Текст книги "Рассказы о старшем лесничем"
Автор книги: Павел Далецкий
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Две правды
В питомнике собрались сотрудники. Разговор шел на самую животрепещущую тему: принять на веру рекомендацию академика или не принять.
Питомник окружают высокие деревья, отчего уголки разнообразных культур, то с густыми посадками, то с редкими, то с каскадами цветов на грядах, – кажутся еще уютнее.
Решили проверить: ведь и академику будет приятно получить подтверждение своих мыслей.
Этот случай был еще до войны.
Тогда, взяли двухлетнюю пихту и ель и посадили саженец от саженца на расстоянии в шестнадцать сантиметров и ряд от ряда на том же расстоянии.
Через год сделали новую посадку: расстояние между рядами оставили прежнее, а саженцы посадили в трех-четырех сантиметрах друг от друга.
Разразилась война. Забыты были питомник и опыты, другие задачи встали перед народом. Но после войны, когда сотрудники лесхоза снова занялись своей работой и стали восстанавливать питомник, они увидели, что те саженцы, которые были посажены далеко друг от друга, стали хорошими, сильными деревьями… Деревца же на втором участке захирели.
Анатолий Анатольевич внимательно осмотрел каждое дерево. Для него были ясны ошибки в рекомендации ученого: в первом случае питания для каждого дерева было достаточно, во втором – саженцы переплелись корнями, пищи не хватало, света тоже. Бодрее на этой делянке выглядели крайние деревья – те, которые могли пустить корни на сторону, на свободу.
По мысли же академика, результат должен был получиться иным: именно крайние деревья должны были вырасти чахленькими, ослабевшими в борьбе с чужими видами, остальным полагалось вырасти крепкими, потому что внутривидовой борьбы нет, внутривидовые поддерживают друг друга.
Анатолий Анатольевич долго изучал делянки, рассматривал, почти ощупывал каждое дерево.
С одной стороны, неприятно: учение академика применительно к пихте и ели не подтвердилось. С другой – хорошо, пища для ума: мир необыкновенно сложен и разнообразен. Так наука идет вперед.
Приехал из Москвы товарищ Б. Анатолий Анатольевич повел его в питомник к злополучным участкам.
Б. хотя и был облечен солидными полномочиями и властью, встревожился:
– Анатолий Анатольевич, вы что, с академиком спорите?
– Я спорю? Нисколько. С ним факты спорят.
– Да вы разве не знаете, что тезисы академика утверждены в Москве. Вы что, ревизуете решения Центрального Комитета?
– Я ведь говорю не о своей точке зрения, – тихо сказал Анатолий Анатольевич, – а о фактах. Бывают решения, которые на основании новых фактов приходится отменять.
Б. промолчал. Он долго осматривал питомник, а под конец сказал:
– Не нравится мне ваше упрямство. Мой добрый совет вам: уничтожьте те ваши делянки…
– Дорогой товарищ начальник, – задрожавшим голосом сказал Книзе, – если я, по вашему совету, уничтожу опытные делянки, я обману партию. Вы мне это советуете?
В ту ночь Анатолий Анатольевич спал не так хорошо, как обычно. Ночью было очень тихо, и только поэтому можно было слышать звуки, на которые днем не обращаешь внимания… далекий гудок паровоза, мягкий шумок проносящегося по шоссе грузовика, человеческий голос, позвавший кого-то внизу, под обрывом…
Правильно ли он поступил, отвергнув совет расположенного к нему Б. и даже в какой-то мере последним вопросом его оскорбив?
Из чего исходил Б.? Из житейского опыта, из осторожности, из желания избавить старшего лесничего от неприятностей, потому что всякие бывают характеры и не все академики любят, когда их выводы поправляют рядовые работники.
Подобная житейская мудрость никогда не была свойственна Анатолию Анатольевичу: более того, она возмущала его, вызывала желание всеми силами отстаивать правду.
Он не уничтожил опытных делянок.
Есть люди, которым нравится смотреть в прошлое; есть люди, которые широко раскрытыми глазами смотрят в будущее.
Анатолий Анатольевич принадлежит к последним. Он смотрит в будущее.
Сиверский лесхоз – опытная база Ленинградского научно-исследовательского института лесного хозяйства.
Дерево, леса!
Народное хозяйство не может обойтись без леса.
Здоровье человека не может обойтись без леса.
Красота земли не может обойтись без леса.
Вот что такое лес!
Не жаль отдать ему все свои силы.
Упорство
…Надо собираться в Москву, отстаивать права работников лесхоза. Есть решение правительства о том, что сотрудники опытных хозяйств в системах научно-исследовательских институтов заработную плату получают по повышенным ставкам. Решение есть, а в отношении Сиверского лесхоза оно не выполняется.
Думали, кому отправиться: директору или старшему лесничему?
– Лучше Анатолию Анатольевичу, – сказал лесничий Дружносельского лесничества Николай Максимович, – он чаще бывает в Москве, у него там уже и знакомые есть. Поезжайте и напомните им, что мы, лесоводы, и так совершенно забыты. Наша зарплата в четыре раза ниже, чем у «лесосводов». Экономика экономикой, но труд-то должен в нашей стране уважаться?
– Опять будете обиды припоминать? – прищурился старший лесничий.
– А как же, неужели не обидно? Есть у нас заслуженные учителя, врачи, зоотехники, но нет заслуженного лесовода. Почему?
– Ну, пошел по своей дорожке, – покачал головой Анатолий Анатольевич, – придет день, будем и мы в почете.
– Мне нужен почет сегодня, я сегодня живу.
– Тут мы с вами расходимся. Я собираюсь жить и завтра.
– Анатолий Анатольевич, сдаюсь! Но ведь невнимательное отношение к лесоводам – в сущности невнимательное отношение к лесу. Редко на своем веку я встречал бережливого лесозаготовителя. Чаще – после нас хоть потоп! Помните историю с Макаровым? Какой был крепкий человек, коммунист с чистейшей совестью. Не давал оголять водоразделы. А Пилюлькин, лесозаготовитель, прошляпил, в положенное время ничего толком не организовал и не обеспечил и пошел плакаться в областной комитет: «Только в том случае выполню план, если Макаров даст мне делянки по берегам». И вот Макарова вызывают в обком. И что же? В результате разговора склонил гордую голову Макаров.
– Понимаю вас, у вас сердце болит, – сказал Анатолий Анатольевич, – у меня тоже, да, наверное, и у секретаря обкома болело, когда он убеждал Макарова дать делянки по берегам. Дать их надо было, раз прошляпили… Но с Пилюлькина после этого надо было голову снять, чтоб впредь другим шляпить было неповадно. Что, в глубине души думаю, и было сделано.
Поправил очки и закурил. Он не приходил в смущение от неполадок, он был убежден, что советский человек одолеет их, потому что по самой природе своей он непримирим к неправде, разгильдяйству, халатности…
Анатолий Анатольевич отправился в Москву. Приехал рано утром и поспешил в учреждение, чтобы поговорить на свежую голову с руководящим товарищем.
– Здравствуйте, товарищ Софронов!
– Здравствуйте, товарищ Книзе… Какими заботами?
Анатолий Анатольевич усаживается поплотнее на стул и посвящает Софронова в свои заботы. Он знает Софронова, это внимательный и толковый работник, влюбленный в свое сельское хозяйство, где он серьезный специалист. Но к лесу у него прохладное отношение, не потому, что он его не любит – лес нельзя не любить, – а потому, что ему, как и многим, кажется: «лес и до человека рос, лес растет и нас не спрашивает».
Поэтому, выслушав старшего лесничего, Софронов говорит, поддразнивая своего гостя:
– Вы хотите по зарплате стать вровень с основными работниками сельского хозяйства… Но как вы можете с нашей знатной коровой сравнить вашу захудалую болотную сосенку?
Голос Анатолия Анатольевича задрожал:
– А можем ли мы наши великолепные корабельные рощи сравнивать с вашей захудалой коровенкой, дающей шесть литров молока?
Софронов засмеялся. Через несколько минут он заметил:
– Конечно, вы лесхоз при НИИ, но все же вы лесхоз. Разве вы не знакомы с законами экономики? Экономика – хозяйка, она и диктует.
– Экономика – хозяйка, но она тоже кое-чему подчиняется.
– Хорошо, пусть подчиняется. А где ваши лесхозовские доходы?
– Вся наша беда в том, дорогой Георгий Викторович, – ровным голосом говорит Анатолий Анатольевич, вынимая папиросу и этим привычным делом укрепляя себя, – вся наша беда в том, что до сих пор леса мы рассматриваем как народное достояние, которое можно эксплуатировать без особых затрат. Затраты идут только на средства эксплуатации. Вы спрашивали, где наши лесхозовские доходы? Разрешите мне высказать свои личные соображения по этому поводу. Наша попенная плата равна нулю. Потому что исчисляется она так: стоимость кубометра древесины на рынке – ну, скажем, сто пятьдесят рублей. Вы откидываете рубку, трелевку, перевозку и прочие расходы, а что останется – попенная. А остается одна символика. Так кубометр осины на корню расценен в десять копеек. Полагаю, попенную плату надо выводить совершенно иначе: высчитать, во сколько обходится уход за деревом, чтобы вырастить его, плюс земельная рента и т. д. Вот как надо исчислять попенную оплату. Вы знаете, что заготовителю при недорубе, перерубе или неочистке лесосеки гораздо выгоднее уплатить штраф, чем произвести работу? Надо поднять попенную оплату, тогда у нас будет твердый реальный доход.
– Как говорится, рациональное зерно в ваших словах есть. Вот поставить бы вас руководить главком, так вы быстро навели бы порядок… – Он прищурился. – А вот у себя вы не можете навести порядка.
– То есть?
– Ведь вы опытное хозяйство, ведь вы проводите научную работу, ведь вы существуете для того, чтобы другие следовали вашему примеру…
– Изволите, Георгий Викторович, говорить совершенную истину. Для того и живем.
– Вот вы представили нам план рубки ухода… Ведь бессмысленный план!
– В каком же смысле бессмысленный?
– Мы недавно сделали порубку для ГЭС. Не успели еще участок сдать, а он зарос осиной. Снова надо рубить. Пятьдесят – шестьдесят лет осина сохраняет корнеотпрысковую способность! Вот вы проведете по своим планам рубки ухода, а вас забьет осина.
Анатолий Анатольевич сказал весело:
– А нас не забьет!
– То есть как это вас не забьет?
– И вас не забила бы, если б вы не были бюрократами!
– Товарищ старший лесничий, нельзя ли поосторожней?
– А к чему нам в таких делах осторожность? Вопрос с осиной давно решен.
– Кем решен?
– Нами. Сиверским лесхозом. Нашим НИИ. Поищите у себя в шкафу. Убежден, найдете весь нужный материал.
– Ну, знаете ли… – начал Софронов и не кончил. Встал, направился к шкафу. Открыл, взял стул, уселся и стал вынимать папку за папкой. Делал все это молча. И Анатолий Анатольевич молчал, только достал новую папиросу.
Одну папку Софронов стал листать и читать. Анатолий Анатольевич подошел к нему. Да, это была та самая папка.
– Ну вот, – проговорил он, – наши отчеты хранятся у вас в отделе «Наука», а производство о них ничего не знает. Отсюда и беда с вашей площадкой под ГЭС.
– Да, в самом деле… есть, – смущенно проговорил Софронов. – В самом деле, чертовщина… Положили и не заглянули.
– А все потому, Георгий Викторович, что это лес. Папку по сельскому хозяйству вы не положили бы в шкаф, не прочитав. Что ж, я вас понимаю, сам я на вашем месте, возможно, согрешил бы подобным образом.
– Спасибо за дружескую амнистию, – вздохнул Софронов, – но вернемся к вопросу о повышенных ставках. С одной стороны, вы имеете на них право, потому что вы опытное хозяйство при научно-исследовательском институте. С другой – не имеете, потому что вы лесхоз.
– Так что же нам делать? Кто-то же должен разрубить этот узел!
После размышлений, кто же имеет власть разрубить этот узел, Софронов сказал:
– Замначальника планового отдела Главсельхознауки Министерства сельского хозяйства Союза.
– Даже весь полный титул произнес! – покачал головой Анатолий Анатольевич. – Вы правы, отправлюсь к нему.
– Сколько времени вы рассчитываете еще пробыть в Москве?
– Георгий Викторович, подо мной земля горит. Завтра бы и на поезд!
– Иные командированные любят проживать в Москве… там театр, там выставка, там еще что-нибудь… А вас прямо припекает.
– В отпуск приеду, тогда не будет припекать.
– Ну-ну, ни пуха ни пера у зама…
Замначальника принял Анатолия Анатольевича. Дело требовало внимательного рассмотрения, а старший лесничий хотел немедленного ответа. Есть же и другие дела у заместителя начальника!
– Конечно, – грустно согласился Книзе, – бесконечное множество дел и обязанностей… но тем не менее разрешите мне…
Вынул из папки бланк со штампом «старший лесничий» и, быстро заадресовав его, написал: «Прошу разъяснить мне: имеем мы право получать по ставкам, указанным в постановлении правительства за номером таким-то от числа такого-то… или не имеем?»
И подал замначальника. Тот взглянул и вернул Анатолию Анатольевичу.
– Вижу, мой посетитель перешел в решительное наступление. Но давайте соблюдать форму. Сначала вы должны обратиться к директору НИИ, он – в Федерацию, из Федерации – уже к нам.
– Вы ошибаетесь… я имею полное право обращаться к вам непосредственно.
– Откуда у вас такое право?
Анатолий Анатольевич не без лукавства посмотрел на начальника.
– Право дала мне наша Конституция. В Конституции сказано: любой советский гражданин имеет право обратиться со своим вопросом в любую инстанцию, и там обязаны ответить ему по существу. Это во-первых. Во-вторых, я, старший лесничий, являюсь по положению постоянным заместителем директора и действовать могу самостоятельно в зависимости от обстоятельств. Я в командировке, и такое обстоятельство налицо. Если ответ будет положительный, на этом моя командировка окончится. Если отрицательный, то дорога у меня ляжет в ЦК, и хотя я беспартийный, но дорогу туда найду и думаю, что там выслушают меня со вниманием.
Анатолий Анатольевич говорил, по своей привычке, неторопливо и обстоятельно, давая своему противнику время учесть все «за» и «против».
Заместитель начальника посмотрел на старшего лесничего, утонувшего в просторном кресле, развел руками и засмеялся. И в эту минуту стерлась грань между начальником и подчиненным. В комнате сидели два советских человека, одинаково заинтересованные в общем деле. Замначальника сказал:
– Согласен. Убедили в своем праве. И даже рад сознаться, что убедили. Ответим вам.
– Прошу сейчас, вот на моем отношении…
– Да что вы! – возмутился замначальника. – Министерство не может писать на таких бумажках. Мы ответим вам по всей форме, на пишущей машинке.
Наутро в назначенный час Анатолий Анатольевич получил ответ. Он был положительный.
Немецкая делегация
В НИИ поступило несколько писем с вопросом, почему опытный лесхоз рекомендует возобновление леса по лиственным породам. Могучие сосновые, кедровые, еловые, пихтовые и лиственничные боры вырубаются, а вместо них – лесхоз как будто не возражает – пусть идет осина, ольха, береза? Вот немцы все свои лиственные леса сменили на еловые. И правильно: ель – королева промышленности!
Эти письма читал работник лесной инспекции и совконтроля Коршунец, который счел эти упреки и недоумения законными, а позицию лесхоза бесхозяйственной и по существу вредной.
Коршунец отличался одной очень важной чертой характера: он всегда во всем прежде всего искал недостатки. Что ж, всякие бывают характеры!
Он потребовал ответа от руководителей лесхоза. Но тут произошел случай, который и ответил на этот вопрос.
Приехала немецкая лесная делегация. Члены делегации, деятельные, знающие люди, обошли и объехали угодья лесхоза, а потом признались, что в Германии они попали в беду.
В Германии, когда выяснилось, что ель дает лучший материал для целлюлозно-бумажного производства, уничтожили разнолесье и развели одни ельники. И вот нежданно-негаданно появились беды… Первая – вредитель… На одной породе он набирал такую силу, что одолеть его было невозможно. Вторая беда… Пожары! Да, да, пожары. Оказывается, в культурном, хорошо обихоженном лесу тоже возможны пожары… А огонь в сплошном хвойном лесу без лиственной преграды – катастрофа.
Гости приехали просить осины. Из лиственных она наиболее быстрорастущая… Дайте нам хорошую осину…
«Вот что нам, лесоводам, нужно помнить, – сообщал Анатолий Анатольевич авторам писем: – сплошные хвойные, из поколения в поколение, леса своими корневыми выделениями, а также опадающей хвоей создают в земле закаменелый слой. Соли образуют слой твердый, подобный цементу, который не пропускает воду. Осина и ее листва тоже виновны в этом. А вот береза, например, своей листвой создает отличный мягкий гумус, который великолепно усваивается. При березовых рощах, при березовых прослойках земля никогда не будет истощаться… Поэтому мы не боимся лиственных пород».
Нарушение инструкции
Приехал требовательный начальник. Он ездил по многим хозяйствам, многое там ему не понравилось, а вот в лесхозе многое понравилось, и он почувствовал к его работникам настоящее расположение. И все было бы хорошо, если б не рубки ухода.
По инструкции надо вырубать семнадцать процентов. А в лесхозе в этом вопросе неразбериха. На некоторых участках вырубали не семнадцать, а сорок два процента от массива… А были участки, где и вовсе не производили никакой рубки.
– Что же это такое? – спросил начальник, теряя свое расположение. – Ведь это, извините за выражение, черт знает что такое! Ведь в инструкции ясно сказано: рубки ухода – семнадцать процентов! А у вас что? Кто вам дал право?
Начальник был высокий, дородный человек и с высоты своего роста и своего начальнического авторитета возмущенно смотрел на невысокого, худощавого старшего лесничего. Как же этот щупленький человек не понимает, что над инструкцией умы трудились…
– А вам что? Наплевали на нее? Так, что ли? Еще раз спрашиваю вас. Кто вам дал право?
– Право мне дал Владимир Ильич Ленин, – негромко заговорил Анатолий Анатольевич. – Владимир Ильич сказал: права не даются, а берутся. Вот я и взял свое право. А основанием для этого было то, что я окончил академию. Для чего, по-вашему, я ее кончил? (Тут голос его стал крепнуть, а глаза начали поблескивать.) По-вашему, я кончил ее для того, чтобы слепо выполнять ваши инструкции? Для этого не нужно высшего образования, достаточно среднего. Ликвидируйте, в таком случае, высшую лесную школу. Еще потому нарушил я вашу инструкцию, что имею опыт. Скажите, для чего мне платят за выслугу лет? Для того, чтобы я слепо выполнял ваши инструкции? Выполнять ваши инструкции с успехом может и работник с месячным стажем… Вот по совокупности всех этих обстоятельств я и нарушил вашу инструкцию и впредь буду нарушать, если для пользы дела ее нужно нарушить. В разных условиях должен быть разный процент рубки ухода. Мы учим лесничих самостоятельно думать.
Начальник, который только что рассердился и считал себя совершенно правым в своем гневе, с удивлением смотрел на подчиненного, который вовсе не чувствовал себя подчиненным, и начальник вдруг почувствовал себя гораздо меньшим начальником. И это свое чувство он выразил, сказав:
– Ну и зубастый вы, Анатолий Анатольевич!
– Уж таким меня бог и советская власть создали.
Взятки
В книге жизни записано, что для человеческого здоровья нужен чистый воздух, тишина, чистая вода реки, моря, озера. Солнце не за дымной кисеей. Поэтому иные расчетливые граждане строят вблизи больших городов на лоне природы дома. Они и сами здесь живут, и дачников на постой принимают. Имеют коров, кур, продают молоко и яйца. Народ это в большинстве крепкий, скептически ко всему, что не собственное, относящийся.
– Мы как-никак поддержка людям, – говорил Фролов, который застройщикам клал фундаменты, рубил дома и рыл колодцы. – Вот некуда гражданину детишек вывезти, а я им свой дом. Живите, нагуливайте силенки. Вот молочка хорошего, неразбавленного не хотите ли?.. Конечно, когда у государства будет всего вдосталь и отличного качества, тогда, конечно, мои молочко и яички не потребуются. Но пока государство на этих местах жмется, я могу желающим помочь и обеспечить.
Фролов был высокий, широкоплечий и любил выпить. Вокруг него группировались такие же плотники, столяры, колодезники и жестянщики. Вольные профессии, вольная жизнь!
И этой хорошей, вольной жизни мешал Анатолий Анатольевич. Каким образом? Коров морил! Людям нужно густое, жирное молочко, а старший лесничий не позволял и препятствовал.
Как-то вечером Фролов постучался в пивной ларек. Ларек был уже закрыт, но буфетчица Манька поджидала дружка.
– Нашелся тоже на нашу голову хозяин! – сказал Фролов и плотно закрыл дверь.
Маня работала в ларьке недавно, но уже успела на пивной пене и прочих неясных явлениях киосковой жизни собрать приличную сумму и начала строить дом. Готовясь к этому новому своему общественному положению домовладелицы, важно сдающей дом детскому саду, она почувствовала себя крепко стоящей на ногах, поэтому с посетителями была груба и, желая поскорее достроить дом, взбивала бешеную пену даже самым рискованным гостям. Но Фролову наливала всегда сполна. На то он и был Фролов.
– Нашелся на нашу голову хозяин! Кого он из себя строит? И фамилия какая-то нечеловеческая… Книзе!
– Чешская фамилия, – сказала Манька.
– А ты откуда знаешь?
– Я все, что нужно, знаю… Из Чехии дед его пожаловал. Сначала был ему от царя почет, а потом за революционные дела от ворот поворот: препроводил его в Вятскую тайгу.
– Ишь ты, все узнала!
– Даже про его бабку узнала. Пришла в лавочку за провизией, по-русски еле везет: «Дайте мне шесть ног»… Продавец натурально: «Извольте!» В те времена хозяин требовал от своих продавцов вежливости с покупателями. «Извольте, – говорит, и подает шесть телячьих ног. – Холодное будет замечательное». Бабочка перепугалась, замахала руками: «Шестьнок, шестьнок… Лукин брат…» Продавец ударил себя по лбу: чеснок!
Фролов не засмеялся:
– А внука выродила дрянного.
Еще выпил кружку пива. Пил, но пиво не успокаивало: мешает человек, вот что!
Через полчаса подошел друг и собутыльник Фролова Кругленький.
– Штрафует! – сказал Кругленький. – Меня опять, черт очкастый, оштрафовал, ни в какую не дает выпаса… Все у него потравы да потравы. Лес жалеет! А лес чей? Его, что ли? Народное достояние! Был здесь барон Фредерикс, так и с ним, рассказывают старики, можно было договориться, а с Книзе ни на каком языке.
– А вы пробовали на яичном? – спросила Маня.
– На каком яичном?
– Натурально, на самом свежем. Соберите тыщу свеженьких и снесите.
Кругленький захохотал:
– Смотри – баба, а сообразила!
– Эта баба о всем сообразит.
– А возьмет?
– Неужели?! Ведь не дурак же!
Собрали тысячу яичек. Фролов на ручной тележке доставил их к сараю, где хранились дрова лесничего, сгрузил и отправился в контору.
Вошел в кабинет весело и развязно. Не здороваясь, нагнулся к старшему лесничему, сидевшему в глубоком кресле, и сказал:
– Тысячу еще тепленьких, из-под курочек… – И, видя, что Книзе не понимает, пояснил: – Тебе! Ешь, поправляйся! А нам выпас!.. Ведь без выпаса нам, как говорят русские, каюк-каючок…
Фролов смотрел прямо в глаза старшему лесничему и подмигивал.
Старший лесничий встал. Он любил носить форму, как бы сообщать всем о своей причастности к необходимому, прекрасному и величественному в нашей жизни – к лесу, – и сейчас не только его седая голова, глаза, потерявшие мягкость, и голос, особенно медленно произносивший слова, но и сама форма лесничего старалась вразумить человека.
– Зря это вы, товарищ Фролов, у меня этого не водится…
Фроловские брови дрогнули:
– Мало, что ли?
– Не водится, товарищ Фролов, хоть десять тысяч – а не водится!.. Тот лес, куда вы гоняете коров, надо беречь… Там ценный молодняк, а ведь коровы его вытопчут…
– Мало, что ли, леса в России, что ты так об этом молоднячке печешься?
– Видите ли, товарищ Фролов. Нам привычно ценить сталь, чугун, уголь… А лес что?! Леса в России много… Много ли, мало, товарищ Фролов, но лес – ценнейшее народное достояние. Ясно?
– А выгода с этого у тебя будет большая?
– Кто как на выгоду смотрит.
– Ты за дурачка меня не считай, Анатолий Анатольевич, чтоб я тебе поверил. Просто ты зуб на всех нас имеешь, а вот откуда он, этот зуб, нам не понять.
– За что у меня может быть на вас зуб? – нахмурился старший лесничий. – Разве вот за эти яички? Подумай сам – вздумал меня купить, а я не продажный. Так вот, выпас в этих местах не будет разрешен. Если будете пускать коров, будем штрафовать.
Фролов крякнул, кепку сдвинул на затылок, брови его недоуменно поползли на лоб, а глаза стали рассматривать папиросу, которую он разминал пальцами.
– Добром это не кончится… Вспомнишь меня, да будет поздно.
– Ладно, будь здоров. Память у меня на все хорошая.
Всю следующую неделю Анатолий Анатольевич провел в лесах. Дождик моросил без устали. Он сеялся из ровных, серых, безнадежных туч, которые как будто даже и не двигались по небесным просторам.
Зашел на участок экскаваторщика Александрова. Любопытный человек этот Михаил Александрович. На войне водил самоходку, а сейчас кроме своей прямой профессии имеет еще сто профессий. И во всех делах, которые поручаешь ему, работает отлично.
Сеется дождик на мелкий соснячок да березнячок, на обширное кочковатое болото, которое нужно осушить. Великое дело – осушение, сколько доброй земли тогда высвободится. Сеется дождик, низкое небо вот-вот сядет на самое болото.
– Здорово, Михаил Александрович!
Александров высунулся из кабинки:
– Это хорошо, Анатолий Анатольевич, что вы пришли, а то меня сомнение берет.
– Какое же сомнение тебя берет?
Сомнение у Александрова было следующее: экскаватор после окончания работы он ставил на лежаки. Утром приходил, а экскаватор успевал за ночь погрузиться в воду по самую кабину… Часа три провозится Александров, пока выведет машину из погружения. Копает, а дна не видит, потому что болото здесь такое, что только вода журчит под гусеницами да под ковшом. Единственный выход – вести работу по направлению стрелы и ковша.
Проработает день, поставит машину на лежаки и оглядит содеянное: везде ровными валками лежит выбранная земля. Все в порядке. Удовлетворение Александрова не в том, что норма перевыполнена, а в том, что сработал он хорошо. Придет домой, переделает домашнюю и всякую иную работу, ляжет спать, наутро снова на болото, к своему экскаватору, а глубокой канавы, а ровных валков из выбранной вчера земли – ничего этого уже нет. Земля осела, все выглядит округло. Не канава, а пустячная ложбинка.
– Так какое же у тебя сомнение, Михаил Александрович?
– А такое… Вот вы пришли и смотрите мою работу… Что это за работа? – спросите. – Разве так можно работать? Ведь ты поставлен канавы рыть, а разве это канава?
– Ты напрасно беспокоишься. Я человек все-таки понимающий… Как твое мнение? Наверное, я так не скажу.
– Вы-то, Анатолий Анатольевич, может быть, и не скажете, а вам скажут: какого работника ты держишь!
– Не беспокойся, уж как-нибудь отчитаюсь. А тебе дам совет: поставил тебя лесничий на участок… канавы ты прокапываешь, а профиля не даешь. Не бейся сейчас над профилем, продолжай работу, твоя сегодняшняя канава сделает свое дело, вернешься сюда через год и все закончишь.
Осмотрел участок и пошел дальше. Анатолий Анатольевич и болото любит. На болоте тоже огромная жизнь. Каждая сфагновая кочка – целый мир. А ягоды?.. Особенно клюква… замечательная ягода, северный виноград. Ведь она годами может храниться дома в ведре с водой… Лоси любят болото, многие птицы любят болото… Все хорошо в лесу, и болото хорошо. Но хоть оно и хорошо, лучше не иметь его.
За болотом началась песчаная гривка, и из этой песчаной гривки уходили в небо великолепные сосны. Стремясь к свету, они сбрасывали нижние ветви, оставаясь только с серовато-зелеными пушистыми макушками.
На корнях огромной сосны сидел Лукьянов, помощник местного лесничего.
– Погода-то, Лукьянов, не очень радует.
– Погода от господа бога, следовательно, всегда хорошая.
– Не скажи, как раз погода – область, где господь бог не достиг математической точности и продолжает экспериментировать, и здесь человеку придется ему подсобить… Ну что ж, пошли, посмотрим наши делянки.
– Вы, Анатолий Анатольевич, одеты очень легкомысленно: дождь, а вы в одной курточке…
Анатолий Анатольевич посмотрел на тяжелый намокший брезентовый плащ Лукьянова.
– Видишь ли, товарищ Лукьянов, в лесу от дождя все равно никуда не денешься, это мы с тобой знаем хорошо. Вот выхожу я утром на крыльцо, смотрю… на целый день зарядил миленький! Брать плащ? Через полчаса он встанет колом и весить будет тонну. Хватит куртки, ведь в лесу я все время в движении, не продрогну. А как приду вечером на кордон или домой, – все с себя долой, обсушусь, стакан горячего чаю и на печь. На печь обязательно.
– И не кашляете?
– Никогда за всю жизнь, Лукьянов, не было случая, чтоб я простудился в лесу. Ну что ж, пошли, посмотрим наши делянки.
– Можно и пойти, только вы сами сказали, что погода не радует.
– Да уж как-нибудь, Лукьянов, да уж как-нибудь…
Суходольная гривка тянулась с километр. Сквозь перелесок в стороне что-то свежо желтеет. Анатолий Анатольевич свернул туда. Штабеля! Что за штабеля? Откуда? Здесь не должно быть никаких штабелей.
– Лукьянов, кто же это заготовляет?
– Анатолий Анатольевич, так церковь же!
В прошлом месяце лесхоз получил распоряжение отпустить шестьдесят кубометров деловой древесины церкви, что на Сиверской, на Красной улице: епархия намерена строить жилой дом для священнослужителей. Анатолий Анатольевич вместе с Лукьяновым выбрал для церковников делянку.
– Какая церковь? – удивился он сейчас. – Разве мы эту делянку отвели для церкви?
Лукьянов побагровел и отвел глаза в сторону.
– Та-ак, – протянул Анатолий Анатольевич. – Понятно. Это ты им устроил. Неужели за пол-литра? Все не можешь себя преодолеть?
Лукьянов сказал глухо:
– За пол-литра… не устоял. Простите.
Анатолий Анатольевич долго молчал, ссутулясь и опираясь на палку. К палке подбежали два больших муравья, ознакомились и бросились в стороны…
– Я‑то, может быть, и простил бы, – сказал старший лесничий, – да лес не простит. Вот он лежит в штабелях, а ему еще расти да расти… Ты надеялся, что я сюда не загляну. А разве ты меньше моего должен беречь лес?
Лукьянов молчал. Они стояли перед золотистыми штабелями молодой сосны.
– Подавай заявление, проси освободить тебя «по собственному желанию». Если не подашь, возбуждаю против тебя дело.
– Вот вы так всегда, Анатолий Анатольевич, – заговорил Лукьянов, – насмотрелся я уже на вашу работу, никогда вы не войдете в положение… Вы знаете, что у меня дети…
Анатолий Анатольевич, вынимавший из портсигара папиросу, положил ее обратно:
– А ты, Лукьянов, когда за пол-литра делал преступление, думал о своих детях? Не могу я входить в то положение, которое ты создал своей приверженностью к водке.
Книзе шел по едва намеченной тропе. Лукьянов на пять шагов сзади. Когда перешли распадочек, в котором лежали два огромных серых валуна, Лукьянов сказал:
