Текст книги "Колчак"

Автор книги: Павел Зырянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 48 страниц)

Директория получила временный мандат – до 1 января 1919 года. Если бы к этому времени удалось собрать вместе более половины членов Учредительного собрания (исключая из расчёта большевиков и левых эсеров), власть перешла бы к нему. В противном случае мандат продлевался до 1 февраля, а потом Учредительное собрание брало власть в свои руки, даже если бы собралось менее половины его членов (но более трети).

Было также решено, что с образованием Директории прекратят существование все местные правительства, а также Сибирская областная дума.

23 сентября на заключительном заседании Государственного совещания состоялось торжественное провозглашение новой власти – Временного Всероссийского правительства (Директории).[904]904
  Гармиза В. В. Указ. соч. С. 201.


[Закрыть]

Астров был на Юге, Чайковский – в Архангельске. Реально состав Директории сложился такой: Авксентьев, Болдырев, Виноградов, Вологодский и Зензинов. Председателем был избран Авксентьев.

Ввиду приближения фронта Директория не могла долго оставаться в Уфе. Екатеринбург тоже был недалеко от фронта. Встал вопрос о переезде в Омск, где уже имелся готовый аппарат власти.

Омское правительство эсеры считали реакционным. К тому же как раз в сентябре в Омске произошли события, не предвещавшие ничего хорошего. Воспользовавшись отсутствием нескольких министров, левые члены Сибирского правительства, В. М. Крутовский и М. Б. Шатилов, договорились с председателем Сибирской думы И. А. Якушевым о введении в правительство ещё одного левого министра, известного сибирского литератора и этнографа А. Е. Новосёлова. 21 сентября все четверо были арестованы по распоряжению начальника омского гарнизона полковника В. И. Волкова. Находясь под арестом, Крутовский и Шатилов написали, явно не добровольно, заявления об отставке. Новосёлов же был отвезён в Загородную рощу и убит. После этого арестованные были выпущены, Волкова сняли с должности, а офицеры, совершившие убийство, скрылись. Эсеры указывали на Михайлова как на организатора всего этого дела. Чехи сгоряча попытались его арестовать, но не так-то просто оказалось поймать министра финансов, имевшего в городе несколько конспиративных квартир. Вопрос об участии Михайлова в заговоре так и не выяснился.[905]905
  Арнольдов Л. В. Указ. соч. С. 124–129; Вибе П. П. и др. Указ. соч. С. 159.


[Закрыть]

Убийство Новосёлова не заставило Авксентьева отказаться от переезда в Омск. Председатель Директории надеялся, что Болдырев, как главнокомандующий, сумеет взять военных под свой контроль, а реакционный дух омских бюрократов Директория постепенно нейтрализует путём «обволакивания», то есть назначая на ключевые должности своих сторонников.[906]906
  Гармиза В. В. Указ. соч. С. 202.


[Закрыть]

Решение было ошибочным. Но – так уж непредсказуемы бывают повороты судьбы – благодаря этой ошибке члены Директории выпутались из перипетий Гражданской войны и благополучно закончили свои дни.

Поднявший свой крест

9 октября 1918 года Директория приехала в Омск. Вокзал был переполнен встречающими. На платформе выстроился почётный караул. Оркестр исполнил «Коль славен» и «Марсельезу». Были рукопожатия, речи. Духовенство отслужило молебен. Затем состоялся военный парад. «Всё шло чудесно. Официальная сторона – безупречна», – писал в воспоминаниях генерал Болдырев, член Директории и Верховный главнокомандующий.[907]907
  Болдырев В. Г. Указ. соч. С. 66.


[Закрыть]

Возможно, генерал всё же лукавил, когда писал эти слова. Ведь многие слышали, как войсковой старшина И. Н. Красильников, стоя за спиной членов Директории, сказал кому-то, ухмыляясь: «Вот оно, воробьиное правительство, махни рукой – и разлетится». С самим Болдыревым на параде произошёл конфуз. Надо было объехать фронт и поздороваться с войсками. Но лошадь отказывалась стронуться с места, видимо, боясь войск. Не удавались никакие попытки привести её в движение. Тогда вперёд выехал военный министр Сибирского правительства Иванов-Ринов, и лошадь главнокомандующего послушно пошла вслед за его лошадью. Кто-то из местных военных, видимо, зная, что Болдырев неважный наездник, нарочно подсунул ему плохо выезженную лошадь.[908]908
  Иностранцев М. А. Адмирал Колчак и его катастрофа. – ГАРФ. Ф. 5960. Оп. 1. Д. 8 а. Л. 25–27; Болдырев В. Г. Указ. соч. С. 74.


[Закрыть] Вряд ли Болдырев чувствовал себя «чудесно», плетясь за казачьим атаманом.

Директория, ни перед кем не обязанная отчитываться, формально являлась коллективным диктатором. В России только самодержавные цари имели такой объём прав. И недаром Зензинов, ярый противник монархии, в шутку, но горделиво говорил, что к каждому члену Директории можно обращаться со словами «Ваше однопятое величество».[909]909
  Гинс Г. К. Сибирь, союзники и Колчак. 1918–1920. Пекин, 1921. Т. 1. С. 271.


[Закрыть] Шутка, однако, мало соотносилась с действительностью. Ибо на самом деле даже вся Директория, в её целом, не имела и пятой части той власти и того влияния, какими обладали русские цари. На то были разные причины, объективные и субъективные.

Председатель Директории Н. Д. Авксентьев родился в Пензе, но значительную часть жизни провёл в Париже, Берлине и Лейпциге. Заканчивал там образование, прерванное на родине (в 1899 году исключён из Московского университета за участие в беспорядках), писал диссертацию по философии, посещал революционный кружок. В России бывал лишь наездами – когда сопровождал транспорты с революционной литературой. Однажды попался, но сумел выкрутиться. В 1905 году вернулся было на родину, но вскоре оказался в Обдорске (ныне Салехард). Бежал оттуда (в те времена убежать из ссылки было делом несложным). В 1917 году – снова в России. Доказывал, что «путь, ведущий к свободе, приведёт к победе». Председательствовал на крестьянском съезде, хотя о русских крестьянах имел лишь теоретические представления. Считался чуть ли не самым правым среди правых эсеров, но на посту министра внутренних дел во Временном правительстве почему-то попустительствовал большевикам.

Приехав в Омск, постарался внушить местному люду, что намерен восстановить крепкие государственные основания. Приказал разыскать старые Положения и штаты и по ним всё строить. Ввёл позабытое было титулование. Себя велел называть «Ваше высокопревосходительство». Окружил себя адъютантами.

Однако вся эта помпа в имперском стиле плохо сочеталась с «опарижаненной», по выражению одного мемуариста, внешностью франтоватого 40-летнего интеллигента, столь не похожего на столпов прежнего строя. А по нём, этом строе, многие начинали уже печалиться, хлебнув лиха за полтора года революции. Кроме того, Авксентьев так и не смог избавиться от свойственной многим революционерам склонности к длинным речам, произносимым с большим подъёмом, но бедным по содержанию. Когда-то такие речи встречались на ура, но теперь они напоминали прошлогоднюю «керенщину». Колчак, вскоре познакомившийся с Авксентьевым, говорил, что это переиздание Керенского.[910]910
  См.: Арнольдов Л. В. Указ. соч. С. 180; Гинс Г. К. Указ. соч. Т. 1. С. 256–257, 266–267; Т. 2. С. 113–114; Политические партии России. Конец XIX – первая треть XX в. Энциклопедия. М., 1996. С. 15–17; Оте чественные архивы. 1994. № 6. С. 56; ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 179. Л. 181.


[Закрыть]

В. М. Зензинов, сын крупного чаеторговца, был знаком с Авксентьевым ещё со времён революционных кружков. Зензинов сыграл важную роль в создании эсеровской партии и одно время даже входил в её боевую организацию. Был в трёх ссылках, дважды бежал. Из последней ссылки, в Якутию, не бежал, видимо, потому, что серьёзно увлекся исследованиями местного края и участвовал в одной полярной экспедиции.

Быстро оставив террористическую деятельность, Зензинов сосредоточился на внутрипартийной работе и издании эсеровских газет. «Зензинов – честнейший человек, – писал о нём Болдырев, – лично мне он был симпатичен и почему-то всегда представлялся пишущим передовицы для партийной газеты».[911]911
  Болдырев В. Г. Указ. соч. С. 69; Гинс Г. К. Указ. соч. Т. 1. С. 261.


[Закрыть]

Генерал В. Г. Болдырев, сын бедного крестьянина, имел простонародные привычки и соответствующую внешность – плотный, крепкий, рябой (после оспы), бородка клинышком. Благодаря усердию, трудолюбию и целеустремлённости, очень часто свойственным выходцам из низов, пробился в офицеры, окончил Академию Генерального штаба, ещё при царе стал генералом. Особенными дарованиями не обладал, но после Февраля демократическое происхождение ускорило его карьерный рост. Командуя корпусом, сдал Ригу, но к неудачам тогда уже привыкли, никто разбираться не стал, и Болдыреву, поддержавшему Керенского в борьбе с Корниловым, поручили командование армией. На этом посту он отказался выполнять несообразные приказы большевистского главнокомандующего Н. В. Крыленко и попал в тюрьму. Там-то, как говорят, он и сошёлся с эсерами.[912]912
  Гинс Г. К. Указ. соч. С. 259–260; ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 179. Л. 183–185.


[Закрыть]

В. А. Виноградов, адвокат из Астрахани, просидевший в Думе два срока, был одним из малозаметных членов кадетской партии. Редко выступал и находился в тихой оппозиции к П. Н. Милюкову, считаясь левым кадетом. На этой основе сблизился с Н. В. Некрасовым. И последний, став во Временном правительстве министром путей сообщения, пригласил к себе Виноградова на должность товарища министра. Дружба Виноградова с Некрасовым была известна – потому эсеры и пригласили его в Директорию, что им нужен был левый кадет, а Некрасов, замешанный в предательстве Корнилова, для Сибири не подходил. Человек мягкий, неустойчивый, тяготевший то к правым направо, то к левым, он и в Директории, как и в Думе, ничем не блистал. Но здесь дело сложилось иначе. Авксентьев и Зензинов голосовали, как правило, одинаково. С другой стороны, установилась солидарность между Вологодским и Болдыревым. Голос Виноградова, таким образом, оказался решающим.[913]913
  Гинс Г. К. Указ. соч. Т. 1. С. 261.


[Закрыть] И этот мягкий балласт, перекатываясь с одной стороны на другую, лишил Директорию всякой устойчивости.

На первых порах Директория сумела добиться некоторых успехов. Сложили полномочия и самораспустились Уральское правительство и Алаш-Орда. Сложил полномочия, но почему-то не захотел распускаться Совет управляющих ведомствами, переехавший из Самары в Уфу. И, наконец, была решена проблема «Сиболдумы», избранной в 1917 году по классовому принципу, без участия состоятельных граждан, и ставшей у всех бельмом на глазу. Авксентьев съездил в Томск и уговорил своих товарищей по партии разойтись. «1 января мы всё равно соберёмся», – сказали они, намекая на предполагаемое открытие Учредительного собрания.[914]914
  Там же. С. 291–295.


[Закрыть]

Тем не менее над Директорией быстро сгущались тучи. Офицеры, и не только казачьи, считали её эсеровской, а эсеров и большевиков они полагали «одного поля ягодами». На торжественных банкетах офицеры, отведав спиртного, заставляли оркестр играть «Боже, царя храни», а от присутствующих требовали, чтобы они вставали. Члены Директории, чехи и другие противники монархии демонстративно удалялись. А наутро Болдырев вызывал к себе начальника Омского гарнизона генерала А. Ф. Матковского и требовал, чтобы участники скандальной выходки были наказаны.[915]915
  Там же. С. 272; Гайда Р. Мои воспоминания. Перевод с чешского. – Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 40169. Оп. 1. Д. 1. Л. 175–176.


[Закрыть]

Болдырев быстро превращался из военного в политика. Он участвовал в заседаниях Директории (без него там окончательно восторжествовали бы эсеры), вёл переговоры о формировании правительства, встречался с иностранными представителями, присутствовал на официальных мероприятиях. На фронте не бывал. Свои обязанности главнокомандующего (совсем, как Николай II) свёл к выслушиванию ежедневного доклада начальника штаба Ставки генерала С. Н. Розанова и даче общих указаний.

«Я не имел возможности лично осмотреть войска и детально ознакомиться с положением на фронте, что ставилось и ставится мне многими в вину, – писал он в воспоминаниях. – Это было бы вполне справедливо, если бы откинуть некоторые обстоятельства, прежде всего – моё присутствие необходимо было в Директории… кроме того, надо было возможно скорее осуществить вопрос о выдвижении на фронт сибиряков, которым необходимо было хотя бы показаться, и, наконец, непосредственное руководство фронтом было в достаточно прочных руках генерала Сырового, Дитерихса и нескольких других старых и опытных русских генералов и офицеров».[916]916
  Болдырев В. Г. Указ. соч. С. 61.


[Закрыть]

Ян Сыровой (правильнее – Сыровы, но в гражданскую войну его никто из русских так не звал) командовал Чехословацким корпусом и по совместительству – всем Поволжским фронтом. Дитерихс был его начальником штаба. Дела на фронте шли неважно. На севере Сибирская армия и 2-я чехословацкая дивизия ещё с лета, взяв Нижний Тагил, стояли у Кушвы, а на волжском фронте красные продолжали наступление на Уфу. В середине октября 1-я чехословацкая дивизия вдруг снялась с позиций и забила своими эшелонами железную дорогу. Но даже это не заставило Болдырева выехать на фронт, хотя положение там складывалось катастрофическое.

Зато главнокомандующий нашёл-таки время, чтобы «показаться» в одной из омских казарм. Осматривая выстроившийся батальон, он увидел, что половина солдат стоит босиком, другие – без штанов, в одних кальсонах. Командир сообщил, что те, кому не досталось сапог, сидят без горячей пищи – ведь не побежишь босиком на кухню, когда уже выпал снег.[917]917
  Там же. С. 73–74.


[Закрыть]

Конечно, всё можно было свалить на военного министра Иванова-Ринова, который и в самом деле неважно относился к своим обязанностям. Но были и объективные трудности. Во всей Сибири, например, не было ни одной суконной фабрики. Ближайшая была в городе Белебее Уфимской губернии,[918]918
  См.: Гинс Г. К. Указ. соч. Т. 2. С. 220.


[Закрыть] а туда уже пришли красные. Так что рассчитывать можно было только на поставки союзников или закупки за границей. Но для этого надо было вести большую и систематическую работу по определению потребностей, составлению заявок, размещению заказов. Между тем Директория и Сибирское правительство увязли в пререканиях по формированию нового кабинета министров.

В сентябре, ещё до Директории, неожиданно возникла другая проблема. Как уже говорилось, первые мобилизации, при Гришине-Алмазове, прошли довольно спокойно. Когда же за это взялся Иванов-Ринов, начались бунты. Видимо, Иванов-Ринов затронул те возрастные группы, которые Гришин-Алмазов призывать избегал. Новый министр действовал круто. Общества, которые отказывались давать призывников, подвергались «вооружённому воздействию военной власти», как деликатно называли в газетах вызов войск и массовые порки. В одной деревне, Шемонаихе, Змеиногорского уезда на Алтае, выпороли 30 человек.

Особенно крупные восстания в связи с мобилизацией в сентябре 1918 года вспыхнули как раз на Алтае – в уездах Змеиногорском (к югу от Барнаула) и Славгородском (к западу). Местные гарнизоны и милицейские силы оказались настолько слабы, что сломить их сопротивление не составляло труда. Весь Славгородский уезд со 2 по 10 сентября был в руках восставших. Попавших в плен офицеров беспощадно перебили. Восставшие вывесили красный флаг и образовали «рабоче-крестьянский штаб». Советскую форму правления они отвергли.

Кроме мобилизации, крестьян сильно раздражало также стремление правительства прекратить незаконные порубки в казённых лесах. Сибирский мужик всегда считал, что дерево в лесу ничего не стоит – руби и вези. Поэтому попытки властей ввести порубки в законные рамки натыкались на явное и неявное сопротивление. С падением старого режима для порубок наступило раздолье. Но Сибирское правительство стало брать казённые леса под защиту. Совсем рубить, конечно, не запрещалось, но надо было платить деньги. Денег у крестьянина всегда мало, и платить он не любит.

В Мариинском уезде Томской губернии лесничий пожаловался на крестьян села Чумай. Туда были посланы рота пехоты и отряд милиции. Их окружили и взяли в плен. Солдат заперли в холодном сарае, участь же офицеров была ужасна. Впоследствии были обнаружены трупы с вырезанными на спинах ремнями.

Каждая из подобных историй заканчивалась прибытием достаточного количества войск, наскоро проведённым дознанием и расстрелом зачинщиков, подлинных или мнимых.[919]919
  Сибирский вестник. 1918. 9 и 29 окт., 3 нояб.; ГАРФ. Ф. 176. Оп. 1. Д. 1. Л. 366; Д. 15. Л. 216.


[Закрыть] Правительственные чины утверждали, что эти восстания – плод агитации беглых красноармейцев и венгров. Вряд ли это так, ибо известно, с каким недоверием крестьяне, особенно в глухих местах, относятся к чужакам. И судя по знакомству с военными терминами (те же «штабы»), с азами военного дела, по особому озверению в отношении офицеров, главными зачинщиками были местные крестьяне из числа фронтовиков. Последние, как известно, во многих сёлах в это время установили свою диктатуру.

Такие большие восстания были новым явлением для Сибири. В 1905–1907 годах всё в основном сводилось к порубкам.

Судя по всему, Сибирское правительство не пользовалось популярностью и уважением в толще народа. Правительство без царя, но с офицерами – это наводило на подозрения, что господа нарочно так придумали, чтобы притеснять народ. А Директория вообще не укладывалась в голове: сразу пять царей – и все вместе они как один царь. Впрочем, о Директории во многих сибирских селениях, наверно, не успели узнать. Конечно, народному сознанию монархическая власть, столь необдуманно и поспешно изничтоженная в 1917 году, была привычнее и понятнее. Если же не монархическая, то в любом случае – единоличная. Такая власть была ближе и понятнее также и офицерству.

И даже среди интеллигенции, в общественных кругах зрело разочарование в коллективной власти – во всех тех её формах, которые промелькнули за эти полтора года: Временное правительство, бессильное и безвольное, большевики, ни с чем не желающие считаться, кроме своих партийных программ и интересов, однодневное Учредительное собрание – увеличенная копия Временного правительства, Комуч, бледный снимок с большевиков, наконец, Директория, явно нежизнеспособная с первых своих дней. Росло убеждение, что только какой-то авторитетный и мужественный человек, честный, с железной волей, стоящий вне партий, но патриотически настроенный, взяв всю власть в свои руки, способен объединить усилия нации и вывести её из катастрофы.

В октябре в Омске сложился довольно широкий блок общественных организаций, стоящих на антибольшевистских позициях. В него входили представители кадетской партии, торгово-промышленного класса, кооперативов, отдельных организаций народных социалистов, плехановского «Единства» и правых эсеров. Значительная часть «Омского блока», за исключением левого крыла, стояла на той позиции, что временно, на период преодоления кризиса, необходимо установить диктатуру одного лица. Эту идею проповедовали и два наиболее активных деятеля блока – А. В. Сазонов, «сибирский дед», как его называли, – бывший народоволец, а затем видный кооператор, и В. Н. Пепеляев, один из сибирских депутатов в IV Думе, входивший в кадетскую фракцию, позднее – комиссар Временного правительства в Кронштадте, просидевший там две недели в каземате, пока правительству не удалось его оттуда вызволить. «Омский блок» имел связи с казачеством и с военными.[920]920
  См.: Мельгунов С. П. Трагедия адмирала Колчака. Ч. 2. Белград, 1930. С. 99—102; Гинс Г. К. Указ. соч. Т. 1. С. 275.


[Закрыть]

Идея единоличной власти, таким образом, распространялась всё шире, а Директория с первых дней пребывания в Омске оказалась в изоляции.

Престиж Директории ещё более пошатнулся в результате скандала, происшедшего после издания руководством эсеровской партии инструкции местным партийным организациям. Эсеровский ЦК во главе с В. М. Черновым, собравшись 11 октября в Екатеринбурге, принял документ, в коем объявлялось, что на совещании в Уфе вопрос о государственной власти фактически решён не был. Поэтому членам партии предлагалось сплачиваться вокруг съезда членов Учредительного собрания, учиться военному делу и вооружаться, чтобы в любой момент быть готовыми дать отпор реакции. Это было понято, как призыв к созданию собственных вооружённых сил партии. Болдырев потребовал объяснений от Авксентьева и Зензинова. Последний отвечал задиристо, а первый попросил отложить вопрос до тех пор, пока он не распустит Сибоблдуму.[921]921
  Мельгунов С. П. Указ. соч. Ч. 2. С. 83–88.


[Закрыть] Между тем было известно, что оба члена Директории поддерживают постоянные контакты с ЦК своей партии, хотя и не одобряют скандальный документ.

Вопрос постарались замять, что, конечно, не удалось. Противники Директории, прежде всего из числа офицеров, стали говорить, что эсеровская партия готовит заговор с целью захвата власти.

* * *

Колчак прибыл во Владивосток, судя по всем расчётам, 20 сентября или днём раньше. Город, где он много раз бывал, трудно было узнать. В гавани стояло множество иностранных военных кораблей. Среди них возвышался грозный «Хизен», японский броненосец, в прошлом – русский «Ретвизан». Все лучшие казармы, дома были заняты иностранными войсками и представительствами. На улицах хулиганили американские солдаты, самые недисциплинированные среди союзных войск. Фактически в городе всем распоряжались иностранцы, прежде всего – чехи и японцы.[922]922
  Cм.: АРР. Т. X. С. 276; Окулич И. К. Мои воспоминания. – ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 410. Л. 32.


[Закрыть]

Узнав о приезде Колчака, многие морские офицеры захотели с ним встретиться. Все спрашивали: что делать, кого поддерживать, кому подчиняться? Ознакомившись с обстановкой, Колчак созвал частное совещание морских офицеров. Адмирал сказал, что из всех соперничающих правительств он поддержал бы только Сибирское. Оно возникло, судя по всему, без постороннего влияния и сумело провести мобилизацию. Такое мероприятие нельзя осуществить без известной поддержки населения.[923]923
  АРР. Т. X. С. 276–277.


[Закрыть]

Приезд Колчака совпал с пребыванием во Владивостоке Вологодского, который вёл переговоры об установлении здесь власти Сибирского правительства. Без особых трудов удалось уговорить самораспуститься правительство П. Я. Дербера. Хорват же, чувствуя, очевидно, за собой поддержку Японии, долго не соглашался расстаться с титулом «верховного правителя» России. Пришлось пойти на уступки и дать ему другой титул – «верховного уполномоченного правительства на Дальнем Востоке». Область, подвластная Хорвату, впоследствии иронически именовалась «вице-королевством Хорватия».

21 сентября Колчак посетил Вологодского. Председатель правительства был очень занят и спешил. Беседа была короткой. Адмирал сообщил, что все морские части, находящиеся во Владивостоке, признают власть Сибирского правительства и подчиняются его распоряжениям. В газетах же сообщалось, что Колчак «доложил о восстановлении и задачах Тихоокеанского флота».[924]924
  Там же. С. 277; Сибирский вестник. 1918. 24 сент.


[Закрыть]

В это же время во Владивосток приехал и генерал Гайда, чтобы покрасоваться в лучах славы перед иностранными дипломатами и корреспондентами. Колчак, который натолкнулся на трудности с отъездом из Владивостока, зашёл попросить о содействии в чешский штаб. Там и произошла его встреча с Гайдой. Оба оставили о ней воспоминания. Колчак, правда, ничего не сказал о первом своём впечатлении о собеседнике. Приходится прибегнуть к помощи других лиц – журналиста Л. В. Арнольдова и генерала А. П. Будберга. Высокий, худой, «с тяжёлым, хотя и оригинальным лицом», – так описывал Гайду Арнольдов.[925]925
  Арнольдов Л. В. Указ. соч. С. 257.


[Закрыть] Характеристика Будберга гораздо злее: «…Здоровый жеребец, очень вульгарного типа, …держится очень важно, плохо говорит по-русски».[926]926
  АРР. Т. XIV. С. 234.


[Закрыть]

Гайда утверждал, что прежде он уже слышал о Колчаке. Однако на чешского генерала, видимо, произвёл впечатление прежде всего внешний вид посетителя: впалые щёки, говорившие о материальной нужде, поношенный штатский костюм и особенно – мягкая широкополая шляпа, придававшая гостю, как писал Гайда, «пролетарский вид».[927]927
  РГВА. Ф. 40169. Оп. 1. Д. 1. Л. 168.


[Закрыть] Гайда подумал, что безработный адмирал ищет, куда пристроиться.

Разговор, однако, у них был долгий – его хватило на две встречи. В пересказе Колчака он выглядит более последовательно и логично – эту версию и возьмём за основу.

Сначала говорили об антибольшевистском фронте на Урале. Колчак спросил, как объединяется командование русских и чехословацких частей. Гайда отвечал, что постоянного объединения пока нет. Вопрос решается в каждом отдельном случае: если больше чехов и словаков, то командование переходит к ним, – и наоборот. Колчак сказал:

– По-моему, это большой недостаток в борьбе, раз нет объединённой вооружённой силы, хотя бы только по опера тивным заданиям.

Гайда напомнил, что он уже делал представление Вологодскому о том, чтобы в целях объединения действий тех и других частей его назначили командующим Сибирской армией.

– Как вы относитесь к этому? – спросил он.

Колчак уклончиво ответил, что этот вопрос надо решить, исходя из общего соотношения русских и чехословацких сил.

Заговорили о Директории. Гайда решительно сказал, что она нежизненна. Колчак спросил, какая власть в таких условиях могла бы быть наиболее эффективна. Гайда уверенно ответил, что только военная диктатура.

Колчак возразил:

– Военная диктатура прежде всего предполагает армию, на которую опирается диктатор, и, следовательно, это может быть власть только того лица, в распоряжении которого на ходится армия, но такого лица не существует, потому что нет общего командования. Для диктатуры нужно прежде всего крупное военное имя, которому бы армия верила, ко торая бы знала это лицо… Диктатура есть военное управле ние, и она базируется в конце концов всецело на вооружён ной силе, а раз этой вооружённой силы нет пока, то как вы эту диктатуру создадите?

Гайда отвечал, что это вопрос будущего, но без диктатуры не обойтись.[928]928
  АРР. Т. X. С. 277–278.


[Закрыть]

В воспоминаниях Гайды нет упоминания о том, что он уже в то время выдвигал свою кандидатуру на пост командующего Сибирской армией. Вместо этого утверждается, будто Колчак заявил, что Гайда должен взять власть в свои руки, и попросил у него «какое-нибудь место, лучше административное». Всё это, конечно, крайне сомнительно. Во-первых, Колчак в то время никого, кроме Алексеева, на посту Верховного главнокомандующего и диктатора представить себе не мог. Во-вторых, Колчак никогда не рвался к военно-административной работе в тылу, вдали от сражений.

На следующий день после второй встречи Гайда со своим штабом уехал из Владивостока, не взяв с собой Колчака, который, по его словам, не успел собраться.[929]929
  РГВА. Ф. 40169. Оп. 1. Д. 1. Л. 169.


[Закрыть]

По пути, 28 сентября, на станции Маньчжурия Гайда повстречал Пепеляева, ехавшего во Владивосток. Разговор зашёл о том же – о диктатуре. Стали перебирать возможных кандидатов. Гайда отверг Алексеева: «Очень ценен, как специалист, но он стар для диктатора». Деникин подошёл бы, но он далеко. И Гайда назвал Колчака.

– Его возможно поддержать, – сказал Пепеляев. – Но когда это может быть?

– Дней через двадцать. Чехов мне удастся убедить, – пообещал Гайда.[930]930
  Дневник Пепеляева // Красные зори. Иркутск, 1923. № 4. С. 78.


[Закрыть]

Дневник Пепеляева, где воспроизведён этот диалог, – очень надёжный источник, ибо последующие события не наложили на него отпечатка (в отличие, скажем, от воспоминаний Гайды и допроса Колчака). Так что можно считать, что в результате двух бесед Гайда, человек в общем-то трудноуправляемый, попал под влияние Колчака.

Несмотря на то что правильное движение по Транссибирской железной дороге ещё не было налажено, Колчаку вскоре после отъезда Гайды как-то удалось выехать из Владивостока. Поезд был в пути 17 дней. 13 октября Колчак приехал в Омск, рассчитывая задержаться здесь на несколько дней, чтобы выяснить, каким образом можно пробраться на Юг. Однако уже на следующий день к нему явился адъютант Болдырева и сообщил, что главнокомандующий просит его посетить.

В беседе с Болдыревым Колчак рассказывал о своих дальневосточных впечатлениях. Экономическое завоевание Дальнего Востока иностранными державами, сказал он, «идёт полным темпом». Болдырев попросил адмирала задержаться в Омске. Колчак, в свою очередь, попросил разрешения поставить свой вагон на Ветке.[931]931
  АРР. Т. X. С. 280–283; Болдырев В. Г. Указ. соч. С. 72.


[Закрыть]

Знаменитая омская Ветка, ряд запасных путей и тупичков напротив внушительного здания Управления Омской железной дороги, за это время повидала многих известных людей. Здесь располагалась Директория, пока Сибирское правительство нарочито долго подыскивало для неё квартиры и помещения. Болдырев, кажется, так и остался жить на Ветке, потому что приглянувшийся ему особняк на берегу Иртыша оказался во владении одного из министерств, которое выставило там вооружённую охрану. Здесь же, на Ветке, проживали иностранные дипломаты, которым в маленьком и уже перенаселённом Омске не смогли найти соответствующих их рангу апартаментов.[932]932
  Cм.: Арнольдов Л. В. Указ. соч. С. 141; Гоппер К. И. Четыре катастрофы. Воспоминания. Рига, 1920. С. 96.


[Закрыть] Теперь здесь на несколько дней расположился Колчак.

В тот же день, 14 октября, видимо, после визита к Болдыреву, Колчак написал письмо генералу Алексееву, заявляя о своём желании поступить в его распоряжение в качестве подчинённого. «Вы, Ваше высокопревосходительство, – писал Колчак, – являлись всё это время для меня единственным носителем Верховной власти, власти Высшего военного командования, для меня бесспорной и авторитетной». В этом же письме содержится и первое высказывание Колчака о Директории: «Я не имею пока собственного суждения об этой власти, но, насколько могу судить, эта власть является первой, имеющей все основания для утверждения и развития».[933]933
  Деникин А. И. Очерки русской смуты. Кн. 2. М., 2003. С. 465, 496.


[Закрыть] (Колчак, надо думать, имел всё же в виду омскую власть в целом, а не пятичленную Директорию.)

После встречи с Болдыревым Колчак нанёс визиты другим членам Директории. В эти же дни он познакомился с представителем Добровольческой армии в Омске полковником Д. А. Лебедевым, с несколькими казачьими офицерами, в том числе с полковником В. И. Волковым. (У последнего, в собственном доме, он вскоре снял квартиру.) Колчак обратил внимание на то, что офицеры, армейские и казачьи, в один голос ругали Директорию, утверждая, что это та же самая «керенщина», которая приведёт к новой катастрофе.[934]934
  АРР. Т. X. С. 282–283.


[Закрыть]

16 октября Болдырев вновь вызвал Колчака и предложил ему пост военного и морского министра. Колчак сначала ответил отказом, не желая, видимо, связывать с Директорией своё имя и судьбу. Болдырев настаивал. Тогда Колчак сказал: «Хорошо, я войду, но повторяю, Ваше превосходительство, что если я увижу, что обстановка и условия будут неподходящи для моей работы и расходятся с моими взглядами, я попрошу освободить меня от должности. Я ставлю ещё одно условие:…считаю необходимым в ближайшее время уехать на фронт для того, чтобы лично объехать все наши части и убедиться в том, что для них требуется».[935]935
  Там же. С. 283–284; Болдырев В. Г. Указ. соч. С. 73.


[Закрыть]

Направляясь в Омск, Авксентьев намеревался распустить Сибирское правительство, как и все местные правительства. Однако оно вскоре дало понять, кто на самом деле в Омске хозяин. Директории пришлось вступить с ним в длительные и напряжённые переговоры о составе Всероссийского правительства.

Директория предлагала следующие кандидатуры: Колчак (военный и морской министр), Ю. В. Ключников (иностранных дел), В. В. Сапожников (просвещения), С. С. Старынкевич (юстиции), Л. А. Устругов (путей сообщения), Е. Ф. Роговский (внутренних дел) и И. М. Майский (ведомство труда). Сапожников и Устругов уже упоминались в настоящей книге. Ключников был профессором международного права Московского университета и активным участником Ярославского восстания в 1918 году. Старынкевич одно время состоял в партии эсеров и входил в боевую группу. Роговский был членом Учредительного собрания от партии эсеров и членом Комуча, возглавлял там ведомство государственной охраны. Меньшевик Майский в правительстве Комуча руководил ведомством труда.

Против Колчака Сибирское правительство не возражало. Активно возражал только Иванов-Ринов, находившийся в то время на Дальнем Востоке. Он соединял в своих руках три должности (военного министра, главнокомандующего Сибирской армией и атамана Сибирского казачьего войска) и ни с одной из них не желал расстаться. Его поддерживал начальник Штаба Сибирской армии генерал П. А. Белов (до Первой мировой войны – Г. А. Виттекопф). С другой стороны, против Колчака высказывался лидер эсеров В. М. Чернов, считавший, что включение его в состав правительства – это «начало конца». Колчак в это время ещё ничем эсерам не насолил, а в Севастополе активно с ними сотрудничал. Но для Чернова всякий старорежимный генерал или адмирал, видимо, был символом реакции.