Текст книги "День очищения (СИ)"

Автор книги: Павел Иевлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– А он текилу пьёт? Тогда да. За его счёт.

– Он пьёт за счёт заведения.

– Эй, парень, ты ничего не путаешь? – спросил старик. – Это у меня из нас двоих маразм.

– Бар может позволить себе обслужить бесплатно самого старого клиента в городе.

– Тогда наливай.

– Вот хитрая старая жопа, – буркнула внучка. – И тут ухитрился лучше всех устроиться. Ладно, лейте мне за наличные. Куплю ему венок подешевле.

Я налил две рюмки. Дед с внучкой покосились друг на друга, очень похоже вздохнули и чокнулись.

– За мои последние восемнадцать, – сказал тост старик.

– Ещё два дня, – возразила женщина, но выпила.

– Через два дня вам будет не до меня. Очищение же. Закопать-то в суете не забудьте.

– Да уж не сомневайся, – фыркнула она, – дети уже трижды подрались, кому достанется твоя комната. Смотри, как бы живым вперёд ногами не вынесли.

– Ещё не знает, что делить не придётся?

– Нет, мы не спешим. Пусть отродье догуляет своё. Не самый плохой парнишка был, даже жаль его немного.

– Но-но, долг есть долг. Наша семья никогда не просила помощи. Палач нужен тем, кто слаб. Не заставляй меня думать, что наша кровь прокисла.

– Ой, заткнись, дед. Ты что, меня не знаешь? Жалко – не жалко, я своё дело сделаю.

– На тебе всё держалось, – признал старик, – после того, как я спёкся. Бармен, два шота, мне и моей бестолковой внучке! Давай, за тебя.

Они чокнулись и выпили.

– Корзинки-то примешь? – спросил он. – Или того… сразу?

– Заткнись, дурень старый! – зашипела женщина, покосившись в мою сторону. – Сдурел, на людях о таком.

– В нашей семье никто не поддаётся соблазну Ведьмы, – заявила она громко, на весь зал. – Мы блюдём чистоту рода человеческого! За Очищение!

– За Очищение! – поддержали её посетители.

Торопливо звякнули друг о друга бокалы, стаканы и рюмки, люди потянулись к стойке за добавкой. Вечер обещает быть прибыльным.

***

Визита Училки я ожидал. Думал, разговор зайдёт про сыночка, из которого она уже, по моим расчётам, должна была вытрясти факт общения со мной. Он не выглядит способным удержать что-то в секрете от матери. Но она, к моему удивлению, потребовала мохито – и Швабру.

– Можете пригласить вашу уборщицу? – попросила она, пригубив напиток.

– Сейчас сама придёт. Или вам срочно?

– Нет, не настолько. Я подожду. Скажите, Роберт, вам не кажется, что люди в городе как-то… изменились, что ли?

– Я недостаточно долго здесь, чтобы делать выводы.

– Точно, – она отпила ещё, – я забываю, что вы тут недавно. Кажется, что родились за этой стойкой.

– Моё природное свойство – выглядеть везде на своём месте, – сказал я, протирая стакан. – Сливаться с пейзажем, если угодно.

– Вот уж нет, – грустно улыбнулась она, – на самом деле, вы довольно заметны. Во всяком случае, для меня. Но я о другом. Знаете, в последние дни местные смотрят и разговаривают со мной… странно.

– В каком смысле?

– Как будто у меня, например, рак в последней стадии. Когда муж умирал, и мы с ним оба знали, что остались неделя-две, разговаривать с ним было настоящей пыткой. Я старалась постоянно быть рядом, ведь нам оставалось так мало времени вместе, но… мы сидели, смотрели друг на друга и не знали, что сказать. Любые слова бессмысленны, если нет будущего. Скажешь: «Хорошая погода», – а потом ляпаешь: «И прогноз на лето хороший». Но лета он не увидит. Нельзя говорить о важном с человеком, который уже не примет никаких решений. Невозможно говорить о ерунде с ощущением, что тратишь время на пустяки. Глядя на таймер, отсчитывающий последние дни, можно только молчать или плакать. Иногда ловила себя на мерзкой мыслишке: «Скорее бы», – потому что это слишком тяжело.

– Соболезную.

– Спасибо. Что-то я разнылась, простите.

– Выслушивать – часть работы бармена. Ещё мохито?

– Да, пожалуйста. Я хотела сказать, что со мной теперь ведут себя похоже. Как будто нет смысла ни о чём говорить. Как будто я не имею больше значения. Как будто надо только дождаться, закопать тело и заняться, наконец, чем-то другим.

– А почему бы вам просто не уехать? – спросил я. – Как я понимаю, досрочный выпуск – вопрос решённый?

– Да, на осеннем празднике все получат свои аттестаты. С моей стороны было глупо с этим спорить. Дети только рады – с каждым днём в классе всё больше свободных мест, многие не считают необходимым посещать занятия, когда остались последние дни.

– Так уезжайте. Прямо сейчас. Зная вас, я уверен, что бумаги учеников давно готовы.

– Разумеется, лежат стопочкой в кабинете. Только вручить.

– Наверняка есть кому сделать это без вас.

– Вы прям как мой сын, – улыбнулась Училка, – тоже уговаривает меня уехать. Но я ненавижу незаконченные дела. Даже если это пустая формальность. О, вот и она…

Швабра отнесла тряпки и ведро в подсобку и подошла к нам.

– Здрасьте, – буркнула девушка, – приятного вечера.

– Я принесла тебе… – женщина достала из сумки папку, – это твоё. Поздравляю с получением среднего образования, желаю успехов во взрослой жизни. Надеюсь, ты прислушаешься к тому, что я тебе много раз говорила, и не закопаешь свои способности тут. Тебе надо учиться дальше. Впрочем, ты это уже слышала, теперь ты взрослая, решай сама.

– Ух ты! – восхитилась Швабра, раскрыв папку. – Аттестат! И табели! И характеристики! И даже водительские права! Я-то думала, раз меня из школы выперли, то дадут только справку «Полная дура».

– Они тоже так думали, – кивнула Училка. – Но бланки и печати у меня, а я считаю, что ты заслужила, как никто.

– Спасибо! Вот правда, спасибо, – внезапно шмыгнула носом Швабра. – Вы даже не представляете, как много для меня сделали.

– Прекрати, это мой долг как учителя.

– Ещё раз спасибо, – поблагодарила она Училку. – Я вас не забуду!

Девушка пошла убирать дальше, а я спросил:

– Она способная?

– Очень. Чрезвычайно цепкий ум, прекрасная память, отличная логика. И это притом, что росла одна. Мать её… ограниченно дееспособна. Чтобы в таких условиях показать такие результаты, надо иметь очень светлую голову. Жаль, не знаю, кто её отец, возможно девочка пошла в него. Хотелось бы верить, что её ждёт какое-то иное будущее, кроме работы руками, но здесь это маловероятно. Как, впрочем, и для остальных детей.

– Так вы не уедете?

– Нет. Не сейчас. Работы у меня скоро не станет, но мне нужно провести выпускной, закончить дела, подумать… Как минимум, – засмеялась она, – я должна получить от города свои деньги! Завод обещал по окончании года большие премии. Это, конечно, отчасти взятка за то, что мы подписали досрочную аттестацию, но я её приму, мне надо как-то жить дальше.

– И какие планы?

– Для начала ещё один мохито!

– Ого, зайдёте на третий?

– Надо иногда совершать глупости. Давайте его сюда!

Потом она пила свой напиток, я обслуживал других клиентов, но, когда мы снова остались вдвоём, спросила:

– Роберт, вы… выглядите наблюдательным и проницательным человеком.

Я мог бы сказать: «А вы выглядите перебравшей», – но какой бы я был после этого бармен. Поэтому промолчал, только кивнул неопределённо.

– И полицейский говорил, что у вас глаз-алмаз. Мы с ним иногда… общаемся.

Надо же, какая коллизия. Не всё, значит, у Депутатора на батарейках? Или, наоборот, всё?

– Вы не могли не заметить, что симпатичны мне, – решилась она, наконец, – однако всегда реагировали подчёркнуто отстранённо. Я вам не нравлюсь?

– Вы очаровательная женщина и прекрасный человек, – сказал я вполне искренне.

– Тогда в чём дело? Ребёнок?

– У вас хороший сын, умный и воспитанный.

– Но?

– Вам нужны отношения, а не интрижка. Новая семья. Кто-то, кто заменит отца мальчику и станет опорой матери. Увы, к моему глубокому сожалению, это не я. Не хотел стать источником разочарования для такой чудесной женщины.

– Неужели правда то, что думает о вас полицейский? – спросила она. – Что вы тут на задании, под прикрытием, а на самом деле никакой не бармен и даже, наверное, не Роберт? У вас есть где-то далеко настоящая жизнь, в которой жена, дети, служба и ранняя пенсия в перспективе… Это так?

– У меня нет жены и детей, – признался я. – Но, поверьте, есть причины, по которым я не составлю вашего счастья. И эти причины не в вас, а во мне.

– Постараюсь поверить, – кивнула Училка. – Спасибо за мохито, я пойду. Или вы хотите ещё что-то мне сказать?

– Если бы была хоть какая-то вероятность, что вы меня послушаете, я бы сказал вам: «Уезжайте прямо завтра». Но вы этого не сделаете, так?

– Может быть, чуть позже. Думаю, однажды мы с сыном соберём вещи, возьмём в дорогу по гамбургеру в здешнем кафе, сядем на автобус и поедем искать новой судьбы. Но я определённо не уеду, если меня выпроваживать. Я очень упрямая.

– Я заметил. Что же, удачного вечера.

– И вам, – она пошла к двери ровно, как будто по невидимой линии, держа спину прямой, а голову высоко поднятой.

Хорошая женщина. Надеюсь, ей однажды повезёт.

***

– Ты отшил её, – осуждающе сказала за моим плечом Швабра.

– А ты подслушивала.

– И мне не стыдно. Она моя училка, это почти родня. По ней не скажешь, но она очень расстроилась. Может быть, даже будет плакать.

– Лучше сейчас, чем потом.

– Так ты, оказывается, тайный агент?

– Нет.

– А кто?

– Бармен.

– И только?

– Ещё твой босс.

– Это одно и то же. А правда, что Роберт – не настоящее твоё имя?

– Правда.

– А какое настоящее?

– Никакое.

– Тьфу на тебя. Мог бы и правду сказать, – она пожала узкими плечами под широкой рубашкой и взялась за швабру.

Какой смысл говорить правду, если ей не верят?

***

– …Модель Пенроуза предлагает «объективистское» разрешение парадокса. Меж тем «причинная интерпретация» Бома полагает, что объекты способны взаимодействовать друг с другом независимо от расстояния не потому, что они обмениваются какими-то таинственными сигналами, а потому, что их раздельность – иллюзия. На каком-то более глубоком уровне реальности они не отдельны, а являются проявлением фундаментальной общности более высокого порядка…

Никто сидит на привычном месте в кафе, рассеянно внимая телевизору. Он поприветствовал меня кивком головы. Муж Мадам Пирожок сегодня не почтил моё заведение своей спящей на столе персоной, и я зашёл лишь заказать товары для бара. Женщина взяла бумаги и удалилась в кабинет, подбивать баланс – пришло время еженедельных расчётов, так что я взял кусок пирога со стаканом молочного коктейля, оставленные мне на стойке, и подсел.

– Вот, послушайте, это интересно, – мужчина встал, прибавил громкости, и сел обратно.

– …Представьте, что вы не знакомы с концепцией аквариума, но наблюдаете за рыбой в нём. Наблюдение ведётся с двух камер: одна смотрит в торец, другая сбоку. Не имея никакой другой информации, вы можете предположить, что это две разных рыбы, ведь их изображения различаются. Одна узкая, вертикальная, с двумя глазами, другая плоская, горизонтальная с одним глазом и хвостом. Наблюдая, вы поймёте, что между этими двумя рыбами существует некая связь, ведь их положение в пространстве меняется синхронно. Логическим выводом кажется предположение об их скрытой координации, однако, на самом деле, на более глубоком уровне реальности – реальности аквариума – существует одна, а не две рыбы. Вы просто не знаете, куда смотреть…

– Я не очень хорошо разбираюсь в рыбах, – сказал я устало.

День был тяжёлым, и что-то мне подсказывало, что он ещё не закончился.

– Я привлёк ваше внимание к этой критически упрощённой иллюстрации постулатов теории де Бройля – Бома, – ответил Никто, приглушая звук обратно, – для лучшего понимания того факта, что чаще всего все события не просто связаны, а являются проявлением одного метасобытия. И объекты, которые кажутся вам подозрительно скоординированными, весьма вероятно являются на ином уровне реальности одним и тем же объектом.

– Как в притче про слона и слепых мудрецов?

– Именно! – обрадовался Никто. – Если слона дёрнуть за хобот, он махнёт хвостом. Но это не два разных явления, а одно, потому что всё это глобальный слон.

– Рад за слона. Быть целым лучше, чем частями. Но всё ещё не понимаю, к чему вы клоните.

– Этот город, Роберт.

– Что с ним?

– Кажется, что их два. Но он один. Топология «бабочка», помните? Два крыла, но одна бабочка.

– Зачем говорить загадками, если я и так ничего не вспомню?

– Вы не правы, – покачал головой Никто. – То, что я скажу прямо, вы не вспомните. Но ассоциативные ряды, порождённые загадками, работают сами по себе. Вы не вспомните меня, не вспомните загадку, но след размышлений о ней останется в нейронах. Это может помочь.

– Помочь в чём? – спросил я. – Знаете, общение с вами очень утомительно. Как вы верно сказали, я его забуду, но усталость останется.

– Я исследователь, – сказал Никто. – Учёный. Приехал наблюдать уникальную топологию этого места. Локальных пространств, которые принято называть «свёрнутыми метриками» очень мало… Точнее, нет, не так. Их может быть бесконечное количество, но сама природа свёрнутых метрик такова, что в норме они ненаблюдаемы. Наблюдение разрушает суперпозицию, потому так ценны редкие исключения, в которых она самовоспроизводится в силу того или иного антропогенного фактора. Здесь в этом качестве выступает череда этических выборов высочайшей эмоциональной напряжённости. Выборов высшего порядка – между жизнью и смертью. Вы слушаете радио?

– «Отродья Ведьмы»? Рад бы не слушать, но клиенты…

– Дело там идёт к развязке, верно? Владельцу таверны предложен этический выбор убить собственную дочь или не сделать этого.

– Да, накал драмы высок, – кивнул я.

– Оба выбора плохие, хорошего выбора нет.

– Так часто бывает в жизни.

– Так вот, в тот момент, когда отец примет решение, должна, по идее, произойти редукция Фон Неймана. Дочь становится жива или мертва. Даже если её сердце пока бьётся, приговор подписан, так?

– Звучит логично.

– Везде, но не здесь! – торжествующе откинулся на спинку стула Никто. – Эта локальная метрика имеет топологию «бабочка», и если на одном её крыле девочка умирает, то на втором остаётся жива! Отец делает оба выбора и оба реализованы! В одном – клумба за баром, в другом – белокурая девица, которой так симпатизирует хозяйка этого кафе.

– И одного решения одного человека достаточно для поддержания такой хрупкой структуры, со всеми её логическими противоречиями и неизбежными артефактами сбоев причинности?

– И да, и нет, – сказал Никто. – Я сильно упрощаю. Да, решение одного человека является триггером. Нет, его бы не хватило надолго. Мироздание не любит парадоксов. «Геометрия Вселенной неизбежно придаёт определённость квантовой суперпозиции», – говорил Дэниелсон. Наблюдение происходит, когда мир классических объектов вмешивается в квантовый, и само Мироздание выступает Наблюдателем.

– И что же оно теряется, Мироздание это?

– Есть расхожее выражение «Божьи мельницы мелют медленно». Оно просто не успевает. Представьте себе, что каждый житель этого города однажды встаёт перед таким выбором, поддерживая эту раздвоенность.

– Разве тогда у вашей бабочки была бы не тысяча крыльев?

– Не совсем. Это, скорее вызывает их нарастающий трепет, размывающий фазу реальности, но потом приходит Очищение, и метрика стабилизируется.

– Роберт, с вами хотят поговорить! – позвала меня Мадам Пирожок из коридора. Я отвернулся и всё забыл.

Глава 26. Ромовый Коллега

– Ну, привет, коллега, – сказал бармен. – Доставил домой мужа нашей любезной хозяйки и решил, что надо поближе познакомиться с человеком, с которым делишь платяной шкаф.

Мужчина протянул руку, я её пожал. Рукопожатие крепкое, уверенное, располагающее.

– Спасибо, что не выкинули мою одежду, – добавил он.

– Ваша дочь попросила. Красивая девочка.

– Лучше бы она была счастливой. Но это уж как вышло. Я тут прихватил, ради встречи… Бармены не пьют в своих барах, но мы вроде как на нейтральной территории, почему бы и не размочить знакомство? Как вы относитесь к рому?

– Без предрассудков.

– Я, признаться, очень уважаю, особенно пряный выдержанный. Вот бутылка лучшего.

Он вытащил из сумки бутыль с тёмно-коричневым напитком. Этикетка незнакома, в моей проекции бара такой бутылки нет.

– Принесу вам закуски и пойду спать, – сказала Мадам Пирожок, – сидите сколько хотите. Когда наговоритесь, погасите свет в зале и захлопните дверь.

– Итак, – продолжил мой коллега, – мы уже один раз виделись, но тогда вы были клиентом, это не считается. Давайте выпьем и познакомимся поближе.

– Ничего не имею против, – ответил я. – Бутылка ваша, вам разливать.

– В кафе нет рюмок, я прихватил из бара, не удивляйтесь недостаче, – он достал из сумки толстостенные стаканчики.

– Я не очень понимаю, как это работает, – признался я. – Ваше здоровье.

– Прозит. Я тоже. Кажется, есть два бара, каким-то мистическим образом связанных друг с другом, но при этом на каком-то уровне он один. Так же, как и весь город. Да и со мной, в общем, та же история.

– Бар пустовал. Я его занял, так сказать, явочным порядком, но не претендую на владение.

– Да, тот другой я куда-то делся. Не знаю, куда. Прости, можно на «ты»?

– Конечно.

– Так вот, я не против, что ты его занял, хотя исчезающая из шкафа одежда и некоторый беспорядок в запасах сначала поставили меня в тупик…

– Беспорядок? – возмутился я. – Это у тебя был беспорядок! Я потратил кучу времени, чтобы всё расставить!

– Ладно, ладно, ты прав, – засмеялся он, – у меня всё никак руки не доходили. Я-то и так знал, где что лежит. Но твоя система удобнее, уже привык к ней.

– Твоя дочь помогла мне разобраться с оборудованием и показала сейф.

– Да, дочь. Про неё я и хотел поговорить. И про сейф тоже. Ты нашёл код?

– Да.

– Я так и подумал, когда записка пропала. Заглянул?

– Решил, что это было приглашение.

– Правильно решил. Там деньги. И документы на бар. Это всё должно достаться ей. Ты выглядишь честным человеком, это я ещё при первом знакомстве понял. Не из тех, кто зажмёт наследство сироты.

– Она твоя дочь, ты её отец, почему сирота?

– Для начала, она отродье.

– И ты это всегда знал?

– Разумеется. Я спал с Ведьмой… Ты её уже видел?

– Да, – коротко кивнул я.

– Тогда понимаешь, что устоять невозможно. Да я и не пытался, мне, в конце концов, было восемнадцать. И когда нашёл на пороге корзинку из озёрной травы, то знал, что в ней.

– И никому не сказал?

– Кому? Я к тому времени уже год как жил один, родители умерли. Может быть, в таком возрасте принимать на себя заботу о ребёнке было опрометчиво, но «уничтожить отродье» рука не поднялась.

– И никто не спросил, откуда у пацана ребёнок?

– Можно подумать, ответ не очевиден, – улыбнулся он. – После Дня Очищения все заняты своими корзинками, не до чужих. Об этом не принято говорить, но я думаю, раз в восемнадцать лет они оказываются на каждом пороге. Не верю, что кто-то ей отказал, хотя каждый скажет, что да.

– И тебя не смущало, что растишь отродье?

– Знаешь, Роберт, между нами, я думаю, что и сам… Может, если родители были бы живы, не пережил бы Очищения, а так про меня просто забыли. Но мне тридцать шесть, я до сих пор никого не загрыз тёмной ночью, может, и нет ничего ужасного в том, что я отродье? Поэтому я не согласился убить мою дочь.

– От тебя этого требовали?

– Не то слово, – он разлил ещё по одной. – Иногда приходилось доставать дробовик… То, что она отродье, слишком очевидно. Как ты верно заметил, ребёнок у неженатого молодого парня сам собой не появится. В какой-то момент я и сам колебался, на меня в жизни так не давили. Я понимаю, почему тот другой сдался, но не понимаю, как он с этим живёт. Если ещё живёт, конечно. Я бы, наверное, не смог.

– Любишь дочь?

– Шутишь? Да в ней вся моя жизнь. Я так и не женился, всё время уходило на бар и на неё.

– Но ведь Очищение только в этом году?

– Только это и спасло, – вздохнул он. – Отродья должны умереть. Город должен быть очищен. Но многие растят до восемнадцати.

– Зачем?

– Не хочу об этом даже думать. Чужая душа потёмки, и не надо туда подсматривать. Те, кому плевать, решают вопрос на стадии корзиночки. Остальные не то тянут до последнего, не то оттягивают удовольствие. А к тем, кто не может или не хочет, приходит Палач.

– Он придёт к вам?

– Да. Уже… – он покосился на часы, – завтра, я думаю. Или раньше, кто знает?

– И что будет?

– Без понятия. Дробовик на месте, но не хочу рисковать. Поэтому прошу – пусть девочка побудет у тебя. Ты же нанял её подружку уборщицей? Вдвоём им будет веселее. А если что-то случится со мной… Ну, код от сейфа у тебя есть, а как распорядиться его содержимым, она пусть сама решает. Согласен?

– Отчего нет? – пожал плечами я. – Мне же ничего не надо делать.

– Вот и прекрасно, спасибо.

– Не за что.

– Ладно, давай ещё по стаканчику и по домам. Хотя дом-то у нас в каком-то смысле один.

Мы погасили свет в зале, и коллега вышел в ночь первым, толкнув дверь от себя. Я за ним, потянув на себя. Не знаю, что ждало за дверью его, но меня дожидался Шнырь.

***

– Ваше диавольское…

– Просто Роберт, – перебил я его.

– Ах, да, простите, вы же у нас неофициально. Забыл. Я, собственно, по вопросу сделки. Хочу товар показать.

– Товар?

– Ну, пока только установочную партию. Из наших, так сказать, личных запасов.

– И велика ли партия?

– Семь штук. Понимаю, не ваш масштаб, но так и Очищение ещё не настало. Будет больше, ваше диа… Роберт. Просто оцените товар, и, может быть, небольшой аванс? Поймите, ребятам надоело пить шмурдяк, хотят встретить осенний праздник достойно. Так что, взглянете на товар?

– Далеко идти?

– Ну, придётся немного прогуляться, факт. Держим в надёжном месте, бережём для вас.

– Веди.

После прогулки по тёмным ночным улицам Шнырь привёл меня к Заводу, точнее, на какие-то его задворки. Лабиринт заборов, мусорка, сараи, ржавая узкоколейка, пересекающая двор и обрывающаяся в никуда, таблички «Склад номер…» и прочая промзона. Пространство имеет полузаброшенный вид, видимо, Завод знавал лучшие времена. Пропетляв между облезлых кирпичных стен, мы пришли к старым деревянным воротам с огромным навесным замком, который Шнырь не без труда открыл не менее монументальным ключом.

– В работе ночным уборщиком есть свои преимущества, – сказал он, – если ты шляешься по территории, всем пофиг. Я тут искал… что-нибудь, чтобы…

– Украсть и обменять на самогонку?

– От вас ничего не скроешь, ваше… Ну да, есть такое дело. Грешен. Вас этим ведь не удивишь, да? Были бы все такие хорошие, как вид делают, ваша контора бы без работы осталась. В общем, это проход в старую шахту. Жутенькое место, но, если чего надо спрятать, то прям как доктор прописал. Проходите, осторожно, не споткнитесь. Тут темновато, но дальше есть свет. Внимательно, порожек… А правду говорят, что у вас копыта? И хвост?

– Не ношу вне службы.

– А, ну да, конечно… Вот, дальше уже светло. Если идти налево, то окажешься в административном здании. Кабинеты начальства, клиника, научная часть. Если взять правее – то в цеха. Но нам прямо и вниз.

Проход прорублен в какой-то мягкой породе типа известняка, обрамлен старой деревянной крепью из толстых тёмных брёвен, на полу дощатый настил. На деревянных поверхностях белый кристаллический налёт. Я ковырнул его, лизнул ноготь – солоно.

– Ага, тут соль добывали. Мне дед говорил, ещё до завода дело было, давно. Если глубже идти, то там всё белое, как чёртова солонка… Извините за «чёртову», само вырвалось. Целые километры этой соли. Но я сам не лазил, чёрта мне в ней? Ой, опять…

– Ничего.

– Ну да, вы привычный, наверное. Это не главный проход, есть другой, где две тройки ломовых лошадей разъезжались. Там рельсы, вагонетки и всё такое. Но тоже давно никто не ходит, шахту забросили. Тут соль грязная, низкосортная, её потом промывали, фильтровали, выпаривали – затратно. Как все леса свели на топливо, все почвы засолили рапой, озеро выкачали на растворы, так и бросили. Невыгодно стало. В корпусах солевой фабрики сделали Завод, так что он на шахте прямо и стоит. Вот, нам сюда, вашество. Тут типа рабочего общежития было, я так думаю. Чтобы отдохнуть между сменами, наверх не бегать.

Широкий проход разделён на дощатые клетушки маленьких комнаток. В некоторых двери открыты или отсутствуют, видно, что внутри деревянные топчаны, вешалки, табуреты и крошечные столы. Такая индивидуальная ячейка на одного. Всё пыльное, мрачное, но выглядит основательно. В сухом просоленном воздухе древесина отлично сохранилась, разве что потемнела. Комнатушки тёмные, но коридор скудно освещён тусклыми голыми электрическими лампочками, висящими прямо на проводах.

– А здесь типа столовки было, я думаю, – Шнырь сделал приглашающий жест, – там ребята вас ждут. Хотят, значит, сами поторговаться, не доверяют. Вы уж им скажите, что я, того-этого, типа торговый представитель, ладно? Удобнее же с одним договариваться, а то базар выходит и суета.

Я неопределённо кивнул.

Внутри большого помещения с длинными столами и сдвинутыми в один угол табуретами стоят четверо мужчин в рабочей одежде. Всем им по пятьдесят четыре, третье поколение, понятно, почему тридцатишестилетний Шнырь у них не в авторитете.

– Вот, привёл, – сказал он.

– Мы тут подумали, – сказал один из них, небритый, с низким лбом, – и решили, что деньги вперёд.

– С какой стати? – поинтересовался я.

– Не на пропой, не подумайте, – выступил второй, худой, сутулый, в красной бейсболке, – мы тут бизнес-схему придумали. Будем выкупать отродий у тех, кому очищать кишка тонка. Таких хватает.

– Ну да, – сказал низколобый, – сопливый народец. Ручки марать не любят. Им только в радость. И избавятся, и денежек получат. А мы своё на обороте возьмём. Если, конечно, в цене сойдёмся. Скажем, им треть, нам две трети.

– Хрена им треть? – возразил ещё один представитель новорождённого бизнес-консорциума, бородатый кряжистый мужик в бесплатном рабочем комбинезоне. Говночелу такой город выдал, и даже, кажется, того же размера, хотя этот пролетарий его на голову ниже и вдвое шире в плечах. – Четверти за глаза. Я знаю таких, что и сами приплатят, лишь бы кто-то за них работу сделал. Палача дожидаться никому не охота.

– Не грузите уважаемого покупателя, – вмешался Шнырь. – Треть, четверть – это наша проблема, ему не интересно. Давайте обсудим размер аванса…

– Я думаю, – заявил сутулый, – за два десятка вперёд. Это кроме тех семерых, которые по наличию.

– Да, за два десятка отвечаю, – согласился низколобый, – этих я уже пробил предварительно. А там как пойдёт, может, и больше будет. Тогда добавите, а мы, может, скидку от количества сделаем. Типа, опт. Но вы уж слово дайте, что всё будет только через нас, даже если они сами к вам побегут. Мы первые додумались.

– Да, вашество, – закивал Шнырь, – оно вам надо с одиночками дело иметь? Мы вам всё организуем в лучшем виде. Так что там с ценой за голову выходит?

– Я пока не видел товар.

Мужчины одобрительно переглянулись и закивали. Основательность моего подхода им импонирует. Видят, что серьёзный покупатель, не шушера какая.

– Сюда, будьте любезны, – показал в боковой коридор Шнырь. – Мы их разделили и отделили. А то уж больно орали громко поначалу. Отсюда, конечно, наверх не слышно, хоть порвись, но нам слушать надоело. Сейчас уже поутихли, утомились. Поняли, что бесполезно. Отродьям отродьево, всегда так было.

Дверь первой клетушки заложена снаружи засовом, доски толщиной в палец, петли кованые – хорошо сделано, надёжно.

– Карцеры тут были, – пояснил сутулый, открывая, – для провинившихся. Уж не знаю, за что туда сажали, но нам пригодилось.

На деревянном полу, поджав под себя голые ноги, сидит в одной длинной грязной рубашке девчушка с растрёпанными светлыми волосами. Здесь электричества нет, горят свечи, у стен валяется какой-то мусор, тряпки, порванная юбка. Девочка сильно избита, лицо в потёках крови, изодранные травмированные руки как будто кто-то отрывал от себя, ломая её пальцы; окровавленная одежда, потеки крови на бёдрах, пятна на полу. Она не выглядит даже на свои вот-вот восемнадцать. Сидит, бессмысленно глядя сквозь меня, и слегка покачивается, мыча под нос что-то заунывное без слов.

– А почему товар в таком… некондиционном состоянии? – поинтересовался я.

– Так ведь это, – сказал низколобый смущённо, – только тушка слегка пострадала. Вам же она не нужна. Я слыхал, что страдания укрепляют душу. Вот мы и укрепляли, как могли. Опять же скучно было. Это ж отродье, с ними всё можно.

– Пастор говорит, – добавил сутулый, – что грех. Мол, хоть и нелюдь, а всё одно живая тварь. Но я думаю, грех небольшой, как собаку пнуть. Вы лучше скажите, почём сейчас такая?

– Остальные в таком же состоянии?

– Ну, более или менее, – сказал бородач, – с пацанами поменьше возились. Так, насовали по хлебалу, кто сильно орал. Чтобы осознали, что отродье, а то не до всех сразу доходит.

– Они ж думали, что мамкины сладкие пирожочки, – заржал Шнырь, – так что был сюрприз.

– Каждый считает, что Очищение – это про других, – философски заметил сутулый.

– И откуда вы их взяли? – спросил я, задумчиво разглядывая девушку.

– Как откуда? – удивился Шнырь. – Я же говорил, это наши.

– Эта, вот, моя, – пояснил низколобый.

– Твоя дочь?

– Ну, восемнадцать лет думала, что дочь. Но оказалась отродьем. Жена расстроилась, конечно, столько денег зря потрачено. Одних тряпок ей напокупали за столько-то лет! Но ничего, у нас вторая есть, что-то ей подойдёт.

– А она, значит, не отродье?

– Не, два отродья в одной семье не бывает. А я так даже рад, что это она. Всегда была странная, я сразу на неё думал.

– Так это ты её так? – удивился я.

– Не, мы решили, что каждый займётся соседскими, а свою не будет. Как-то не по-людски, всё же. Они-то, дело понятно, отродья, нелюдь, ведьмины высерки, но мы-то люди. Мы нормальные.

– Нормальные, значит, – констатировал я, решив, что услышал достаточно. – Ясное дело. Кто как не вы.

Когда я с ними закончил, девочка уже не раскачивалась и не мычала под нос, а глаза её перестали быть пустыми. Теперь в них плескался чистый дистиллированный ужас. На её глазах только что произошло самое страшное, что может случиться с человеком. То, что хуже смерти. Впрочем, она это забудет. Она забудет всё, что с ней случилось. Точнее, ей нечего будет помнить, ведь тех, кто это сделал, никогда не было. Их воздействие на каскад причинно-следственных связей постепенно исчезнет, медленно разгладятся складки на ткани бытия, Мироздание неторопливо затянет образовавшуюся дыру обычными своими симулякрами: ложными воспоминаниями, архетипическими символами, благословенным забытьём. Всего, что они сделали с этой девушкой и другими, просто не было, потому что никогда не было их. Но это не значит, что с ней не может случиться чего-нибудь другого, а я не могу каждый раз так кромсать мир.

– Ну, что, – сказал я ей, – вставай, безотцовщина.

Она, глядя на меня испуганно и растерянно, взялась за протянутую руку. Морщась от боли, поднялась с моей помощью на ноги.