Текст книги "Гракх Бабеф"

Автор книги: Павел Щеголев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Павел Павлович Щёголев
Гракх-Бабёф

Революционное движение, которое началось в 1789 г. в Социальном кружке, которое в середине своего пути имело своими главными представителями Леклера и Ру и, наконец, потерпело на время поражение вместе с заговором Бабёфа, – движение это вызвало к жизни коммунистическую идею, которая после революции 1830 г. снова введена была во Франции другом Бабёфа Буонарроти. Эта идея, последовательно разработанная, и есть идея нового мирового порядка.

К. Маркс

Французская революция – только предвестница другой, которая будет и величественнее и торжественнее. И эта революция будет последней.

«Манифест равных»

Гракх-Бабёф

Глава I
Молодость Бабёфа

В XVIII веке в Пикардии, на северо-востоке Франции, проживала семья, носившая фамилию Бабёф. Установить в точности ее происхождение так и не удалось. Есть основание предположить, что отдаленные ее предки были кальвинисты, основавшие даже целую колонию в Пикардии, носившую название Бобёф. Обычным занятием их было земледелие, но в первой половине XVIII века один из них, носивший имя Клавдия, получил некоторое образование и поступил на военную службу, – сначала во французскую, а затем, с 1788 г., в австрийскую армию, где он заслужил чин майора. Ему удалось даже одно время устроиться воспитателем детей Марии-Терезии, австрийской императрицы. Таково, по крайней мере, было семейное предание. Во Франции, между тем, австрийский майор, самовольно покинувший страну, считался дезертиром. Только в 1755 г. он был амнистирован и получил возможность безнаказанно вернуться на родину. Здесь он поступил на службу в Управление соляного налога и вскоре женился. Первым ребенком от этого брака и был Франсуа-Ноэль Бабёф, появившийся на свет в 1760 г.

Вскоре после рождения мальчика отец его, по невыясненной причине, потерял свое место. Семья впала в состояние крайней нужды, близкой к нищете. Отец Бабёфа должен был искать заработок в качестве простого работника в Сен-Кантене, куда он переселил всю свою семью. Мать его день и ночь проводила за пряжей. На маленького Франсуа пала тяжелая забота по уходу и присмотру за его младшими братьями и сестрами. Семья настолько нуждалась, что отец не был в состоянии отдать их в школу. Сам Франсуа выучился читать самоучкой. Отец преподал ему начатки латыни, немецкого языка, математики. Четырнадцати лет от роду Франсуа покинул отцовский дом. Мы видим его в услужении сначала у одного землемера, а потом у некоего дворянина де Бракемона. Около 1781 г. Бабёф потерял отца. Перед смертью отставной майор, как гласит семейное предание, передал детям экземпляр жизнеописаний Плутарха и завещал каждому из них выбрать себе за образец одного из героев древности. Он признался, что сам считает наиболее достойным подражания римского трибуна Кая Гракха. Молодой Франсуа поклялся отцу исполнить его завет.

13 ноября 1782 г. Бабёф женился на Виктории Лангле, горничной госпожи Бракемон. В поисках постоянного заработка он переселился сначала в Нойон, потом в Руа. Он выбрал себе профессию землемера и февдиста. Чтобы пояснить читателю назначение этой профессии, напомним ему, что 80-е годы XVIII века были временем своеобразной «феодальной реакции» во французской деревне. Характеризовалась она тем, что помещики-дворяне предприняли наступление на эксплуатируемое ими крестьянство в целях получения всяких забытых и полузабытых недоимок. Они проверяли старинные грамоты, откапывали старые, давно забытые права, возобновляли описи всякого рода повинностей, причитавшихся им с их вассалов. Для всего этого и понадобились теперь «февдисты» или кадастровые комиссары, в круг ведения которых входило прежде всего составление подробнейшей описи каждого имения, составление перечня сеньориальных прав, розыски в архивах.

Февдист по самой должности своей попадал в гущу вековечной борьбы крестьянства против своих угнетателей и в борьбе этой он занимал совершенно определенные позиции агента и доверенного лица помещика. На такую роль был обречен в силу избранной им профессии и Бабёф. Однако роль эта оказалась ему «не под силу». Как мы увидим дальше, именно практическая работа кадастрового комиссара породила в Бабёфе чувство жгучей ненависти к феодальному строю и к его оплоту – дворянству. Попытки же сохранить при выполнении своих обязанностей известное беспристрастие и достоинство привели Бабёфа уже в начале его служебной карьеры к бесчисленным конфликтам с провинциальными помещиками. Мы не знаем точно, в каком году Бабёф занял свою новую должность. Во всяком случае в 1785 г. Бабёф уже был кадастровым комиссаром в городе Руа. К этому же году относится и возникновение его переписки с Дюбуа де Фоссе, постоянным секретарем королевской академии в Аррасе.

Поводом к возникновению переписки послужил объявленный академический конкурс, темой которого было изыскание способов улучшения путей сообщения в провинции Артуа. Молодой Бабёф отозвался на объявленный конкурс и прислал свое сочинение, которое, однако, не было допущено к соревнованию ввиду невыполнения автором его основного условия конкурса: полной анонимности присланных работ. Дюбуа де Фоссе, недавно избранный секретарем академии, заинтересовался личностью автора отвергнутой рукописи и завязал с ним переписку, которая и длилась около трех лет, с 1785 по 1788 год. Эта переписка, сохранившаяся до наших дней, служит единственным источником для ознакомления с настроениями и думами молодого Бабёфа. Секретарь провинциальной академии узнал в своем собеседнике человека очень и очень незаурядного. Он затрагивал в своих письмах к нему самые разнообразные темы, и из ответов Бабёфа мы подчас черпаем очень ценный материал для суждения о его воззрениях в описываемую нами эпоху. Незаметный чиновник, приказчик провинциального дворянства, лелеет замыслы обширных преобразований тогда, когда, кажется, еще ничто не предвещает грозу надвигающейся революции. Его корреспондент производит впечатление скучающего дилетанта. Его перо легко скользит по бумаге, затрагивая или, вернее, задевая мимоходом всевозможные темы, всевозможные сюжеты. Проза часто переходит в стихи или заканчивается приложенными протоколами Аррасской академии. Воспитание вкуса к изящным искусствам идет параллельно с рассуждениями о задачах педагогики. Столь же разбросанный характер носят, по крайней мере в первое время, ответы Бабёфа. Тут и мысли о воспитании детей, тут и оценка достоинств того или иного поэтического произведения. Но вот однажды словоохотливый секретарь предлагает Бабёфу найти три темы для очередного конкурса Аррасской академии. Бабёф не заставляет долго ждать ответа. Первые две из намеченных им тем не могут нас заинтересовать. Они носят узко специальный характер. Зато третья сразу разоблачает самые затаенные, самые сокровенные думы Бабёфа. «Каково должно быть при современном уровне знаний положение народа, общественные учреждения которого будут таковы, что между всеми его членами установится совершенное равенство, что земля, которую он населяет, будет принадлежать всем сообща и никому в отдельности, и, наконец, все будет общим, вплоть до продуктов промышленности? Будут ли подобные учреждения оправданы естественным законом? Возможно ли существование подобного общества и осуществимы ли практически мероприятия, которые должны быть приняты для достижения полного равенства в распределении?» [1]1
  Введенные в изложение цитаты заимствованы из произведений классиков марксизма или из источников. Перечень использованных источников дан в конце книги. Цитаты из классиков марксизма оговариваются в тексте.


[Закрыть]Вопрос поставленный здесь Бабёфом, есть вопрос о практическом осуществлении коммунизма. Немного погодя, он получил возможность подробнее развить свой проект коммунистического общества. Темы для конкурса Аррасской академии были им предложены 21 марта 1787 года, а в письме от 19 числа того же месяца Дюбуа де Фоссе сообщил Бабёфу содержание брошюры, сильно занимавшей его в это время. Эта брошюра носила гордое и несколько претенциозное название: «Преобразование всего мира». Темой ее было изображение пороков и зол, от которых страдает современное общество, исследование причин этих зол и, наконец, описание средств, при помощи которых можно было достигнуть всеобщего благополучия и довольства. Анонимный автор брошюры предполагал разрушение всех ныне существующих городов, местечек, замков и постройку 100 городов, по два лье в окружности, 100 колледжей, в которых обучали бы искусствам и ремеслам, 15 000 местечек и 330 000 ферм. Общественный строй должен был быть вполне коммунистическим, основанным на общем труде и общем потреблении всех продуктов. Автор брошюры давал подробное описание одежды, пищи и жилищ преобразованного мира. Брошюра настолько понравилась Дюбуа, что он полушутя написал Бабёфу: «Какое счастье прожить еще 50 лет и увидеть эту тысячу новых городов! Как я жалею, что я так далеко зашел вперед с моими годами. Но не станем отчаиваться: человек, сделавший столько прекрасных открытий, найдет, может быть, способ продлить жизнь людей…» Он заверяет своего корреспондента, что не нашел у автора брошюры ни одной строчки, которая позволила бы предположить шутку с его стороны.

Сам Дюбуа был усиленно занят составлением проекта всеобщего кодекса законов. В этой своей работе он подпал под сильное влияние кодексов Фридриха Великого. Это дало повод Бабёфу в следующем письме развить свои мысли сразу – и по поводу идеи автора «Преобразования мира», и по поводу кодекса, проектированного секретарем Аррасской академии. В этом письме отчетливо проступают две основных линии идеологии Бабёфа: во-первых, ненависть к феодализму, ненависть, почерпнутая в повседневных наблюдениях, в практике февдиста и землемера, и во-вторых, смутная еще мечта о будущем человечестве, мечта, за осуществление которой Бабёфу пришлось впоследствии отдать свою жизнь. «Удивляются, – пишет он, – разнообразию наших обычаев. Мне кажется, что тут нечему удивляться, если хорошенько вспомнить ту эпоху, в которую они складывались. Люди, тогда еще невежественные и дикие, не делали ничего такого, что не соответствовало бы их характеру. Головы, захваченные энтузиазмом завоевания, обратились, как это неизбежно вытекало из их бесчеловечных склонностей, укрепленных вопиющей системой феодализма, к установлению таких обычаев, которые могли бы удовлетворить их смешное тщеславие. Счастливый разбойник был только наполовину удовлетворен, даже обладая большим богатством. Его дикое тщеславие страдало, когда он предвидел в будущем раздробление своей собственности… Отсюда проистекает новая гнусность. Нужно было задушить голос крови, чтобы услужить тщеславию, и оставить почти без всякой поддержки младших, чтобы обременить избытком старшего… Отсюда происхождение так называемой знати и (сословных) различий, так возмущающих все слои общества… Отсюда, кроме того, происхождение этих смешных законов, которые служат оправдательным документом всем узурпаторам, легализующим их захваты… Те, кто в собраниях, призванных составлять законы, имели больше всего влияния вследствие их богатства, вводили в них те или иные правила по своему усмотрению…»

Гракх Бабёф. С гравюры по рисунку Бонневиля

От критики существующих порядков Бабёф тотчас переходит к критике утопии анонимного автора. Для Бабёфа характерен практический уклон его ума. Ему мало набросить чертеж, схему идеального общества; нужно указать конкретные меры, необходимые для завершения проектируемого преобразования. «По всей вероятности, – пишет он, – придется для всего этого королям лишиться их корон, а всем титулованным и привилегированным – чинов, мест и должностей. Но за чем дело стало? Для того чтобы совершить великую революцию, надо произвести великие перемены. И притом, что хотят сказать, в конце концов, всеми этими экстравагантными титулами? Разве они не являются пустыми, фантастическими выражениями, приобретенными тщеславием и подтвержденными низостью? Нужно ли в действительности хотя бы малейшее различие между людьми? Почему нужно оказывать тому, кто носит шпагу, больше почтения, чем тому, кто ее выковал…» В своих рассуждениях Бабёф очень хорошо выясняет разницу между автором анонимной брошюры и Руссо. Руссо проповедует возвращение к первобытному естественному состоянию. Это возвращение может быть достигнуто только ценой отказа от всех приобретений культуры, ценой решительного разрыва с достигнутым уже уровнем человеческих знаний. Громадное превосходство автора брошюры, по мнению Бабёфа, заключается в том, что он соединяет новое, идеальное устройство общества с сохранением всех главных достоинств культуры. «Он счастливо примиряет все удовольствия жизни в обществе с удовольствиями естественной первобытной жизни». Бабёф готов громко приветствовать удачные замыслы реформатора. «Я решил сделаться одним из первых поселенцев в новой республике». Он подчеркивает необходимость обязательного труда для всех граждан утопической республики. Правда, нужно до известной степени считаться с наличием врожденных склонностей к той или иной профессии. Не каждый может стать чиновником или отправлять те или иные правительственные функции. Но никто не должен быть обделен по сравнению со своими согражданами. Простой вязальщик должен за свою работу получать все ему необходимое: хлеб, мясо, вино, одежду, сапоги, квартиру и полную охрану его прав. И так будет обстоять со всеми профессиями. Бабёф высказывает надежду, что благодаря этой системе «каждый будет вполне доволен». Новая республика не будет знать никакого подразделения профессий по степени их большей или меньшей почетности. Все полезные профессии будут в ней одинаково уважаться. В другом месте Бабёф настаивает на необходимости отмены права наследства: наследству нет места в утопической республике.

Если мы попытаемся дать резюме взглядам Бабёфа накануне революции, то мы увидим, что он шагнул далеко вперед сравнительно со своими современниками. Конечно, ненависть к феодализму, ненависть к привилегированным сословиям представляет собой повсеместной явление в дореволюционной Франции. Рассуждения Бабёфа о «порочности феодальной системы» довольно трафаретны для 80-х годов XVIII века. Характерно только, что они почерпнуты из повседневных наблюдений, из практики февдиста. Казалось, все будущее, карьерные соображения, материальное устройство семьи, которую Бабёф любил до обожания, должны были бы сделать из него слугу «привилегированных», слугу не за страх, а за совесть. Вместо этого, мы видим жгучую ненависть, холодное презрение к «так называемой знати». Этот мелкий и ничтожный чиновник в глуши провинции, роясь, по его собственному выражению, в пыльных архивах феодальной знати, успел стать революционером с головы до ног, решительным врагом косности, рутины, злоупотреблений и притеснений феодального строя. Вместе с тем, критика феодальных отношений толкает Бабёфа на путь уравнительства – эгалитаризма, на путь солидаризации с проектом эгалитарной республики, основанной на общности труда и потребления.

Между тем жизнь Бабёфа за все время, пока длилась его переписка с секретарем Аррасской академии, сложилась так, что ему прежде всего приходилось думать о куске хлеба для своей семьи. Кроме жены и детей, он должен был содержать мать, братьев и сестер. Нежный и любящий отец Бабёф между 1787 и 1790 гг. потерял троих детей. Несмотря на это, Бабёф находил время заниматься чисто литературной работой. В 1786 г. он опубликовал проспект обширного сочинения под заглавием «Архивист-землемер», которое, однако, так и не увидело света. Ему удалось только напечатать некоторые извлечения из своей рукописи. Кроме того, Бабёф опубликовал «Рассуждение о причинах беспорядков, которые часто наблюдаются в сеньориальных документах». Это было сочинение, не выходившее за круг специальных занятий его автора, но в нем можно обнаружить кое-какие любопытные суждения о роли большинства. «Слишком часто, – говорит Бабёф, – глупцы предписывают законы мудрым, и слишком часто вполне основательные предложения отвергаются только потому, что не приходятся по вкусу первым… Людей, чьи идеи возвышаются над обычным уровнем большинства, называют обыкновенно новаторами, людьми системы, в то время как присущая людям леность заставляет их постоянно отдавать предпочтение тому, что они знают и практикуют в течение долгого времени… Большинство всегда идет за партией рутины и застоя…» Эти суждения очень характерны для молодого Бабёфа, еще не успевшего окончательно закрепить и определить свои общественные воззрения.

В 1787 г. Бабёф вступил в переговоры с графом Кастейа, пригласившим его к себе для работы над разбором сеньориального архива. Переписка богатого феодала и кадастрового комиссара из Руа окончилась, однако, очень неожиданно 7 сентября 1787 г. граф Кастейа – французская разновидность гоголевского Собакевича – писал Бабёфу: «Если вам не подходит, милостивый государь, обедать с моей прислугой и если вы не можете столоваться в деревне, то, очевидно, не приходится думать о каком-либо соглашении между нами; не потому, конечно, чтобы я брезговал обедать за одним с вами столом – такая глупость никогда не унижала моего ума, не пачкала моего сердца, – но моя жена и я не хотим стеснять себя… Вы молоды, милостивый государь… смените смешное тщеславие, которое подавляет вас, на разумно направленное самолюбие…» Бабёф ответил графу корректным, исполненным достоинства письмом, в котором он отводил от себя подозрения в «смешном тщеславии», но в его поместье он все же не поехал.

В 1788 г. весной Бабёф достиг известного материального благополучия. Он имел обширный круг клиентов среди дворянства и духовенства, заслужив себе репутацию исключительно дельного и знающего работника. Но работа эта в душе ему, конечно, давно уже опостылела. По мере возможности старался он отстаивать интересы обездоленной крестьянской массы, старался устранить наиболее вопиющие злоупотребления. Так, получив поручение от настоятеля аббатства Сен-Терен собрать и привести в порядок архив аббатства, Бабёф ограничился сводкой существовавших с давних пор повинностей. Работа его оставила настоятеля настолько неудовлетворенным, что он даже отказывался заплатить Бабёфу следуемое ему вознаграждение. Отношения между кадастровым комиссаром и его титулованной клиентурой стали портиться. Целый ряд помещиков оставался ему должным крупные суммы, и он не имел средств принудить их к уплате. Наконец, он, отказавшись от целого ряда выгодных предложений, взялся за работу по приведению в порядок архива маркиза Суаекура. Работа эта отняла у Бабёфа много времени. Он навлек на себя смертельную ненависть некоего Биллекока, бывшего управляющим у маркиза, так что, когда работа была закончена и наступило время расчета, Биллекок убедил маркиза выплатить Бабёфу всего сто ливров, вместо причитавшихся ему 2 000. Теперь Бабёф был окончательно разорен, материальное благосостояние его семьи покачнулось. Биллекок и его многочисленная родня, пользовавшаяся большим влиянием благодаря своим связям и богатству, беспрерывно травили Бабёфа. Он находил сочувствие лишь у бедняков квартала Сен-Жиль, в котором он обитал в Руа. Его озлобление против знати все росло и росло. Впоследствии он напишет об этом периоде своей жизни: «Я был февдистом при старом порядке, и вот, может быть, причина того, что я стал бичом феодализма при новом; в пыли сеньориальных архивов я открыл ужасные тайны аристократических узурпаций – я разоблачил их перед народом в огненных строках, написанных на заре революции».

Революция, чьи грозовые тучи нависли над Францией, должна была найти преданного и стойкого борца в этом февдисте и кадастровом комиссаре. Наступили дни, когда она призвала его под ружье и поставила в ряды своих бойцов.

Глава II
Бабёф и революция (1788–1794)

Участие самого Бабёфа в событиях 1789 г. началось с редактирования им наказов города Руа. Наказы составлялись по всей Франции, ими должны были руководствоваться в своей деятельности члены Генеральных штатов, созванных королем Людовиком XVI впервые после более чем полуторастолетнего перерыва. Наказы заключали в себе требования тех или иных реформ, требования, с которыми должны были выступить перед Генеральными штатами представители «трех сословий». Так вот Бабёф и принял участие в редактировании некоторых статей этих наказов, в особенности той, которая требовала уничтожения феодалов, выкупа сеньориальных повинностей, упразднения права первородства и ограничения отцовской власти. Бабёф, кроме того, предложил внести в наказ требование отмены всех существующих налогов и замены их единым, равномерно распределенным обложением, а также установления системы «национального воспитания». Эти предложения, однако, были отвергнуты по настоянию Биллекока, председательствующего в собрании. Бабёф пошел и дальше. На площади в Руа он устроил торжественное сожжение сеньориальных архивов. Это аутодафе должно было служить символом падения ненавистных порядков феодализма. Этот день, должно быть, был большим праздником в жизни Бабёфа, несмотря на то, что теперь, в новых условиях, теряла всякий смысл избранная им некогда профессия и он сам, со всей семьей, обрекался на неминуемую нищету.

Но Бабёфу было теперь не до того. Едва услыхав о дне 14 июля, о падении Бастилии, осажденной и взятой толпой ремесленников и рабочих, Бабёф ринулся в Париж, где он и остался на четыре месяца, до первой половины октября 1789 г. В Париже довелось ему стать свидетелем расправы народа над министрами Людовика XVI Фулоном и его племянником Бертье де Совиньи. «Я видел, – писал он 25 июля своей жене, – как пронесли головы тестя и зятя, в сопровождении почти тысячной вооруженной толпы; они были выставлены напоказ в продолжение всего долгого пути по предместью и улице Сен-Мартен; почти двести тысяч зрителей встречали их бранью и предавались веселью совместно с эскортом, который воодушевлялся звуками барабанного боя. О, какую боль доставляла мне их радость! Я был в одно время и доволен, и недоволен, я говорил себе: тем лучше и тем хуже. Я понимаю, что народ творит правосудие, я даже одобряю это правосудие, когда оно может быть удовлетворено лишь уничтожением виновных, но неужели сегодня нельзя быть менее жестоким? Наказания всякого рода, четвертование, пытка, колесование, розги, виселицы, палачи, размножившиеся повсюду, – вот что дало нам такие плохие нравы. Наши господа, вместо того чтобы смягчить их, сделали нас варварами, потому что таковы они сами. Они жнут и будут пожинать то, что сами посеяли». В этом же письме Бабёф сообщал жене о разных неудачах, постигших его при попытке так или иначе устроить свои дела. Ему обещают кое-какую работу по описи архивов. «Но я полагаю, – замечает он, – что поземельные описи пойдут к черту, как и много других вещей, от которых теперь, наконец, избавились. Все это, конечно, очень хорошо, хотя я лично дорого расплачусь за это». В другом письме Бабёф горько сетует на нищету, в которой он должен был оставить свое семейство. Он рассчитывает получить службу в Париже и надеется на кое-какой заработок в архивах, «которые, конечно, сохраняются и после упразднения феодов». Он с нетерпением ждет выхода в свет своего «постоянного кадастра» и пытается со своим компаньоном, неким Одиффре, пристроить изобретенный ими графометр, новый тригонометрический инструмент для межевания земли. Борьба за кусок хлеба не мешает, однако, Бабёфу принимать участие в текущей памфлетной литературе, потоки которой наводняют Францию в первые месяцы революции. Он пишет, между прочим, брошюру, направленную против Мирабо, в которой содержатся резкие нападки на личность и политические дарования знаменитого оратора. В октябре, ничего не добившись в Париже, Бабёф возвращается в Руа.

Между тем революционная волна временно идет на убыль. Крепнет буржуазная реакция, которой руководит само Учредительное собрание. Власти начинают следить за выполнением всякого рода налогов, платеж которых прекратился фактически после 14 июля 1789 года. 29 февраля в Руа делают попытку восстановить не взимавшийся там с июля прошлого года косвенный налог на напитки. Это возмущает до крайности население города, и вот Бабёф, по его собственному выражению, «поднимает восстание» против косвенных налогов. Он публикует помеченную 17 апреля 1790 г. «петицию о налогах» и навлекает этим на себя недовольство муниципальных властей, которые обвиняют его в науськивании кабатчиков на администрацию. Ведомству косвенных налогов удается добиться его заключения в парижскую тюрьму Шатле, откуда он пишет письмо знаменитому в то время адвокату де Мирбек, с просьбой взять на себя ведение его дела. Бабёфа освобождают, главным образом по настоянию Марата, и он, получает возможность принять участие в торжественном празднике федерации, в день первой годовщины взятия Бастилии. Он выступает в форме офицера национальной гвардии, среди депутации от национальных гвардейцев города Руа. Возвратившись домой, Бабёф снова вмешивается в борьбу из-за налогов и в октябре публикует новую брошюру, посвященную налоговому вопросу. В ней он требует решительной отмены косвенных налогов и установления единого подоходного, сказали бы мы теперь, налога.

Немудрено, что такие речи Бабёфа пришлись не по вкусу архибуржуазным отцам города. Мэр, некто Лонгекан, делает на него донос трибуналу в Мондидье, а ведомство косвенных налогов добивается нового приказа об аресте, осуществление которого было, однако, отсрочено решением департаментской директории от 14 декабря 1790 г. Избранный 14 ноября в генеральный совет своей коммуны, Бабёф через полтора месяца изгоняется оттуда под тем предлогом, что выборы лица, против которого возбуждено судебное преследование, не могут считаться действительными. Зато в октябре Бабёфу удается осуществить свою заветную мечту. Он становится редактором газеты, носящей название «Пикардийский корреспондент». Первоначально газета приобретает изрядное количество подписчиков, и дело имеет даже довольно ощутительный материальный успех. Но у Бабёфа слишком много врагов и недоброжелателей. На него ополчается вся провинциальная аристократия, его бывшие клиенты из привилегированных сословий. Специальная брошюра, вышедшая около этого времени, обвиняет Бабёфа в предательстве и ренегатстве, сопоставляя его прежнюю деятельность февдиста с теперешними его политическими выступлениями. Бабёфу приходится обороняться. Пока он был молодым, – пишет он, – он полагал «все существующее должным». Ему представлялось необходимым существование преследуемых и преследователей, он относился с большим уважением «к своей матери – феодализму». Но, наконец он стал взрослым мужчиной, «солнце революции» озарило его, и он убедился, что мать его была «чудовищем о ста головах», – Бабёф объявляет в № 2 своего «Корреспондента» прием у себя на дому для всех, имеющих вопросы «как общего характера», так и специально касающиеся различных деталей нового государственного устройства. Такого рода консультацией он думает, очевидно, сблизить газету с ее читателями из народа. Популярность Бабёфа растет. Квартал Сен-Жиль в Руа избирает его 23 марта «комиссаром по розыску общинных имуществ города Руа». На этом новом посту Бабёф проявляет недюжинную энергию. Ему удается разыскать документы, устанавливающие причастность муниципальных чиновников старого порядка к захвату общинных земель. Он обвиняет новый муниципалитет в подражании старым властям, в расхищении городского имущества. Это выступление дает повод к новым репрессиям. 5 апреля 1791 г. Бабёфа арестовывают и отправляют в Мондидье. Муниципальные власти требуют предания его суду за агитацию в пользу захвата болота Бракемон и за распространение преступных учений о пределах народного суверенитета, учений, вызывающих брожение даже в соседних коммунах. В июле того же года Бабёфа обвиняют в «антиконституционном желании заменить республикой монархию, установленную нашими мудрыми законодателями». Выпущенный на свободу Бабёф продолжает воевать с властями, окончательно утверждая за собой репутацию смутьяна, демагога, опасного и неуживчивого человека. Материальные его дела из рук вон плохи. «Пикардийский корреспондент» прекращается в 1791 году на сороковом номере, очевидно вследствие отсутствия материальной поддержки, которую ему могли оказать только имущие слои населения, враждебно настроенные в отношении Бабёфа. Из затеи основать газету в Париже, еще раньше «Корреспондента», тоже ничего не вышло. Основанный Бабёфом «Журнал конфедерации» замер на 2-м номере. Отношения между Бабёфом и всем, что было знатного, богатого и чиновного в Руа, обострились до крайней степени. Летом 1792 г. Бабёф продолжал свои нападки на муниципалитет, гроза собиралась над его головою, когда к счастью для него в Париже разразилась революция 10 августа 1792 г.

Попытаемся теперь обрисовать духовный облик Бабёфа за эти первые годы революции. Революционные будни маленького городка, очень консервативного, очень косного, разбужены вмешательством человека крайне революционных убеждений. Его пылкий темперамент прямо несносен для всех этих муниципалов, сторонников Учредительного собрания и конституционной монархии. Его убеждения находятся в резком противоречии с тем, что исповедует официальная, правящая Франция, возвещающая устами своего конституционного короля завершение революции. Он – за всеобщее избирательное право, чуть ли не за республику, тогда, когда Собрание устанавливает ценз и восстанавливает пошатнувшийся после бегства в Варенн трон Людовика XVI; он – за единый подоходный налог, когда Собрание неуклонно проводит политику укрепления экономических позиций буржуазии; наконец, он – за аграрный закон, за «черный передел», когда Собрание стремится защитить существующие сеньориальные права во имя святости всякой собственности.

На последнем надо остановиться подробнее. Два произведения, вышедшие из-под пера Бабёфа в описываемую эпоху и еще нами не упомянутые, дают дополнительный материал к характеристике его идеологии; мы подразумеваем «Постоянный кадастр», выпущенный Бабёфом в 1789 г., и письмо его к аббату Купэ, кандидату в Законодательное собрание, датируемое концом 1791 г. «Постоянный кадастр» с предисловием к нему – это трактат, написанный на отвлеченную тему, с отступлениями в область политики, педагогики, естественного права. Письмо к Купэ – это политическая программа, попытка набросать тактическую платформу. Рассмотрение этих произведений Бабёфа требует нескольких предварительных замечаний.

Мы видели уже при разборе переписки Бабёфа с секретарем Аррасской академии Дюбуа де Фоссе, насколько Бабёф в своих построениях зависел от господствовавшего в XVIII веке учения об естественном равенстве. Но само учение это поддавалось различным толкованиям. Подавляющее большинство мыслителей «века просвещения» были идеологами буржуазии. «Великие люди, просветившие французские головы для приближавшейся революции, – читаем мы у Энгельса в «Анти-Дюринге», – сами были крайними революционерами. Никаких внешних авторитетов они не признавали… Разум стал единственной меркой, под которую все подводилось…. Все старые общественные и государственные формы, все традиционные понятия были признаны неразумными и отброшены, как старый хлам… Мы знаем теперь, – продолжает Энгельс, – что это царство разума было не чем иным, как идеализованным царством буржуазии, что вечная справедливость осуществлялась в виде буржуазной юстиции, что естественное равенство ограничилось равенством граждан перед законом, а существеннейшим из прав человека было объявлено право частной собственности. Разумное государство и «общественный договор» Руссо оказались и могли оказаться на практике только буржуазной демократической республикой» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XIV, стр. 17, 18).