Текст книги "От косяка до штанги"

Автор книги: Павел Перец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Когда я оканчивал девятый класс, аналогичная ситуация наблюдалась с экономистами и юристами. Абитуриенты, все как один, грезили о юридическом либо экономическом образовании. А спустя десять лет выпускники этих кафедр с завистью поглядывая на тех, кто успел влезть в нужную щель.

Мама сделала ход конем – ход с загогулиной в сторону от принятых тенденций. В моей ведомости имелась пробоина в виде тройки по химии, но смысл оставаться в школе был. И учитывая, что я пребывал в заведении для детей, которым было неимоверно сложно усвоить преподаваемые учителями предметы, у меня были шансы прикончить десятый класс если не золотой (как это сделала мама), то серебряной медалью. Но Павлику было предложено нечто из ряда вон выходящее – поступить в СПТУ.

Выяснилось, что если человек не зависит от родного государства на сто процентов, то он имеет возможность своими руками зарабатывать неплохие деньги. Формировавшийся класс новых русских строил себе жилье повсеместно, ремонтировал старое. И ему требовался квалифицированный рабочий, который смог бы выложить камин, проложить канализацию (иногда в обход всем принятым в Совке правилам), вырезать из головешки подсвечник под Ренессанс. Рабочий, который в курсе, что такое евроремонт. Поэтому я поступил на столяра-краснодеревщика в СПТУ № 90, которое тут же переименовалось сначала в Художественно-коммерческий лицей, а затем в Российский лицей традиционной культуры. Здесь учили на секретаря-референта (девочек), газосварщика (мальчиков), художника (роспись по дереву и фарфору (в основном девочек, но были и мальчики)) и на столяра (только мальчиков).

Я быстро прошел собеседование и был зачислен. А после этого от мамы последовало уж совсем фантастическое предложение: поехать летом в Астрахань на два месяца со стройотрядом. Собирать помидоры.

С этого начался мой трехгодичный марафон под эгидой зеленого листка, вызывающего приступы смеха и чувство голода. В стройотряде на двести девочек приходилось двадцать мальчиков. Я по тупости и сексуальной необразованности не смог извлечь пользу из такого процентного соотношения полов. Мне было пятнадцать лет, я был самым младшим из всех представителей мужской половины лагеря. Поездка стала не то чтобы школой жизни – скорее, подготовительными курсами.

Полоть грядки я не умел, поэтому не полол, как не просили. Для виду мог помахать тяпкой, потом шел спать на травку или в заросли камыша, пахнущего навозом. Поля, где растут помидоры, орошаются с помощью поливалки, которая сосет вводу из арыка (мелкий канал промеж грядок). Арыки вытекают из главного арыка, который побольше и поглубже. Кто-то выяснил, что в нем есть караси. Долго соображали, где взять удочку. В итоге была найдена палка, к ней привязали веревку, конец которой венчал самодельный крючок. Рыбы было столько, что стоило закинуть крючок с катышком хлеба в воду, как тут же карась делал себе пирсинг, и его вытаскивали в рыбий ад.

Нас было восемь человек, удили по очереди. Поймал карася – передал удочку дальше. Как правило, это занимало секунд тридцать. Через час мы стали отпускать их обратно, исчерпав рыбацкий запал, тем более что уже два ведра были заполнены потенциальными воблами.

Через пару недель мальчиков отправили на VIP мероприятие (по шкале ценностей стройотряда), которому завидовали все боевые подруги – собирать арбузы. На бахче наблюдались сложности с водой, поэтому руки мы мыли арбузом. И ноги. После города-героя Ленинграда, где 1 кг арбуза стоит денег некоторых, я никак не мог привыкнуть к тому, что на бахче арбуз едят в режиме одной десятой – разбивают, захватывают ладонью сердцевинку, а все остальное предают тлению. И так много раз, пока желудок не оказывался переполненным сладкой массой. Неудивительно, что после обеда все туалеты в лагере были оккупированы доблестными собирателями урожая, которые ссали не тем отверстием, что обычно. «Я вижу, женщина цветок садится на ночную вазу, и с ягодиц ее поток иную обретает фазу», – писал кто-то из ОБЭРИУтов. Я как та женщина-цветок, ощущал на ягодицах иную фазу испражнений от переизбытка арбузной мякоти в животе.

В Москве назревал путч, а мы мазали волосы йодом и зеленкой, чтобы они лучше выгорали, и нам было плевать на события в центральной полосе России. По палатам скакали жабы, ночью мы подкидывали девушкам в кровати ужей, наблюдая, как мирный девичий сон сталкивается с жесткой астраханской реальностью.

Я попробовал добротный самогон и марихуану. Мы ходили в окрестные поля, собирая зеленые листья, из которых наши предки когда-то изготавливали пеньку, а из пеньки все морские снасти, потому что, если иметь в виду натуральные волокна, то только конопляный канат не портится от воды. Сырье для производства такелажа мы сушили и курили, занимаясь загрязнением воздуха. Не думаю, что окружающая среда сильно пострадала от дыма, переработанного нашими легкими.

В город я вернулся с восемью ящиками помидоров и восемью арбузами. С предчувствием кульминации, которая назревала следующим летом, когда я снова окажусь в этих краях.

Отрезок пятый

Курт интересуется, курю ли я траву. Я отрицательно мотаю головой.

«Нет?» – он смотрит на меня пораженно. – Ты никогда не курил траву?»

Мне становится как-то нехорошо. Возможно, сказывается недостаток сна.

Ну нет, конечно, курил.

Курт не удовлетворен таким ответом.

«Но у тебя не было такого периода в жизни, когда ты все время курил траву?» – спрашивает он.

Нет, но зато я однажды жил в сквоте. Знаешь, что это такое?

«Ты жил в таком месте, где не было электричества?»

Что-то вроде того. И парень, который жил в соседней комнате, умер от передоза.

«Но от травы не бывает передоза!» – смеется Курт.

(Из интервью Кобейна, данного репортеру Melody Maker под занавес 1993 года за четыре месяца до смерти. Напечатано в NME №4 от 10 февраля 2003).

Училище встретило меня как родного. Выяснилось, что багажа знаний, которым я запасся в школе, хватит надолго. Контрольные работы по математике я делал за десять минут, потом помогал другим за деньги.

Историю нам преподавала особа под два метра ростом, откровенная как порнографический журнал. Ей не хватало крыльев, чтобы стать гарпией. Половина урока, как правило, посвящалась вопросам сексуального воспитания молодежи. Кто-то спросил ее, почему она упорно не носит сережек, заменяя их клипсами.

– Я считаю, что все дырки, которые мне дал Бог, у меня есть, – ответила она, намекая на желания оставить свои уши без перфорации.

Рассказывали, что как-то раз после преподавательской предновогодней пьянки умельцы вылепили во дворе скульптуру в виде детородного органа. Нетрезвая историчка была застигнута с поличным, во время попытки сделать минет снежной фигуре.

Будучи старостой, я курировал процесс выдачи стипендии. Был у нас в группе один учащийся-фантом, который тотально не посещал занятия, но в списках продолжал значиться. Деньги за «мертвую душу» приходилось получать мне. Стоит ли говорить, что я находил им достойное применение. Так продолжалось до тех пор, пока в училище не наведалась его мамаша, чтобы забрать документы сына. Попутно она выяснила, что все это время сыну полагалось сорок рублей в месяц. Неизвестно, что происходило в то время в ее личной жизни, но известно, что она ворвалась в мастерскую, где сидело три человека, включая меня, со стремительностью спецназа, и тут же продемонстрировала возможности своих голосовых связок. Я забивал косяк, мои напарники Кабан и Вадик распивали пиво – картина более чем умиротворяющая. Кабан, убрав под стул банку, спросил:

– Вы к кому?

В следующий момент в него полетела киянка, которая, как будто специально, снесла с верстака тетрадный лист, на котором мирно покоились мои конопляные зерна. За киянкой полетел не менее тяжелый предмет – фраза с требованием вернуть деньги.

Эксцентричную мамашу удалось угомонить. Никто, кроме меня, не знал о судьбе стипендий, предназначенных для ее чада, а я тактично помалкивал. Она ушла, угрожая нам всем крупной разборкой. Я изрядно струхнул и полез под верстак в надежде собрать коноплю, рассыпанную по полу. Она смешалась с отходами деревообрабатывающего производства. Не знаю, что почувствовал Лермонтов, когда его накормили пирожками с опилками, но я чуть было не выплюнул легкие, когда затянулся хэшем, в котором имелись инородные примеси древесного происхождения.

Вместе с еще одним будущим столяром по имени Толстый, мы стали наведываться в «Трубу». Так и поныне называется подземный переход возле Гостинного двора – место сборища любителей побренчать на расстроенных гитарах и поклянчить за это деньги у проходящих мимо горожан. Наблюдая за теми, кто исполнял вокальные произведения различной значимости, я начал ловить себя на мысли, что хочу делать так же. Стоять в переходе, орать «Гражданскую оборону», чтоб вокруг увеличивалась популяция прохожих, взирающих на меня со сладострастием.

Событийность того времени сейчас представляется матрешкой, которая, разоблачаясь от деревянных клонов, ведет к последнему пункту, после которого уже нет ничего, только деревянная кочерыжка. Я познакомился с Мишей, который уж больно проникновенно исполнял песни Егора Летова. Миша позвал меня в гости, вручил гитару, мы приступили к репетициям, чтобы доблестно дебютировать буквально underground, под трамваями и троллейбусами, которые массировали рельсы и провода на перекрестке Садовой и Невского.

Что такое глиссандо, я не знал, и, слава Богу, потому что провести по грифу выданного мне инструмента было невозможно – пальцы цеплялись за лады, которые были высотой миллиметра три. Полоса препятствий, а не гриф. Соло у меня выходило примерно такое же, как и у «Гражданской обороны» – тупое, кривое, мимо нот. Зато гитара была электрическая, что немало мне льстило.

Вооружившись сумкой-тележкой на колесах, утилизированной в качестве санок для двух комбиков, мы, обвешанные гитарами и барабанными стойками, стартовали от улицы Ударников в сторону центральной концертной площадки, где нас пока никто не ждал. Дебютировали вдвоем, без ударника. Миша на басу, я на гитаре, пели по очереди.

Сейчас, переслушав уйму музыки, я начинаю понимать, что Летов – гениальный мелодист и автор проникновенных текстов. Неслучайно «Song №2» Blur – вариант песни «Сид Вишес умер у тебя на глазах». Врял ли Мэт Дэймон был знаком с творчеством Летова, но факт остается фактом – риф слизан с «Гражданской обороны» копейка в копейку. Наверное, мелодии, как и любые творческие идеи, витают в воздухе, концентрируясь в разное время в разных местах. И как только эта концентрация превышает допустимое предельное значение, идея шлепается на автора, как яблоко на Ньютона, и автор может всю жизнь не догадываться, что его голова не единственная, на которую она упала.

На концерты Летова я не ходил и не хожу, чтобы не испортить ощущения юности. Пусть он останется для меня тем культовым персонажем, чьему голосу мы внимали, слушая записи отвратительного качества. И никому не приходило в голову, что нужны ротации на радиостанциях, съемки видеоклипов, что нужно мастерить свои альбомы в Лондоне. Человек записывался у себя дома на обыкновенный магнитофон, и эти записи слушала вся страна. И не потому, что там присутствовало слово хуй. Просто его душа перетекала на пленку, он выкладывался на 200%.

Моя привязанность к trash metal перетекла в привязанность к hardcore. В Питере долгое время функционировал группа «Мародеры». Их вокалист любил вставать в позу ортодоксального исполнителя hardcore, к которому ныне всегда присовокупляется приставка old school. Таким образом он противопоставлял себя широкоштанинным рэперам, которые, утяжелив речетативную музыку, получили мегапродаваемый гибрид nu metal. Сейчас сложно разделить поп и рок, фанк и диско, рэп и метал – эклектика стала нормой для современного музыкального процесса. Но я еще застал то время, когда между попсой и альтернативой лежала четкая демаркационная линия, охраняемая критиками-пограничниками, и переступить ее музыканту порой было невозможно.

Одним из каналов поступления информации с Запада по-прежнему оставалось радио. На канале «Россия» в вечернем эфире раз в неделю вещал кекс, который ставил в эфире Kiss, Halloween и прочий металлообразный антиквариат, уже мало меня интересовавший. Помимо него, был еще один человек, имени которого я не помню. Но хочу выразить ему респект за то, что он делал. Именно от него я узнал о существовании толстопузого Билли Милано с его проектами S.O.D и M.O.D; о Miss fits, на чьих песнях росли Кирк Хэммет и Ларс Ульрих, а на одном из промежуточных альбомов Metallica 1987-го года есть даже несколько перепевок Miss fits; о группе Old lades drive (O.L.D) с полоумным фронтменом. Это был тот самый hardcore середины 80-х, который пришелся к российскому двору начала 90-х.

Альтернатива, предлагаемая Летовым («Я сяду на колеса, ты сядешь на иглу») касалась меня напрямую. Под Exployted или Tankard Павлик знакомился с таблетками – круглыми друзьями тонких существ, двуногоходящих. Кабы еще знать, какие таблы оптимальны для потустороннего мира, ради возникновения которого, ты их заглатываешь. Сначала пресловутый демедрол: ешь столько, сколько не страшно. Потом циклодол. Потом все остальное. Эксперименты, нами проводимые, удивили бы даже бывалых торчков. Нам было мало таблетки глотать. Мы их толкли на столе, мешали с гашишем, забивали получившийся порошок в штакет и приводили штакет в действие. Серия фотографий в моем альбоме, сделанная Толстым, демонстрирует меня, Вано и Жеку после раскуривания такого косяка. Мы втроем играли в машинку: я был водителем, и рулил, сидя на детском пластмассовом говносборнике, а Жека с Вано имитировали руками автомобильные дворники на воображаемом лобовом стекле.

Выяснилось, что чай тоже торкает, если его выварить основательно. Я выварил. Высушил. Курил неделю, потом перестал, потому что не торкало, а только блевать тянуло.

Кто-то сказал, что можно есть белену, в ней тоже содержатся вещества, способные принести облегчение подростку, ищущему новых ощущений (как я потом выяснил, это действительно так, в белене содержится атропин и скополамин, способные вызвать галлюцинации, отсюда общеизвестная поговорка «Белены объелся»). Но до белены дело не дошло. Я был не шибко силен в ботанике и не знал, как она выглядит. Зато познал, как выглядит искаженная таблами реальность.

Галлюцинации – одна из главных причин поглощения транквилизаторов. И купить их можно в любой аптеке без рецептов. То что невозможно в реальной жизни, возможно в нереальной. Можно пойти в туалет, сесть на унитаз, повернуть голову и увидеть, что стена исчезла, и в двух шагах от тебя ходят люди. Можно считать круги, образовывающиеся на стене, воевать с самолетами в небе под потолком, разговаривать с собакой, которая оказывается вдруг способной высказывать суждения о Бердяеве. Это кинотеатр души и разума, где ты смотришь фильмы, и каждый раз сценарий непредсказуем, равно как и жанр.

Муравьи ползали по ногам, я водил их пальцами. Они пытаясь собрать муравейник, я все хотел, чтобы он был построен на коленке. Муравьи были крупные, каждый размером с пчелу. Каждый норовил залезть мне в трусы, чего я очень боялся, мало ли укусит. Поэтому одна рука сжимала яйца и член, другая подпихивала муравьев к коленке.

Полдня пытался натянуть струну. То есть мне казалось, что этот процесс занял у меня буквально несколько минут, а выяснилось, что несколько часов.

У создателя «Человека невидимки» и «Машины времени» Герберта Уэллса есть малоизвестный рассказ «Красный гриб». В нем повествуется о мистере Кумсе, который, повздорив с женой, ее подругой и другом подруги, отправляется в лес проветрить голову. Гуляя по дорожкам, он вспоминает свою женитьбу, осознает, насколько же его утомило существование в обличие мелкого лавочника. Мистер Кумс решает покончить с собой, и начинает перебирать в голове всевозможные и доступные способы. И тут взгляд его падает на красный гриб, растущий рядом с дорожкой. Не исключено, что речь идет о красном мухоморе, Уэллс этого не уточняет. Красный мухомор содержит несколько различных химических соединений, обладающих нужным для наркомана эффектом. Мистер Кумс поедает гриб с непосредственностью деревенских детей в советской довоенной деревне, которые были уверены, что крыжовник по определению зеленый, потому что им не хватало терпения дождаться, когда он созреет. Но вместо смерти от яда мистера Кумса настигает наркоманский приход.

«Запах у гриба был острый, резкий, но не противный. Он отломил кусочек; свежая мякоть была светло-кремовой, но не прошло и десяти секунд, как она превратилась в изжелта-зеленую… В своем возбуждении он и не заметил, как проглотил первый кусочек. Он чувствовал удивительную беспечность. Отдавшись новым впечатлениям, он забыл о своих горестях. У него как-то странно закололо в пальцах на руках и на ногах. Сильнее забился пульс; кровь зашумела в ушах, как жернова. „Еще кусок… попроб…“ – пробормотал он. Он повернулся – ноги плохо слушались его – и поглядел по сторонам. Неподалеку он увидел красное пятно и попытался подойти к нему. „Недурной закусон, – бормотал он. – Э, да тут их еще…“ Он рванулся вперед и, протянув к грибам руки, повалился ничком. Он вдруг забыл обо всем на свете. Как бы там ни было, тоска его рассеялась, на душе стало весело и легко!»

В итоге герой уэллсовского рассказа приносит домой цилиндр, наполненный до краев грибами, и пытается накормить ими жену и гостей. Потом выпивает две бутылки портера и засыпает на куче угля в подвале. А в финале мы видим мистера Кумса через пять лет. Он уже устоявшийся буржуй, и обязан этим исключительно грибам, которые сорвали ему башню в один из несчастных осенних дней. После этого дела мистера Кумса пошли в гору, потому что он, находясь в наркотическом опьянении, смог показать жене, кто в доме хозяин.

Рассказ написан 1897-м году. Уэллс помимо своей воли намекает на то, что грибы способны в корне изменить нашу жизнь в позитивную сторону. Спустя почти сто лет этого мнения придерживался и я, выслушивая народные сказания от наркоманов нашего городка. Было боязно есть мухоморы. Пищевое отравление – самый щадящий исход в данном случае. Поблизости не наблюдалось ни одного грамотного химика или биолога, который смог бы по пунктам рассказать, что можно потреблять, а что нельзя. Зато было достаточно исследователей поганок, которые, исходя из собственного опыта, объясняли, какое количество шляпок нужно проглотить, чтобы упасть в перину снов, подтверждая свои доводы самыми расхожими апокрифами наркоманского устного творчества, как, например, таким.

Сцена первая.

Молодой человек, страдающий от одиночества, решил поесть грибов семейства Psylocybe. Для чего приобрел у товарища пару десятков шляпок с ножками из тех, что собираются в районе платформы Ковалево. Но к чувству сенсорного голода примешалось чувство голода физического. Поэтому молодой человек решил удовлетворить одновременно как естественные потребности своего организма, так и неестественные. Для чего соорудил себе на сковороде жареху. Ацтеки и майя, называвшие псилоцибиновые грибы «теонанактл», («тело богов»), частенько потребляли их с медом, так почему бы молодому гражданину государства российского не потребить их с картошкой.

Жареха получилась объемной, целиком в молодой желудок не поместилась. Выбрасывать жалко, поэтому сковородка с остатками трапезы была заботливо убрана в холодный мир металлического ящика, волшебным образом превращающего электроэнергию в мороз. Далее у молодого человека случился приход, и он покинул дом в состоянии тополиного пуха.

Сцена вторая.

С работы приходит папа молодого человека – бухгалтер, или крановщик, или работник ЖЭКа. Типичный папа российского гражданина. Голодный, как сто шестнадцать бухгалтеров, или крановщиков, или работников ЖЭКа. Открывает дверь холодильника и обнаруживает на полке сковородку с едой. «Вот, – думает он, – молодец сынок. Приготовил отцу пожрать». После чего сковородка подвергается воздействию горящего газа, нагревается до положенной температуры, и ее содержимое отправляется на встречу с желудочным соком, плещущимся в животе у папы. Происходит схватка разных по своей природе компонентов. Мозги у папы распрягаются, настроение улучшается, голова наполняется воздушными хлопьями и ватными шариками, которые катаются туда обратно, туда обратно. Перед глазами возникают интересные картины. Легкий экстаз, такой неожиданный для окончания трудового дня, посещает папу. Папа прется.

Сцена третья.

Молодой человек, он же сын, возвращается с прогулки домой, и видит человека его породившего (в системе Тараса Бульбы), находящегося в промежутке между осознанием своего кайфа и осознанием причины, этот кайф спровоцировавшей. Сын садится напротив папы, видит пустую сковородку, и начинает смеяться. И папа начинает смеяться. Потому что в это момент забывается безденежье, быт, срач и прочие атрибуты совкового существования. Грибы являются суррогатом воскового ангелочка из рассказа Андреева, который, понятное дело, к утру растает.

Занавес.

Эл Йоргессен из Ministry по пути к дому Джулиана Коупа заставил таксиста проглотить несколько таблов с амфетаминами, после чего ехал всю дорогу, крепко вцепившись в водителя. Всю дорогу ему мерещились еноты, готовые броситься под колеса.

Нынешний барабанщик AC/DC Фил Рууд был уволен в свое время из этой же группы за неадекватное поведение, вызванное потреблением наркоты. Во время тура «Cannon and bell» на Фила накатывали глюки. В своей комнате он наблюдал странников и ангелов, которые не собирались выметаться. Это лишь малая толика из множества фактов, которыми напичканы биографии известных музыкантов.

В училище я, находясь под воздействием разных препаратов, ходил по коридорам со шваброй в руках и охотился на ежиков. В дальнейшем это стало притчей во языцах, местным анекдотом про Павлика.

Я вылавливал водолаза из стакана с чаем, когда мы ездили в Павловск. Был такой ритуал. Пойти к статуе Бронзового (так мы его называли, на самом деле, я не знаю, что это за персонаж), у которого отсутствовал подпупочно-надколенный скульптурный элемент. Вставить ему шишечку в нужную дырку. Выпить вина (водки, пива) покурить травы (гашиша), достать бутерброды, которые брали с собой предусмотрительные девочки, чтобы непредусмотрительные мальчики их съели. Согреться чаем (зимой дело было). А в чае есть чаинки, которые иногда могут стать водолазами, если перекурить. Трехлитровая банка вина «Анапа», пара коробков с марихуаной – Павловск становился землей обетованной.

Отрезок шестой

Вторая поездка в Астрахань плавно проистекала из первой. Шаг длиной в один учебный год был сделан вполне уверенно. Я имел планы по поводу растений, произрастающих в крае бахчей и лососей. Процент-расклад мальчиков и девочек был таким же, как и в прошлый помидоросборочный сезон, а посему Павлик твердо решил стать мужчиной. Этому способствовали многие мелочи, как, например, полог.

В Астрахани тьма комаров, поэтому спали мы под противомоскитными марлевыми колпаками, именуемыми пологами. Поскольку в палате, где я жил, присутствовало всего семь юношей, было решено модернизировать скудные интерьеры лагерной лачуги. Я сдвинул вместе две кровати. Сверху положил три деревянных щита, накрыл их шестью матрасами. Из двух маленьких пологов сделал один большой, который подвесил над получившимся лежбищем. Делал я это, следуя примеру старших товарищей. В итоге были созданы все удобства для того, чтоб водить в гости ударниц прополки.

Лагерь располагался на берегу Волги. К берегу пристали два военных корабля, распахнув кормовые пасти, из которых на сушу сгружались непонятные предметы. Корабли перегородили полреки, что никак не мешало ни нашему купанию, ни нашему отдыху, который случался лишь вечером и по выходным. Все остальное время – грядки и бахча. В это связи мой первый половой контакт был very funny.

В один прекрасный вечер барышня (не помню, как ее звали, пусть будет Наташа), предложила вечером ополоснуться. Пустынный пляж, теплая вода, две корабельные посудины слева по курсу, мелкий песочек, девушка в откровенном купальнике, юноша в семейных трусах. Минут через пять после начала водных процедур, стало понятно, что Павлик поразил мишень женской тоски по сексу. Вспомнив некоторые кадры из некоторых фильмов, я поддался внезапно возникшему порыву, испытывая при этом дикий мандраж, поскольку в первый раз в первый класс.

Не вылезая из воды, мы прилегли на берегу, замаскировавшись под представителей отряда земноводных. Целуя свою потенциальную избавительницу от номинального мальчишества, я судорожно соображал, какая конструкция, составленная из двух тел, наиболее подходит в данной ситуации. Казалось, что мурашки бегают по внутренней стороне кожи. А по мне тем временем бегал луч прожектора.

Любая военная калоша, бороздящая моря и океаны, оснащена, помимо матросов, кока и трюмных крыс, световой системой, которой бы позавидовал любой устроитель многосуточного open air. Эта система по ночам защищает корабль от врагов (судя по всему), освещая территорию вокруг себя. Если вы смотрели хоть один советский фильм про войнушку, то наверняка видели сцену ночной высадки морского десанта. Свист пуль, колючая проволока, ножи лучей прорезают густую темень хоть-глаз-выколи ночи. Вот такой нож, который шарился по водной глади матушки-реки, распорол сэндвич, слепленный из двух молодых туловищ. Сразу после того, как доблестные матросы обнаружили тандем «полуголый мальчик – полуголая девочка», с борта корабля, словно якори, посыпались тяжеловесные возгласы типа «давай!», «парень, мы сейчас поможем!» Это поспособствовало нашему скорейшему удалению из воды.

Казалось, что в эту ночь я так и не буду посвящен, но у Наташи разыгрался аппетит, который, как известно, приходит во время процесса поглощения пищи. Пищей был я. Мы направились за душевые кабинки, где я постелил на траву строевку (куртку строительного отряда, символизирующую все понты стройотрядовской жизни). Две юные задницы еле уместились на матерчатом островке цвета хаки. Ничего не получалось, я как подслеповатый щенок пытался обнаружить мамкину титьку. Наташа взяла инициативу в свои руки, ноги и все остальное. В самый ответственный момент откуда-то сверху донесся голос лагерного доктора:

– Ну-ка, завязывайте.

Пришлось завязать. До поры до времени. Период teen стартовал.

Сложно было привыкнуть к валявшимся повсюду тушкам осетров. Методы их отлова даже варварскими не назвать. Берется электрод, который используют в своей работе газосварщики. Конец его загибается и заостряется. Такие крюки привязываются к толстой леске (либо веревке), и получившаяся гирлянда натягивается поперек реки ближе к берегу. Рыба идет на нерест, проходит через заградительные железные водоросли, цепляется за них, и остается болтаться в воде, пока браконьер не вытащит ее на берег. Там он вспарывает ей брюхо, вынимает икру, похожую на черное сердце. А больше ему от рыбы ничего не надо. Как и охотнику за бивнями больше ничего не надо от слона. Все мужчины здесь либо отсидели, либо сидят, либо готовятся присоединиться к первым двум категориям за браконьерство. Особо выделяю этот факт, потому что благодаря ему, я был избавлен от некоторых домогательств.

Девушки занимались разводом местного мужского населения, что потом сказывалось на мужском населении лагеря.

Местное мужское население ближе к вечеру наведывалось к баракам, зазывая участниц помидоросборки на гостинцы. Участницы зазывались, уходили с местным мужским населением в местные зеленые насаждения, где угощались тающим на языке балыком и рассыпчатой икрой. А потом цинично уходили, оставляя местное мужское население наедине со своими желаниями. Местное мужское население от этого страдало, но решало, что в следующий раз звезды на небе расположатся в ином порядке, и удача скривит свою улыбку, мелькнув где-то поблизости. Но в следующий раз все происходило, как и в предыдущий, как и во все последующие. Девушки поедали приносимые дары, выпивали домашнее вино, и удалялись навстречу сну и утренним тяпкам. Неудивительно, что глаза местного мужского населения постепенно наливались кровью, как глаза быка на корриде. Кровь начинала бурлить, просясь наружу. Последствия этих процессов мы ощущали на себе в виде тучных взглядов, якобы ненамеренных толчков в спину и явных намеков, что в последнюю ночь нас всех перережут, предварительно совокупившись с каждым в отдельности.

Про эту последнюю ночь ходили легенды на подобие страшилок, которые рассказывают друг другу дети в пионерских лагерях. Мол, были случаи, когда приходилось заколачивать двери и окна, как это делал главный герой повести «Птицы» Дафны дю Морье, и отсиживаться до утра внутри бараков. Половина девушек собиралась ночевать у нас в палате, опасаясь за свое здоровье. Мы же отпиливали у кроватей ножки, запасались гвоздями и молотками, готовясь к обороне. Потому что с какого-то момента стало небезопасно ходить в туалет, который отстоял от лагеря на небольшом расстоянии. Кучки сидящих на корточках субъектов отпускали в нашу сторону реплики, после которых складывалось ощущение, что сейчас начнется кулачное месиво.

Эти люди говорили по-русски, но смысл их речи был скрыт от собеседника еле заметным акцентом и полным раздраем в голове говорящего. Они были готовы порвать нас на части. Их можно было понять. Живешь тут себе, браконьеришь потихоньку, мастурбируешь на первую полосу журнала «Работница», и вдруг приезжает двести молоденьких русских девушек, которые ходят в одних купальниках, раздражая зрение, потребляют браконьерскую икру, а отдаваться не хотят. И так два месяца.

Матросня, благодаря которой мой первый половой акт оказался прерванным, решила затеять дискотеку. Под открытым небом. С мощным звуком (на корабле, оказывается, имелась аппаратура). Наша пропахшая арбузами палата, которая была крайней во всех смыслах, стала источником электроэнергии. Розеток в бараке не было, и чтобы заиметь счастье прослушать магнитофон или вскипятить чай, нужно было разобрать выключатель и присобачить нужные проводки к нужным клеммам. Соответственно, свет, на тот период, пока розетка используется не по назначению, глох.

Вечерком в субботу поляна перед столовой превратилась в танцпол с примятой травкой. Боцман, к вокальным данным которого нельзя было применить понятие «голосовые связки», поскольку их уже давно развязали медицинский спирт и папиросы, выступал в роли ди-джея, хрипя в микрофон, как астматик во время приступа. Девушки принарядились, юноши помыли ноги. Вечеринка носила полуаристократический характер.