Текст книги "Киндер-сюрприз для зэка"

Автор книги: Павел Светличный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Глава шестая

Суббота, между прочим, выходной для многих людей. В том числе и для сотрудников обладминистрации. Отвыкший от этого Макс ткнулся в безлюдное здание «Белого дома», нарвался на охранника и дежурного, которые со скучающими лицами объяснили ему, что все нормальные люди приходят сюда с понедельника по пятницу.

– А вы какие? – незлобиво поинтересовался Макс, решив не обижаться на грубость.

– А мы при исполнении, – насупившись сурово ответил охранник.

– Эт-точно, – подтвердил Макс, смерив обоих взглядом с ног до головы, и ретировался.

Итак, два дня насмарку. Дело тормозится, ещё не успев начаться, ёпрст. Выйдя на улицу, Макс сплюнул в, обязательный в подобных архитектурных ансамблях, но всегда неработающий, фонтан.

Следовало, хотя бы, использовать имевшиеся в его распоряжении возможности. Поэтому Макс направился в один из самых отдалённых районов, где, уже чуть ли не за городской чертой, находилась областная школа-интернат. Добирался он туда долго, ещё дольше бродил по узким переплетающимся улочкам, пока не нашёл территорию, обнесённую старым забором с облупившейся зелёной краской. Следующие два часа, проведённые внутри этого заведения, показались Максу нескончаемо долгими. Вид детей, находящихся здесь, настолько потряс и ужаснул его, что он испытал невыразимое облегчение, когда оказалось, что Виты среди них нет. И всю обратную дорогу образы этих детей стояли перед его глазами. Детей, которых предали все: и бросившие их родители, и природа, искалечившая их маленькие тела. Похоже, что и сам Господь смотрел в другую сторону, когда они появлялись на свет. У Макса долго ещё щемило сердце и ныло внутри, почему-то хотелось ругаться матом или набить кому-нибудь морду.

Поэтому мужчина, объявившийся в тускло расчерченном солнечными лучами парадном его подъезда, имел все шансы огрести по полной программе от мгновенно выпустившего колючки Макса.

Стоявший неподалёку от входа на подъездной дорожке «лексус» Макс заметил сразу. Иссиня-чёрная машина с тонированными стёклами замерла в тени развесистого каштана, настороженно поблёскивая рассекателями. Макс краем глаза отметил отсутствие подозрительной метушни при своём появлении, но, когда он свернул с дорожки к ступенькам парадного, то услышал, как за спиной щёлкнула, распахиваясь, дверка, а навстречу ему из вестибюля неспешно выплыл очень внушительный мужчина в сером костюме из английской шерсти. Макс скользнул взглядом по его фигуре, оценил мягкую уверенную походку и почувствовал, что справиться с ним будет не в пример труднее, чем с теми тремя молокососами у ресторана.

– Максим Валентинович, – раздался позади него бархатный голос, – не могли бы вы уделить мне минуту вашего времени?

Макс покосился через плечо, стараясь не упускать из виду силуэт, замерший в дверном проёме, и увидел абсолютно незнакомую личность, приветливо улыбавшуюся ему с заднего пассажирского сидения «лексуса». Окликнувший его мужчина был моложав, на вид чуть больше сорока, со светлыми зачёсанными назад волнистыми волосами и ослепительной белозубой улыбкой. Мужчина слегка наклонился вперёд, чтобы Макс мог его хорошенько разглядеть. Нет, не знаком. Определённо не знаком. Даже с учётом того, что они могли не видеться лет десять или, даже, пятнадцать. Макс ухватил всё: свободно-небрежную манеру держаться, горделиво вздёрнутый подбородок, всего лишь чуть-чуть выше, чем следовало бы, туфли из мягкой кожи, явно сшитые на заказ очень дорогим мастером. Подобная обувь многое говорит о человеке. Гораздо больше автомобиля, на котором он ездит.

Макс медленно повернул голову и снова посмотрел на стоящего в дверях. Тот ответил ему спокойным взглядом слегка прищуренных глаз. Он не загораживал Максу проход, но, в то же время, создавалось впечатление, что пройти мимо него будет весьма проблематично.

«Не мой сегодня день», – с горечью подумал Макс, прикидывая в уме, что будет хуже – затеять свалку прямо здесь, у собственного подъезда, или вступать в разговоры с людьми, с которыми ему не хотелось иметь ничего общего.

Он вздохнул, развернулся на сто восемьдесят градусов и стал, не спеша, приближаться к автомобилю.

– Кто вы такие и чего хотите? – добавив в голос блатной интонации, тягуче спросил Макс.

– Хороший вопрос, – ещё раз сверкнул шедевром стоматологического искусства пассажир «лексуса», – об этом и разговор. Вы как предпочитаете – у вас дома, или у меня в машине?

Макс хмуро заглянул внутрь салона. Кроме шофёра и белозубого там никого не было. Ну, да плюс ещё тот, в сером, за спиной. Максу до боли в зубах не хотелось лезть в этот гадючник, но желания вести их к себе – было ещё меньше. Он выпрямился, огляделся по сторонам, мысленно пробормотал длинное замысловатое ругательство, после чего обошёл «лексус», распахнул дверцу и опустился на сидение рядом с белозубым. Тот без лишних слов захлопнул свою дверь и двумя пальцами легонько стукнул шофёра по плечу. Двигатель автомобиля заурчал, проснувшись, и машина тронулась с места. Мужчина в сером костюме так и остался стоять у подъезда.

– Объедем квартал, – пояснил белозубый, – чтобы не мозолить глаза лишний раз.

– Кому? – поинтересовался Макс.

– Да мало ли, – сделал небрежный жест рукой его собеседник.

Он несколько секунд сидел, пытливо рассматривая Макса, как любитель искусства разглядывает любопытный экземпляр музейной экспозиции. Тот, в свою очередь, смотрел в окно с каменным выражением лица, не делая ни малейшей попытки продолжать разговор и ожидая, когда его незваный визитёр раскроет свои карты.

– Прежде всего, – наконец произнёс мужчина, снова ослепительно улыбнувшись, – хочу принести вам свои извинения за тех дуболомов, с которыми вам вчера пришлось столкнуться. Моё распоряжение пригласить вас для разговора они восприняли чересчур буквально, за что и поплатились. Если вас это утешит, могу добавить, что по возвращении они получили дополнительную взбучку и, я надеюсь, уж она как следует прочистила им мозги.

«Нет у них мозгов», – подумал Макс, всё так же не вступая в разговор.

Белозубый помолчал, поджав губы, в ожидании ответной реплики, не дождался, и заговорил снова:

– Вы нам нужны, Максим Валентинович.

Он был излишне многословен. То, что Макс им нужен – понятно и так. Вопрос в том, нужны ли они ему. Впрочем, вопрос даже не стоял. Ежу понятно, что нет.

– Вы можете нам помочь в одном щекотливом деле, – не унимался между тем белозубый. – Проблема очень деликатная и требует вмешательства специалиста вашего уровня и квалификации.

– Я щекотливыми делами больше не занимаюсь, – бросил Макс тоном, показывающим, что он желал бы прекратить разговор.

Но желания Макса, по всему, мало трогали его собеседника, который, отнюдь, не собирался идти ему навстречу, а широкая фальшиво-добродушная улыбка стала, мало-помалу, напоминать предупредительный оскал.

– Понимаю, – произнёс мужчина, с преувеличенной сосредоточенностью стряхивая с колена невидимую пылинку, – только что оттуда, ещё, так сказать, запах не выветрился. Сдерживающие факторы очень сильны, поэтому, поневоле, возникает опасение попасть обратно. Только у нас всё чисто: работа ювелирная, средства неограниченны. А благодарность…

Мужчина развёл руками в стороны:

– Степень нашей благодарности будет очень, – он остановился, сделав ударение на слове «очень» и повторил ещё раз, – очень высокой.

Макс коротко взглянул на него и сказал:

– Нет.

Мужчина вскинул брови и закатил глаза:

– Боюсь, что вы не понимаете, Максим Валентинович. Когда я говорю «высокой» – это означает, что она будет действительно высокой. Во всех отношениях. А теперь посудите сами, чем в ближайшее время вы собираетесь заниматься?

– Это моё дело, – процедил сквозь зубы Макс.

– Конечно, – поблажливо согласился белозубый. – Но, всё-таки? Будете хлопотать по поводу дочери?

Макс повернулся и пристально посмотрел в глаза белозубому. Тот с прежней улыбкой спокойно выдержал его взгляд. «Абезгауз?», – подумал Макс, слежки за ним в эти два дня, вроде бы, не было. Наверное, Абезгауз. А если взвесить всё, то не наверное, а точно. Ну, Гена…

– Вы подумайте, Максим Валентинович, когда речь идёт о нашей благодарности, то имеются ввиду не только деньги. Вернее, не столько деньги, – белозубый поднял вверх тонкий указательный палец, – сколько… Содействие. Полное содействие в интересующем вас вопросе. Или наоборот – полное отсутствие такового. А вы знаете, чем это чревато? Семейное законодательство – штука тонкая и хитрая, а чиновники у нас – чугунные, ядром не пробьёшь. Уцепятся за какую-нибудь закорючку, и ты им хоть кол на голове теши.

Что-то тяжёлое и нехорошее заворочалось внутри у Макса. Собеседник ухватил его изменившийся взгляд, поэтому не стал дожимать.

– Хотя, в общем-то, можно всё решить в течение нескольких дней. Люди в мэрии есть, к нам прислушиваются. Да и сам губернатор, Юрий Александрович…

Макс слегка качнул головой и сказал, раздельно выговаривая каждое слово:

– Я прежней работой больше не занимаюсь…

Сволочь, ведь знает на что давить! Вита – его самое уязвимое место. Если бы Макса пытались просто купить или примитивно угрожали, он знал бы куда и как послать, чтобы белозубый сразу всё понял и прочувствовал. А так… Главное, видно, что не блефует, говорит спокойно и размеренно. Уверен в себе, гадина.

– … и возвращаться к ней желания не испытываю. А с девочкой попробую устроить всё сам. Без посторонней помощи, – закончил свою мысль Макс.

– Трудно будет, – безразлично сказал мужчина и, с едва заметным презрением, скривил губы. – Очень трудно. Это я вам сразу говорю. Да и врёте вы всё, Максим Валентинович. Насчёт вашего прежнего занятия, я имею в виду. Работа у вас была творческая, как говорится: и для кармана, и для души. Подобную работу не бросают, особенно люди с такой головой, как у вас. А то, что произошло… Все, кому нужно, знают, что вас подставили и, если бы не это, чёрта с два вы бы попали за решётку, поскольку, повторю это ещё раз, человек вы толковый и очень предусмотрительный.

«Лижет, – подумал Макс. – Сперва давил, теперь лижет. И то, и другое делает несколько грубо и прямолинейно, как человек, за которым сила. Интересно, зачем я им так срочно понадобился? Неужели за это время не появилось никого, кто занимался бы тем же, что и я? Не может быть. Тогда что?»

– Восемь лет, – сказал он. – Время не стояло на месте. Я, ведь, утратил навыки. Появились новые технологии. Почему бы вам не обратиться к тем, кто сейчас в этом бизнесе?

– Потому что, – ответил белозубый, – вы были мозговым центром. И никого подобного вам сейчас нет. Конечно, есть специалисты, но такого как вы… Что же касается того, что вы отстали от времени – ерунда. У нас есть квалифицированные технари, если будет нужно – привлечём любые силы. Главное, понимаете, нам нужна идея.

Он щёлкнул пальцами.

– Вот этого, – произнёс Макс, тоже щёлкнув пальцами, – у меня, как раз, и нет. Поэтому и бросаю работу.

– Зря вы так, – укоризненно сказал белозубый. – Вы, ведь, даже не знаете деталей, как вы можете судить, появится у вас нужное решение или нет?

– А когда я буду знать детали, но не смогу решить проблему, вы меня так просто и отпустите, да? – насмешливо спросил Макс. – И, даже, не попытаетесь убрать, на всякий случай, чтобы не сболтнул конкурентам?

– Мы в вас уверенны, – поблажливо кивнул мужчина, для разнообразия перестав улыбаться и демонстрировать зубы. – К тому же, в этом деле у вас личная заинтересованность. Нашу проблему зовут Михаил Анатольевич Балуев.

Макс понадеялся, что его собеседник не заметил, как он вздрогнул. Восемь лет. Восемь мучительно долгих, растянутых до тоскливой бесконечности лет он думал о том, что сделает с Балу, когда вернётся. И лишь к концу срока понял, что ничего делать не станет. И не потому, что перегорело, огонь нерастраченной ненависти всё ещё полыхал внутри, но Вита, девочка его, встала, заслонив собой всё остальное, сразу ставшее казаться мелким и неважным. И Бог свидетель, Миша Балу должен был ставить свечи всем святым за то, что это произошло.

– Опять мимо, – сказал Макс. – Михаил Анатольевич интересует меня так же мало, как и ваша проблема.

Лицо белозубого затвердело, видимо он исчерпал ресурс убеждений и доводов.

– Вы хорошо подумали? – тем не менее ещё раз спросил он. – Теряете такие возможности…

– Переживу, – заверил его Макс. – А о подобном разговоре я подумал ещё за несколько месяцев до выхода, поэтому, будьте уверенны – времени на раздумывание у меня было предостаточно.

– И, всё же, не торопитесь, – сказал белозубый, коснувшись двумя пальцами плеча шофёра. – Никогда не следует спешить с окончательным ответом. Ведь никто не знает, как всё может обернуться.

Вот так. Ко всему – он ещё и моралист. Макс поморщился, чувствуя, как сводит скулы, словно он разжевал недозрелый лимон. Мужчина замолчал, продолжая изучать Макса. Он небрежно поигрывал средним пальцем, на котором пускал блики массивный золотой перстень с витиеватыми вензелями по бокам.

Машина въехала во двор, который они покинули десять минут назад, и вернулась к подъезду, где, всё так же невозмутимо, стоял человек в сером. Макс распахнул дверцу и выбрался наружу. Мужчина в костюме двинулся ему навстречу, но намерения остановить Макса в его движениях уже не чувствовалось. На мгновение они снова встретились взглядами, и Макс опять почувствовал, насколько опасным может оказаться этот противник. Сильный, умный и безжалостный хищник.

– Не буду прощаться, Максим Валентинович, – послышался за его спиной голос белозубого. – Уверен, мы с вами ещё встретимся.

– Вряд ли, – сквозь зубы пробормотал Макс, злясь на всё на свете, на себя, на некстати подвернувшуюся субботу, на наслаждающихся законным отдыхом чиновников обладминистрации, на скворцов, слишком громко трещавших с ближайшего дерева, на этих двоих в «лексусе», с их проблемами, замешанными на Мишке Балу, на самого Балу, вырвавшего восемь лет из его жизни, и далее до бесконечности. С досады Макс хлопнул дверью так, что эхо долго гуляло по всем уголкам подъезда, пока он, вышагивая через две ступени, одолевал лестничные пролёты один за другим.

«Лексус» опять сделал плавный разворот и, теперь уже окончательно, выехал со двора.

– Ну как? – выжидательно спросил мужчина в сером, расположившийся на том месте, где только что сидел Макс.

– Я думаю, подойдёт, – сказал белозубый, переплетя пальцы. – Хотя, настрой у него, конечно.

– Переломим, Руслан Константинович, – убеждённо заявил его собеседник. – Поднажмём немного, и забегает как заведённый.

– Н-да? – с сомнением в голосе произнёс Руслан Константинович и, после короткого молчания, добавил. – А с самой работой он хоть справится, или нам придётся для него всё расчистить?

– На то время он был лучшим, – пожал широкими плечами мужчина в сером костюме. – Вы же знаете, Руслан Константинович.

– Но, ведь восемь лет, Антон, восемь лет. Технологии не стояли на месте.

– Всё, что нужно, сделаем, – заверил его широкоплечий Антон, – а с остальным он справится.

– Н-да? – всё с тем же сомнением опять повторил белозубый.

Он отвернулся от своего помощника, задумчиво посмотрел в окно на пробегающий мимо ряд аккуратно, как по нитке, высаженных каштанов. Смутное чувство беспокоило его, но мысль ускользала, не даваясь в руки, и не хотела облекаться в слова. Оставалось лишь ощущение, а ощущение – это нечто невещественное, из области метафизики, и опираться на него… Руслан Константинович повернулся к Антону:

– По поводу нажима… Давить на него бесполезно. Попробуй подобраться через девчонку. Определи, в каком из приютов её держат, и выдерни оттуда, а тогда мы уже поговорим с этим вольноотпущенным по-другому.

– Выходные, – заметил Антон. – Сложновато будет искать.

Белозубый без тени улыбки посмотрел на него:

– Преодолевай … сложности.

Мужчина в сером костюме пожал плечами и кивнул, заметив:

– Ладно… Не в первый раз.

Глава седьмая

Небольшого роста лектор, голова которого едва выглядывала над краем трибуны, монотонно жевал заученные фразы о правилах санитарии, и его унылое «бу-бу-бу», как засахарённое варенье расползалось по актовому залу, расположенному на первом этаже главного корпуса. Зал был набит до отказа, воспитанники и воспитанницы изо всех групп явились сюда под неусыпным присмотром воспитателей. Мероприятие считалось плановым, а посему требовало массовости. Вопрос о том, будет ли оно интересным, никого не трогал, и, поэтому, даже не поднимался.

Птица сидела слева в девятнадцатом ряду. Рядом с ней, громко шушукаясь, обсуждали свои дела две писюхи из «мальков». Сидение справа от неё пустовало, а дальше Катька Волошина и Ольга Тарасова рисовали кукол в тетради по русскому языку, обращая на лектора столько же внимания, сколько он на всю аудиторию в целом. То, что рядом с Птицей никто не сидел, было неслучайным и неудивительным. После утреннего происшествия Лина почувствовала вокруг себя безвоздушное пространство: никто не подходил к ней, не разговаривал, её сторонились, словно она была прокажённой, и болезнь эта могла переброситься на кого-нибудь ещё. В то же время, в отношении девчонок не чувствовалось особой враждебности, а скорее, даже, наоборот – угадывалось глубоко скрытое восхищение, что, однако, не меняло сути дела. Если разобраться, Птица сейчас оказалась в таком же положении, что и Чума, разве что на другом полюсе, с противоположным знаком.

Весь сегодняшний день Птица упорно искала выход из тупика, в который она загнала себя своим неосторожным и необдуманным поступком. Положение Птицы было скверным и плохо пахло. Это вам не головомойка от Гальюнши. Ошпаренные ноги Тоньки Потеряхиной грозили ей такими неприятностями, что и не снились любой другой девчонке их заведения.

– … могут являться переносчиками многих опасных заболеваний, таких, как, например, … – коротышка-лектор на мгновение прервался и сделал глоток воды из стоящего перед ним стакана. Голос его зазвучал оживлённее, как будто предстоящее перечисление болячек сулило ему некую радость и удовлетворение.

Птица тяжело вздохнула и, для порядка, двинула локтем одну из малявок, сидевшую по соседству – нечего болтать, когда кто-то из старших рядом пытается сосредоточиться. Пигалицы настороженно притихли, исподлобья поглядывая на Птицу, та сделала им страшную гримасу, и они поспешно отвернулись, делая вид, что их внезапно что-то заинтересовало в описании очередной инфекции.

«Что же делать?» – думала Птица, подперев щеку кулаком, чтобы тоже создать видимость внимательной слушательницы. По молодости лет она не знала, что ответ на этот вопрос уже не первую сотню лет безрезультатно ищет мятущаяся российская интеллигенция.

Обращаться за помощью ей было не к кому. Негласный бойкот её группы говорил сам за себя. От учителей и воспитателей приходилось ожидать лишь пренебрежительного отношения к тому, что считалось внутренними разборками между обитательницами интерната. Это в лучшем случае. А в худшем, что было гораздо более вероятным, Птица сама могла схлопотать «исправительную неделю» от Гальюн или Тамараки, как зачинщик сегодняшнего беспорядка в душевой. Тогда жизнь, что и до этого мало напоминала райскую, превратится в сплошной кошмар… Фу ты!

Птица тряхнула головой, отгоняя мрачную в своей безысходности картину недалёкого будущего. Щека соскользнула с подпиравшего её кулака, и движение получилось чуть более резким, чем следовало бы. Малявки справа опасливо поджались, ожидая очередного втыка, но, занятая своими невесёлыми размышлениями, Птица не обратила на это никакого внимания.

Лектор, что уже утратил вспыхнувший на короткое время раж, уныло добубнил свою лекцию до конца, завершив её, затёртыми от многократного употребления, санитарно-гигиеническими назиданиями, после чего торопливо распрощался и, сопровождаемый Галиной Николаевной, покатился в сторону кабинета директора, где ему должны были шлёпнуть печать на мятый бланк командировочного удостоверения.

Народ радостно загудел, поднимаясь со своих мест. Подошло время обеда, что сулило смену скучного до одури просиживания на лекции гораздо более приятным процессом насыщения вечно голодных желудков. Воспитатели тоже засуетились, пытаясь придать возникшему столпотворению хотя бы какое-то подобие организованности. Птица, сидевшая позади своей группы, сейчас оказалась ближе всех к выходу, чем и не преминула воспользоваться, ловко протискиваясь и петляя среди старших.

– Воробцова, ты куда? – зычно ударил ей в спину голос Тамараки.

– Я в туалет, Тамара Кондратьевна, – жалобно простонала Птица, не замедляя движения. Долгое сидение в зале и впрямь пробудило некие потребности её организма, а опаздывать к обеду ей очень не хотелось.

Поэтому, вырвавшись на свободу, Птица стремглав понеслась на третий этаж, поскольку здесь, на втором, были только мальчиковые туалетные комнаты. Сейчас наверху было безлюдно, на этих этажах, в основном, размещались учебные кабинеты и лаборатории, как правило наглухо закрытые в субботу и воскресенье. Лишь далеко внизу, под ногами Птицы, шумел поток голосов, стекавший по лестнице в вестибюль.

Не теряя времени, Лина проскочила в нужное ей помещение, хлопнув дверью с нарисованной чёрной женской фигуркой так, что эхо раздалось по всем закоулкам пустых коридоров. Наскоро сделав всё, что необходимо, она поспешила назад, надеясь на подходе к столовой догнать свою группу или, по крайней мере, не слишком отстать от неё.

– Вот она, – вдруг раздался торжествующий голос слева от Птицы, едва она, выйдя из туалета, закрыла за собой дверь.

Чувство опасности, прочно осевшее внутри неё после утренних событий, остро кольнуло Птицу под сердце. Ещё не успев понять, что происходит, она осознала только одно – это не Потеряхина. Голос был мальчишеский. И фигуры, вырисовывавшиеся перед ней в коридоре на фоне светлого прямоугольника прохода, были мальчишескими. Не иначе, как Тонька договорилась с пацанами, чтобы те выставили свою тяжёлую артиллерию. Непонятно только, зачем Потеряхиной это понадобилось, её компания и сама могла бы расправиться с Птицей, улучив любой удобный момент, но дело от этого менее кислым не становилось.

Лина почувствовала, как чьи-то руки схватили её сзади, клещами впиваясь в тело, и ещё не успев до конца понять, что происходит на самом деле, ударила ногой стоявшего сзади и, услышав болезненный вскрик, бросилась вперёд, но цепкая пятерня ухватила её за волосы, выжимая слёзы из глаз, а плотное кольцо высоких фигур неумолимо сомкнулось вокруг неё.

– Сволочи, – выдохнула Птица, всё ещё не теряя надежды вырваться, и тут же вскрикнула, потому что кто-то, стоявший слева, отвесил ей такую пощёчину, что из глаз у неё посыпались искры, а в носу противно защипало.

– Ничего себе, сучка, даёт.

– Да, кручённая ссыкуха попалась.

– А я говорил…

– Ничего, сейчас мы ей…

– Я же говорил…

Голоса стаей рассерженных навозных мух зазудели вокруг неё. Хватка сзади усилилась, руку заломили так, что острая боль пронзила всё тело, от затылка до пяток. Птица выгнулась дугой, пытаясь хоть немного уменьшить её, но стоявший сзади, обозлённый тем, что ему перепало от какой-то малолетки, налегал на руку немилосердно, выкручивая кисть, и боль не отпускала, ввинчиваясь раскалённым острым буром внутрь Птицы.

Глаза её, в которых плясали жёлтые и зелёные огни, наконец выхватили лицо с ехидной улыбкой, открывавшей ряд мелких острых, как у хорька, зубов. Лицо это было Птице знакомо – Кольку Шнуркова в интернате знали все, от мала до велика.

– Что, поблядушка малолетняя, допрыгалась? – зловеще процедил он и сплюнул себе под ноги.

Птица непонимающе дёрнула головой. Почему-то, именно в этот момент, у неё промелькнула мысль, до чего Шнур походит на крысу. Вернее, на недоразвитого молодого щурёнка. Такие же мелкие черты лица, длинный острый нос, неопрятный ёжик пегих волос и стеклянный взгляд маленьких мутных глаз, полный бессмысленной жестокости.

И ещё одна мысль вертелась у неё в голове, где же Тонька? Почему она направила самого Шнура, с его пацанами, а сама не захотела насладиться отмщением, впитав по капле всё, что сейчас будут совершать с Птицей. Это было настолько необъяснимо и непохоже на Потеряхину, что всё происходящее продолжало казаться каким-то нереальным ночным кошмаром.

– Иди сюда, – бросил Шнур через плечо, не отрывая от Птицы липкого оценивающего взгляда.

Физиономия Женьки Колотова, мгновенно объявившаяся сбоку от Шнура, была легко узнаваема, благодаря гипсовой нашлёпке, красовавшейся посредине и прикрывавшей то, что осталось от Женькиного носа.

Шнур расчётливо медленно приблизился к Птице и стал вплотную к ней, глядя сверху вниз в яростную синь широко распахнутых глаз Лины. Он вытянул длинный суставчатый палец и провёл им по щеке отшатнувшейся, как от удара, девочки, а затем опять ухмыльнулся, показав кончик красного влажного языка.

– Это ты его так?

Вопрос Шнура не требовал ответа, поэтому Птица и не стала отвечать, с трудом переводя дыхание, так как давление на заломленную руку, наконец, ослабло.

– Она, зараза… – гуняво, то ли из-за нашлёпки, то ли из-за необратимых изменений, произошедших внутри его органа обоняния, выкрикнул Женька. – У-у… профура малая.

– Глохни, – коротко сказал Шнур, и Колотов заткнулся. – Так какого ты к нему лезла?

– Я что, раненая, ко всяким уродам лезть? Колотун, чмо, сам ко мне приставал.

Птица сглотнула густую и невероятно тягучую слюну, которая, вдруг, стала неудержимо накапливаться во рту.

– Приставал, говоришь? – голос Шнура стал тихим и шелестящим, как опавшая листва. – А ты не любишь, когда к тебе пристают?

Раздался еле слышный щелчок, и он поднял руку, в которой на мгновение ярко сверкнула узкая полоска лезвия ножа. Вместе с этим разом исчезли все звуки: шарканье ног, тихие перешептывания, возбуждённое сопение стоявших рядом мальчишек. Или все они затаили дыхание, ожидая в напряжении, что случится дальше, или у Птицы внезапно отказал слух, как это иногда бывает в минуты смертельной опасности, когда наши органы восприятия начисто утрачивают свою чувствительность, либо, наоборот, обостряются до неимоверных пределов.

– Ну так что, биксуша, – рассеял внезапную немоту всё тот же пришептывающий голос Шнура, – нравится тебе такое или нет?

Он прочертил острием ножа тонкую линию по шее Птицы, а затем приставил лезвие к щеке девочки и начал медленно вести его по направлению к уху. Птица замерла как изваяние, боясь пошевелится хоть на миллиметр. Она кожей чувствовала остроту металла, соприкасавшегося с ней, и перед глазами Лины невольно возникла их повариха Егоровна, ловко разделывающая большим ножом буханку хлеба на порционные куски. Птица очень боялась, что то же самое сейчас произойдёт с её щекой.

– Хочешь, я тебя изуродую? – сладострастно выдохнул Колька, и по его тону и выражению глаз Птица поняла, что Шнуру самому этого очень хочется.

– Нет, – так же тихо прошептала она, но в царящей тишине каждый звук был отчётливо слышен.

– Хорошо, – Шнурков сглотнул слюну, – тогда становись на колени.

Его левая рука скользнула вниз, расстёгивая пуговицу на брюках. Смысл происходящего не сразу достиг понимания Птицы, а когда маленький, ещё не охваченный ужасом, участок мозга подсказал ей, что сейчас произойдёт, она почувствовала, как зловонная тошнотворная волна накатывает на неё.

«Это сон, – проплыло в голове у Лины среди подступающей черноты. – Этого не может быть на самом деле».

Но мальчишки и жуткий Шнур, стоявший в центре, неумолимо доказывали, что это происходит именно сейчас и именно с ней.

– Становись на колени, – повторил Колька, – и бери в рот.

Острие ножа змеиным жалом впилось Птице в подбородок. Она почувствовала, как тёплая струйка побежала по шее. Наверное кровь. Сейчас в самую пору заплакать, но и в этот момент слёзы не приходили к ней. Единственным, что всецело владело Птицей, был ужас. Ужас охватил её всю, от головы до кончиков пальцев. Ужас и безысходность. И она, даже не отдавая себе отчёта в том, взмолилась о смерти. Точнее говоря, какая-то её часть, существовавшая сейчас отдельно от Лины, устремилась к потустороннему мраку, как избавлению от того кошмара, что окружал её.

– Поставьте эту сучку, – приказал Колька, и Птица почувствовала, как руки, державшие её сзади, надавили на плечи, тяжко, неумолимо пригибая книзу, туда, где мерно двигалась левая рука Шнура. Птица застонала, и стон её перешёл в звериное утробное рычание. Боль в подбородке, куда упирался нож, стала ещё острее, но это уже не имело значения. Лишь бы уйти от того, что сейчас должно было произойти, уйти любым способом, независимо от последствий, и всё…

– Эй, чем это вы занимаетесь? – голос, усиленный эхом пустого коридора, прозвучал подобно трубному гласу, заставив вздрогнуть толпу, окружившую Шнура и Птицу и полностью поглощённую происходящим.

– Что там у вас? – ещё раз прогремел всё тот же требовательный оклик, и команда Шнура, словно сбросив чары, наконец прервала своё созерцание, разом возвратившись к реальности.

В дальнем конце прохода возвышалась долговязая фигура математика Владимира Ивановича. Забредший сюда по какой-то из своих надобностей, он остановился, привлечённый подозрительной тусовкой мальчишек в пустом полутёмном коридоре. Математик выделялся среди других учителей своей въедливостью и дотошностью, отчего в старших группах, где он преподавал, за ним закрепилась репутация человека вредного, с которым лучше не связываться.

– Мы в туалет хотели зайти, Владимир Иванович, – крикнул Васька Зубарев, стоявший по правую руку от Шнура.

– Вы что в туалет строем ходите? Да ещё в женский? А ну марш отсюда в свой корпус. Нечего вам здесь делать!

Шнурков наклонился к лицу Птицы и облизал пересохшие губы:

– Ладно, малая, отложим.

Нож исчез из его руки, словно растаяв в воздухе.

– Но мы с тобой только начали, – губы Шнура шевелились, почти касаясь уха Птицы, обжигая его дыханием, а слова звучали едва ли не в самой голове, рождая весьма неприятное и, даже, болезненное ощущение. – Сегодня придёшь ко мне сама, прогуляемся в котельную. Если будешь слушаться – получишь прощение, ну, а если нет…

Шнур кивнул головой, показывая на остальных:

– Поставлю на круг, и каждый отымеет тебя, как захочет и куда захочет. Так что, смотри, сегодня постарайся. А если кому пикнешь – и недели не протянешь. Покрошу по частям, и никто не найдёт. Поняла?

Птица промолчала. И не потому, что отвечать было, собственно, незачем, а потому, что язык стал чужим и неповоротливым, а голова пустой, как воздушный шар.

Шаги приближающегося математика раздавались уже совсем рядом, и мальчишки, рассыпавшись, поодиночке юркнули за угол, откуда сразу же послышались их возбуждённые голоса и топот множества спускающихся по лестнице ног.