Текст книги "Можайский — 6: Гесс и другие (СИ)"
Автор книги: Павел Саксонов
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Теперь уже Вадим Арнольдович ответил в тон:
– Огурчики и впрямь оказались великолепными! Пожалуй, я в жизни не ел подобных огурцов! Они были и крепкими, и буквально тающими во рту одновременно. А соли в них, соли было ровно столько, чтобы, не возбуждая излишней жажды, служить отличной приправой. И как только я распробовал первый огурец, как только выпил первую рюмку, мир перед моими глазами принял более естественные формы, оставаясь, впрочем, по-прежнему ненормальным. Но это был уже не мир кошмара, а мир… Алисы в волшебной стране [18]18
18 Именно под таким названием – «Приключения Алисы в волшебной стране» – Никита Аристархович мог знать в переводе (Рождественской) знаменитое произведение Льюиса Кэрролла. Нынешнее название – «Алиса в стране чудес» – закрепилось в нашей литературе значительно позже описываемых событий. И это название, нужно сказать, куда хуже соответствует оригинальному Alice’s Adventures in Wonderland.
[Закрыть]!
Вадим Арнольдович по-детски улыбнулся.
– Да, – повторил он, – мир Алисы в волшебной стране! И это было тем более впечатляюще, что напротив меня, похрумкивая огурцом, сидел убийца, а рядом – тут же, в паре шагов от моего кресла – лежало тело застреленного Брута.
«Ну-с, – тоже выпив, заговорил Молжанинов, – у нас, я полагаю, есть полчаса – час: вряд ли кто-то явится раньше. Пользуйтесь моментом, Вадим Арнольдович! Задавайте свои вопросы. Ибо уже через час такая возможность ускользнет от вас навсегда!»
Я – залпом – выпил вторую рюмку.
«Скажите, – начал я, соображая с чего же лучше начать и решив, что лучше всего – с начала. – Скажите, это ведь вы поставляли Кальбергу клиентов?»
Молжанинов на мгновение-другое задумался, глядя на меня проницательно и все же с долей сомнения – сомнения в отношении своих собственных выводов.
«Давайте так, – наконец, ответил он. – В двух словах обрисуйте мне общую картину: что вообще вам известно?»
Это меня немного удивило, но я тут же припомнил два обстоятельства. Первое – обращенные к Бруту заверения Молжанинова в том, что нам – полиции то бишь – неизвестно ровным счетом ничего. Второе – его, Молжанинова, а заодно и Брута явный испуг… да что там – испуг! Явны ужас, почти панический, охвативший их, едва речь зашла о пожарах и массовых убийствах.
До меня – возможно, уже не впервые: в первый раз нечто подобное я ощутил еще раньше – начало доходить: здесь не только что-то не так, а нет так вообще всё! И тогда я решился: выложил всё без утайки…
– Вот черт!
– Юрий Михайлович?
– Ничего-ничего… – Можайский махнул рукой. – Продолжайте!
– Я рассказал Молжанинову всё. Разумеется, насколько мог сжато, потому что время нас и впрямь поджимало. Вот-вот должны были явиться люди Зволянского, а то и сам он лично, а я не питал никаких иллюзий о последствиях для самого себя.
«Ну, что же!» – Молжанинов, выслушав мой рассказ, покивал головой. – «Этот Сушкин – удивительно прозорливый человек: вынужден отдать ему должное. А вот вы все… как бы это сказать помягче? Так, чтобы никого не обидеть?»
«О чем вы?» – спросил я.
Молжанинов ладонью взъерошил свою шевелюру, приведя и без того не очень послушные кудряшки в совершенный беспорядок.
«О вашей удивительной близорукости, о чем же еще!» – заявил он с прямой непосредственностью.
«В чем же она?» – настаивал я.
«Во всем. Но давайте по порядку».
Я согласился.
«Прежде всего, – начал загибать пальцы Молжанинов, – удивительно, как вы не заметили очевидное: в каждом из подмеченных вами – или Сушкиным – деле фигурируют люди Кальберга, а вовсе не мои. Далее – мой с Кальбергом разлад: вы так и не доискались до его причины…»
«У нас не было времени…»
«Да, – неожиданно легко согласился Молжанинов, – начали вы лихо! Пара дней, и вот уже Кальберг в бегах, его люди… а что, кстати, с его людьми?»
Это уже был вопрос, относившийся к ходу следственных мероприятий, поэтому отвечать на него я отказался.
«Понимаю, – Молжанинов снова легко согласился с моими доводами. – Но лично я полагаю, что все они тоже разбежались! Вот увидите, что я прав».
Я пожал плечами: мое доверие к коллегам было непоколебимо.
– Спасибо на добром слове! – в голосе Чулицкого, еще вот только что говорившего с необыкновенной теплотой, вновь появился едкий сарказм.
Гесс подметил его и сказал просто:
– Но это – правда, Михаил Фролович. И вы же видите: ошибся не я, а Молжанинов!
Чулицкий тут же переменил гнев на милость:
– Шучу, Вадим Арнольдович, шучу… да! – повысив тон, тут же добавил он. – Да! Недооценил нас Молжанинов. Всех в тюфяки записал. А вот поди ж ты: и студенты у нас, и пожарные… вот только…
Чулицкий замолчал, но все мы поняли, о чем именно он не договорил: об исчезнувших то ли жертвах, то ли заказчиках преступлений – то ли исчезнувших просто и невесть куда, то ли зачем-то переправленных в Италию. И, конечно, обо всех этих валившихся на нас со всех сторон всё новых трупах: о Мякинине-старшем, покончившем с собою прямо в кабинете его сиятельства; о Некрасове-старшем, найденном зарезанным в подвале гимназии Видемана; о неопознанных обгорелых трупах в морге Обуховской больницы…
А если ко всему этому добавить еще и чрезвычайно странные сопутствовавшие обстоятельства – вроде некрасовской записки генералу Самойлову, – то похвальба Чулицкого, равно как и уверенность Гесса в коллегах, оказывались не слишком уместными.
Михаил Фролович понял это безошибочно и, нахмурившись, отстранился от нас: подобрал стакан и бутылку и – чуть ли уже не на правах отставного – отказался участвовать в дальнейшем обсуждении. Впрочем – вы читатель, увидите это позже – хватило его ненадолго.
Вадим Арнольдович, между тем, продолжал:
– Я не стал возражать Молжанинову на его безапелляционную уверенность в нашей общей беспомощности, ограничившись пространным «посмотрим». Молжанинов, услышав это, согласился со мной уже в третий раз и при этом, как и прежде, без всякого сарказма:
«Да, конечно, – сказал он. – Раньше времени и говорить не о чем!»
«Тогда…»
«Вернемся к нашим баранам. – Молжанинов показал мне два пальца. – Стало быть, – пояснил он, – два обстоятельства вы уже проморгали, а точнее, одно проморгали, а до причин второго не доискались… хорошо, пусть из-за недостатка времени: допускаю. Но как…»
Он загнул третий палец.
«…вы вообще объясните мое участие во всем этом?»
Я изумился:
«Но позвольте! – воскликнул я. – Именно вы и должны мне об этом рассказать!»
Молжанинов, однако, покачал головой:
«Нет, – возразил он. – Вижу, вы – на самой верхушке айсберга, истинные подоплеки происходившего вам неизвестны вовсе. Не обессудьте, Вадим Арнольдович, но при таком положении дел я не могу вдаваться в определенные подробности. Это не от меня зависит. Хотя мне-то, уж вы поверьте, скрывать совершенно нечего!»
«Вот так поворот!» – протянул я. – «О чем же тогда я могу вас спрашивать?»
Тогда Молжанинов усмехнулся:
«Н, первый-то свой вопрос вы уже задали, Вадим Арнольдович!»
«О поставщике?» – уточнил я.
«Вот именно!» – подтвердил Молжанинов.
«И вы честно на этот вопрос ответите?»
«Конечно!»
«Ну так что же?» – я слегка наклонился вперед. – «Это вы поставляли Кальбергу клиентов?»
«И да, и нет».
«То есть?» – не понял я. – «Как такое может быть?»
«Очень просто, Вадим Арнольдович, очень просто!» – Молжанинов залпом выпил третью рюмку и закусил. – «Я, разумеется, принимал самое непосредственное участие во всех этих… гм… аферах…»
«Аферах?!» – не удержавшись, вскричал я. – «Вы этоназываете аферами?»
Молжанинов ничуть не смутился:
«Да, – улыбнулся он, – я называю это аферами, так как на то у меня есть свои основания. Вы можете называть происходившее иначе: у вас тоже на то имеются свои основания. Просто, Вадим Арнольдович, мы с вами разговариваем на разных диалектах одного языка. Вроде слова по отдельности похожи, а общий смысл от нас ускользает. Заметьте при этом, Вадим Арнольдович, не только от вас, но и от меня тоже!»
Я вопросительно выгнул брови.
«Это просто, – пояснил Молжанинов. – Вы не понимаете меня, потому что не видите картину в целом, а я не могу вам ее показать. Я же не совсем понимаю вас, потому что ваше представление о происходящем лежит в настолько другой плоскости, что вы поневоле говорите загадками. В сущности, многое мне приходится домысливать, чтобы понять хоть что-то и – одновременно с тем – не выдать тайны, выдавать которые я не имею права».
«Ничего не понимаю!»
«Вот видите!»
«Но как же нам быть?»
«Давайте я вам вот что скажу… даже, пожалуй, не скажу, а расскажу. Возможно, вы поймете намеки, раз уж прямой разговор у нас не получается!»
«Хорошо, – немедленно согласился я, – но прежде…»
Я кивнул на Брута.
«Ах, он…» – Молжанинов оглянулся на старика, по-прежнему находившегося в кабинете, но стоявшего безмолвной тенью.
Это меня спровоцировало еще на один вопрос:
«А он-то кто?»
Старик, поняв, что этот мой вопрос касался его собственной персоны, вышел вперед и поклонился:
«Талобелов» – представился он.
Фамилия странного старика показалась мне очень знакомой. Что-то зашевелилось в моей голове. Замелькали какие-то воспоминания. Но это был такой хаос, что я никак не мог понять: что же мне напоминает фамилия «Талобелов»?
Старик, верно поняв мое затруднение, поклонился еще раз:
«Да, сударь, вы еще сравнительно молоды, чтобы помнить наверняка. Но вы обо мне читали».
«Читал?» – с сомнением переспросил я. – «Как – читал? Где? По какому поводу? Разве о вас писали?»
На губах старика появилась сухонькая улыбка. Это не улыбка даже была: его губы лишь чуточку искривились – намек на улыбку!
«Да, сударь, – подтвердил он, – обо мне писали».
«Но где?»
«В пособии».
Я удивился еще больше:
«В каком еще пособии?»
Старик оперся на спинку моего кресла, отчего поза его – старика, разумеется – намекнула на доверительность сказанного далее:
«Для соискателей полицейских классных чинов».
И тут в моей голове взорвалось, да так, что я подскочил из кресла, буквально вытолкнутый из него поразительной силой:
«Талобелов! – почти закричал я. – Лавра [19]19
19 Далее станет понятно, что «Лавра» – это так называемая «Вяземская лавра»: обширный участок с многочисленными постройками-флигелями между Сенной площадью и Фонтанкой, в самом начале Забалканского (ныне Московского) проспекта. В этом месте селились люди из самого дна. Собственно, это место и было самым настоящим дном: настолько, что хуже не придумаешь. В начале XX века «лавра» была снесена: до нашего времени от нее дошел один лишь дом – №2 по Московскому проспекту. «Вяземской» эта кошмарная клоака, с иронией называемая «лаврой», числилась потому, что весь участок принадлежал князю Вяземскому.
[Закрыть]!»
Старик опять – на этот раз не без очевидной гордости – поклонился.
«К вашим услугам, сударь!» – сказал он.
Я схватил его за руку:
«Так вы, – я продолжал едва ли не кричать, – тот самый Талобелов?»
«Тот самый, сударь».
«Невероятно!»
– Вадим Арнольдович!
Гесс повернулся в сторону Инихова.
– Да, Сергей Ильич?
– Вы уверены, что вас не разыграли?
Можайский:
– Это впрямь очень странно! Талобелов? Тот самый? Да быть такого не может!
Чулицкий:
– Я слышал, его давно… э… ну, в общем…
Поручик:
– Господа, господа! Вы о томТалобелове?
Монтинин:
– Нет, господа, этого решительно не может быть! Я справлялся о его дальнейшей судьбе – уж очень поразительная история! – и пусть никто не мог сказать что-либо определенное, но все сходились в одном: Талобелов давно мертв. А не сходились только во мнении, когда именно он умер.
– Точнее, – опять Чулицкий, – когда именно его убили!
– Да, – согласился Монтинин, – когда его убили.
Похоже, в этой гостиной все знали, о ком рассказал Гесс: все, кроме меня. Даже Митрофан Андреевич – совсем не полицейский, – и тот задумчиво и недоверчиво поглаживал свои усы, поглядывая то на Вадима Арнольдовича, то на Чулицкого, то на Инихова, то на Можайского. Даже он, полковник, вставил, наконец, свое слово:
– Вообще-то я слышал иное!
Все обернулись на Митрофана Андреевича и чуть ли не хором воскликнули:
– Иное? Что?
– Он заживо сгорел в пожаре на Гутуевском острове [20]20
20 Непонятно, о каком пожаре идет речь. Один из самых известных – пожар 11 июля 1901 года, но, судя по тексту, вряд ли именно он имеется в виду.
[Закрыть]!
– Господа! – решительно вмешался я. – Что здесь происходит? Кто такой этот Та… Тала…
– Талобелов.
– Да! Кто он такой? И почему известие о нем вас так взволновало?
Чулицкий:
– О, Сушкин! Неужели вы – при всех ваших вездесущести и прозорливости – ничего о нем не знаете и даже не слышали о нем?
– Нет.
– Вы меня удивляете…
– Я вас умоляю!
Чулицкий едва уловимо пожал плечами:
– Хорошо, хорошо… Талобелов – легенда нашего сыска!
Я посмотрел на Михаила Фроловича недоуменно:
– Легенда? Сыска?
– Да!
– Не может быть! Если бы…
– Еще как может! – перебил меня Чулицкий. – Но его история началась и… гм… закончилась тому назад вот уже добрых…
Чулицкий начал прикидывать в уме, но его опередил Инихов:
– Ровно двадцать пять лет, – сказал он. – Талобелова раскрыли в самом начале марта тысяча восемьсот семьдесят седьмого года.
– Раскрыли? – я. – Кто?
Чулицкий:
– Иваны [21]21
21 Воры, стоявшие на высшей ступеньке уголовной иерархии. Своего рода предшественники «воров в законе».
[Закрыть].
Я заморгал:
– Его внедрили к ворам? Но как?
Чулицкий усмехнулся:
– Не было ничего проще: он и сам был вором!
У меня голова пошла кругом:
– Но Михаил Фролович! Вы же только что говорили, что он был полицейским! Легендой сыска! Я решил…
– Вы правильно решили, Сушкин: он и был полицейским. Полицейским надзирателем [22]22
22 Здесь – должность в Сыскной полиции Петербурга до ее реорганизации и распределения полицейских надзирателей по участкам. Всего надзирателей по штату 1867 года было 12 человек.
[Закрыть].
– Ничего не понимаю!
Чулицкий вновь усмехнулся:
– Вы, полагаю, слышали о так называемых осведомителях?
– О преступниках, ставших информаторами полиции?
– Да.
– Слышал.
– А в случае с Талобеловым всё было ровно наоборот: он, будучи полицейским, стал осведомителем уголовных. Сначала тех, что помельче, а после и до Иванов дорос. Его очень ценили: информация из его рук оказывалась невероятно полезной. Благодаря этой информации неоднократно срывались полицейские облавы. Благодаря ей же, крупные… как бы это сказать?.. авторитеты не раз ускользали из расставленных ловушек. А несколько раз именно Талобелов, имея доступ к сведениям определенного характера, помог Иванам провернуть очень крупные операции. В общем, – Чулицкий от удовольствия даже зажмурился на мгновение, – Талобелов стал целиком и полностью своим человеком в уголовной среде!
Я не верил ни своим ушам, ни своим глазам:
– Вы радуетесь тому, что полицейский – ваш, можно сказать, коллега – оказался… предателем?
Чулицкий едва ли не заурчал – как кот перед блюдцем сметаны:
– Еще бы! Ни до, ни после не было такого человека! Вы только вдумайтесь: простой надзиратель, а талантов, гения – на всё начальство вместе взятое! Впрочем, с непосредственным начальством ему крупно повезло…
– Постойте! – воскликнул я. – Это ведь при Путилине было?
– При нем, при нем: при Иване Дмитриевиче!
– Но он-то, – невольно вырвалось из меня, – как ухитрился прошляпить такое предательство?
Михаил Фролович, безусловно, подметил это мое невольное «он-то» – не слишком, говоря по правде, лестное для самого Михаила Фроловича, – но от замечаний воздержался, да и от обиды, похоже, тоже.
– Да как же вы все еще не понимаете? – спросил он.
– Да что, в конце концов, я должен понять?
– Всё, что делал Талобелов, делалось из соображений общественного блага! Этот удивительный человек никого не предавал.
– Но как же тогда, – я продолжал недоумевать, – выходило так, что его сведения оказывались настолько полезными для уголовных? Разве смысл внедрения в уголовную среду заключается не в том, чтобы эту среду… хоть как-то разредить? Вывести на чистую воду заводил, отправить их на каторгу, поспособствовать облаве на рыбу поменьше? А вы что говорите? С ваших слов получается, что этот – как его! – Талобелов действовал ровно наоборот: помогал преступникам уходить от сыска, прикрывал их операции, выдавал им полицейские планы…
– А еще, – Чулицкий – не в силах сдерживать переполнившее его чувство восторга – оскалился. – Еще он и сам начал выходить «на дело». И сам планировал операции, к которым – мало-помалу – стали подключаться не абы кто, а крупнейшие люди!
– Крупнейшие люди?
– Из уголовного мира, само-собой…
Я было кивнул – мол, понял, – но Чулицкий тут же поправил самого себя:
– Хотя – бывало – и не только уголовного!
Мой взгляд стал вопросительным.
– Помните, – тогда спросил меня Михаил Фролович, – некоего Невзлина? Действительного статского советника?
Это дело я, разумеется, помнил, хотя тогда мне было лет двенадцать или тринадцать: не запомнить его было невозможно!
Невзлин – крупный чиновник Министерства народного просвещения – попался на попытке вывезти заграницу две дюжины редчайших рукописей, за полгода до того украденных из Публичной библиотеки [23]23
23 Императорская публичная библиотека. Ныне – Российская национальная библиотека (СПб, Садовая улица, 18). Одна из крупнейших библиотек мира уже ко второй половине XIX века.
[Закрыть]. Разразился невероятный скандал. В конце концов, Невзлин признал, что он не только явился заказчиком преступления (рукописи были похищены в один из неприсутственных дней), но и лично принимал участие в операции: якобы он сам должен был видеть, что брать, а что – нет! Но и этого мало. Спустя неделю или около того – от ареста я имею в виду, – Невзлин, выпущенный до суда под честное слово (вот уж странность, не правда ли?), был взят с поличным на попытке убийства некоего – фамилию, хоть убейте, не вспомню – сомнительного дельца, по информации полиции связанного с уголовной средой и специализировавшегося на торговле крадеными предметами искусства! Разумеется, Невзлина тут же снова скрутили и отправили в крепость, откуда он вышел уже по этапу.
– Громкое было дело, ничего не скажешь, – признал я. – Но причем тут Талобелов?
– Как – причем? Это он всё и организовал!
Я опешил:
– Как – он? Невзлин!
– Нет, – Чулицкий опять не то расплылся в улыбке, не то заурчал подобно коту. – Невзлин был вором, положившим глаз на рукописи. Человеком он был небогатым, а за рукописи можно было выручить очень большие деньги. Вот он и решился. Но всю операцию разработал Талобелов: именно к нему и обратились Иваны, с которыми, в свою очередь – или прежде всего? – связался Невзлин. Каждому полагалась доля. Невзлин получал больше всех – собственно рукописи. Иваны – стойте крепко! – участие в прибыли одного не слишком дотоле известного товарищества, подвизавшегося на почве оказания библиотеке кое-каких услуг… кажется, речь шла о строительстве нового корпуса, но…
– О строительстве корпуса! – воскликнул я. – О каком корпусе вы говорите [24]24
24 Удивление Никиты Аристарховича понятно: один из «новых» корпусов к тому моменту был уже построен (читальный зал, 1862 год), а другой – еще один библиотечный корпус для постоянно возраставшего книжного собрания – еще и не в планах не стоял. Он был построен существенно позже: в 1896 – 1901 годах, то есть только к моменту описываемых в записках основных событий.
[Закрыть]?
– Я и говорю: кажется. Но все же, пусть и кажется, речь шла именно о строительстве.
Прозвучало это как-то… слишком туманно.
– Ерунда какая-то! – заметил я.
– Не совсем, – оспорил мое заявление Чулицкий. – Дело в том, что всюду, где проявлялась рука Талобелова, возникали самые невероятные, порою – фантастические, комбинации! Поэтому речь – чтобы Иваны заинтересовались – действительно могла идти о строительстве. Вы понимаете, все такие работы финансируются Казначейством, а где оно, там и…
– Да… – протянул я.
– Вот именно [25]25
25 Михаил Фролович намекает на грандиозные аферы и хищения, неизменно связанные с выделявшимися средствами. Обычная практика вплоть до нашего времени. Никита Аристархович с Михаилом Фроловичем соглашается.
[Закрыть].
Мы немного помолчали, но затем я спросил:
– А Талобелов?
– Он получал пятнадцать тысяч рублей.
– Ого!
– Да. Но это – пустяки в сравнении со стоимостью рукописей и возможными присвоениями выделенных на строительство корпуса средств.
– Гм… – я решил зайти с другой стороны. – Но отчего же вы полагаете, что в этом… деле проявилось… как вы сказали? Служение Талобелова общественным интересам?
Михаил Фролович покачал головой:
– Вы все больше меня удивляете, Сушкин! Ведь то, о чем вы спрашиваете, очевидно!
– Да как же? – я действительно не понимал.
– Случай Невзлина не был первым. Другие не были настолько же громкими, но они были! Ценные экземпляры утрачивались библиотекой и ранее. И каждый раз они – ведь это понятно! – исчезали не сами по себе. Их воровали. Но кто? И как? Вот такие стояли вопросы. Иван Дмитриевич [26]26
26 Путилин.
[Закрыть]пытался найти ответы, но безуспешно. И тогда свой план предложил Талобелов. План был дерзок и прост одновременно. Не стану вдаваться в его подробности, тем более что всех подробностей я и сам не знаю – откуда? – но из того, что мне известно, скажу следующее: Талобелов хотел подтолкнуть Иванов к розыску лица – достаточно влиятельного для того, чтобы провернуть через него выгодную аферу с расхищением государственных средств, и одновременно с тем – достаточно падкого на заработок воровством. Тут, очевидно, было много нюансов: во всяком случае, мне так представляется. Но теперь уже никто о них не расскажет, если только…
– Если только?
– Если только не тот старичок, которого вы встретили у Молжанинова. Не могу поверить, но вдруг он и вправду – сам Талобелов?!
– Да нет, – Инихов, – не может быть!
– Вот и я о том же…
– Господа! – оборвал я вновь зазвучавший скептический хор. – Господа! Но почему же Невзлина взяли только спустя полгода?
Чулицкий:
– Но ведь и это очевидно! Дмитрий Иванович ждал, желая выследить всю цепочку. Было понятно, что Невзлин не сможет извлечь прибыль из предприятия, не продав рукописи. Но кому он собирался их продать?
– Он же повез их заграницу!
– Да.
– Значит…
– Значит, покупатель был именно там.
– Но…
– Вас удивляет, зачем Невзлина задержали до времени?
– Именно!
Чулицкий развел руками:
– Обычное головотяпство. Правая рука не знает, что делает левая.
– То есть – случайность?
– Да.
– То есть – операция сорвалась?
– Верно.
– А скупщик? Скупщик тут причем? Тот, которого Невзлин пытался застрелить?
Чулицкий кивнул:
– Хороший вопрос!
– Вы что же, – изумился я, – сами не знаете ответ на него?
– Не знаю!
Я онемел.
Инихов:
– Видите ли, Никита Аристархович, Невзлин так ни в чем и не признался: кроме, разумеется, того, что сам – как он полагал– организовал кражу из библиотеки, а также лично участвовал в ней. Когда его взяли, он был перепуган до полусмерти, и первое, о чем он попросил, – обеспечить ему охрану!
Я ожил, но посмотрел на Сергея Ильича с сомнением:
– А вы откуда знаете? Вы ведь тоже еще… не служили?
Инихов утвердительно – и немного иронично – взмахнул сигарой:
– Куда там! – согласился он. – Мне было всего ничего… да так же, как и вам, наверное!
– Тогда откуда вы знаете такие подробности?
Теперь Инихов хитровато улыбнулся:
– Слухами земля полнится!
– Сергей Ильич!
Сигара Инихова снова пришла в движение:
– Хорошо, хорошо… это – тоже легенда. Я услышал ее года три-четыре тому назад, когда… впрочем, неважно: мы вели следствие по одному довольно щекотливому делу, и я целыми днями засиживался в кабачке у Сенной…
Нечто подобное я уже слышал и потому невольно улыбнулся:
– Опять в кабачке!
Инихов – уже без хитринки – улыбнулся в ответ:
– Что поделать? Это не я такой: работа у меня такая!
– Ну так что же? – «посуровел» я, а точнее – выплеснул свое нетерпение.
– За бутылкой и картами познакомился я с одним примечательным малым – большим знатоком истории… не книжной, вы понимаете, а вполне себе уголовной. И вот, среди прочего, рассказал он мне и такую легенду: однажды Иванов серьезно обманул человек оттуда… – Инихов потыкал сигарой в направлении потолка. – Обещал участие в дележе казначейских денег, но обещания не сдержал. И даже хуже того: не собирался данное Иванам слово держать, так как никакого дележа – из-за отсутствия финансирования – не предвиделось вообще. Но долю свою он получил! И чем бы вы думали? – книжками!
Инихов сделал эффектную паузу, словно сам был историком.
– Да, – уже естественным тоном продолжил Сергей Ильич, – услышав такое, я изрядно удивился. Но уже в следующее мгновение припомнил: ну конечно – Невзлин! А так как с именем этого чинуши было связано и имя Талобелова, я насторожился… точнее, нет: не насторожился, а вдвое против прежнего развесил уши. Уж очень хотел узнать подробности. И за подробностями дело не стало! Рассказал он мне всё от начала и до конца, но наиболее поучительным вышел конец: мол, еще никто безнаказанно не обманывал Иванов! Получалось, что Невзлин, хапнув свои рукописи, полгода после этого прятался по разным углам…
– Минутку! А как же его служба?
Инихов описал сигарой полукруг, что, вероятно, должно было значить, что вот тут-то он ничем не может мне помочь, так как и сам знает не больше моего:
– Служба, служба… – почти проворчал Сергей Ильич. – Да кто же теперь восстановит такие подробности? Моего собеседника такие детали не волновали, да и меня тогда, признаюсь, тоже… Ну, так вот. Примерно полгода – так выходило со слов историка– Невзлин провел в глубокой, как сказали бы наши друзья – французы, конспирации. Иваны объявили его во что-то вроде – только не смейтесь! – всероссийского розыска…
Я и не думал смеяться. Наоборот: по моей спине пробежали мурашки – настолько живо перед моим мысленным взором предстала жутковатая картина… Ночь, метель, Невзлин, вглядываясь, в почти непроницаемую завесу падающего снега, перебежками – от одного фонарного пятна к другому – продвигается по проспекту и не видит, как за ним, почти по пятам, но оставаясь вне поля его зрения – как и вне поля зрения городовых – крадется страшная фигура с ножом наготове…
– Смею вас заверить, Сергей Ильич, мне совсем не до смеха!
Инихов понимающе кивнул головой:
– Да, мне тоже было бы не смешно, если бы и за мной… вот так… представляете? Ходите вы и не знаете, где и как, а главное кто вонзит вам лезвие под ребро или перережет горло!
– Такое действительно бывало? В том смысле, чтобы Иваны объявляли на кого-то охоту и… доводили ее до конца?
Невзлин снова кивнул, но теперь его кивок выражал не понимание, а утверждение:
– Да, конечно, – ответил он. – Бывало. И не раз.
– Я уже готов пожалеть этого Невзлина!
– И есть за что!
– Так что же с ним приключилось?
Инихов помусолил сигару, выпустил клубы дыма…
– Иваны объявили его в розыск и назначили награду тому, кто либо выдаст место его проживания, либо сам доставит его к Иванам…
– Живым?
– Поначалу – да. Но когда история затянулась, в условиях появилась поправка: можно и мертвым. А можно и не доставлять: только голову!
– Кошмар!
– Еще бы!
– И Невзлин об этом знал?
– Мир не без добрых людей: очевидно, кто-то ему донес о действиях Иванов и о том, что за его голову объявлена награда. Вот он и впал в панику.
– И попытался бежать заграницу?
– Нет, не думаю.
– Но…
– Там у него, скорее всего, была и впрямь назначена встреча с покупателем, потому он и выжидал, потому же и отправился в поездку. А его паника выразилась в том, о чем я уже говорил. Едва его прихватили, он бросился умолять о защите и о том, чтобы его ни в коем случае не содержали с уголовными!
– И просьбу его, как я понимаю, выполнили?
– Да, вполне.
Я насторожился:
– Что значит – вполне?
Инихов нахмурился:
– Мне кажется, в этом вновь проявилась рука Талобелова.
– То есть?
– Невзлина вообще отпустили из-под стражи! Под самое обычное честное слово явиться на суд. Даже без письменного обязательства… а это не странно даже, а очень, очень странно!
– Действительно!
– А потом… ну, вы помните.
– Да: он попытался убить скупщика краденого.
– Что-то вроде того.
И снова я насторожился:
– Что-то вроде?
На этот раз Инихов просто пожал плечами:
– Напомню, что против торговца, к которому неожиданно явился Невзлин, не было ничего, кроме подозрений. А его роль во всей этой истории и вовсе осталась непроясненной.
– Ах, вот вы о чем!
– Да.
– А потом?
– А потом Невзлина судили уже по нескольким обвинениям, включая и покушение на человекоубийство. И приговорили, если мне память не изменяет, к лишению состояния [27]27
27 То есть к лишению дворянства и сословных привилегий.
[Закрыть]и к десяти годам каторжных работ. С каторги он так и не вернулся.
– Иваны?
– Именно!
– Достали и там?
– И даже легче, чем где бы то ни было еще.
– Так Невзлина убили?
– Не просто убили, а замучили до смерти!
Меня передернуло. По спине опять побежали мурашки.
– М-да… – только и смог я проговорить.
– Точно! – так же кратко отозвался Инихов.
Мы немного помолчали, а затем я спросил:
– А что же Талобелов?
Инихов пожевал сигару, вынул ее изо рта и сказал так:
– Талобелов продолжал работать. Несмотря на неудачу – с точки зрения Иванов – дела с ограблением библиотеки, доверия он не только не лишился, но и напротив – доверие к нему укрепилось еще больше. Ведь свою-то сторону договора он выполнил блестяще! Операции проводились за операциями, Талобелов – в глазах уголовных – заматерел настолько, что его начали посвящать в такие дела, о допуске к которым постороннего – да еще и полицейского, напомню! – прежде и речи быть не могло. Насколько мне известно – это-то как раз и является самой большой загадкой, – всё шло к тому, что Талобелов готовился завершить то, ради чего он приложил столько усилий и на что потратил столько лет своей жизни. Говоря попросту, он собирался нанести удар по организации Иванов. Такой удар, после которого никто из них уже не смог бы оправиться. Больше того: такой удар, который поставил бы под сомнение саму возможность создания новой воровской иерархии в России!
– Во всей России?
– Да, во всей России, – подтвердил Инихов. – Тут нечему удивляться: воровской мир связан повсеместно; связующие ниточки тянутся из Петербурга в Москву, из Москвы – в Ростов и в Одессу; оттуда… да это и неважно! Важно лишь то, что у Талобелова ничего не получилось.
Я – еще вот только что стоявший на позиции того, что Талобелов – предатель – вздохнул:
– Его раскрыли!
– Да, раскрыли.
– Но как?
– Кто и как – неизвестно. В один ужасный день Талобелов просто исчез. Иван Дмитриевич выждал неделю или около того – мало ли: вдруг самому Талобелову было так нужно, а связаться с начальством он по какой-то причине не мог, – а потом приступил к поискам. Перевернули всё: и лавру, в одном из флигелей которой Иваны держали штаб, и всевозможные притоны, и… ну, всё короче! Когда поиски живого человека результата не дали, Иван Дмитриевич начал искать хотя бы его тело. Тогда сетями и бреднями прочесали канали, реки и прочие водоемы… на Неву надежды не было – течение, – но даже ее пропустили сквозь частый гребень! И… тоже без всякого результата!
– Значит, и тело не нашли?
– Не нашли.
– А…
– Да-да, – Инихов быстро подтвердил ту самую мысль, которую я не успел высказать вслух, – народ с пристрастием опрашивали тоже. Ведь кто-то же должен был что-нибудь знать! Но и это ничего не дало. Редкий, удивительный случай: даже информаторы держали языки за зубами! Очевидно, произошедшее с Талобеловым – начиная от его внедрения к Иванам и до провала – настолько выходило за рамки и было настолько вопиющим, что…
Недоверие вернулось ко мне:
– Но постойте! – воскликнул я. – А почему вообще Путилин решил, что имел место провал? Вдруг…
Я, оглядываясь на вдруг насупившихся полицейских, запнулся.
Инихов отрицательно мотнул головой:
– Нет, Никита Аристархович, того, о чем вы думаете, быть никак не могло. Талобелов не мог переметнуться!
– Почему?
– Во-первых, не такой он был человек…
По моим губам скользнула скептическая усмешка.
– …а во-вторых, в этом не было никакого смысла.
Вот это уже меня заинтересовало:
– Почему? – спросил я.
– Потому что, – ответил Инихов, – вся ценность Талобелова для уголовных была неразрывно связана с его работой в полиции. Вне этой работы, конечно, тоже открывались те или иные возможности – для такого-то умного и изобретательного человека! Но… это могло быть интересно ему самому, однако самим уголовным – нет. Они бы его – окончательного, если можно так выразиться, перебежчика – просто не приняли бы. Это было бы и неразумно, и опасно.
– Гм…
Я задумался.
В словах Сергея Ильича была определенная логика, но все же безупречной она не выглядела. Кроме того, если тот старик, которого Гесс встретил у Молжанинова, и в самом деле был Талобеловым, то всё, сказанное Сергеем Ильичом в его оправдание, и вовсе теряло смысл.
– А что с пожаром? – поворотился я к Митрофану Андреевичу. – Вы говорили, что Талобелов сгорел?
Митрофан Андреевич – от неожиданности вопроса – вздрогнул, но ответил тут же:
– Да, мне рассказывали именно так. Но вы понимаете: ручаться я не могу. Это было еще до моей службы в пожарной команде.
