Текст книги "Сквозь всю блокаду"

Автор книги: Павел Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 38 страниц)

Глава тридцать шестая
Четвертое лето

(Июнь – июль 1944 г.)

23 июня. Ленинград

А в Ленинграде – совсем уже мирная жизнь. Довоенный быт восстанавливается. В одиночку, семьями и целыми коллективами возвращаются в Ленинград – пока еще по специальным вызовам и разрешениям – эвакуированные в сорок первом и сорок втором годах жители. Рабочие заводов и фабрик, инженеры и техники, коллективы театров и многих учреждений прибывают в Ленинград каждый день. И все хлопочут, устраиваются в своих квартирах и ремонтируют их. Другие, чьи квартиры разбиты или заселены по ордерам переселенцами (из разобранных на дрова или разрушенных домов), добиваются новых комнат и квартир. Есть среди вернувшихся и такие кляузные, недостойные люди, которые обращают свое нелепое негодование на жильцов их прежней квартиры, хотя те ни в чем и никак не виноваты, потому что в условиях блокады Ленгорсоветом, райжилотделами были вынесены вполне справедливые решения: всех, чье жилье приведено в негодность, сожжено, разбомблено, разбито вражескими снарядами, переселять в пустующие, брошенные квартиры.

Всех, кто вернулся в Ленинград по вызову, кто получил пропуск, дающий право вернуться из эвакуации, городские власти обеспечивают новым жильем. Но многие приезжают самовольно, и, конечно, обеспечить их жильем сразу невозможно. Вот среди этих-то людей и попадаются «буйствующие».

Все, однако, постепенно уладится, жизнь войдет в нормальную колею.

Сегодня я навестил А. А. Ахматову, недавно вернувшуюся в Ленинград из эвакуации. Видел ее впервые после сентября 1941 года, когда попрощался с нею перед ее отлетом в Ташкент, в подвале бомбоубежища, в момент ожесточенной бомбежки.

За свои патриотические стихи А. А. Ахматова награждена медалью «За оборону Ленинграда». Она выглядит бодрой и спокойной, была приветлива, читала стихи.

Завтра – день ее рождения, и она шутливо спросила меня:

– Что подарят мне завтра – Шербур?

– Наверно, Медвежьегорск! – ответил я: в Карелии идет наступление наших войск по всему фронту.

В Ленинград вернулись из Ярославля Наталья Ивановна, мой отец, чье Высшее инженерно-техническое училище Военно-Морского Флота в полном составе переведено из Ярославля сюда, на свое постоянное местопребывание. Поселились, конечно, в моей квартире на канале Грибоедова, – той, которая мне дана была в 1943 году вместо прежней, разбитой снарядом. Квартира отца на проспекте Щорса ремонтируется, как и тысячи других квартир в городе.

Я привез моих близких сам, заехав в Ярославль по пути из Москвы, куда меня вызывало на несколько дней ТАСС.

А в Москву ехал в «Красной стреле», – впервые с довоенных времен, и стоит рассказать об этом пути. Это было 1 июня, и вот что записано тогда в моей полевой тетради…

1 июня. Колпино

Следы разрушений, бомбежек, обстрелов. Одна из заводских труб сбита до половины, ниже – большая дыра. На одной из этих труб, служившей наблюдательным пунктом артиллеристам, я полтора года назад провел день…

А Ижорский завод весь искалечен, весь в руинах!

Вдоль железной дороги мелькают везде только пни. Деревья до самого Красного Бора срублены. Красный Бор – место самых кровопролитных боев. Обе насыпи сплошь изрыты блиндажами, землянками, тесно смыкающимися. Между насыпями – зеленеющая трава водянистой низины. Вся низина – в наполненных водою воронках всех размеров. Дальше, там, где возвышенность, виден «город нор» в скосах железнодорожной выемки. Все изрыто и здесь, и кругом. Видна какая-то одинокая, живущая в одной из нор женщина. Пусто и мертво. Бесчисленные ямы – следы прямых попаданий в землянки.

Дальше – пейзаж переднего края. Противотанковый ров, печально знаменитый огромным количеством погибших здесь в боях воинов. Справа, к югу, – полностью уничтоженный до горизонта мертвый лес – обглодыши голых, избитых стволов. И все-таки отдельные веточки кое-где зеленеют. Страшная «нейтральная» зона – зона пустыни. За ней сразу зеленый, не пострадавший – как кажется издали – лес.

Саблино, поселок Ульяновский – почти целы. Здесь были тылы немецкой армии. Большая часть деревянных домов уцелела. Дальше в пути пейзаж почти без следов войны, лес густ, девствен.

Только редкие воронки вдоль насыпей. На второй насыпи нет ни рельсов, ни шпал, – сняты немцами, увезены. Телеграфные столбы спилены, лежат там, где стояли.

Западная окраина Тосно разрушена вся, здесь шел бой. Видны следы его, чернеют пепелища домов, торчат печные трубы. В восточной части домики Тосно целы.

Также уничтожена станция Ушаки, но поселок частично уцелел. Все без исключения станционные здания и будки путевых объездчиков уничтожены, а дачные домики и избы деревень, как правило, сохранились.

…Любань. Стоим уже двадцать пять минут. Холодно.

Выехали мы из Ленинграда в 17 часов, сейчас – 20 часов 45 минут.

Переезжая перед Любанью речку Болотницу, видел к северу церковь деревни Новинка, думал о тяжелейших боях сорок второго года, боях за Веняголово и Кондую, о так называемой Любаньской операции армий Федюнинского и Мерецкова.

При подъезде к Любани видны распаханная земля, огороды, даже парники. Женщины с мешками, кошелками идут по своим делам, но людей вокруг мало, – после немецкого нашествия Любань была пуста и мертва.

Середины вокзала в Любани нет – снесена авиабомбой. Руины депо и станционных зданий. В остатках вокзала, – в правом и левом крыле его, – станционная служба. По исковерканному перрону проложены рельсы. По ним в вагонетках везут кирпич, складывают его в штабеля. Вдоль вагонов расхаживают девочки, торгуют букетами черемухи.

На месте станционного здания, примыкавшего к вокзалу, только груды сцементированного кирпича, куски в один-два кубических метра, да ржавое железо, да несколько изломанных железных кроватей.

На торцовой стене вокзала сохранилась надпись: «Любань», но часть черных ее букв замазана зеленой краской камуфляжа. От навесов, что были над перроном, осталось только несколько столбов…

На запасных путях стоят сборные вагоны. Между путями и руинами навален уголь, его грузят в тендеры паровозов прямо с земли.

А в купе вагона «Красной стрелы» – тепло, уютно, разноцветные шелковые абажуры настольных ламп, пиво (по две бутылки, по талонам, на каждого пассажира), – бутылка пива сорок рублей да залог за посуду тридцать.

Состав «Стрелы» роскошен: синие, свежевыкрашенные вагоны с крупными надписями «Express». Отлично сшитые форменные шинели железнодорожников, на плечах погоны, внешность железнодорожников прямо-таки элегантна. Чистота, опрятность, элегантность самой «Стрелы» явно дисгармонируют с диким хаосом разрушения этой большой станции. Впрочем, скверик, примыкающий к вокзалу между путями, также чист и опрятен, цветочные клумбы выложены выбеленным кирпичом. А от скверика в здание вокзала нисходит лестница. Я спустился туда, – там вода, остатки нар, рухлядь, немецкая каска. Бетонированный мост над путями разрушен. Водопроводный кран для паровозов действует, но вокруг него руины: кирпич, извитое железо, мусор.

Возле путей сложены бревна, кирпич, валяются бочки. Чуть дальше – скопище мертвых танков, штук восемь, собранных вместе. И опять штабеля: ящики с боеприпасами.

Вокруг зеленеют кварталы городка, они разрушены до основания, торчат лишь трубы печей. Только отдельные разъединенные пустырями деревянные домики не разрушены да устояла белая каменная церковь возле вокзала, побитая осколками, исщербленная.

Вся территория Любани обведена узким окопом с отростками для пулеметных гнезд. За Любанью – зеленые поля, яркая трава, желтые цветочки россыпями.

Через реку Тигоду мы переехали по новому деревянному мосту, а фермы старого лежат в воде разбитые. Вокруг моста несколько заросших травой фортеций – открытых позиций для зенитных батарей. Они очень аккуратны, выложены посередке квадратными площадками для орудий. Кое-где насыпь возле мостов взорвана рядами фугасов. Здесь хозяйничали немцы.

Выехали из Любани мы ровно в 21 час, – еще совершенно светло. А холод такой, что, кажется, выпадет снег.

21 час 10 минут

Березовый молодой лесок на болоте, почти кустарник, свежий, веселый, и – никаких следов войны, даже воронок нет. Дальше – крупный лес, стройные, высокие тонкие березы. Но стоит попасться железнодорожной постройке – только голый фундамент да груда кирпичей, а до и после нее – обязательно воронки от авиабомб, полные воды. Слева одна постройка сохранилась: красное кирпичное здание, на нем цифры «88» (километров), а вокруг него – огороды, серые пока грядки.

Вдали, налево, деревенька в березовых кустах, а ближе – остатки сгоревшего военного склада какой-то базы и часть уцелевшего имущества: бочки, ящики, проволока кругами, – сложены в стороне.

Вдоль насыпей – рельсы узкоколейки, и они же, кругами, на эстакадах, выведенных над болотом, – это поворотные петли, с ажурным дощатым перронцем вдоль всего круга. И опять – лес, лес, не тронутый войною, зеленеющий травой, сочный, свежий. В бескрайности берез – купы сосен.

Пасмурное небо почти очистилось. Остатки туч, перья их чуть подсвечены багрянцем. Где-то далеко на западе садится солнце.

Новые телеграфные столбы тянутся вдоль поверженных немцами столбов прежней линии.

А вторая колея – только шпалы, шпалы, черные, вынутые из насыпи, но лежащие как надо, со следами накладок и костылей. Рельсов и в помине нет.

Поезд идет медленно. Снова целое красно-кирпичное здание справа («93»), клочки огородов возле него и три землянки да несколько старых грядок. Одинокий старик в картузе, копающий землю на огороде. Безлюдье, безлюдье вокруг. Поселившихся здесь, в этом очищенном от немцев краю, так мало, что какой-нибудь человек, увиденный мною, только подчеркивает, своей одинокой фигурой бескрайнюю пустынность этих мест.

Перед Чудовом большая часть будок путевых сторожей сохранилась, но все насыпи, кроме одной, по которой медленно идет «Красная стрела», оголены, рельсы и шпалы увезены.

Темнеет. Кое-где воронки от авиабомб. Есть старые, заросшие травой, есть «молодые», с землей по краям.

– Разрешите маскировку сделать! – говорит молоденькая проводница.

– Шелковые занавески даже! – говорю я.

– Бедно живем, что ли?

– Небось!.. В сорок втором, наверное, и не мечтали?

И проводница отвечает гордо:

– Сейчас «Стрела» оборудована лучше, чем в мирное время!

…По расписанию «Красная стрела» теперь (из-за того, что движение однопутно) идет до Москвы девятнадцать часов вместо девяти с половиной, как ходила до войны. Но идет! Идет! Время блокады Ленинграда осталось уже только в воспоминаниях.

Я вернулся в Ленинград вместе с отцом моим и Натальей Ивановной 13 июня. Рано утром на следующий день выехал в части наступающих на Карельском перешейке наших войск и затем прошел с ними весь путь до Выборга…

28 июня

Сегодня по Невскому прошли троллейбусы.

30 июня. Ленинград

Вчера освобожден Петрозаводск. Еще 21 июня было сообщение о форсировании реки Свири, и вот уже большая часть Карелии очищена от врага!

Сегодня – день жаркий. Впервые за войну я оделся в штатское, прогуливался по городу с ощущением, что Ленинград становится совсем мирным городом.

Наблюдаю разборку руин на Невском, у площади Восстания. Работают сотни полторы девушек – служащих телефонной станции, треста столовых и других городских учреждений. Ходят с носилками, носят кирпич, грузят его на платформы трамвайных вагонов, которые увозят свой груз к Охтинскому мосту, – там возводится насыпь. Наблюдает за работами девушка-инженер. На полторы сотни работающих женщин и девушек всего два-три юноши. Жарко. Девушки – в коротких юбках, в майках, почти полураздеты, но ничуть не стесняются, им весело, одна, поднимая носилки, поет: «Та-тарарамта, таратина-там-там!», другая, заметив, что я обратил внимание на ее калоши, надетые на босу ногу, смеется: «Модельные порвала!..»

По Невскому и Лиговке, вокруг – обычное городское движение.

А вечером сижу в саду «Буфф», на Фонтанке, пью пиво. Все будто как прежде, как до войны. Тихо. Мало народу. Сад почти пуст. Против меня на скамейке две интеллигентные девушки воркуют с курсантом военно-морского училища. Обсуждают, когда поехать в парк культуры, чтоб потанцевать, покататься на лодке.

Все ленинградские женщины участвуют в общественной работе по приведению города в порядок. Например, бригада жен писателей работает в ЦПКиО.

7 июля

Сегодня встречал Людмилу Федоровну и ее сына, вернувшихся с Урала, помог им устроиться в ее квартире, на Боровой. Она всем довольна, хотя в уцелевших после падения авиабомбы комнатах развал и запустение, и потребуется много усилий, чтобы привести все в порядок.

8 июля

Вместе с Александром Прокофьевым, Павлом Журбой, Михаилом Дудиным и Ильей Авраменко я выехал на грузовике под Выборг, в 30-й гвардейский корпус генерала Н. П. Симоняка. По заданию Политуправления фронта мы будем писать книгу о действиях этого корпуса. Составляющие его дивизии прошли замечательный боевой путь, участвовали в обороне Ханко, и в обороне Пулкова, и в прорыве блокады, и в снятии ее полностью, в наступлении на Кингисепп и на Нарвский плацдарм, и в освобождении Карельского перешейка. Им предстоит еще многое, – война и наше наступление продолжаются, Ленинградскому фронту еще идти и идти, освобождать Эстонию, всю Прибалтику, путь многих частей его – до Берлина!

Путь этот не короток, но наступление Красной Армии на всех фронтах Великой Отечественной войны развивается так стремительно, так успешно, что уже никакая сила приостановить, задержать его не может. Это понимает, это знает весь мир. Видя воочию близящуюся, несомненную, полную нашу победу над разгромленной, трепещущей фашистской Германией, уже не могут больше «тянуть волынку» и наши медлительные союзники – Англия и США. В первых числах июня (только теперь!) им пришлось наконец открыть второй фронт, высадив свои войска на севере Франции. 8 июня мы узнали о взятии Рима.

Что ж! Как говорится, лучше поздно, чем никогда!

Глава тридцать седьмая
Нарва

(26–27 июля 1944 г.)

13 февраля 1944 года по директиве Ставки Верховного главнокомандования был ликвидирован выполнивший свои задачи Волховский фронт. Через два дня его армии – 8, 54, 59-я – были переданы в состав Ленинградского фронта. Ленинградский фронт во взаимодействии с Краснознаменным Балтийским флотом и при содействии 2-го Прибалтийского фронта (который сковал силы 16-й немецкой армии и перешел 17 февраля в наступление на рубеж Опочка – Идрица) шел вперед.

Еще раньше, к концу января, части правого фланга Ленинградского фронта, и прежде всего 2-я ударная армия, приблизились к реке Нарове.

Тот самый 1074-й стрелковый полк подполковника Н. Г. Арсеньева, который в 1943 году прекрасно дрался у Круглой рощи, совершил новый подвиг. После взятия Веймарна, пройдя за сутки семьдесят три километра, полк захватил деревню Кривые Луки, форсировал реку Плюссу, в 2 часа ночи 2 февраля взял деревню Низы, в десять утра овладел деревнями Сур-Жердянка и Усть-Жердянка, а затем в тот же день, в 15 часов 30 минут, первым из всех частей Ленинградского фронта форсировал реку Нарова, захватил в деревне Вязки план всех «Тодтовских инженерных сооружений» нарвского узла вражеской обороны и создал, пройдя шесть километров за рекой, так называемый нарвский плацдарм. Первым из батальонов, вступивших на вражеский берег, был 2-й батальон полка. Им командовал старший лейтенант Павел Гурьев. Во главе батальона под развернутым, за три минуты простреленным в восемнадцати местах, полковым Знаменем шли по льду его командиры вместе с командиром полка. Вслед за 1074-м колком, в тот же день, в 20 часов на левый берег Наровы вступили другие полки 314-й, получившей название Кингисеппской, стрелковой дивизии генерал-майора И. М. Алиева (1076-й и 1078-й).

3 февраля, когда по всему фронту наступления река Нарова была форсирована во многих местах, 1074-й полк на плацдарме отразил двадцать пять контратак. 4 февраля немцы бросили на 314-ю дивизию свои новые танковую и стрелковую дивизии, но безуспешно. В этот день Н. Г. Арсеньев был тяжело ранен.

Севернее города Нарвы реку Нарову в те же февральские дни форсировали 30-й гвардейский корпус генерал-майора Н. П. Симоняка и другие соединения.

Так, с действий 314-й стрелковой дивизии 109-го стрелкового корпуса генерал-лейтенанта Н. И. Алферова начались бои на знаменитом нарвском плацдарме. Вскоре соединениями 2-й ударной армии генерала И. И. Федюнинского плацдарм был расширен до восемнадцати километров по фронту и пятнадцати в глубину. В этот раз Нарву, однако, взять не удалось, потому что здесь, на границе Эстонии, немцы имели одну из сильнейших крепостей своей обороны. Бои на расширенном плацдарме с перерывами продолжались до июля.

25 июля, хорошо подготовившись, наши войска после восьмидесятиминутной артподготовки, произведенной тысячью орудий, начали наступление на город Нарву. 26 июля решительным штурмом 109-го стрелкового корпуса 2-й ударной армии генерала И. И. Федюнинского и наступавшими с юго-запада соединениями 8-й армии генерал-лейтенанта Ф. Н. Старикова город и крепость Нарва были взяты. Это был последний бой на Ленинградском фронте, в котором мне пришлось участвовать… Я подоспел к Нарве на грузовичке-фургоне газеты «На страже Родины» вместе с ее спецкором В. Василевским и фотографом И. Фетисовым…

…Мы приблизились к Нарве часов около шести, при ярком свете еще жаркого дня. Остановились на перекрестке шоссе, не доезжая Ивангорода, там, где был прежде собор, и увидели холм из битого кирпича, окруженный остатками сгоревших, взорванных домов, машин, танков, обозов.

Впереди не было переправы. Все, кто подъезжал сюда, опасались бомбежки с воздуха, но деваться все равно было некуда, и тысячи машин, стеснившись правее (куда поехали вдоль реки и мы), стояли по многу часов.

Мы пробрались туда, где наводили в это время понтонный мост. То и дело взрывались мины, вспыхивали новые пожары, хотя, казалось, гореть уже было нечему. Мы спустились к воде и решили переправиться через реку в лодке; Несколько полуразбитых, простреленных лодок и плотов курсировало от берега к берегу, перевозя на ту сторону боеприпасы и тех, кто умудрялся грести кусками досок. На одной из таких лодок двинулись и мы…

Солнце садилось в дыму пожаров. Мы направились к городу и только теперь хорошо увидели: города Нарвы не существовало. За три последующих часа, что мы бродили по его дымным развали-, нам, я не нашел ни одного уцелевшего дома. Узкие улицы завалены обломками так, что местами пройти невозможно. И даже эти завалы немцами минированы. Характерно: ни в пустых коробках домов, ни в обломках снаружи не видно никаких следов имущества жителей. Все вывезено немцами заблаговременно или сожжено. Останки города производили бы впечатление древних руин, если бы не продолжающиеся пожары и не трупный, идущий из-под развалин запах. Только наблюдательность и осторожность помогают замечать скрытые проволочки насованных повсюду мин.

И еще увидел я немецкие блиндажи, вдвинутые в каменные подвалы, – немцы жили как кроты, как черви, не решаясь высунуть носа на поверхность земли.

В центре города алели мрачные клубки пожаров, из них мгновениями вырывались и рассыпались яркие хвосты пламени, и тогда слышался треск.

…Ища тот поток танков и машин, который должен был устремиться сюда, едва наведут переправу, и в котором должен был двигаться и наш грузовичок, мы обогнули город с севера. По мостовой, обрамленной кустарником и травой, вышли к Таможенной улице. Прежде здесь, очевидно, стояли деревянные дачки. Теперь же не было ничего, кроме кустов, сгоревших деревьев да обломков брусчатых заборчиков.

Мы увидели молчаливо стоящий посреди улицы огромный танк. Возле него на камнях тротуара кружком расположились танкисты – ужинали. На гусеницах, на броне танка сидели, переговариваясь, потягивая из кружек чай, и лежали, похрапывая, другие танкисты. За этим танком, истаивая в лунной мгле, гуськом стояло еще четыре-пять таких же громадин. Танкисты угостили нас малиной и красной смородиной, высыпав несколько горстей прямо на облепленный землей металл гусеницы. Это были танки бригады Проценко. Понтонный мост, оказывается, уже навели, но после прохода КВ несколько понтонов разошлись, и теперь, пока мост налаживали, эти головные танки ждали переправы прочих.

Наладив радиоприемник, прильнув к открытому люку, танкисты принимали приказы Верховного Главнокомандующего из Москвы. Во внешнем мире творились великие дела, эфир был полон вестей о них, и здесь, в разоренной Нарве, на фронте особенно волнующими были эти московские известия, из которых мы поняли, что взято несколько городов: было уже четыре приказа – о Белостоке, о Станиславе, о Львове, о Режице… Радость жила в каждом из нас, праздничное чувство владело всеми. Спящий, пробуждаясь, спрашивал: «Что? Какие города?» Узнав, коротко отвечал: «Здорово!», или «Вот это хорошо!», или «Дают им жизни!» И сразу же вновь ронял голову на броню и засыпал опять, но на губах его, уже во сне, продолжала блуждать улыбка.

Через полчаса-час танки должны были двинуться дальше, танкисты шли в бой, и в эти минуты случайной стоянки сон был дороже всего…

Едва танки двинулись, мы трое спустились к мосту, где стояли маленькими группами понтонеры, распорядители движения. Мы хотели перейти по мосту на тот берег, нас остановил часовой: приказано никого не пропускать, пока не пройдут все танки и самоходки. Они снова пошли – поодиночке. Мы узнали, что их должно переправиться около пятисот!

Наконец мы упросили часового пропустить нас по мосту, – где не пролезет корреспондент! «Только бегом!»– предупредил он нас. И когда один танк, занимающий всю ширину моста, вылез на берег и полез, выворачивая глину из полуметровой колеи, на крутой подъем, а следующий, на другом берегу, включил мотор, чтоб спуститься к мосту, мы втроем перебежали на правый берег. Разыскали здесь свою машину, добились от коменданта переправы разрешения воткнуть ее в колонну танков и прошмыгнуть на другую сторону реки… Наш фургон чуть не сшибло развернутое вбок орудие самоходки. Наш шофер Галченков рванул вперед, и ствол орудия вовремя повернулся как надо, чтоб не снести наш кузов, а заодно и нас. Потом мы чуть не свалились под откос, потом едва не были расплющены двумя танками… На какие-то пять минут я, вопреки ухабам и тряске, заснул, а проснувшись от толчка, увидел за открытой дверцей фургона быстро разматывающуюся позади ленту пустынной дороги, уцелевшие фольварки, купы деревьев. Мы ехали по Эстонии, от деревни к деревне – пустым, разоренным, и никаких людей на пути нам не попадалось.

Уже рассветало. Позади заревым багрянцем и дымом таяла Нарва…

…Со взятием Нарвы войска Ленинградского фронта, громя остатки 18-й немецкой армии, освободили всю территорию Ленинградской области и двинулись дальше, на запад, на освобождение Прибалтики.