Текст книги "Сквозь всю блокаду"

Автор книги: Павел Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)

И фотография пошла по рукам командиров и красноармейцев, а майор смеялся:

– Галиночка-то какая толстая получилась, весь фокус заняла… В Кировской она области, понимаете?

Все, решительно все понимали состояние коменданта. Все были семь суток в бою, все ночевали в снегу, всем остро хотелось писем от родных и друзей… А на стене висел вражеский план сожженного города, а полуразбитый дом вновь заходил ходуном, потому что на заваленных трофеями, залитых кровью улицах опять стали разрываться снаряды. Но никто не обращал внимания на разрывы, все жадно вслушивались в письмо далекой женщины к счастливому мужу…

В этот час все в городе были счастливы – и те, кто пришел сюда, и те, кто шестнадцать месяцев дожидался пришедших… Немногие дождались: из шести тысяч жителей, находившихся в Шлиссельбурге в момент оккупации его гитлеровцами, осталось только триста двадцать человек, из которых мужчин было не больше двух-трех десятков. Две с половиной тысячи шлиссельбуржцев умерли от голода и лишений, многие были замучены, остальные отправлены в глубокий вражеский тыл. Фашисты кое-как кормили тех, кого им удалось заставить работать. Кормили, например, единственную в городе артель плотников и столяров, которая изготовляла гробы. Гробов требовалось немало: наша артиллерия каждый день отправляла эсэсовцев к праотцам.

Гитлеровцы, живя в городе, нервничали. В каждом сохранившемся или полуразрушенном доме, с южной его стороны, они посреди комнат построили блиндажи, северная половина дома служила блиндажу прикрытием. В блиндажах фашисты старались устроиться с комфортом, стаскивали в них диваны, зеркала, пианино и самовары, ковры и хрусталь, кружевные занавески и пуховые одеяла… Русское население ютилось в землянках в лесу. Каждое утро всех выгоняли на работу, на рытье траншей, на строительство дзотов. С двух часов дня ни один русский человек не смел показаться на улицах, каждого запоздавшего хотя бы на пять минут ждали плети или расстрел. Несколько проституток имели право на вход в гитлеровские блиндажи. А когда потаскушки надоедали, фашистские офицеры выбирали себе любую из девушек города, и солдаты волокли ее на смертный позор.

Три сотни бледных запуганных жителей из шести тысяч! Все они, как больные, в первый раз открывшие глаза после долгого беспамятства, в котором их беспрестанно терзал кошмар.

Мы ушли из комендатуры полные впечатлений от рассказов, какими обменивались толпившиеся здесь люди.

В политотделе дивизии В. А. Трубачева, расположившемся в трех уцелевших комнатах разбитого, перерезанного траншеей дома, мы легли спать – так же, как и все, на поломанных железных кроватях, на голых и обледенелых прутьях. Было холодно, никто не скинул ни валенок, ли полушубков, ни шапок-ушанок.

Ночью враг обстреливал город дальнобойными орудиями откуда-то из-за Синявина. Всю ночь гремела жестокая канонада: наша артиллерия взламывала все новые и новые узлы мощных оборонительных сооружений врага. Взлетали осветительные ракеты, лунная ночь рассекалась вспышками и гулами не прекращающегося ни на один час сражения.

Крепость Орешек

В прибрежной траншее между двумя окровавленными, кажущимися в своем смерзшемся обмундировании непомерно огромными трупами эсэсовцев рассыпаны на снегу бумаги – обрывки писем, документы. Среди них длинный листок бумаги: рисунок акварелью, сделанный еще летом. Примитивно изображено то, что немцы видели из этой траншеи прямо перед собой. Узкая полоска Невы. Низкий, длинный, серый, похожий на корпус дредноута, скалистый островок. На нем стена крепости и высящееся над ней краснокаменное здание с башнями. В летний день, когда немец рисовал эту крепость, в здании были разбиты только верхние этажи и макушки церкви. Ныне от всего, что высилось за восьмиметровыми стенами крепости, остались одни развалины. Но это гордые развалины, так и не взятые врагом!..

Есть такое старинное русское слово, обозначающее нечистое стремление. Так вот, шестнадцать месяцев сидевшие в траншеях немцы вожделели, глядя на эту крепость, до которой от них было всего только двести двадцать метров. Взирая на эту близкую и недосягаемую крепость, они видели в своих мечтах Ленинград. На рисунке по-немецки так и написано: «Шлиссельбург близ Петербурга»… Больше они не видят уже вообще ничего. Орешек оказался им не по зубам. Вот они лежат передо мной – застывшие трупы. А славная крепость Орешек высится на островке с гордо реющим красным флагом. Пулеметами и снарядами рвали немцы этот флаг в лоскутья. Но над высшей точкой крепости, над собором, вопреки исступленному огню врага, опять поднималось новое алое полотнище взамен изорванного. Двести двадцать метров, отделявшие Шлиссельбург от Орешка, оказались неодолимыми для всей военной мощи Германии, покорившей Европу…

Я был в этой крепости. Я прошел эти двести двадцать метров, спустившись из освобожденного Шлиссельбурга на лед Невы, ступая осторожно по узкой тропинке, проложенной среди еще не расчищенных немецких минных полей, и обогнув не замерзающий от быстрого течения участок реки, любуясь паром, поднимающимся от воды и словно возносящим эту – уже легендарную – крепость над солнечным миром.

Обогнув крепость, я вступил на островок с северо-западной его стороны, там, где к правому берегу Невы обращены старинные крепостные ворота под Государевой башней. Все шестнадцать месяцев блокады к этим воротам, под беглым огнем врага, ежесуточно ходили с правого берега связные, командиры и те, кто доставлял героическому гарнизону продовольствие, топливо и боеприпасы – летом на шлюпках, зимой на лыжах или в маскхалатах ползком. Я нырнул в узенький проем в кирпичной кладке, которой заделаны ворота, и свободно, сунув руки в карманы, прошел через все внутренние дворы, точнее, через все груды камня и кирпича, к траншее, сделанной в наружной стене, – единственному месту, где человек, остававшийся на островке, мог рассчитывать остаться живым, ибо вся площадь островка круглосуточно, шестнадцать месяцев подряд, обстреливалась и подвергалась бомбежкам с воздуха. Были дни, когда на крепость обрушивалось до трех тысяч мин и снарядов. В местах максимальной протяженности островок имеет в длину двести пятьдесят метров, в ширину – сто пятьдесят. Но он неправильной формы, поэтому перемножить эти две цифры значило бы преувеличить размеры площади островка. И вот на этот крошечный островок за четыреста девяносто восемь дней обороны Орешка, по самым минимальным подсчетам, легло свыше ста тысяч снарядов, мин и авиабомб, то есть примерно по полдюжины на каждый квадратный метр пространства. Немцы били по крепости даже из 220– и 305-миллиметровых орудий. Камни крепости превращены в прах. Но крепость не сдалась. Люди ее не только оказались крепче, несокрушимей камня, но и сохранили способность весело разговаривать, шутить, смеяться… Все эти месяцы они вели ответный огонь по врагу, несмотря на то что каждая огневая точка была засечена. Среди немецких бумаг, найденных в Шлиссельбурге, была обнаружена схема крепости с безошибочно обозначенными батареями.

Каждый день по немцам вела огонь 409-я морская артиллерийская батарея капитана Петра Никитича Кочаненкова, который стал командиром этой батареи 8 ноября 1941 года. Каждый день вела минометный огонь рота гвардии лейтенанта Мальшукова. Каждый день били по немецким позициям пулеметы роты старшего лейтенанта Гусева. Взвод автоматчиков младшего лейтенанта Клунина и взвод стрелков младшего лейтенанта Шульги уложили в могилу каждого из тех гитлеровцев, которые хотя бы на минуту приподняли головы над бруствером вынесенных на самый берег реки траншей. И каждая огневая точка немцев также была известна гарнизону Орешка. Два дня назад, 18 января, когда в 6.00 расчет Русинова сделал последний выстрел из крепости Орешек по немцам и его пушка «дуня» получила право на отдых, Мальшуков заявил, что пора ему сходить в Шлиссельбург за той немецкой стереотрубой, которую он заметил уже давно. И когда в 9.30 утра взводы Клунина и Шульги сошли на лед Невы и, разминировав гранатами участок немецкого переднего края, ворвались в город, чтоб дать последнее сражение бегущим из города немцам, Мальшуков пошел за трубой и взял ее так спокойно, будто она всегда только ему принадлежала…

С 9 сентября 1941 года находится в крепости начальник штаба ее младший лейтенант Георгий Яковлевич Кондратенко, первым пришедший в нее со взводом стрелков и двумя станковыми пулеметами после того, как сутки она пустовала, не занятая немцами. И сегодня Кондратенко мне жалуется:

– В первый раз за все время мне скучно… Были впереди всех, а теперь оказались в глубоком тылу. Никогда не бывало скучно, зайдешь на «мостик», – так называем мы наш наблюдательный пункт, – поглядишь в амбразурку, увидишь – землянка у немцев дымит, ну сразу и потушишь землянку, или снайпер их вылезет – снимешь снайпера, или слушаешь вечером, как их тяжелый снаряд, будто поросенок, визжит, – досадно им, крейсер такой стоит у них перед глазами и ничего с ним не сделать… А мне от этого весело было всегда… Придется теперь просить начальство, чтоб новое назначение дали, скуки я терпеть не могу.

И смеется исхудалый, усталый Кондратенко, глаза его искрятся, он внешне спокоен, и не скажешь, что сто тысяч бомб, снарядов и мин, выпущенных по крепости, как-то отразились на его нервах!

Начальник гарнизона гвардии капитан Александр Васильевич Строилов и заместитель его по политчасти капитан А. Я. Антонов скучают так же, как и Г. Я. Кондратенко. Тишина давно уже стала им непривычной. Да и за ладожской трассой больше не надобно наблюдать – целый год крепость охраняла ее, целый год была надежный часовым Дороги жизни блокированного немцами Ленинграда. Больше эту трассу не обстреляет никто, да и сама она, став ненужной, войдет в историю как одна из славных тропинок, по которой наша Родина шла к блестящей победе…

Мне, к сожалению, не довелось повидаться с одним из самых прославленных героев крепости командиром орудия Константином Шкляром, – в этот час он был где-то в Шлиссельбурге, исследуя там остатки тех целей – немецких дзотов, орудий, блиндажей, по которым безошибочно многие месяцы бил из крепости.

Украинец с Черниговщины, в далеком уже прошлом – столяр, он стал ладожским краснофлотцем за год до войны и с первых дней обороны Орешка воюет в составе его гарнизона. Он первым в крепости стал бить по немцам из станкового пулемета. Он много раз отправлялся на шлюпке к правому берегу Невы: доставлял туда раненых, а оттуда – продовольствие и боеприпасы. Это именно он шесть раз поднимал над крепостью сбиваемый немцами красный флаг. Стал командиром орудия, – обучил многих краснофлотцев стрелять из своей пушки по-снайперски. Артиллеристы гарнизона назвали его именем переправу на правый берег Невы.[42]42
  Недавно, готовя эту книгу к печати, я узнал, что в настоящее время Константин Леонтьевич Шкляр, вернувшись по зову сердца, в Петрокрепость (Шлиссельбург) с родной Украины, работает бригадиром строительной бригады, восстанавливающей ту башню крепости, где во время обороны ее он жил со своими товарищами и откуда не раз вел огонь по гитлеровцам.


[Закрыть]

Я ушел из крепости, взволнованный всем, что я в ней увидел. И на прощание мне со смехом показали кошку Машку, дважды раненную и выздоровевшую, любимицу всего гарнизона, которую младший лейтенант Кондратенко обнаружил в крепости, придя сюда 9 сентября 1941 года. Все «население» крепости в тот день состояло из кошки с котом да лошади, которую удалось увести только после того, как Нева покрылась льдом.

Я ушел из крепости в город Шлиссельбург, освобожденный от немцев, и решил сохранить тот найденный мною в траншее рисунок.

На льду канала еще лежат замороженные трупы гитлеровцев. Их много, они нагромождены один на другой. Желтая кожа лиц кажется сделанной из картона. Рваные раны, скрюченные пальцы, изорванная окровавленная одежда, красно-черные повязки эсэсовцев на рукавах, соломенные эрзац-валенки и обмотки на вспухших ногах – вот зрелище, венчающее черные дела 170-й немецкой пехотной дивизии, предавшей огню и мечу Одессу, Севастополь и Керчь, расстрелявшей и замучившей изуверскими пытками десятки тысяч ни в чем не повинных мирных советских людей.

Пришел день возмездия! 170-й гитлеровской дивизии больше нет! В Шлиссельбурге и на каналах – ни одного живого немца! Пленные под конвоем девушек-автоматчиц отправлены в Ленинград.

А в тихих разбитых домиках вдоль канала снова поселились советские люди.

…В 00 часов 57 минут, в ночь с 18 на 19 января, через несколько минут после того как строгая тайна о боях по прорыву блокады была командованием снята и в эфир было передано торжествующее сообщение Совинформбюро, мне удалось первому из корреспондентов центральной печати передать по военному телеграфу в Москву обзорную корреспонденцию о прорыве. В те радостные ночные часы счастливые ленинградцы не спали. Поздравляя друг друга, обнимаясь в домах и на улицах, они ликовали. В воинских частях происходили митинги. А немец тупо и яростно обстреливал город, но никто на этот обстрел внимания не обращал…

Глава двадцать пятая
Первый прямой

(Ленинград – Шлиссельбург – Ленинград. 4–7 февраля 1943 г.)

4 февраля, Ленинград

Завтра я еду встречать прямой поезд с Большой земли.

Последний пассажирский поезд вышел из Ленинграда 26 августа 1941 года. Железнодорожная связь города с внешним миром оборвалась, когда немцы захватили Мгу.

В марте 1942 года, в самый тяжкий период блокады, в городе Волхове мне встретился человек, о котором я сегодня не могу не думать, Не знаю, жив он или нет. Если жив, встречусь с ним завтра, потому что он из тех людей, которые умеют держать слово. Этот человек – Вольдемар Матвеевич Виролайнен – обещал мне, что поведет в Ленинград первый прямой поезд, едва наши войска прорвут блокаду. А я пообещал встретить его в пути.

И вот я сегодня узнал: первый поезд идет в Ленинград!

По какой же дороге?

Ведь Кировская и Октябрьская дороги идут через Мгу, а Мга и сейчас у немцев… Может быть, нам удалось проложить дорогу по льду Ладожского озера? Да, такая дорога прокладывалась, но… ее строительство не было доведено до конца. Впрочем, об этом надо сказать подробнее…

Перед нынешней зимой казалось, что задолго до конца года снова начнет действовать ледовая трасса. Но автомобильная трасса начала действовать только совсем недавно, потому что эта зима оказалась неожиданно мягкой. У берегов ледок был тонок и слаб, в середине озера его вовсе не обнаруживалось, а позже, когда Ладога замерзла, огромные ледяные поля изламывались штормами. Перевозки никак не удавалось наладить. Даже перед самым прорывом блокады наряду с автомашинами от берега к берегу еще пробивались тральщики. Но и пароходы, и машины в зыбком ледяном месиве испытывали невероятные трудности и подвергались большой опасности. Снабжение Ленинграда оказалось под угрозой.

Командование нашло необычайное, дерзкое решение: чтобы не зависеть от состояния льда, обусловливающего срок открытия ледовой трассы, проложить над Ладожским озером тридцатикилометровую эстакаду на сваях и провести по ней линию железной дороги. Это значило: прежде всего надо под самым носом у немцев вбить в дно Ладожского озера тридцать две тысячи свай…

Необычайное строительство было поручено Управлению № 400.

Начальником строительства назначили военного железнодорожника Ивана Григорьевича Зубкова.

Западным направлением (работами, которые велись со стороны Ленинграда) руководил генерал-майор В. Е. Матишев; восточным – полковник Г. П. Дебольский.

Батальоны строителей вышли на лед. Подвезли электрокопры, лебедки, сваи, горючее для машин; поставили на льду палатки, полевые кухни; создали склады с продовольствием и теплой одеждой, медпункты, столовые; протянули телефонную и телеграфную связь.

Пурга, свирепые ветры, внезапные подвижки льда, разрывы снарядов, пулеметные очереди с пикирующих самолетов, бомбежки – ничто не могло помешать работам.

На дне озера трудились водолазы ЭПРОНа. В семи местах трасса пересекла кабели высокого напряжения, но водолазы уберегли их от повреждений.

Ладожское дно обильно усеяно валунами. Сваи садились на валуны. Водолазы оттаскивали эти огромные камни в сторону. В створе первоначально намеченной трассы обнаружилась потопленная баржа. Оттащить или уничтожить ее было немыслимо. Трассу пришлось вести в обход.

Некоторые водолазы работали на дне, когда над ними, пробивая лед, разрывались снаряды. Один из водолазов наткнулся на ушедшую под лед грузовую машину. Она стояла на дне невредимая. Позади над ней, затянутые тонким ледком, виднелись три круглые полыньи, образованные разрывами авиационных бомб. В кабине грузовика сидел шофер, вцепившийся левой рукой в ручку дверцы, а правой прижавший к себе закутанного в шерстяной платок ребенка. На руках у женщины, сидевшей в кабине рядом, лежала девочка лет восьми в туго застегнутой шубке. А чуть дальше на дне, вверх колесами лежала на мешках с раскисшей мукой другая – встречная – автомашина. Как мечтала эта женщина, эвакуируясь из Ленинграда, о горстке муки для своих детей!

В середине января начался сдвиг ледяных полей в направлении на северо-восток. Забитые сваи оказались наклоненными. Вокруг каждой пришлось окалывать лед, делать новую лунку, а потом тросами и лебедками выпрямлять.

Через две недели работы двенадцать тысяч свай для ширококолейной железной дороги встали накрепко. Первые два с половиной километра были готовы, на четырнадцати километрах электрокопры вели круглосуточную работу. Военный совет торопил строителей. 17 января 1943 года было подписано обращение Военного совета, призывавшее закончить строительство к 30 января.

Обращение было опубликовано на следующий день в газете «Городу Ленина» – боевом листке Управления строительства № 400.

Но именно в этот день – 18 января – наши войска прорвали блокаду и освободили Шлиссельбург, распахнув окно во внешний мир. И… надобность в завершении уже почти законченной стройки отпала.

Теперь поезда можно было пустить по суше, если перекинуть в Шлиссельбурге мост через Неву.

В ночь на 19 января работы на Ладоге прекратились. Перед рассветом началось новое строительство на освобожденной от гитлеровцев земле. Тысячи строителей двинулись к Шлиссельбургу.

О том, что здесь сказано, я узнал две недели назад, когда был в Шлиссельбурге в дни прорыва блокады.

А о том, что произошло дальше, я узнаю завтра, на месте работ, которые ныне закончены.

5 февраля. Морозовка

Выехал из Ленинграда вместе с военным корреспондентом «Комсомольской правды» Р. Июльским на его «эмке». Столь удобный способ сообщения для меня большая редкость. Сколько длится война, я все «голосую» да хожу по фронтовым дорогам пешком.

Июльский – спутник энергичный, заботливый и приятный. Всю дорогу мы проговорили о фронтовых делах и не заметили, как приехали в Морозовку.

Поселок Морозовка – ряд разваленных снарядами деревянных домов. Вокруг лес, вырубленный и побитый у берега Невы.

Первое, на что мы обратили внимание, – большой, плоский и узкий, вписанный в берега по кривой дугообразной линии железнодорожный мост. Он построен на сваях, вбитых сквозь лед в Неву, выглядит очень надежным, хотя устоит только до первого ледохода, если до того времени удастся сберечь его от термитных немецких снарядов и авиационных бомб. Длина моста – тысяча триста метров, а создан он в срок, поразительный даже для военного времени – за девять дней!

Весь берег изрезан ходами сообщения, таит в себе блиндажи, землянки, дзоты и капониры. Теперь он – огромная площадка только что законченного строительства. Всюду автомашины, тракторы, копры, штабеля бревен и досок, всякие сарайчики, шалаши и палатки строителей.

Поселок Морозовка – кипучий табор Управления строительства № 400. Он часто обстреливается немецкой артиллерией.

Мы подъехали к развалинам железнодорожной станции. Ее заменяет стоящий на рельсах товарный вагон, забитый людьми так, что в нем можно только стоять.

Тут же и маленький паровоз. Он пофыркивает паром, весь в сосульках. Военный машинист, обтирающий паклей его кулисы, может по справедливости гордиться своей старенькой машиной.

Этому машинисту Александру Михайлову, его помощнику Никите Маренкову и кочегару Михаилу Юркову доверено было почетное право производить обкатку моста.

В январе, приняв паровоз на станции Борисова Грива, Михайлов обкатывал новые пирсы ладожской свайно-ледовой железной дороги. Затем, в одну из ночей, делал первую обкатку участка дороги, подав по удивительному сооружению бревна на километр от берега. А три дня назад, 2 февраля, когда было закончено строительство моста, он под внимательными взглядами строителей медленно – медленней пешехода! – двинулся через Неву. Паровоз тянул прицепленные к его тендеру платформы. В составе было тридцать две оси.

Мост потрескивал, сотни зрителей и сам Михайлов, не отрывавший левой руки от реверса, следили: а не даст ли он осадку? А не выскочат ли костыли? А не перекосится ли под колесами путь? Если произойдет перекос пути, вагоны сойдут с рельсов и рухнут в Неву.

Михайлов услышал «ура», когда хвост его состава сполз с моста на левый берег.

Сегодня, 5 февраля, две строительные бригады – западного и восточного направлений – встретились, сомкнули проложенный ими железнодорожный путь и пропустили в Шлиссельбург первый состав с танками КВ. Несколько платформ с танками только что, незадолго до нашего приезда, перевезены по мосту в Морозовку. Танки стоят тут же, на станции, укрытые брезентом.

Осмотревшись, мы отправились в штаб строительства.

Заместитель по политчасти руководителя строительных работ западного направления подполковник Ковалев оказался человеком гостеприимным, встретил нас приветливо и вместе с майором инженерных войск Новиковым рассказал много интересного.

– Получив в ночь на девятнадцатое января, – говорил Ковалев, – приказ снять людей с Ладоги, мы подумали: а как к нему отнесутся люди, отдавшие всю душу строительству? Работают не уходя со льда, презирая бомбежки и обстрелы, уносящие их друзей и товарищей. Каждый ощущает реальность близкого окончания стройки… И вдруг все начать сызнова!.. Начинаем объяснять людям, но слышим только одно: «А вы не беспокойтесь! Мы прекрасно все понимаем. Только бы наша армия наступала! А мы любую задачу выполним!»

Нам, девятой железнодорожной бригаде и приданным ей частям, было приказано построить мост, сделать к нему подходы, соединить мост железнодорожной линией со станцией Шлиссельбург, построить новый путь от Невы до Назии – всего тридцать три километра. Бригаде восточного направления предстояло работать с другой стороны Назии – от Волховстроя.

Но как строить мост? Проекта нет, берега – сплошные минные поля, один берег выше другого, мост должен быть без быков, без ферм. Грунты и льды Невы не иссследованы, течение реки быстрое…

Еще до начала работ всем было понятно, что, строя мост на сваях, тем более вбитых близко одна к другой, нельзя рассчитывать на устойчивость конструкции в период ледохода. Это значило, что мост будет временным. Строители решили, что сразу же после того как через Неву будут пропущены первые поезда, надо приступать к строительству второго, более прочного моста.

Начальник управления И. Г. Зубков собрал у себя специалистов-мостовиков. Специалистов было тридцать два человека, они спорили три часа, но ни к какому заключению не пришли. Голоса разделились поровну: шестнадцать человек стояли за ряжевые опоры, шестнадцать – за свайные. Зубков объявил перерыв: «Пообедайте, подумайте, потом соберемся снова!»

На мой вопрос, как же в итоге решилось дело, мне ответили:

– Решилось хитро, благодаря неожиданной идее совсем не специалиста, а человека, который никогда мостов не строил.

– Кто же он? – спросил я.

– Есть такой человек… Вы не знаете его. Железнодорожник Виролайнен.

– Вольдемар Матвеевич? – удивился я.

– Да, он… – в свою очередь удивился мой собеседник.

Виролайнен, посетив Зубкова в момент, когда совещание было прервано, робко высказал мысль: «А может быть, ряжи выдержат напор льда, если внутрь забить сваи, а пространство вокруг каждой сваи заполнить камнем?»

Услышав эти слова, Зубков несколько секунд смотрел на Виролайнена с недоумением, затем разразился хохотом. Виролайнен смутился, решив, что предложил какую-то нелепость.

Зубков вызвал к себе срочно специалистов и объявил им, удивленным такой поспешностью:

– Двадцать лет строил я мосты, и у каждого из вас, товарищи, немалый стаж. Но никто из нас не строил мостов с комбинированными опорами… А вот зашел ко мне человек посторонний и внес такое предложение, за которое, думаю, будут голосовать все.

Зубков оказался прав: все единодушно поддержали идею Виролайнена.

Первый мост решено было строить на сваях, а второй на свайно-ряжевых опорах[43]43
  Строительство второго моста началось дней через десять после окончания постройки первого. Второй мост – высокий и уже не дугообразный, а пересекавший Неву под прямым углом, – был построен к 25 февраля 1943 года, то есть за две недели. Этот мост действовал в течение всего 1943-го и в начале 1944 года. Он был разобран только после окончательного снятия блокады и восстановления железнодорожных путей через Мгу. Понадобилось немало усилий и аммонала, чтобы удалить из реки комбинированные свайно-ряжевые опоры, прекрасно выдержавшие все ледоходы.


[Закрыть].

19 января на рассвете на заминированные берега Невы против Морозовки и Шлиссельбурга вышли роты саперов. По воронкам от взорванных мин и по старым воронкам от бомб и снарядов двинулись тракторы и автомашины, подвозя лесоматериал и копры для строителей.

Строительство моста началось 24 января.

Толовыми шашками во льду были пробиты сотни лунок. Бойцы копровых команд вставляли в лунки двадцатиметровые сваи. Под ударами копровых «баб» сваи пошли в грунт, но грунты на невском дне оказались разными. Там, где они были рыхлыми, свая уходила метра на три, прежде чем достичь твердого основания. Разными оказались и глубины. На рыхлых грунтах и на больших глубинах сваи пришлось наращивать.

Работа эта была не только тяжелой, но и смертельно опасной: немцы вели артиллерийский обстрел.

Наша артиллерия, прикрывая строительство, отвечала методическим огнем. Все дни шла артиллерийская дуэль.

Позавчера вражеский снаряд убил наповал бригадира женской бригады ленинградку Анну Васильевну Москаленко. Опомнившись от испуга, глядя на окровавленное тело подруги, работница Новикова тихо сказала:

– Буду я теперь за нее!

И бригада не прервала работу. В тот же день была убита и Новикова. Ее заменила третья женщина. Бригада хмуро, молча, но столь же напряженно продолжала работать.

За девять суток было забито три тысячи свай. И почти все эти сваи пришлось наращивать. Многие люди жили на льду, не уходя на берег. В мирное время на копер полагалось забивать двадцать свай за рабочий день. Здесь в одни из суток восемь копров забили семьсот свай!

Дело сделано. Мост в тысячу триста метров длиной построен!

– Вот вам пример для сравнения, – сказал Ковалев. – В тысяча девятьсот тридцать третьем году на Украине один наш полк первого июля начал строить мост длиной в шестьсот десять метров. Мы пустили по мосту войска пятнадцатого июля. А здесь построен мост вдвое длиннее за десять дней.

В вагоне душно. С группой командиров я ввалился в этот вагон ночью, чтобы присутствовать при подходе первого поезда и участвовать в митинге, для которого уже приготовлена трибуна.

Поезд вчера вышел со станции Волховстрой. Мы ждали всю ночь, возбужденные и не сомкнувшие глаз.

Один конец вагона отделен невысокой перегородочкой, там телефон.

Только что к мосту ходил паровоз – отвести в сторону состав с бревнами, вытянувшийся вдоль берега. Я доехал на паровозе до предмостной эстакады, прошелся по ней, шагая по шпалам. По всей верхней перекладине надпись: «Путь свободен! Привет героическому Ленинграду!»

Разглядывая противоположный берег, я увидел паровоз, выползающий из пространства между горой Преображенской и ситценабивной фабрикой. Именно оттуда недавно стреляли по Морозовке немецкие минометы…

Паровоз трудился, густо дымя, вытягивая десяток платформ с танками КВ на изогнувшийся дугой мост…

Паровоз обтянут красным полотнищем, над ним плакат:

«Пламенный привет героическим трудящимся города Ленина!»

На площадках – машущие шапками люди.

Струи пара… И на всю ширь прибрежья люди от чистой души кричат: «Ура!»

Поезд останавливается. Гляжу на часы: 12 часов 10 минут.

Митинг длится десять минут. И пока идет митинг, я у паровоза дружески здороваюсь с Виролайненом:

– Узнаете?

– Товарищ Лукницкий! Как договорились, значит?

– Конечно!

Мы крепко пожали друг другу руки.

Виролайнен сказал, что от разъезда Левый берег до Шлиссельбурга за реверсом паровоза стоял он сам и что поведет поезд дальше, до Ленинграда.

Больше ни о чем тут говорить не было возможности. Не успели мы опомниться, как уже оказались Виролайнен и Зубков на паровозе, а я – вместе с другими пассажирами – в одном из двух классных вагонов.

Трибуна поплыла назад. Набирая скорость, поезд проходит Морозовку. За окнами – весь в снегу густой лес.

Мы движемся в Ленинград, не останавливаясь на мелких станциях: в окно видим только приветствующих поезд людей.

Станция Ржевка. Стоим. Выхожу на платформу. Ко мне подходит Виролайнен, чем-то встревоженный. Прогуливаемся. Он объясняет мне, что замерзла труба водододачи от цистерны к тендеру, только что ее отогрели.

– Какой цистерны? – спрашиваю я. – При чем здесь цистерна? Ведь вода же поступает из тендера?

– Понимаете, – начинает рассказывать Виролайнен, – в Волховстрое мы не были уверены в том, что на станциях правобережья Невы система водоподачи действует. Поэтому решили взять с собой добавочный запас воды, прицепили к тендеру цистерну… Сейчас веду я паровоз, не доезжаем километров двух до Ржевки, вдруг отказывают оба инжектора, стало быть, воды в тендере нет. Куда же она девалась? Останавливать поезд на перегоне? Ни в коем случае! Профессиональная гордость машиниста не позволяет! Принимаю решение довести поезд до станции, а здесь разобраться. Едва дотянул до Ржевки, гляжу на водомерное стекло котла: вода в нижней гайке. Вот мы тут и забегали! Приказываю прекратить расход пара из котла: остановить паровозный насос, выключить прогревы, помощника машиниста посылаю проверить наличие воды в цистерне. Он быстро докладывает: «Цистерна полна воды». И для меня всё сразу ясно. Мороз-то ночью градусов двадцать был! Пока мы стояли на разъезде Левый берег, вода не расходовалась… рукав между тендером и цистерной… рукав между тендером… рукав…

Я в недоумении глянул на побледневшего Виролайнена. Он остановился, прижав руку к сердцу, лицо исказила боль, хватает воздух ртом. Я едва успел поддержать его – грузный, тяжелый, он упал прямо мне на руки…

К нам подоспели встревоженные люди. Поддерживаем Виролайнена. Подбегает медсестра, поит его водой. Укладываем его в хвостовой вагон. Он очнулся, очень бледен…

Это – сердечный приступ, вызванный переутомлением.

Пока поезд стоял в Ржевке, выяснилось: торжественная встреча в Ленинграде сегодня отменена. Прибытия поезда ждали в 9 часов 20 минут утра, а сейчас уже вторая половина дня, скоро стемнеет. Люди нервничали, устали, промерзли… Встреча переносится на завтрашнее утро.[44]44
  Поездной состав ждал утра в Новой Деревне, а паровоз с двумя классными вагонами – на запасных путях перед Финляндским вокзалом. Рано утром паровоз отправился за своим составом.


[Закрыть]

7 февраля. Ленинград

Мягкое февральское утро, лениво вьются пушинки снега. Простреленный снарядами во многих местах, Финляндский вокзал празднично декорирован. Красные флаги, ленты с лозунгами, портреты. В огромной толпе встречающих – представители партийных организаций, командования Ленинградского фронта, делегации с заводов и фабрик. Поодаль, на запасных путях, стоит товарный состав, ждет отправления.