Текст книги "Все разумные (Сборник)"
Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 34 страниц)
– Н-нет, – вспоминая суматошные предполетные дни, ответил Салман.
– Ваше имя и регистрационный номер, пожалуйста.
– Салман Тарауше, семь-семь-один-дробь-шесть-девять.
Врач повернул экран монитора таким образом, чтобы посетители не могли видеть изображения, и пробубнил в микрофон несколько кодовых словосочетаний. Что он разглядел в личном деле Салмана, осталось неизвестным. Во всяком случае, когда врач поднял глаза на посетителей, лицо его не выражало ничего, кроме скуки.
– Перед отлетом, – сказал он, – вы прошли курс лечения от рака правого легкого, верно?
– Ну, – пожал плечами Салман. – Это было за две недели. Координатор не дал противопоказаний.
– Координатор был дубиной, – сообщил врач. – Он не учел ваши генетико-конфессионные данные. Я послал информацию в медикацентр Марса. У вас реабилитационный индекс сегуроидно-анти… Впрочем, не важно. Вы могли лететь не раньше, чем через полтора месяца. А лучше было не лететь вообще.
– И что мне теперь делать? – огорчился Салман. – У меня сбился ритм?
– Еще как! Но не беспокойтесь, случай классический. Пройдите в кабинку, примите сеанс конфестерапии. Через пять минут будете в порядке.
Салман прошел в кабинку, которая была больше похожа на будку видеотаксофона. Ему впервые в жизни приходилось принимать участие в процедуре религиозной переориентации, прежде в его конфессионном сознании не происходило сбоев, и он искренне считал, что это попросту невозможно. В кабинке стоял странный запах – то ли жирной баранины, то ли прелых цветов. Повернуться здесь было негде, и Салман застыл, ожидая дальнейших указаний.
Кто-то сильно двинул его сзади по основанию черепа, и Салману показалось, что он летит вверх тормашками. Секунду спустя падение прекратилось, и он увидел себя стоящим на коленях перед отцом Александром в приходе церкви Святого Лаврентия на Фарсиде. Здесь его крестили, и сюда он приходил на исповедь.
– Соломон, – сказал отец Александр громовым голосом. – Запомни, Соломон: Иисус велел нам страдать, но не потому, что страдание есть наказание Господне, а потому, что страдание суть возвышение души.
Страдать Сол не хотел, он хотел любви. Он любил Марию (тогда ему казалось, что любил), он непременно хотел на ней жениться, но даже компьютеры не могли согласовать день свадьбы, потому что… Потому что – что? Он не понимал компьютерной казуистики, но знал, что ему плохо, очень плохо…
– Пойдем-ка, – сказал отец Александр, – я приму твою исповедь и буду знать, что посоветовать тебе в трудную минуту.
Кто-то невидимый провел рукой перед глазами Сола, и он очнулся. Оказывается, он стоял на коленях в тесной кабинке корабельного лазарета и держался руками за стенки.
Он встал и дернул головой, отгоняя видение. Он всегда отгонял это видение, когда оно являлось ему в неурочное время.
Сол вышел из кабинки и сказал врачу:
– Я понял. Это все из-за той, первой нестыковки. У меня нарушена конфессиональная координация.
– Угу, – промычал врач, успевший уже вернуться к своему занятию – разглядыванию на экране анатомических половых актов. Сол огляделся – Ибрагима в лазарете не было. Да и быть не могло, что мог делать этот мусульманин в христианском по сути лечебном центре?
– Соломон Тарраш? – спросил врач, не оборачиваясь.
– Да, – сказал Сол.
– Свободны, – буркнул врач. – Посетите храм Марии Магдалины, это в носовом отсеке, второй коридор наверх. Там вам сделают фиксацию. На поездку хватит, а дома вернетесь в ритм.
– Спасибо, – растерянно произнес Сол, думая, что врач ошибся и прописал не то лекарство. А какое было нужно? Вроде бы он собирался…
– Доктор, – сказал Сол, мучительно вспоминая имя, которое он называл таможеннику в космопорту Аресиды, когда регистрировал свой багаж, – доктор, я как-то странно себя чувствую… Во имя Христа, что это значит?
Ему стало душно, он поднял руку, чтобы осенить себя крестным знамением, но пальцы неожиданно нащупали на шее цепочку с брелком: маленьким крестиком, подаренным матерью, когда… О Господи, это был не крестик! На шее висел самый настоящий магендовид, который казался раскаленным, он сопротивлялся кресту, сознание протестовало…
Врач почувствовал неладное, оторвался от созерцания некропрелестей и резко обернулся. Увидев выражение ужаса на лице пациента, разглядев его руку, ухватившуюся за шестиконечную звезду-брелок на цепочке, врач понял, что сотворил, и понял, что произойдет в лазарете спустя несколько секунд. Эти несколько секунд еще оставались у него в запасе, пока сознание пациента боролось с подсознанием, выталкивавшим наружу три личности сразу.
Открыв верхний ящик стола, врач выхватил пистолет и направил на пациента, стараясь поймать в прицел височную часть, причем желательно – левую. На худой конец, он собирался стрелять куда угодно, хоть в ногу, но лучше было, конечно, попасть в цель с первого раза, чтобы избежать дальнейших неприятностей. Черт, как он мог? Какой непрофессионализм. Теперь его уволят, если…
Он выстрелил, и парализующая игла вонзилась Солу в плечо.
Сознание, как это обычно бывает, возвращалось медленно. Точнее, оно то вспыхивало, будто яркая звезда на вечернем небосклоне, то гасло, будто задуваемая ветром свеча. И с каждой новой вспышкой сознание проявляло себя все больше, это и было самое мучительное, поскольку не успевала погаснуть одна вспышка, как следом за ней происходила другая. Соломон осознавал себя на подвешенной в воздухе койке лазарета, и тут же наползала личность Шломо, от которой Сола всегда мутило, но и Шломо погружался в пучину бессознательного, а на его место поднимался Салман, личность упрямая и даже фанатичная.
Шломо был крепче духом, нежели Сол с Салманом, и более цепко держался за жизнь, считая ее высшей ценностью мира, но Салман зато не ставил собственную жизнь ни в грош и потому отпихивал Шломо с Солом с яростью самоубийцы, понимая в глубине души, что, погубив их, погубит и себя. А Сол, будучи более философом-мистиком, чем практиком, бороться не собирался вовсе, но именно поэтому побеждал в противоборстве: только равнодушная к реальности сущность могла всплывать, не обращая ровно никакого внимания на схватку духа с сознанием.
Именно Сол, призвав на помощь Христа и Деву Марию, очнулся в конце концов на срок, достаточно длительный для того, чтобы успеть вскочить с постели, провалиться в воздушном потоке, выбраться из него на холодный плиточный пол и наброситься на врача с воплем:
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа – убей их!
Врач был не один – за те полчаса, что пациент находился без сознания, тело перенесли в лабораторную комнату, где и собрался консилиум из трех медиков, обычно обслуживавших марсианские рейсы.
Три врача – а тут еще и пятеро санитаров присоединились – быстро скрутили разбушевавшегося пациента, обошлось, к счастью, без второго парализующего укола. Сол хрипел, вращал глазами и силился порвать липучие ремни, которыми был приклеен к постели, висевшей теперь под углом к полу, чтобы врачи могли видеть пациента, не отходя от биометрического пульта.
– Зафиксировали? – спросил врач, который был в этом полете главным.
– Да, – отозвался его коллега, полчаса назад всадивший в Сола иглу, – но время стабилизации не гарантировано.
А третий врач сделал свое резюме:
– Его нельзя выпускать с корабля. Сразу после приземления посадить на «Комету» и отправить назад, на Марс.
– Ерунду говорите, коллега, – резко сказал главный. – Пока не будет возобновлен ритм, пациент должен находиться под контролем.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! – возопил Сол. – Сатана вселился в меня! Он бушует! Дайте мне покой!
Главный щелкнул перед носом Сола пальцами, будто выключил сложный прибор, и Соломон замолчал, тяжело дыша.
– Судя по вашим возгласам, вас зовут Соломон Тарраш, – сказал врач, взглянув на экран.
– Истинно так, – согласился Сол, – имя это дано мне было при крещении.
– Это ваше первое посещение Земли?
– Я лечу преклонить колени перед Гробом Господним и принять святое причастие в храме Марии Магдалины.
– Вы уверены?
– Уверен? – воскликнул Сол и замолчал. Он не был уверен. Он устал. Он хотел уснуть и не проснуться. Он хотел…
Чего же он хотел на самом деле?
– Не удержим, – вполголоса сказал один из врачей.
– Усильте напряжение на височные доли, – посоветовал главный. – Если не получится, погружайте в сон, придется прибегнуть к лоботомии. Нежелательно, конечно, но…
Сол усилием воли поднял отяжелевшие веки, но мир уже вращался и сползал в пропасть, цепляться за осыпавшиеся края было мучительно, все разваливалось…
…Шломо открыл глаза и первым делом поднял руку, нащупывая ермолку. Ермолки не было. Он ощутил себя обнаженным пред Господом и, не выдержав, рухнул в черноту…
…откуда поднялся, морщась, Салман и сказал:
– Аллах велик, а я лишь слуга его! Вы, неверные, освободите меня!
Лента была прочной, и Салман застонал, рванувшись.
– Все! – сказал главный врач. – Отключайте, иначе погубите все три личности.
И настал мрак.
– Церковь разрешает тебе, дочь моя, выйти замуж вторично, – сказал епископ Константин, глава Великой Епархии Большого Сырта, – ибо, согласно решению Святого Трибунала, личность твоего супруга признана мертвой, поскольку лишилась божественной души, каковая составляет суть всего…
Мария слушала слова, сливавшиеся в равномерное журчание, и думала о своем. О том, что замуж нужно было выходить не по любви, а по расчету. Она полюбила Сола, когда увидела его на мессе во время Пасхи… или нет? Или это не она полюбила, а другая ее суть, Мирьям? А может, Мара?
«Стоп, – сказала она себе, – так недолго и самой впасть в ересь, от которой пострадал муж».
«Нет, – одернула она себя, – разве он пострадал из-за ереси? Разве по своей воле он лишился разума?»
И ведь говорили ей семь лет назад в расчетном отделе Центра Трех Конфессий.
– Мария, – говорили ей (Или «Мара»? Не важно, она уже не помнила деталей), – Мария, ваш выбор неудачен. Да, ваши личности сейчас синхронизованы и по конфессиональной принадлежности, и по фазе. Но ваша личность стабильна, а личность вашего жениха – нет. В обычной жизни, привычной для среднего марсианского колониста, это не сказывается и, возможно, никогда не скажется…
– Ну тогда в чем проблема? – воскликнула Мария. Он была возмущена до глубины каждой из своих трех душ. – Мы и есть самые средние марсианские колонисты третьего поколения!
– Да, – кивнул программист, просматривавший психоматрицу, – вы правы. Я даже удивляюсь, насколько у вас на Марсе все среднестатистически спокойно.
– Так вы с Земли? – удивилась Мария.
– Естественно, – поднял брови программист. – Научный персонал центра командируется с Земли на три месяца. Больше, скажу честно, я бы и сам не выдержал.
– Вам здесь не нравится? – продолжала допытываться Мария.
Программист, молодой мужчина, в облике которого нельзя было угадать принадлежности к какой-либо из трех принятых на Марсе конфессий, хмыкнул и нервно повел плечами.
– Сказал бы я… – пробормотал он.
– А вы скажите, – простодушно попросила Мария. – Я люблю узнавать новое, а человека с Земли вижу впервые.
Программист повернулся к ней от экрана и принялся разглядывать, вогнав Марию в краску. Она подняла руки и прикрыла грудь, ей показалось, что платье исчезло под взглядом землянина. Взгляд был не похотлив, нисколько, но внимателен до неприличия.
– Мария, – сказал программист, – вам не кажется иногда, что вас обокрали?
– Меня? Ну что вы, у нас на Марсе воровства не бывает. Здесь нет плохих людей. И быть не может, – добавила она убежденно.
– Я не это имел в виду, – поморщился программист. – Вас обокрали при рождении, лишив возможности быть собой.
Мария улыбнулась.
– У вас на Земле, – сказала она снисходительно, ей льстило, что она может объяснить землянину простые истины, которые изучают в младших классах, – у вас на Земле еще воюют, верно? Мусульмане против евреев, христианский мир против Востока с его непонятной мистикой… Сколько вы воюете? Сто лет, больше? Сколько человек погибло только за последний год? Я слышала – около трехсот тысяч. У нас такого быть не может. У нас каждый младенец знает, что Бог един, знает, что часть жизни он проживет с верой в Христа, часть – почитая Аллаха и часть – следуя заветам Моше.
– Да-да, – раздраженно прервал программист, – ритмы переходов четко определены генетической программой, для каждого рассчитан индивидуальный ритм, и каждый волен выбрать себе жену, друга, коллегу с таким же ритмом, чтобы навсегда исключить религиозную рознь. Если сегодня истово веришь в Пророка, а завтра, проснувшись, столь же ревностно – в святое распятие, поневоле приучаешься быть терпимым ко всему. Атеистов на Марсе нет вовсе – генетическая программа этого не предусматривает. Это ужасно…
– Вы атеист? – поняла Мария и ужаснулась. Она даже отодвинулась на своем стуле подальше от этого человека. – Тогда понятно, почему вам здесь… Но послушайте, вас еще можно спасти! Отец Александр, наш приходский священник, объяснит вам, в чем состоит обряд крещения, и вы сможете…
– Нет, благодарю. Я не конструкт, у меня естественная наследственность, как у всех землян, мне это не годится, я, видите ли, должен поверить сам, своей душой… И в какого-то одного Бога, а не в трех по очереди… Нет, вы не понимаете. Весь этот марсианский эксперимент, по-моему…
Он неожиданно замолчал, повернулся к пульту и, не обращая больше на Марию никакого внимания, начал выстукивать на клавиатуре текст официального заключения. «Странный человек», – подумала Мария. Ей было что возразить, но она не успела, в комнату вошел мужчина в форме Лиги генетиков Земли. Видно, большое начальство. Уши у молодого программиста неожиданно побагровели.
– Цандер, – сухо сказал вошедший, – вы опять за свое? Третье предупреждение. Отправитесь на Землю вечерним рейсом. Штраф в размере месячного пособия будет внесен в личное дело.
Программист молчал.
– Мария, – голос генетика приобрел обволакивающую мягкость, – все в порядке, Мария. Центр, однако, рекомендует вам разорвать помолвку с Соломоном Таррашем.
– Но у нас же синхронизованные ритмы… – робко вставила Мария.
– Да, конечно, иначе вы бы просто не смогли познакомиться, не говоря уж о том, чтобы полюбить. Но, как сказал коллега, ваш ритм абсолютно устойчив, а ритм вашего избранника стабилен лишь в пределах двух сигма… Вам это ни о чем не говорит, я понимаю. Иными словами, любой стресс, отличный от привычного, может вызвать сбой ритма, и тогда… Ну, вы знаете.
– Я буду оберегать Сола от стрессов, – твердо сказала Мария. – Мы уже решили: первая свадьба будет в церкви на следующей неделе. Вторая – хупа в синагоге – через три месяца, когда изменится наша фаза. А потом, в декабре, мулла совершит обряд по мусульманскому обычаю. И мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день.
Она не помнила, откуда вычитала последнюю фразу. Возможно, в Коране? Или в Торе? Обычно не запоминалось ничего из того, что происходило в иных конфессионных фазах, но кое-какие слова оставались лежать на донышке сознания, и она подбирала их, будто монеты на улице.
Генетик покачал головой.
– При сбое в два сигма я не могу вам ничего запретить, – сказал он. – При трех сигма я бы просто отправил и вас, и вашего… кто он сейчас? Соломон?.. вашего Сола на коррекцию. Жизнь человека превыше всего, а сейчас вы намерены подвергнуть ее неоправданному риску. Любой стресс…
– В Марсианской республике не бывает нестандартизованных стрессовых ситуаций, – твердо сказала Мария, повторив фразу из учебника по истории колонизации Марса. – Я люблю Сола.
– Аминь, – пробормотал генетик, взял из руки программиста дискету с заключением и протянул Марии. – Вы свободны.
Программист хмыкнул и забарабанил пальцами по пульту.
– Вы свободны, – повторил генетик.
И Мария пошла к выходу, понимая только одно: скоро она станет женой. Женщиной. Матерью…
– …а душа твоего мужа, Мария, – закончил свою речь Его Высокопреосвященство, – пребудет в мире.
Епископ встал, и Мария поднялась с колен. В храме было холодно, но она дрожала не поэтому.
– Я не должна была отпускать его па Землю, – сказала она. – Но он так мечтал… Святой отец, – решилась Мария задать вопрос, казавшийся ей кощунственным, – неужели расчет выше любви?
Епископ, протянувший уже руку для поцелуя, отдернул пальцы.
– Не богохульствуй! – строго сказал он.
– А вы, святой отец, – продолжала Мария, стоя перед епископом и чувствуя, как поднимается из глубины ее христианской души волна протеста, – а вы, святой отец, когда изменится ваша фаза, станете раввином и будете читать по субботам Тору, а потом, в новой фазе, подниметесь на минарет и воздадите хвалу Аллаху? Да?
– Такова цена нашего спокойствия, – кивнул епископ. – Тысячи лет мир сотрясали религиозные войны, они и сейчас сотрясают Землю с новой, невиданной прежде силой. И только здесь, на Марсе, благодарение Всевышнему, нам удается сохранить этот оазис, поскольку каждый из нас периодически переходит от одной конфессии к другой, это заложено в нас генетически и позволяет иудею быть терпимым к мусульманину, христианин мирно живет с иудеем, ибо каждый знает, что настанет время, и он сам…
– Значит, расчет выше любви?
– Мария, – сурово сказал епископ, – после вечерней молитвы ты придешь на исповедь. Наши с тобой ритмы не синхронизованы, и потому не я, когда изменится твоя фаза, буду твоим раввином. Но я надеюсь, что он даст тебе верный совет. Ты должна выйти замуж, это обязанность каждой женщины твоего возраста.
Он помолчал.
– А расчет, – сказал он, – не выше любви, нет. Расчет и есть сама любовь.
Он повернулся и вышел, не попрощавшись.
Дома Марию ждал Абрахам, лишь сегодня вернувшийся с Земли.
– Прими мои соболезнования, – сказал он. – Сол был хорошим человеком.
– Тебе понравилось на Земле? – спросила Мария и поставила перед гостем чашку с бризановым молоком.
– Как может на Земле понравиться? – удивился Абрахам. – Там воюют. Там убивают. Там живут фанатики. Но раз в жизни там побывать необходимо.
– Почему ты не отсоветовал Солу лететь? – спросила Мария. – Ты же знал, как и я, что его ритм нестабилен и любой стресс может…
– Я не помню. – Абрахам отвел взгляд. – Я ведь тогда был в другой фазе… Почему не отсоветовала ты?
– Я? Он был так счастлив, что летит, что, кажется, я просто забыла о том проклятом предупреждении. Семь лет все было в порядке.
– Если забыла ты, его жена, то как мог помнить я, его друг? – спросил Абрахам.
– Ты помнил, – жестко сказала Мария. – Ты помнил, когда был Ибрагимом. Помнил, когда был Абрамом. И не сказал ничего. Более того. Ты был с ним там… на корабле. Что сделал ты, чтобы Сол… Ты ничего не сделал. И я скажу тебе – почему.
– Почему? – растерянно спросил Абрахам.
– Потому что твой ритм четко синхронизован, тебе не страшны никакие стрессы, ты давно смотришь на меня с вожделением, и ты ждал этого момента, ты надеялся, что Сол сломается, и ты дождался, и теперь ты пришел ко мне, чтобы…
Она выпалила фразу на одном дыхании, и у нее не хватило воздуха, чтобы закончить мысль. Абрахам кивнул.
– Да, – сказал он. – Все так. Я тебя люблю. Всегда любил. Мой конфессионный ритм синхронизован с твоим, как и ритм Сола. Но в отличие от него я человек надежный. До конца. Я ждал тебя много лет.
– Ты рассчитал, – сказала Мария, – и думаешь, что рассчитал верно.
– Я ничего не рассчитывал, – возразил Абрахам. – Я люблю тебя.
– Расчет и есть любовь, – пробормотала Мария.
– Так ты согласна?
– Не знаю… Мне кажется сейчас, что умер лишь Сол, а Шломо и Салман живы. А потом мне будет казаться, что умер Шломо, а Сол с Салманом ждут меня…
– Их нет. Никого. Слышишь? Никого из них больше нет!
– Когда я поверю в Аллаха, – сказала она, – ко мне придет Салман. И убьет Ибрагима. И ты думаешь, что Абраму поздоровится, когда Шломо вернется к Маре? Уходи, Абрахам.
– Ты, христианка, ждешь момента, чтобы стать еврейкой? – Это был последний козырь, и Абрахам был уверен, что он подействует. Можно спорить с реальностью, но невозможно перехитрить генетическую программу.
– Я… Да. Сол умер, и для меня все кончено, но пусть хотя бы Мара и Мирьям будут счастливы.
Абрахам покачал головой. Больше слов у него не было. Он повернулся и вышел. Все прахом, с тоской думал он. Может быть, получится у Ибрагима? Или у Абрама?
Он сжал кулаки. Он не хотел, чтобы у них получилось!
– Я убью тебя! – пригрозил он Ибрагиму.
– Я убью тебя! – сказал он Абраму, которого не помнил. Вернувшись домой, он прошел в ванную комнату и достал из шкафчика бритву. Сел на край ванны и прислушался к своим ощущениям. Он ждал Ибрагима.
Главное – успеть.
