
– Уже нет? Звучит… не вполне легитимно.
– Нет, и никогда не было.
– Тогда кто же похитил детей?
– В некотором смысле никто. Возможно, вам будет трудно поверить, но это чистая правда.
– Не очень трудно, – сказал он. – Учитывая, что вернуть их в семьи у меня не получилось.
– Вы не знаете, чьи это дети?
– Я-то знаю. Не знают их родители. Точнее, они ведут себя странно. Вроде бы не отказываются, но не могут припомнить, когда те пропали, не уверены даже, как их зовут. Производят впечатление не вполне адекватных и наотрез отказываются радостно принять возвращённое дитя в лоно семьи.
– Ну, уже завтра эти детишки станут взрослыми и будут сами решать свои проблемы.
– Я так и подумал, поэтому оставил пока у себя. Тесновато, но сутки потерпим друг друга. Вот, пришли.
Депутатор привёл меня на городское кладбище. До сих пор я тут не бывал и не мог себе представить масштабов. Целое поле могил, уходящее за горизонт. От ворот не видно, где оно заканчивается.
– Смотрю, город действительно старый, – сказал я, посмотрев на даты самых первых обелисков. – Но выглядит довольно уныло.
– Это же кладбище, а не цирк.
– Зелени не хватает. Без неё как будто не место упокоения, а площадка утилизации отходов.
На могилах ни травинки, кое-где торчат сухие обломанные стволы давно мёртвых деревьев, пылит серо-рыжий суглинок.
– Это старая часть, дальше чуть получше, – заверил меня полицейский.
Это «получше» – просто полотна с выгоревшей искусственной травой, прямоугольные пятна которой обозначают могилы. Пластиковое покрытие имеет пыльно-зелёный бледный цвет и местами раскрошилось под действием солнца и ветра. Я бы не сказал, что сильно украшает пейзаж. Тут нет ни памятников, ни обелисков, ни каменных надгробий, только отлитые из бетона одинаковые таблички.
– Здравствуйте, – сказал Депутатор невысокому, но плечистому мужчине в красной рубахе.
Загоревший до черноты, покрытый рыжей пылью поверх пота, он вылез, опираясь на лопату, из крайней из длинного ряда пустых могил.
– Принёс? – неприветливо спросил он Депутатора.
– Роберт, дайте ему бутылку.
Я молча протянул сливовицу, мужчина так же молча ухватил её крепкой жилистой рукой, одним движением скрутил пробку, закинул донышком к небу и припал ртом к горлышку, только кадык запрыгал вверх-вниз.
– Уф, крепкая, хорошо, – сказал он слегка осипшим голосом, ополовинив посуду. – Копач я местный.
– Я бармен.
– Хорошая работа, – одобрил могильщик, – но я бы спился.
– Говори, чего тебе надо, – обратился он к Депутатору.
– Сколько могил вы копаете?
– Так, чтобы могил, так пять. Это со всеми штуками – подстилками-настилками, искусственным газоном, опускной системой и так далее. Под гроб прокопано, все чётко.
– Почему именно пять?
– Ну так старых осталось пятеро. Завтра их отпоют и притащат, надо чтоб заранее готово было, без суеты. За них платят внуки, живая копеечка, самый мой хлеб. Вот, смотрите, как раз заканчиваю. Ровно, как по линеечке, стеночки одна к одной, люди любят, чтобы аккуратно. Да и гроб может зацепиться, это уже косяк, перед клиентом неловко. Но у меня не бывает, рука набита.
– А остальные?
– Какие остальные?
– Те, о которых мы говорили утром.
– А, эти… Да что на них смотреть? Халтура.
– И всё же, если не сложно, – попросил Депутатор.
– Чего сложного полста шагов пройти? – удивился Копач. – Туда, вон.
Он повернулся и зашагал, на ходу делая глоток из бутылки.
За невысоким холмом открылась панорама выветрившейся пустоши с редкими будыльями высохшей травы. Она как по линейке расчерчена пунктирами могил – один из свежих, с кучами рыжей сухой земли рядом, за ним постарше, с осевшими холмиками без табличек, дальше они угадываются лишь по смутным контурам прямоугольных неровностей почвы, а ещё дальше дожди и ветра окончательно зализали рельеф.
– Эти, видите, узкие и неглубокие, – сказал Копач. – Потому что, во-первых, без гроба, а во-вторых, всем плевать. Собаки не докопаются до костей и ладно. А если вы насчёт санитарных норм беспокоитесь, так зря. Тут воды в почве ноль, всё просолено, они не гниют даже. Иной раз подхоранивал, бывает, что жена хочет с мужем лежать, или с родителями кто… Я так-то думаю, что это бред, какая разница? Земли до черта. Но платят всё равно полную цену, так что пусть. Так вот, откопаешь – а он лежит, вообще не разложился. Только высох, как изюм, потому что соль воду из тушки вытягивает.
– И как много этих, халтурных? – уточнил Депутатор.
– Да вот, почитай ещё столько же копать. А то и не хватит. Точно не угадаешь, но прикинуть можно – берёшь у директора список выпускного класса, делишь пополам, вот примерно столько. Если лишние – ну что же, не перетрудился, ямы мелкие. А если не хватит, то, откровенно говоря, бывает и по двое суну, кто худые. Им-то всё равно, не подерутся. За отродий город платит. И платит, между нами, паршиво. Так что пусть радуются, что хоть так закопаю. Это всё, что вы хотели спросить?
– А как давно вы этим занимаетесь? – поинтересовался я.
– Так вот тридцать шесть лет, в аккурат. А до того отец копал, и дед. Сын, вот, школу закончит и тоже за лопату возьмётся.
– Который из двух? – спросил Депутатор.
– А вот этого не надо, – помрачнел Копач, – этот вопрос себе в жопу засуньте и на неё сядьте. Потому что не задают такие и не отвечают. Идите отсюда уже. Бутылка ваша кончилась и моё терпение с ней. Мне сегодня до ночи копать, а то и дальше, трепать языком некогда.
***
– Что скажете, Роберт? – спросил меня Депутатор на обратном пути.
– Скажу, что процесс тут налажен неплохо. Всё продумано, от технологий до финансирования. Интересно, по какой статье бюджета город оплачивает могилы для выпускников? Вносят в бюджет выпускного бала или проводят как вывоз коммунальных отходов?
