Текст книги "Можайский — 6: Гесс и другие (СИ)"
Автор книги: Павел Саксонов
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
Прозвучало это грубовато, но совершенно верно по сути.
«Да, вы правы», – согласился я. – «Значит, вы…»
«Мы поставили непременным условием уничтожение подлинников в ситуации, когда почему-либо нам придется покинуть Россию или в том случае, если наше разоблачение станет неизбежным. И то, и другое случилось. То, что вы наблюдаете, – процесс подготовки к уничтожению. Эта сладкая парочка – чиновники – копируют для внутреннего использования наиболее важную информацию. Но так как она уже не будет исходить из первоисточников, то, хотя пользоваться ею будет по-прежнему возможно, являться подлинной ценностью для иностранных правительств, шпионов и провокаторов она не сможет. Интерес к ней, возможно, и сохранится, но скорее опосредованный – как к учебному пособию или материалам для чьих-нибудь пустозвонных, но маскирующихся под информативные мемуаров».
«Вы так в этом уверены?»
«Разумеется».
«Я, конечно, далек от разведывательной деятельности, но…»
«И ваше счастье, что далеки! – Талобелов похлопал меня по колену. – Просто поверьте: любая информация ценна лишь в том случае, если ее источник надежен. В любых других она не стоит и ломаного гроша!»
Я не стал спорить – зачем? К тому же, мое внимание отвлеклось на странные действия Зволянского.
Сергей Эрастович отошел в угол кабинета и, встав на четвереньки, костяшками пальцев начал выстукивать паркет. В какое-то мгновение глухие звуки сменились звонким: Зволянский нажал, и одна из паркетин откинулась в сторону.
«Ага!» – удовлетворенно воскликнул директор Департамента полиции.
«Нашли?» – усмехаясь, поинтересовался Молжанинов.
«А вы что же: думали, не найду?»
Молжанинов швырнул на стол очередную кипу бумаг и подошел к по-прежнему стоявшему на четвереньках Сергею Эрастовичу. Глядя на него сверху вниз, он задал совсем уж странный вопрос:
«А вы уверены?»
На лице Зволянского появилось явное выражение растерянности:
«Да вот же!» – ответил он похлопывая ладонью по паркету.
«М-да…» – протянул Молжанинов и тоже опустился на четвереньки. – «Ну, посмотрим…»
Оба – Молжанинов и Зволянский – запустили руки в тайник, но если Молжанинов при этом весело расхохотался, то Зволянский буквально позеленел:
«Что за черт!» – отдернув руку, требовательно вопросил он.
«Старая добрая обманка, ваше превосходительство!»
«Да тьфу на вас, Семен Яковлевич!» – Зволянский вскочил на ноги. – «Что за цирк Чинизелли!»
«Вы были так уверены в собственной находчивости…»
«Хватит! Давайте, показывайте!»
Зволянский сердился.
«А что теперь происходит?» – спросил я у Талобелова.
Тот, по примеру Молжанинова, рассмеялся:
«Вадим Арнольдович, право слово! Ну какой приличный дом тайных агентов – без тайников? Вот только не все тайники – действительно таковые. Сергей Эрастович был уверен, что знает о тайниках всё. И он только что – на ваших глазах – поплатился за эту самоуверенность. Впрочем, его можно понять и даже извинить: точно так же стал бы рассуждать любой. Ведь и вправду среди агентов и шпионов намного больше олухов царя небесного, нежели действительно, скажем так, творческих людей. Вот и устраивает вся эта братия тайнички в самых очевидных местах: под паркетинами, в выдолбленных ножках столов и спинках стульев, за коврами, в шкатулках с двойным дном… тьфу, мерзость!»
«А вы?»
«Мы поступили иначе!»
В голосе Талобелова послышалась ирония.
«Над чем вы смеетесь?» – не понимая эту иронию, поинтересовался я.
«Ну, как же!» – ответил он, смеясь еще пуще. – «Видели бы вы свое собственное лицо!»
«Вы что же, – осенило меня, – надо мной издеваетесь?»
«Ну, слава Богу!» – Талобелов перестал смеяться. – «Дошло!»
Я вперился взглядом в стекло: в кабинете происходило нечто, почти аналогичное произошедшему в нашей с Талобеловым комнатушке.
«Вы издеваетесь надо мной!» – вскричал Зволянский.
«И самым бесцеремонным образом!» – подтвердил, хохоча, Молжанинов.
Зволянский побледнел:
«Милостивый государь…»
«Да бросьте, Сергей Эрастович!» – Молжанинов перестал хохотать, но не перестал ухмыляться. – «Сами подумайте: какие еще тайники? Зачем они мне? Какой в них прок, если любой из них можно обнаружить?»
«Но позвольте…»
«Сергей Эрастович! Да что же вы словно ребенок? Вот скажите: ценность какой бумаги более очевидна – той, что лежит на виду, или той, что припрятана?»
«Той, что припрятана», – не задумываясь ответил Зволянский.
«Значит, – продолжил допрос Молжанинов, – если я положу в тайник обертку от шоколадки, а на стол – вот сюда – брошу список замеченных в революционной агитации, вы мимо списка пройдете, а за работу над оберткой усадите взвод дешифровщиков? А то ведь мало ли, как оно может обернуться! Вдруг это – послание вселенской важности?»
Мартышка под дождем
Идет – не унывает
И шоколад зонтом
От брызгов прикрывает! [47]47
47 Нам удалось найти первоисточник этого дикого, на первый взгляд, стишка. Как оказалось, он действительно был процитирован Молжаниновым с шоколадной обертки —
Как видим, шутка Молжанинова была тем более забавна, что обертка представляла собой «почтовую карточку», а шпионы и агенты – это всем известно – ведут очень активную переписку!
[Закрыть]
Новый взрыв смеха.
Зволянский вновь начал сердиться:
«Вы совсем-то уж за дурака меня не принимайте!»
«Да ведь вы сами только что сказали…»
«Я, – перебил Молжанинова Зволянский, – сказал лишь то, что спрятанная бумага привлекает к себе повышенное внимание. Но и ваш список со стола без внимания тоже не остался бы!»
«Вот видите!»
«Да что же?»
«А то, что в тайнике никакого проку нет!»
Зволянский уже открыл было рот – очевидно, он что-то хотел возразить, – но вдруг захлопнул его и нахмурился. Эта перемена не ускользнула от внимания Молжанинова – пьян он был или нет, неважно:
«Что еще?» – спросил он, перестав ухмыляться и вдруг насторожившись.
Зволянский подошел к окну. Молжанинов встал рядом.
Оба они, прикрытые легкой ситцевой занавеской, составлявшей разительный, но, впрочем, чрезвычайно эффектный контраст с общей роскошью интерьера, смотрели на улицу, но что именно привлекло их внимание, понять было невозможно. Лично я полагаю, что Зволянский – как известно, Сергей Эрастович обладает тонким слухом – первым услышал какой-то звук, донесшийся с линии, а нам – мне и Талобелову – расслышать этот звук из нашей комнатушки было никак нельзя.
Молжанинов притронулся к локтю Зволянского и, привлекая внимание, на что-то указал. Зволянский кивнул:
«Вижу!»
«Как быть?» – спросил тогда Молжанинов.
«Как-как… – проворчал тогда Зволянский и отошел от окна. – Проще пареной репы!»
«Что вы делаете?»
Зволянский схватил телефонную трубку и попросил соединить его с Министерством. Разговор длился недолго – буквально несколько фраз, из которых я понял, что Сергей Эрастович вызвал подмогу.
«Что происходит?» – спросил я у Талобелова.
Талобелов пожал плечами:
«Скорее всего, – ответил он, – кто-то что-то уже разнюхал. Дом взяли под наблюдение. Сейчас прибудут наши люди и… гм… наблюдение уберут».
«Уберут?»
«Ну да: на время. Иначе нам с Семеном не вырваться».
«Так это – наблюдение с нашейстороны?»
«Нет, что вы, – усмехнулся Талобелов, – никак не с нашей!»
«Но как же тогда его уберут… на время?»
«Как-как… – спародировал Зволянского Талобелов. – Проше пареной репы!»
«Новое убийство?» – ужаснулся я.
Талобелов посмотрел на меня как на сумасшедшего:
«Какое еще убийство? Зачем?»
«Но…»
«Да мало ли, – пояснил тогда Талобелов, – способов? Задержат, например, за хулиганство!»
«За хулиганство!»
«Да. Вот только…»
Талобелов внезапно замолчал. На его лице появилась тревога.
«Что?»
«Простите, Вадим Арнольдович, но я должен идти!»
Талобелов вскочил с табурета и – с удивительной для старика сноровкой – бросился к двери.
«Куда вы?» – вскричал я и тоже поднялся на ноги.
«Оставайтесь здесь!» – только и ответил Талобелов, распахивая дверь и выбегая из комнаты. – «Никуда не уходите!» – добавил он уже из коридора.
Дверь в комнату закрылась.
Я стоял и не знал, что предпринять. Поведение Талобелова меня встревожило даже больше, чем его давешнее самоличное нападение на меня: тот поступок я хотя бы мог понять и даже – с известными оговорками, конечно – оправдать. А вот неожиданное бегство вкупе с советом… нет – с настоящим требованием лично мне никуда не отлучаться, я ни понять, ни принять безропотно не мог.
Однако, и нарушить распоряжение Талобелова я тоже – вот так, сразу – не решался: мало ли что могло произойти? Может, этот удивительный человек, пусть и пытавшийся убить меня самым вульгарным образом, предостерег меня от куда большей опасности? Да и как бы я смог выйти из дома, не обнаружив себя, а значит – не раскрывшись перед Зволянским в грубом нарушении данного ему слова?
Да, господа: мое положение было не из легких. Голова лихорадочно работала, но метавшиеся в ней мысли мало походили на спасительные. Скорее, наоборот: что ни мысль приходила мне на ум, то еще круче, еще безнадежнее высвечивала ситуацию!
«Ну, я и влип!» – решил я и вдруг успокоился. – «Лучшее, что я могу сделать, – это и в самом деле оставаться на месте! В конце концов, что бы тамни происходило, всё успокоится, люди – во главе с Сергеем Эрастовичем – разойдутся, и вот тогда-то я и смогу беспрепятственно скрыться. Даже если Талобелов сюда не вернется!»
Это рассуждение было не слишком логичным – вы сами это видите, господа, – но в ту минуту оно показалось мне стоящим. Я снова уселся на табурет и стал смотреть на происходившее в кабинете.
Зволянский вновь занял позицию у окна. Но Молжанинов – нет. Молжанинов суетился больше прежнего: теперь он уже не подкладывал бумаги на стол – чиновникам, – а напротив: хватал их пачками со стола и относил к полыхавшему камину. Там он швырял их в огонь и «размешивал» кочергой, дабы они сгорали быстрей и полнее.
Чиновники – в невероятной спешке: это было видно – переписывали то, на что еще было хоть какое-то время. Они сами отбрасывали в сторону длинные документы, хватаясь за короткие записки и заметки.
И тут раздался телефонный вызов.
Зволянский круто поворотился от окна. Молжанинов – с бумагами в руках – застыл посреди кабинета.
«Вы ждете звонка?» – напряженным голосом поинтересовался Зволянский.
«Нет!» – не менее напряженно ответил Молжанинов.
«Ответьте!»
Молжанинов снял трубку:
«Алло?»
Улыбка.
«Кто там?»
«Друг!»
Молжанинов повесил трубку обратно на рычаг.
«Что за друг?» – Зволянский был в нетерпении и нервничал одновременно.
«Вы… его не знаете», – ответил, продолжая улыбаться, Молжанинов.
«Не знаю?»
«Нет».
Если поначалу Молжанинов явно колебался – называть Зволянскому имя или не стоит, то теперь он принял решение: не говорить. Его ответ прозвучал твердо и возражений не подразумевал.
Зволянский, однако, не сдавался:
«Вы лжете!»
Молжанинов покачал головой:
«Не имеет значения. Просто поверьте мне на слово: это – старый, добрый, внимательный друг. И он решил наше маленькое затруднение. Путь свободен!»
Зволянский бросился к окну.
«Ничего не понимаю… – протянул он. – Вот и наши люди: видите?»
Подошедший и вставший рядом Молжанинов кивнул.
«Но… что они делают?» – продолжал удивляться Зволянский. – «Смотрите: они встали словно бараны и просто пялятся на дом!»
«Чему же вы удивляетесь? Я ведь сказал: проблема уже решена. Вашилюди, – Молжанинов выделил голосом это «ваши», как бы противопоставляя вызванных Зволянским людей своему собственному таинственному другу, – вашилюди попросту не находят того, за кем явились!»
По моей спине пробежал холодок. Зволянский, очевидно, тоже почуял неладное: он ухватил Молжанинова за лацканы фрака и что было силы встряхнул:
«Что произошло? Что вы натворили?»
Молжанинов аккуратно высвободился из хватки Сергея Эрастовича и ответил спокойно и так, что у меня отлегло от сердца:
«Успокойтесь! – сказал он. – Ничего… этакого не случилось. Готов поставить тельца против яйца, что наш… э… любопытный дозорный прямо сейчас удаляется в противоположном от дома направлении. Скажем… на вокзал!»
На лице Зволянского появилось изумление:
«Почему на вокзал?»
«Потому что именно там я уже и нахожусь».
Зволянский отшатнулся от Молжанинова в полной растерянности:
«Как так?»
«Сам не знаю!»
Послышался смешок: это хихикнул один из сидевших за столом чиновников.
«Что вам кажется настолько смешным?» – рявкнул на беднягу Зволянский.
Чиновник поспешно уткнулся в бумаги, но в этом уже не было никакой нужды: Зволянский и сам как будто одернул себя. Его умные глаза, во взгляде которых до сих пор читалось только недоумение, засверкали каким-то бешеным светом. И, как тут же выяснилось, это был свет гомерического хохота!
Да: Сергей Эрастович, едва ли не согнувшись пополам, разразился бурным смехом, а затем, вцепившись в Молжанинова, чтобы не упасть, и вовсе впал в подобие истерики. Только это, разумеется, была не истерика: Сергей Эрастович, никого не смущаясь, выплескивал из себя накопившиеся тревогу и усталость.
«Примите мои поздравления! – смог, наконец, проговорить он. – Тонко сработано!»
Молжанинов принял комплимент улыбкой и одновременно с нею – усаживая Зволянского в кресло: в то самое, в котором еще недавно сидел я сам.
«Водки?»
«Давайте!» – Зволянский, устроившись на редкость удобно, вытирал от слез глаза. – «Теперь можно!»
Молжанинов налил и подал. Зволянский выпил. А я вздрогнул и обернулся: дверь в комнатушку открылась.
«Вы!» – можно сказать, обрадовался я.
«А кто же еще!»
Это – вы уже догадались – вернулся Талобелов. Не думал, что его возвращение настолько меня облегчит! А ведь каких-то полчаса тому назад… да что там – и двадцати минут, наверное, не прошло, он пытался меня убить, а сам я чувствовал к нему только отвращение!
«Значит, – улыбаясь, спросил я, – это вы – тот самый друг, который отправил наблюдателя на вокзал?»
Талобелов тоже улыбнулся:
«Семен рассказал?»
«Зволянский в него так и вцепился!»
«Понимаю!»
«Но как вы это проделали?»
«Очень просто: подошел и сказал, что Молжанинов уже взял билет и прямо сейчас садится в поезд на Берлин, где собирается пересесть на поезд до Венеции».
«Какой странный маршрут!»
«Подумаешь! В нашем деле – чем путаней, тем достоверней!»
«И вам поверили?»
«Отчего же нет?»
Талобелов – честное слово! – подмигнул.
«Но зачем вообще вы это сделали? Вы же сами сказали, что наблюдателя просто задержат?»
«Я подумал, – ответил Талобелов, – что этого недостаточно и даже может привести к обратным последствиям. Задержание вызвало бы подозрения, а связаться со своими людьми задержанный, вы понимаете, смог бы без труда. У нас ведь не пыточные, к сожалению, и не съезжие! И вот, если бы так и случилось, дом неминуемо был бы взят под куда более тщательное наблюдение, а значит нам с Семеном точно пришел бы конец! Мы оказались бы загнаны в угол без всякой надежды вырваться из него».
«Но Зволянский…»
«Да ведь не смог бы Сергей Эрастович каждые четверть часа наблюдателей снимать!»
«М-да, – согласился я, – пожалуй!»
Мы замолчали и как-то разом поворотились к стеклу.
Зволянский по-прежнему сидел в кресле и пил, кажется, уже вторую или даже третью стопку. Молжанинов же вернулся к прерванной им было работе: он снова начал собирать со стола бумаги и относить их в камин.
Камин полыхал безумным пламенем. Если бы это видели вы, Митрофан Андреевич, вас – уж простите – хватил бы Кондратий!
– Так жарко было?
– Не то слово!
Митрофан Андреевич улыбнулся, хотя улыбка получилась грустной:
– Вот и говори после этого людям, что огонь – не игрушка! Четыреста семьдесят пожаров за минувший год – дело рук таких вот безумцев… Четыреста семьдесят, господа [48]48
48 Митрофан Андреевич явно преднамеренно сваливает в одну кучу пожары, произошедшие от следующих причин: горение сажи в трубах – 198; неисправность каминов и печей – 144; неосторожное обращение с огнем – 127. Итого – 469. Если учесть то, что в 1901 году всего произошло пожаров 1001, цифра получается внушительная: без малого 47%! Но, разумеется, вряд ли в эту статистику справедливо включать то же горение сажи в трубах: уж эта-то причина вряд ли соотносится с описанным случаем. Да и неисправность каминов и печей – тоже: сомнительно, чтобы в таком доме, каким был дом Молжанинова, камин мог находиться в неисправном состоянии. Очевидно, Митрофан Андреевич объединил все эти причины в одну ради именно устрашающей цифры, то бишь – ради красного словца.
[Закрыть]!
Мы – все – покачали головами: мол, и не говорите, Митрофан Андреевич, – жуть-то какая! Но – за всех, разумеется, не скажу, но за себя ручаюсь – приведенная полковником статистика интересовала нас куда меньше, нежели рассказ Вадима Арнольдовича, явно подходивший к концу. Во всяком случае, не успел я и рот открыть, чтобы попросить Вадима Арнольдовича продолжить, как меня опередил Чулицкий:
– Неужто всё вот так и спалили? – спросил он, имея в виду картотеку Молжанинова.
– Да, – подтвердил Гесс, – абсолютно всё!
– Вот жалость!
Можайский:
– Подозреваю, потеря и впрямь существенная! Было бы интересно заполучить такую картотеку хотя бы на день-другой! Что-то мне подсказывает, что лично я узнал бы много интересного о моем участке!
Чулицкий хмыкнул:
– Да ведь каждой собаке известно, что ты, Можайский, в своем участке – как рыба в воде! Неужели собаки брешут?
Можайский хмыкнул в ответ:
– Брешут, Михаил Фролович! Конечно, брешут!
Лицо Чулицкого сделалось серьезным:
– Да, согласен, – сказал он, – знать всё невозможно, а молжаниновская картотека могла бы многое рассказать и мне… или вот: Сергею Ильичу. Я-то на покой собрался, а Сергею Ильичу еще работать и работать!
Инихов вздохнул:
– Действительно жаль!
Это прозвучало двусмысленно, но все мы поняли: слова Сергея Ильича относились к картотеке, а не к предстоящим ему многочисленным трудовым будням.
– Неужели, – Чулицкий вновь обратился к Гессу, – совсем-совсем ничего не осталось?
Гесс – так же, как и Сергей Ильич – вздохнул:
– Боюсь, совсем ничего… Вы же понимаете, Михаил Фролович: я не мог вмешаться в процесс уничтожения. Даже раскрой я свое присутствие в доме, кто бы мне позволил вмешаться?
– Да, понимаю… – в голосе Чулицкого зазвучала робкая надежда. – Но все же… все же… вы ведь могли… попозже, когда все разошлись, пошуровать в камине?
Гесс подтвердил неожиданную догадку Михаила Фролович, но в целом его ответ прозвучал неутешительно:
– Не только мог, но и пошуровал…
– Ага!
– …да только впустую!
– Совсем!
– Совсем. Молжанинов так тщательно работал кочергой, что все бумаги превратились в золу, а зола оказалась полностью перемешанной. Ни клочка не уцелело!
Чулицкий махнул рукой и расстроенно отвернулся.
Гесс вернулся к своему рассказу.
– Чиновники лихорадочно работали, Молжанинов жег бумаги, Зволянский жевал огурец, взятый с моей собственной тарелки. Не знаю почему, но у меня слюнки потекли: так мне захотелось того же огурца! Все это происходило в молчании: ни в кабинете никто не говорил ни слова, ни мы с Талобеловым не разговаривали. Мне даже показалось, что Талобелов – время от времени я на него посматривал – настолько погрузился в какие-то собственные мысли, что напрочь забыл о том, что его окружало, считая и мое присутствие тоже. А потом случилась новая неожиданность.
Минут, наверное, через двадцать, а может, и через полчаса – представляете? Все они протекли в тишине! – снова раздался телефонный вызов. Произошло это так внезапно, что Зволянский даже подскочил на подушке кресла, а Молжанинов выронил из руки кочергу. Кочерга упала прямиком в огонь: пришлось выуживать ее каминными щипцами…
«Да что же за день сегодня такой!» – воскликнул Молжанинов, возясь с железками.
«Вы не ответите?» – Зволянский кивнул на разрывавшийся аппарат.
«Нет, конечно! Забыли? Я – в поезде!»
«Думаете, проверка?»
«Не знаю. Но всё может быть».
Тогда сам Зволянский приподнялся из кресла и потянулся к трубке.
«Что вы делаете?» – Молжанинов бросил щипцы и кочергу и буквально уставился на Сергея Эрастовича. – «Зачем?»
«Не успокоюсь, если не буду знать, кто звонил!» – пояснил Зволянский и снял трубку. – «Алло! Собственная квартира Семена Яковлевича Молжанинова! Кто говорит?.. Нет, ваше высокопревосходительство…»
Молжанинов вздрогнул и, подойдя к столу, уперся в него руками, склонившись к Зволянскому.
«…но я могу передать ему сообщение… Да, ваше высокопревосходительство, записываю: два и два равно четыре, не пасешься ты в квартире!»
«Что…»
Зволянский, прикрыв трубку, шикнул на Молжанинова. Тот сразу же замолчал.
«Конечно, ваше высокопревосходительство: что бы оно ни значило, ваше сообщение будет Семену Яковлевичу доставлено!.. Ах, еще одно есть? Да-да: конечно записываю!»
Зволянский, по губам которого только что блуждала улыбка, вдруг нахмурился и, выхватив у одного из чиновников карандаш, начал что-то записывать на обороте тут же лежавшего документа из картотеки. Когда соединение было прервано, он повесил трубку обратно на рычаг и с полным недоумением воззрился на записанный им текст.
Молжанинов, напрасно прождав несколько секунд – Сергей Эрастович молчал, как рыба, набравшая в рот воды… Молжанинов, повторю, резко наклонился вперед и выхватил бумагу у Зволянского.
Сергей Эрастович вскрикнул, но больше от неожиданности, чем от возмущения.
«Что за чертовщина!» – в свою очередь вскрикнул Молжанинов, едва начав читать.
«Вот и я хотел бы узнать!»
«Это что – шутка?»
«Сомневаюсь!»
«Минутку! – лоб Молжанинова пошел морщинами. – Да кто вообще звонил-то? Вы обращались к нему «ваше высокопревосходительство»? Я не ослышался?»
«Не ослышались, но это – пустое!»
«То есть?»
«Чин и фамилия – фальшивки».
«Вы уверены?»
Устремленный на Молжанинова взгляд Зволянского стал укоризненным:
«Обижаете, Семен Яковлевич!»
«Простите, – Молжанинов на мгновение смутился, – но как хотя бы звонивший назвал себя?»
«Вы крепко на ногах стоите?»
Вопрос был риторический и ответа не требовал. Молжанинов и не ответил.
«Обер-гофмаршал…»
«Обер-гофмаршал!»
«…светлейший князь…»
«Светлейший князь!»
«…Кочергин!»
«Кочергин!»
Молжанинов, как эхо повторявший за Зволянским невероятные титулы, закончил выступать репетитором и вдруг, как будто с места его сорвала неведомая, но страшная сила, ринулся к окну. Там он – не отдергивая, впрочем, занавеску – стал внимательно, но в явном возбуждении вглядываться – не в кипевшую жизнью этажами ниже улицу, а в дом напротив.
Я понял: Молжанинов решил, что в одной из квартир или даже на крыше находился очередной наблюдатель. Очевидно, к такому же выводу пришел и Зволянский, потому что он тоже подошел к окну.
«Кого-нибудь обнаружили?» – спросил он Молжанинова.
«Пока еще нет!» – ответил тот.
Теперь они оба внимательно оглядывали дом напротив, но и совместными усилиями ни до чего не дошли.
«Никого?»
«Никого!»
«Но почему тогда Кочергин?»
«Совпадение?»
«Почему-то не нравятся мне такие совпадения!»
Зволянский кивнул:
«Признаться, мне тоже!»
Тем не менее, за окном, похоже, и впрямь ничего необычного или таившего угрозу не было, поэтому – выждав еще пару минут – Молжанинов и Зволянский от окна отошли. Зволянский вернулся в кресло, а Молжанинов – к уничтожению бумаг. Однако спокойствие было подорвано основательно! Зволянский хмурился, его пальцы туда-сюда вращали пустую рюмку. Молжанинов то и дело замирал, прислушиваясь к доносившимся с улицы звукам. Даже оба чиновника писали уже не столь рьяно, как прежде: они отрывались от дела, допускали помарки – каждый из них по нескольку раз чертыхнулся – и вообще выглядели растерянными…
– Подождите! – Чулицкий. – А что звонивший продиктовал? «Два и два равно четыре…» – это я понял, а другое, второе сообщение? Вадим Арнольдович?
Гесс прищурился:
– Об этом вслух не говорилось…
– Но, тем не менее, вы знаете: я же вижу!
Гесс, рассчитывавший, похоже, преподнести продиктованное по телефону сообщение в качестве эффектной концовки своего рассказа, попытался было уйти от прямого ответа, но Чулицкий так его оседлал, что деваться Вадиму Арнольдовичу было некуда:
– Ну… да, – признал он, – знаю.
– Так говорите же! Что вы тут в шарады играете?
Гесс порозовел:
– Видите ли, Михаил Фролович, узнал я об этом позже, когда… ну, когда все разошлись, и я, как вы справедливо предположили ранее, получил возможность вернуться в кабинет и…
Если Гесс порозовел, то Чулицкий побагровел:
– Да чтобы черт вас по кочкам прокатил! Немедленно говорите!
Вадим Арнольдович разочарованно – он был вынужден сдаться – вздохнул:
– Ну, хорошо: извольте… Когда все разошлись, я вернулся в кабинет и – даже прежде чем пошарить в камине – бросился к столу. Наблюдая за Зволянским, я заметил, что он, записывая сообщение, положил бумагу прямо на лакированную поверхность, а после – давил на бумагу твердым карандашом… Вы, Михаил Фролович, и вы, господа, – Гесс обратился и ко всем нам, – разумеется, знаете, что так делать нельзя. Если делать именно так, лакированная поверхность портится: на ней остаются следы и…
– Да знаем мы это, знаем! Дальше!
– В общем, я взял оставленный на столе карандаш, как можно мельче – считайте, что в порошок – сточил его грифель и аккуратно рассыпал получившийся порошок по той поверхности стола, на которой Сергей Эрастович держал бумагу. Мои ожидания оправдались: порошок ясно выделил вдавленные царапины, и эти царапины без труда сложились в буквы и слова. И я их переписал.
Гесс вынул из кармана памятную книжку.
– Вот что получилось…
Я немедленно перевернул страницу в собственном блокноте, чтобы начать с чистого листа.
Где волны плещут о сваи– читал Гесс, – святым – раздолье. Грешников, однако, больше, и каждый из них к святому подступается: в ожидании проповеди или награды? Проповедь скучна: грешники бегут. Награда задерживается: грешники бегут. Святой остается в одиночестве. Только путник, запоздало явившийся к проповеди или пришедший раньше награды, оказывается рядом. Но что с того? Святому нечего ему предложить, и путник, разочарованный, бросается в воду. А там – смерть.
Гесс замолчал.
Чулицкий, глядя на него, моргал.
Я перечитал записанное.
– Всё ясно!
Мы – Чулицкий и я – разом повернулись к Можайскому.
– Что тебе ясно? – спросил Михаил Фролович.
– Ясно? – спросил я.
– Да, – ответил Можайский. – Ясно. Совершенно.
– Согласен! – Инихов.
Чулицкий обернулся на своего помощника:
– Да?
Инихов развел руками:
– Конечно. Неужели вы сами не видите?
Чулицкий задумался, а потом хлопнул себя по лбу:
– А ведь и правда!
– Господа! – это уже я. – Объясните!
Чулицкий объяснил:
– Речь о Венеции, о Сан-Галло, о съехавшихся в отель – похоже, это действительно так: к гадалке не нужно ходить, какой ответ мы получим на наш телеграфный запрос!.. о съехавшись в Сан-Галло наших дорогих подопечных, так быстро и так странно исчезнувших из Петербурга. И, конечно, о самом Молжанинове. Звонивший знал, что Молжанинов собирается в Венецию, но – это очевидно – не знал, когда. Вот он его и торопит: поспеши, мол, друг любезный, иначе все разбегутся, и ты приедешь к опустевшему гнездышку! А вот насчет смерти… это, полагаю, не угроза, а тоже предупреждение: опасность рядом! Иначе нет никакого смысла в первом послании – «два и два»… ну, вы помните!
Я перевел взгляд на Можайского. Тот склонил голову к плечу:
– Всё верно.
Взгляд на Инихова:
– Да.
– Но тогда получается, – я, – звонил… друг?
– Получается.
– Но Талобелов сидел рядом с Гессом и никуда не выходил!
– Значит, у Молжанинова есть еще один друг!
– Но кто же он?
Можайский, Инихов и Чулицкий одновременно пожали плечами и произнесли практически хором:
– Хороший вопрос!
Я захлопнул блокнот и принялся вышагивать по гостиной. Мои мысли текли в полном беспорядке. Собственно, это и не течение было, а какой-то хаотичный водоворот! Ничего подобного я не ожидал. Более того: у меня уже сложилась вполне себе четкая картина событий, а тут – на тебе!
– А что же все-таки Талобелов? – спросил я, остановившись подле кресла, в котором сидел Гесс.
Вадим Арнольдович, сбитый с того построения рассказа, какое он сам для себя наметил, вернулся к нему неохотно:
– Талобелов, – сказал он, – находился подле меня до самого конца, каковой конец наступил достаточно скоро и так же внезапно, как внезапно поступали те же телефонные вызовы. Снова раздался звонок. Трубку, как и ранее, взял Зволянский:
«Собственная квартира Семена Я… – внезапно осекся он. – Да, ваше превосходительство, это я… нет: сказать по телефону, что происходит, я не могу. Но мы немедленно выезжаем… Да, ваше превосходительство… понял, всё сделаю!»
Зволянский повесил трубку и ответил на немой вопрос Молжанинова:
«Дмитрий Сергеевич [49]49
49 Очевидно, Сипягин.
[Закрыть]».
Молжанинов хмыкнул и как-то обреченно огляделся по сторонам:
«Ну, вот и всё!» – со вздохом сказал он и махнул рукой.
Зволянский, поднимаясь из кресла, тоже вздохнул:
«Да: вот и всё!»
Оба – Молжанинов и Зволянский – двинулись к выходу из кабинета.
«Когда закончите, приберитесь тут!» – уже от двери приказал своим чиновникам Сергей Эрастович.
«Будет исполнено!» – ответил один из них.
Зволянский и Молжанинов вышли.
«Что происходит?» – спросил я у Талобелова.
Талобелов, однако, тоже поднялся на ноги и засобирался прочь:
«Простите, сударь, но и мне пора! Счастливо оставаться!»
«Да что такое?»
«Всё, сударь: мы уезжаем. Прощайте!»
И Талобелов вышел.
Я снова обернулся к стеклу и увидел, что оба чиновника перестали писать – возможно, им просто надоело это занятие, потому что никаких видимых причин заканчивать работу прямо сейчас лично я не наблюдал – и принялись – в четыре руки – сносить в камин остававшиеся на столе бумаги. Я еще понадеялся, что они, чиновники эти, в отличие от Молжанинова, окажутся не столь добросовестными и не станут уж очень рьяно орудовать в камине кочергой, но моим надеждам не было суждено оправдаться: на это занятие их добросовестности хватило!
Покончив с бумагами, они начали озираться, явно что-то ища. Наконец, один из них стащил со стоявшего в дальнем углу дивана покрывало – что-то вроде звериной шкуры, только масть была мне неизвестна – и бросил его товарищу. Тот подхватил и подошел к телу Брута, по-прежнему лежавшее в луже уже засохшей крови. Через пару секунд к первому чиновнику присоединился второй.
Вдвоем они, так и сяк ворочая труп, закатали его в покрывало и, поднатужившись, подняли с пола.
«Пошли!» – сказал один.
«Вперед!» – ответил второй.
И они – как до них Молжанинов и Зволянский – двинулись к выходу из кабинета. Вот только ноша, которой они себя обременили, внушала им явное отвращение: они тащили завернутый в покрывало труп с таким видом, словно совершали что-то непристойное!
Когда они вышли из кабинета, попросту скрывшись из поля моего зрения, я выждал еще с минуту, чтобы дать им уйти по коридору. И только потом покинул комнатушку.
В коридоре никого не было. А судя по царившей на этаже гробовой, могильной, можно сказать, тишине, не было никого и в квартире вообще. Поэтому я, собираясь с мыслями, смело прогулялся вперед-назад, а потом перешел в кабинет.
Что было дальше, вы, господа, уже знаете: сначала я поработал с царапинами на столе, затем – попытался спасти хоть что-то из сгоревшей в камине картотеки. Первое у меня получилось. Второе – нет. Кроме того, я, разумеется, осмотрелся в целом, – Гесс подчеркнул это «в целом», давая понять, что изрядно пошарил по кабинету, – но ничего интересного не обнаружил. Разве что вот это…
Гесс, как давеча памятную книжку, достал из кармана какой-то предмет, даже издали показавшийся мне смутно знакомым.
– Что это? – воскликнул я.
– Однако! – подскочил к Гессу Чулицкий.
– Ну-ка… – Можайский тоже подошел и принял из пальцев своего помощника то, что оказалось аккуратным – почти треугольным – отрывком бумаги.
– Да ведь это, – воскликнул я подойдя ближе и рассмотрев характерный узор, – облигация прошлогоднего городского займа!
– Точнее, – поправил меня Чулицкий, – то, что от нее осталось.
– А если еще точнее, – уже Чулицкого и меня поправил Можайский, – то это – кусок фальшивой облигации!
