Текст книги "Старая Контра"

Автор книги: Павел Марушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Хуже всего было то, что одним из заболевших оказался Прохонзол Эжитюжи. Великий Некробио явился ему во сне, так же как и прочим; подкрался сзади и закрыл глаза холодными сальными пальцами, прошептав прямо в ухо: «Угадай, кто?» Прохонзол с воплем рванулся бежать, но было уже поздно…

«Корабельный врач», конечно, являлся таковым лишь по названию; да и медикаментов на борту практически не было. И всё же его болезнь подействовала на остальных особенно угнетающе. «Мы все тут передохнем», – мрачно посулил Псанг Сахахак. Иннот стиснул зубы и промолчал. Возразить было нечего…

Умершего следовало похоронить. Чамэ Тымпая заикнулся было о том, что нечего останавливаться – сбросим, дескать, тело за борт, и баста; но молчаливый Бят внезапно взял его за шкирку и перегнул через планшир.

– Ты чо творишь, мон! – завизжал Тымпая, судорожно цепляясь за влажные доски.

– Ещё раз такое скажешь – я тебя самого сброшу, – сквозь зубы процедил тот.

Посадить дирижабль в густых испарениях было непросто. От капитана требовалось поистине ювелирное мастерство; и Иннот снова, уже в который раз, вынужден был призвать на помощь Воблина Плиза.

– Внизу предки знают что, – предупредил он персонажика. – Я удивляюсь, как это мы ещё не наткнулись на какую-нибудь скалу; не видно ни зги!

– Постучи по дереву, – вздохнул Воблин, принимая штурвал.

Иннот так и не понял, было ли это шуткой.

Похоронить Вавитэжа оказалось не так легко. Место, где они приземлились, до жути напоминало пейзаж из ночных кошмаров: хаос базальтовых глыб – и неожиданно ровные песчаные проплешины, изобилующие лужами и ручейками. Вода была ощутимо тёплой.

– Натаскаем камней, как в прошлый раз, и закроем ими тело, – решил каюкер.

Несколько булыжников виднелось неподалёку; каюкер вывернул один и покатил по песку. Беглецы разбрелись, время от времени перекликаясь между собой, чтобы не потеряться в тумане. Хлюпик принёс с дирижабля короткую лопатку и попытался выкопать яму; однако, стоило ему надавить посильнее, как лезвие вдруг с глухим жестяным звуком согнулось пополам. Смоукер недоумевающе уставился на сломанный инструмент.

– Эге! Да мы, похоже, недавно прошли зону Мо-оса. – Иннот почесал затылок. – Новость не такая уж плохая: это значит, мы уже близко к местам старых боёв. Только вот железным инструментам теперь каюк.

– И что делать?

– Ну… Попробуй копать палкой… – неуверенно посоветовал приятель. – А лучше помоги мне поддеть во-он ту каменюку.

– Да ты его не вытащишь! – усомнился Хлюпик.

– Это… Я-то… – Каюкер, кряхтя, обхватил обломок базальта и потянул его вверх.

В этот момент неподалёку раздался громкий вопль, звуки потасовки – и взрыв отчаянной ругани. От неожиданности Иннот чуть было не уронил камень себе на ногу. Хлюпик, взяв лопату наперевес, бесстрашно бросился в туман. Теперь вопило уже несколько голосов. Иннот обогнал смоукера и выскочил на острый гребень скалы как раз вовремя, чтобы увидеть над головой исчезающее в тумане днище гондолы.

– Предали! Бросили! Ублюдки, мерзавцы! – хрипел Бят Заекиров, потрясая грязными кулаками.

Мафси Солавэ катался по песку, держась за больное плечо, и тихонько поскуливал. Прохонзол Эжитюжи растерянно размазывал по лицу сочащуюся из разбитого носа кровь. Каюкер почему-то не сразу понял, что случилось.

– В чём дело? Куда… Кто на корабле остался?! Бят резко обернулся. Глаза его были совершенно бешеные.

– Кто?! Тымпая со своими дружками, вот кто! Га-а-ады!

– Да, мон, зря ты на землю сошёл… – тихонько пробормотал Гэбваро и угрюмо отвернулся.

Каюкер так и стоял, не в силах поверить в случившееся. Хлюпик тихо выругался. Внезапно в белёсой вышине послышались крики, потом жалобный вопль – и что-то тёмное, судорожно корчась, низринулось вниз и с хрустом рухнуло на камни.

– Эй! Похоронная команда! Вот вам ещё один на подмогу! – донёсся сквозь туман издевательский голос Тымпая. – Слышишь, капиташка? Специально для тебя!

– Не думай, что улизнул, засранец! Я до тебя ещё доберусь! – не остался в долгу Иннот.

Цытва-Олва подошел поближе и склонился над лежащим.

– Кто?

– Это Осияч, – протянул люли и сплюнул. – Не захотели, значит, балласт с собой тащить…

– Что, насмерть?

– А ты думал… С такой-то высоты…

– Так… – хрипло выговорил Иннот. – Ладно… Похоже, придётся теперь идти пешком.

Похоронив тела Вавитэжа и Осияча под грудой камней, беглецы двинулись на юг. Впереди шагал Иннот; остальные теперь безоговорочно признавали его главенство. В этом странном краю туманов и горячих источников он оказался на положении единственного зрячего среди слепцов: видимость редко превышала пятнадцать-двадцать шагов. Шли медленно, выбирая не самую короткую дорогу, но самую лёгкую. Несколько раз им пришлось переходить вброд неглубокие быстрые ручьи, полные кристально чистой воды; стайки почти прозрачных рыбок стремительно скользили возле самого дна. Увидев их, Иннот приободрился: шансы беглецов выжить слегка возросли.

– Слушай, мон, провизии-то у нас больше нет, – растерянно сказал кто-то.

– Э! До тебя только сейчас дошло? – насмешливо спросил Цытва-Олва.

– Как нет? Вот же она, плавает! – ухмыльнулся каюкер. – Чуток погодя сделаем привал и наловим.

Впрочем, пускать в ход электричество ему не пришлось: ближе к вечеру путники вышли на берег обширного и очень мелкого озера, где в немыслимом изобилии обитали маленькие крабики с мягким панцирем. Их можно было ловить прямо руками. Сложнее оказалось разживить огонь: сухого топлива поблизости не было, и даже Инноту пришлось изрядно повозиться, прежде чем в собранном топляке родился крохотный желтоватый язычок пламени.

Как водится, после еды настроение у путешественников поднялось. Некоторое время они изощрялись в остроумии, выдумывая самые страшные казни для предателей; однако фантазия быстро иссякла. «Ну, ещё бы, – мрачно подумал Иннот. – После того, что Великие ежедневно проделывают с ними, любая мука будет выглядеть несерьёзно». Разговор перешёл на личности улетевших.

– Я думаю, Воппа и Птеромбюд тут ни при чём, – авторитетно заявил Гэбваро. – Им просто всё равно. Воду мутил Тымпая со своими дружками, они-то во всём и виноваты.

– Верно, Тымпая и Псанг Сахахак – те ещё моны… Да и Рыма Зуний с Чолы Жыблитом ничем не лучше, – поддержал его кто-то. – Хоть бы они там взорвались!

– Они и так никуда не долетят, – с невесть откуда взявшейся уверенностью буркнул каюкер.

* * *

Великий Некробио давно так не забавлялся – пожалуй, даже со времён последней войны. Конечно, мертвящая бесконечность ТАМ, за гранью, вне жизненного потока, вытравила из его сознания даже тени привычных человеку эмоций; но то, что он сейчас испытывал, позволив части своей сущности влиться в ничтожное тело обречённого колдунишки, вполне можно было соотнести с наслаждением. Останки Великого, если только можно назвать «останками» чудовищный сгусток некроплазмы, покоились в железном саркофаге. Зловещее сердце кургана висело в погребальной камере на восемнадцати цепях, словно паук в центре паутины; и каждое звено тех цепей было толщиной в руку. Здесь царила абсолютная неподвижность; лишь ментальные токи пронзали мрак подземелья, вызывая чуть заметные колебания некротического поля и помехи в эфире. Посланник забрался очень далеко на юг – дальше, чем это кому-либо удавалось ранее. Конечно, ему пришлось воспользоваться воздушным кораблём и теми жизнями, что были под рукой, но теперь… Наделённый на краткое время властью, присущей только духам, он без труда перемещался между миром снов и миром яви. Это была обычная, рядовая интрига Великих, и поначалу Некробио не принимал происходящее всерьёз; однако дело, похоже, оборачивалось неожиданной стороной. Если только его креатуре удастся перебраться через горы… Там, во влажных тропических джунглях, вполне может состояться новое воплощение энергии некроса, которую он олицетворял. Конечно, его соратники попытаются не допустить этого, но что они могут сделать? Эфтаназио, скорее всего, затеет новую интригу в надежде отвлечь его внимание; а Танато… Великий Танато до сих пор пребывает в сумеречном состоянии, не в силах собрать воедино осколки своей некогда могучей личности. На краткое время Некробио задумался: может быть, стоит прекратить преследование кучки обречённых и попытаться преодолеть горы? Но он отверг эту мысль; негоже упускать то, что принадлежит тебе по праву. Кроме того, чужак… Он выделялся среди прочих, как сочный, спелый, напоённый солнцем фрукт в вазе, полной кислых и незрелых плодов. Подобноребёнку, с трудом удерживающемуся от соблазна и сберегающему драгоценный дар напоследок, Великий Некробио ждал финального поединка. Пожалуй, выпив до дна личность этого странного чужеземца, можно будет всерьёз потягаться с теми, кого маги Вавилона поставили охранять неодолимую, как они считают, преграду. А пока…

Стоя на влажной, скользкой палубе, Сэлбасер Гукас запрокинул голову и расхохотался. Бельма незрячих глаз отразили свет молодой луны, пробившийся на миг сквозь клубы тумана, и заиграли тусклым перламутровым блеском.

* * *

«Я становлюсь белым и пушистым», – с восторгом подумал Твадло. Заперев дверь на защёлку и задёрнув шторы, он встал перед высоким, в человеческий рост трюмо и осторожно стащил одежду. Плесень поднялась уже выше пояса. Там, где проходила граница между чистой кожей и тончайшими светящимися волосками, чувствовался постоянный зуд. Временами он просто сводил с ума; но маленький альбинос уже имел печальный опыт – чесаться было ни в коем случае нельзя, потому что тогда зуд становился совершенно нестерпимым. «Ничего, надо подождать ещё совсем чуть-чуть, – утешал себя Твадло. – Когда я стану Светлой Личностью в полном смысле этого слова, телесные немочи уже не будут иметь надо мной никакой власти». Он знал это наверняка: там, где плесень проросла сквозь кожу, тело становилось абсолютно нечувствительным к боли. Твадло ещё раз погляделся в зеркало и хихикнул. Да, осталось не так уж долго ждать… Он закрыл глаза и стал представлять себе, что будет, когда преображение свершится. Мысленному взору его предстали смутные, манящие картины: анфилады роскошных покоев, свисающие с потолка длинные полосы драгоценных, шитых золотом тканей – знамёна? портьеры? – и, наконец, беломраморный амфитеатр, заполненный ликующими толпами народа, радостные лица, восторженные крики – настоящий шквал обожания при виде него, вскинувшего в приветствии руки… Эти образы с недавних пор стали посещать его всё чаще и чаще, особенно во сне. Твадло покосился в угол. Там, возле роскошной двуспальной кровати, стояла изящная лакированная тумбочка – дар одного из новообращённых. Священная Книга покоилась на ней. Альбинос подошёл и с благоговением погладил шершавый кожаный переплёт. Вот он, путь к вершинам, о которых всего месяц назад маленький пария не смел даже мечтать! Его путь. В дверь тихонько постучали.

– Ну, чего там?! – недовольно отозвался Твадло.

– Простите, шеф, но вода уже нагрелась, – приглушённо сказал один из охранников.

– Э-э… – Альбинос нахмурился, пытаясь понять, о какой воде идёт речь.

Последнее время его стали одолевать приступы забывчивости, особенно после очередного сеанса чтения Книги: мысли разбегались и путались, и сосредоточить на чём-то внимание стоило немалых усилий.

– Ваша ванна ждёт…

– Да, да, иду! – Твадло раздражённо распахнул дверцы шкафа и накинул на плечи купальный халат.

По-видимому, его состояние не было для охраны тайной: он уже несколько раз замечал подобную предупредительность. Что ж, остаётся лишь надеяться, что у них хватит ума не болтать лишнего… Однако сегодня он и впрямь превзошёл самого себя! Двадцать новообращённых, и на чтениях Книга явила им ещё одну страницу! Да, ради этого можно стерпеть многое. Кстати, горячая вода унимает зуд – правда, ненадолго, но всё же…

Ванна в квартире была роскошной – огромное, опирающееся на гнутые львиные лапы старорежимное медное чудище с мини-печуркой для подогрева воды до должной температуры и широким бортиком для всяческих шампуней, ароматических масел и притираний. Правда, все эти флаконы Светлая Личность давно уже выдворил, заменив их куда более нужными ёмкостями. Охранники подобострастно замерли в дверях, ожидая приказаний. Твадло равнодушно повернулся к ним спиной. Халат упал с его плеч.

– Свободны! – надменно процедил он. Здоровенные типы, каждый из которых мог согнуть в кулаке подкову, притворили дверь и на цыпочках удалились. Твадло осторожно перебрался через бортик, сел и откинулся назад. Рука его безошибочно нашарила стакан и початую бутылку. В воздухе медленно распространился тонкий коньячный аромат.

– Таким вот образом, сограждане, – удовлетворённо пробормотал Светлая Личность.

Воцарилась блаженная тишина. Где-то вдалеке чуть слышно лаяла собака, да мухи время от времени начинали бестолково кружить под потолком. Твадло закрыл глаза.

От стены отделилась чешуйка извёстки и плавно спланировала на край ванны. За ней последовала вторая. Древняя вентиляционная решётка чуть заметно шевельнулась, дёрнулась, отрываясь от стены, – и была осторожно втянута внутрь. Затем в отверстии показалось узкое смуглое лицо с длинными щегольскими усами.

Окинув быстрым внимательным взглядом помещение, Подметала осторожно вытянул руку в толстой кожаной перчатке, сжимавшую маленькую, тёмного стекла колбочку, и наклонил её. Прозрачная тягучая капля зависла на миг в воздухе и начала медленное путешествие к поверхности воды.

– Всего-то, – хмыкнул Подметала, когда клубы пара немного рассеялись, открывая взгляду лежащий на дне ванны скелет. – Вы завладели слишком опасной вещицей, мой друг. Боюсь, именно это и стало бы, в конце концов, причиной вашей гибели. Я лишь слегка приблизил неизбежное.

«Вот вам ещё одна загадка запертой комнаты, – думал он, пробираясь ползком по старой вентиляционной шахте. – И никому не приходит в голову простая, как медная монетка, мысль: вовсе необязательно присутствовать там лично, чтобы заделать кому-нибудь каюк. Иногда достаточно просто небольшой дырочки». Ухайдакер прекрасно знал расположение помещений: не прошло и пяти минут, как из каминной трубы в спальне Твадло послышался негромкий шорох…

* * *

– И в тот самый миг, когда эти ублюдки ворвались в наш забой, кипя яростью и сжимая в руках длинные бичи – а надо сказать, умелый удар таким бичом ломал хребет взрослому обезьянцу, – Корявый сорвал со стены факел и затоптал его. Мы были привычнее к кромешному мраку, и в этом состояло наше единственное преимущество. В ход пошли кулаки, зубы, обломки кандалов, куски породы – короче говоря, то, что попадалось под руку. У меня до сих пор стоят в ушах хряск ударов, стоны и вопли, раздававшиеся там. Не прошло и нескольких минут, как всё было кончено.

Изенгрим Фракомбрасс перестал метаться от стены к стене, размахивая руками, рухнул в плетёное кресло и замер в неподвижности, стиснув поручни и уставившись широко раскрытыми глазами в пространство. Пальцы секретарши ещё некоторое время резво скакали по клавишам, выбивая звучные дроби.

– «… Всё было кончено», – повторила она. Ёкарный Глаз помотал головой, приходя в себя.

– На сегодня, пожалуй, хватит, – прохрипел он. – Сколько у нас там получилось?

– Пятнадцать листов.

– Хорошо… Пока можешь быть свободна.

Секретарша встала и, старательно обойдя экс-пирата по широкой дуге – ей уже была известна привычка нового нанимателя шлёпать любую женщину, оказавшуюся в радиусе действия длинных рук и ног, по филейным частям, – прошествовала к выходу. Когда цокот каблучков затих, Ёкарный Глаз тяжело вздохнул и потянулся за бутылкой. Он решил не пить до вечера – главным образом потому, что в противном случае язык начинал заплетаться довольно скоро, и вся работа шла насмарку. Работа… «Если бы мне ещё неделю назад кто-нибудь сказал, что я сам, по собственной воле стану ограничивать себя в выпивке, – я поднял бы чудака на смех, а то, чего доброго, вздул бы как следует. Но вот поди ж ты»! Пират встряхнул бутылку. Рому там оставалось немного.

– Придётся тащиться в лавку! – буркнул Фраком-брасс. – Это ж хуже ничего нет, чем недобрать!

Он запустил руку в ящик стола и пошарил там. Звон монет с каждым днём становился всё тише – выданная Громилой сумма таяла, как лёд под горячим солнцем тропиков. Пират нахмурился. Что бы там ни говорил гориллоид, но так жить нельзя. Надо срочно придумать способ раздобыть денег.

 
– Земля в иллюминаторе,
Земля в иллюминаторе,
Земля в иллюминаторе видна,
Как сын такой-то матери,
Как сын такой-то матери,
Хочу всосать бутылочку вина,
 

– напевал Фракомбрасс, шлёпая в сторону ближайшей винной лавки.

Солнце постепенно клонилось к закату, и кривая ухабистая улочка на задворках Манки-тауна была почти пустынна. Лишь старый одноногий калека сидел в тени платана, надвинув на глаза плетёную тростниковую шляпу. Из приоткрытого окна на втором этаже доносились приглушённые звуки джанги. Проходя мимо нищего, Ёкарный Глаз привычно пошарил в кармане. В прежние времена, когда он и прочие пираты рисковали ещё появляться на улицах Вавилона, считалось особым шиком кинуть попрошайке золотую или серебряную монету, а то и целую горсть – в зависимости от того, насколько удача была к ним благосклонна. Впрочем, сейчас об этом не могло быть и речи – те времена, когда он мог позволить себе швыряться деньгами, давно закончились. Выудив из глубины застиранных тренировочных штанов медную монетку, капитан щелчком отправил её нищему. Тот приподнял шляпу.

– Благодарствую…

– Не за что, отец. – Повинуясь внезапному порыву, Фракомбрасс остановился и присел на корточки. – Скажи-ка… Кем ты был раньше?

– О! Я много кем был! – Нищий подтянул деревянную ногу и уселся поудобнее; видно было, что он не прочь почесать языком. – Бродяжничал, сидел в тюрьме, водил по небу летучие корабли…

– Ну?! Даже так?!

– А ты думал! Я же, в сущности, старый воздушный волк! Да, сынок, золотые были деньки… Я тогда служил матросом на «Офигении», мы возили грузы на самые отдалённые плантации. Иногда мои ноги целыми месяцами не касались земли – да и зачем, если подумать? Кормили нас хорошо, а за выпивкой всегда было кого послать. Не, так-то что не жить!

– А сейчас что же?

– Эх… Стар я стал, сынок, просто стар… Вот и списали на землю… – Нищий сморгнул непрошеную слезу. – Нет, ты не подумай, что я жалуюсь. Я ж у сынка своего живу, они с невесткой меня всяко и накормят, и угол найдут, спасибо им… А только разве это жизнь – в четырёх стенах сидеть день-деньской? Вот я и брожу по улицам. Тут тебе и поговорить, и новости послушать. Невестка ворчала сперва, потом ничего, привыкла… Да и мастерить, опять же, на свежем воздухе лучше получается…

– Чего мастрячишь-то? – удивился Фракомбрасс. Нищий улыбнулся, показав коричневые пеньки зубов, и извлёк из-за пазухи литровую бутыль.

– А вот…

Ёкарный Глаз пригляделся. Внутри хорошо знакомого капитану сосуда находился миниатюрный дирижаблик, точь-в-точь как настоящий! Был сделан даже штурвал, а в иллюминаторы вставлены крохотные стёклышки.

– Это как же ты умудрился его ту да запихнуть?! – Фракомбрасс бесцеремонно забрал у нищего бутылку и стал вертеть её так и сяк, силясь разгадать секрет.

– Думаешь, я его внутрь вставил, а потом стекло склеил? – беззлобно рассмеялся тот. – Не-ет, сынок… Тут фокус в другом. Вот, смотри-ка… – Он с кряхтением отстегнул свой протез и извлёк из его недр длинный тонкий пинцет. – Вот этой вот штукой я его и собрал.

– Как собрал? Прямо в бутылке, что ли? – всё ещё не мог поверить Ёкарный Глаз.

– Сообразил наконец! Да, прямо в бутылке. Всего-то нужно – чтобы деталька через горлышко пролезла. А дальше всё просто: капля клея и пинцет. Тут первое дело – не торопиться. Ну, да я уже давно никуда не спешу…

Фракомбрасс, не слушая его, зачарованно уставился на крохотный макет. Дирижаблик был совершенен; казалось – увеличь его в сотню раз, отправь на ванты команду расторопных матросов, поднимай паруса и отправляйся в путь! Ни в оснастке, ни в форме корпуса или баллона опытный глаз пирата не находил ни единой детали, к которой можно было бы придраться. В этот миг перед ним вдруг с какой-то пронзительной ясностью предстала вся жизнь этого обезьянца и тысяч ему подобных: долгий кропотливый труд изо дня в день – и всё это ради нескольких лишних медяков, которые всё равно исчезнут, просочатся, словно вода между пальцами. Неловким жестом он сунул старику его собственность и зашагал по улице, напрочь (небывалое дело!) забыв про спиртное. Капитан увидел вдруг на месте старого нищего самого себя. Это он, Изенгрим Фракомбрасс, Ёкарный Глаз, легенда при жизни, ковылял по жарким кривым улочкам Манки-тауна, зашибая на выпивку у редких прохожих, и мастерил макеты кораблей, щуря гноящиеся от вечной пыли глаза. Да, вот куда, оказывается, может завести честный труд! Признание? Богатство? Собственный, предки его побери, особняк с мраморными львами у кованой решётки ворот? Чушь! А он-то, как последний дурак, раскатал губу, даже начал прислушиваться к медоточивым речам этого лукавого горри… Вот оно, его будущее! Всеобщее уважение, значит? Вот вам – всеобщее! Капитан зарычал, да так, что выходившие из подворотни кумушки невольно шарахнулись обратно.

В квартире, снятой для него Громилой, царил прямо-таки неприличный порядок. Фракомбрасс захлопнул за собой дверь и некоторое время созерцал налитыми кровью глазами спартанскую обстановку кабинета. Потом вдруг рванулся вперёд, пинком отшвырнул кресло, схватил со стола стопку отпечатанных листов и принялся комкать и рвать их. Затем настал черёд пишущей машинки. Когда первый заряд ярости благополучно иссяк, пират привалился к стенке и закрыл глаза, тяжело дыша. В эту минуту кто-то позвонил в дверь.

– Эй, любезный, у вас всё в порядке? Почему такой шум?

По голосу капитан узнал квартировавшего напротив сухонького старичка-павиана, с которым он каждое утро церемонно раскланивался.

Чувствуя какое-то странное, но очень глубокое облегчение, Ёкарный Глаз распахнул дверь, схватил ни в чём не повинного соседа за грудки и, обозвав старой драной долбанью, спустил его с лестницы. Отчаянный малый, о существовании которого капитан начал было забывать за прошедшие недели, вновь возвращался, и не хватало лишь самой малости, чтобы превращение свершилось окончательно. Внезапно Фракомбрасс ощерил клыки в недоброй усмешке и метнулся на кухню. Спички, как всегда, лежали на столе рядом с примусом…

Пять минут спустя пират покинул весело полыхающую квартиру. Он не взял с собой ничего, кроме денег и остро отточенного карандаша – последний вполне можно было использовать как оружие, если бы возникла такая необходимость. Впрочем, он не сомневался, что раздобудет и оружие, и деньги в самое ближайшее время – причём столько, сколько ему будет необходимо.

– Один древний полководец говорил, что надо сжигать за собой мосты, – поведал Фракомбрасс вечернему городу. – И я, блин, точно знаю, что этот сукин сын был прав. Я ведь чуть было не стал достойным законопослушным гражданином, вот позорище-то! Не, моя старая славная команда этого бы не одобрила. И знаете, что я хочу сказать? Парни были бы абсолютно правы! Они, поди, уже заждались меня в том специальном раю, что припасён для джентльменов удачи.

Оранжевое, словно огромный, плавающий в небе апельсин, солнце клонилось к закату.

 
– И снится после пьяного погрома
Не эта голубая синева,
А снится нам трава, трава без стрёма
Умат-кумар – весёлая трава!
 

Старинная песня воздушных пиратов звучала всё тише и тише, пока не замерла вдалеке.

* * *

– Вставай.

– Я никуда не пойду, мон.

– Вставай!

– Я никуда не пойду…

Сэлбасер Заекиров сидел, прислонившись к большому камню и закрыв глаза. Опираться на поражённую гангреной ногу он уже не мог, и брату приходилось тащить его на себе. Выбирать дорогу становилось всё труднее – горы вздымались круче и круче. За прошлый день они прошли километров десять, да и то лишь благодаря постоянным понуканиям Иннота. Гукас появлялся дважды, каждый раз выбирая момент, когда каюкера не было рядом. Незадолго до полудня он внезапно выскочил из тумана, подцепил пальцами нижнюю челюсть Пепелда Похипака и проорал ему прямо в лицо: «Саечка за испуг!» Кинувшийся на выручку Иннот опоздал – проклятый колдун тут же скрылся среди камней. В другой раз он протянул руку на крутом склоне беглецу Дамаяди. Отупевший от усталости и страха, тот не сразу понял, кто помог ему взойти на гребень скалы… А потом уже было поздно что-либо делать. Вечером, когда обессиленные путешественники, миновав очередной подъём, повалились на землю, обнаружилось отсутствие Мафси Солавэ. Никто не заметил, где и когда он отстал.

Селбасер Заекиров отказался идти на следующее утро. Наконец Бят, отчаявшись уговорить брата, попросту взвалил его на плечи, сделал, шатаясь, несколько шагов – и рухнул сам. Иннот, обернувшись, хмуро покачал головой.

– Тебе не унести его. Сил не хватит…

Силы действительно были на исходе. Последний раз они ели два дня назад. Кое-кто соскребал на ходу и пытался жевать белые и жёлтые лишайники, в изобилии облепившие скалы, – но те оказались невероятно горькими. Туман понемногу редел – очевидно, беглецы приближались к границе горячих источников.

– Пошли, мон. Ему всё равно уже ничем не поможешь, – буркнул Цытва-Олва.

Бят поднял на него взгляд.

– Я не пойду без брата.

– Тогда тебе придётся остаться здесь, – жёстко сказал Иннот. – Я пытаюсь спасти тех, кого ещё можно спасти. Не хочешь идти – дело твоё.

Хлюпик отвёл глаза.

Иннот постоял, кусая губу, потом решительно развернулся и двинулся прочь. Остальные потянулись за ним.

Надежда на спасение с каждым днём становилась всё эфемернее. Смоукер непоколебимо верил в силы и способности своего друга; но даже каюкер, казалось, был на пределе. Лицо Иннота осунулось, в уголках губ пролегли резкие складки. «А ведь мы даже ещё не видели этих самых гор, через которые предстоит перебраться», – думал Хлюпик.

Туманный хребет открылся взглядам неожиданно. Только что семеро странников карабкались вверх по склону, тяжело дыша и оскальзываясь на влажных камнях, как вдруг очутились на краю обрыва, а впереди развернулась величественная панорама, преисполненная красоты и вековечного спокойствия. Великолепие гор трудно описать словами. Охристые, золотисто-оранжевые, освещенные закатным солнцем каменные складки возносились на немыслимую высоту – и там, среди облаков, сияли белизной вечные снега.

– Мы всё-таки вышли к ним! – восторженно прошептал Хлюпик.

Он чувствовал, как отступает, слезает слой за слоем та гнусная, грязно-серая хмарь, что скрывала от него всю красоту и величие окружающего мира. Путешественники замерли, поражённые открывшимся видом; и, наверное, поэтому никто из них не успел остановить Прохонзола.

Прикосновение Гукаса, конечно же, не прошло бесследно для корабельного доктора. Глаза Эжитюжи поразила болезнь; радужка помутнела, а белок приобрёл неприятный бурый оттенок; вокруг век набрякли здоровенные синюшные пятна. Он замкнулся в себе, отвечая на осторожные расспросы Иннота лишь вялым пожатием плеч. Видно было, что зрение его с каждым днём становится всё хуже и хуже, но вслух Прохонзол не произнёс ни единой жалобы. И вот сейчас вдруг, подняв голову и улыбнувшись выглянувшему впервые за много дней солнцу, он, словно сомнамбула, сделал несколько шагов вперёд, к краю обрыва – и беззвучно сорвался вниз. Спустя мгновения до беглецов долетеличуть слышный шум падения и шорох сползающих камней. Иннот некоторое время остолбенело смотрел вниз, потом яростно сплюнул.

– Так, ещё кто хочет выбрать лёгкий путь? Давайте, не стесняйтесь! Это ведь так просто: пара шагов – и всё, проблемы закончились! Ну?! Кто первый? Вы, должно быть, именно за этим тащились сюда, разве нет?!

– Успокойся, мон, – покачал головой Гэбваро. – Мы-то с тобой пока ещё здоровы, сохрани предки… Не спеши судить слишком строго.

– Надо бороться! Всегда, понимаешь? Что бы ни случилось, до самого конца! – Иннот стиснул кулаки.

Видно было, что он не на шутку разозлился.

– У них просто не осталось на это сил – ни у Прохонзола, ни у братьев Заекировых. Ты самый выносливый из нас, мон. Так что если кто-нибудь и может вывести нас – то только ты.

– Ну так нечего торчать здесь, понял?! Двинулись, парни, двинулись! Мы ещё должны отыскать подходящее место для ночлега.

Этой ночью Иннот не позволил себе ни секунды отдыха. Пока один из персонажиков нёс «ночную вахту», каюкер мучительно размышлял, что же им делать дальше. Соотнести увиденный у Безумных Метеорологов макет и реальную местность, в которой они очутились, никак не удавалось.

Он поднял остальных с рассветом и, не слушая стонов и жалоб, повёл их за собой. Путники представляли собой жалкое зрелище: исхудавшие, облачённые в рваные лохмотья, они еле переставляли ноги. Почти всех бил озноб: ночь оказалась весьма прохладной. Из шестерых оставшихся двое были больны, причём, вероятно, смертельно: Иннот не представлял себе, каким образом можно излечить прикосновение Великого. Он распорядился, чтобы Дамаяди и Похипак шли последними; если Гукасу опять вздумается напасть, пускай хоть новых жертв не будет. Сам же каюкер возглавил отряд. Теперь он старался держаться гребней скал и прочихоткрытых и возвышенных мест: отсюда было лучше видно.

Прозрачный горный воздух сыграл дурную шутку: путь, который они рассчитывали одолеть за несколько часов, растянулся на два дня. Беглецы давно свалились бы от голода, но им неожиданно повезло: на склонах стали попадаться заросли терновника и карликовой горной айвы. Терпкие и жёсткие, как подмётка, миниатюрные плоды вызывали тошноту и мучительные спазмы в желудке, но всё же немного поддержали иссякшие силы.

– Ты знаешь, старина, я не думаю, что смогу переправиться, – признался Инноту Хлюпик. – По-моему, тебе стоит попытать счастья в одиночку.

– Чушь! – сердито ответил каюкер.

– Нет, правда… У меня уже никаких сил больше нет. Да и у остальных тоже.

– Остальные меня волнуют лишь постольку поскольку. А тебя я вытащу, даже если придётся…

Он осёкся: Хлюпик с раскрытым ртом глядел на что-то за его плечом. Иннот стремительно обернулся.

* * *

Предатели так и не смогли исполнить задуманное. Слишком поздно Чамэ задался вопросом: каким образом их прежнему капитану удавалось держать судно по курсу? Компас в этих местах не действовал; его стрелка бестолково моталась из стороны в сторону, а густой туман скрывал от глаз любые возможные ориентиры. К тому же страшный колдун из снов не оставил их в покое, на что все втайне надеялись. Сейчас на дирижабле осталось всего три человека, способных хоть как-то управлять кораблём: он сам, Рыма Зуний и Ивах Воппа. Чолы Жыблита спихнул за борт Псанг Сахахак, спихнул сразу, как только увидел первые зловещие признаки болезни: явившийся во сне Гукас дотронулся до его лица. Сам Сахахак, впрочем, тоже не избежал подобной участи несколько дней спустя; но, будучи решительным и физически сильным, забаррикадировался в кубрике вместе с остатками воды и провизии и пригрозил задушить любого, кто к нему сунется. Далмис Птеромбюд сделал, очевидно, свои выводы из происходящего. Рано утром, когда была его очередь нести вахту, он снизился, привязал к мачте канат и тихонько спустился по нему вниз, канув в неизвестность.