Текст книги "В походах и боях"

Автор книги: Павел Батов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)

Сталинград весь в огне. Даже из Мало-Ивановки на горизонте видно громадное облако дыма. В темноте небо там полыхало грозой. 4 октября начались жаркие бои на территории Тракторного завода. Немецкое командование по-прежнему было обуреваемо идеей отбросить наши войска за Волгу, хотя с военной точки зрения эта идея в октябре уже себя исчерпала. Вражеская группировка с ее мощным ударным кулаком, направленным к волжскому берегу, с ее растянутыми, подобно хвосту кометы, флангами, по существу, зашла в тупик. С дьявольским упорством, пытаясь сбросить героев 62-й и 64-й армий в реку, немцы еще тешились мыслью, будто инициатива у них в руках. На деле это было не так. Стратегическая инициатива переходила п руки нашего командования. Отсюда и следовало исходить, оценивая все, что делал и должен был делать наш Донской фронт. Первая, ближайшая его задача состояла в организации взаимодействия с войсками, сражавшимися непосредственно в Сталинграде. Стоявшие на рубеже Ерзовка Трехостровская 66-я, 1-я гвардейская и часть сил 24-й армии нависали с севера над основным ядром вражеской группировки и вели весь сентябрь и в начале октября упорные наступательные действия. Успех был невелик, если судить по отвоеванной территории. Не удалось ни прорваться к героям 62-й армии, ни поколебать оборону противника в этом районе. Но было достигнуто другое: левый фланг Донского фронта оттянул на себя с направления главного удара 12 фашистских дивизий, из них две танковые. Всего же противник вынужден был держать на донских рубежах (в полосе Донского и Юго-Западного фронтов) не менее 28 дивизий.

Вторая, и главная, задача, которую предстояло в октябре решить вместе с соседними фронтами, – готовить разгром прорвавшихся к Волге вражеских войск. Член Военного совета фронта Алексей Сергеевич Желтов, знакомя с обстановкой, еще не говорил о конкретном плане операции. Видимо, тогда этого и нельзя было делать. Но общая установка ясна: все силы, без шума и огласки, направить на подготовку к наступательным действиям, в которых правофланговые армии будут играть ведущую роль.

Линия обороны нашего фронта, начинаясь у Волги, протянулась на запад по контурам малой излучины Дона и далее вплоть до станицы Клетской. На Дону положение стабилизировалось. Здесь пока было тихо. 21-я и 63-я армии с их боевыми участками (рубеж от Клетской до Вешенской) в ближайшее время поступали в подчинение к Ватутину. Таким образом, правое крыло Донского фронта замыкала 4-я танковая, которую мне предстояло принять. А. С. Желтов отозвался о ней с уважением. Она была крепкой закалки, хотя до сих пор на ее долю выпадала преимущественно горечь неудач.

– Вы встретите там боевых командиров, стойких в обороне, приобретших некоторый опыт в летних контрударах. Мы взяли оттуда несколько прекрасных соединений на помощь Чуйкову. Недавно к нему ушла тридцать седьмая гвардейская, она теперь уже в бою за Тракторный завод. В августе армия захватила и удержала плацдарм под Клетской, но с тех пор активных действий не вела. Долгое время в ней не ладилось со штабом: пятый начальник сменился. Сейчас это уже позади. Нашли хорошо подготовленного, проверенного в боях молодого офицера и выдвинули к руководству штабом...

В заключение А. С. Желтов, говоря о руководящих политработниках армии, рекомендовал крепче опираться прежде всего на начальника политотдела армии Н. А. Радецкого, потому что член Военного совета Филипп Павлович Лучко при всех его положительных качествах очень больной человек. Ему бы в госпитале лежать, а он держится – только на силе внутреннего огня.

С такими напутствиями приехал я в Озерки... Да, еще одно напутствие было получено по дороге на КП армии. Что-то испортилось в машине. Шофер копался в моторе, а я вышел размяться. Под крутым яром холодный ветер гнал тяжелые воды Дона. По берегу растянулись развалины станицы, черные от пожара. Над кучами золы и обломками самана поднимались только печные трубы, напоминавшие надгробные памятники. На войне привыкаешь ко многому, но никогда не привыкнуть к ранам родной земли.

Увидев человека в генеральской форме, стали подходить женщины. Собралось человек восемь.

– Да где вы живете, дорогие? Почему не эвакуировались?

– По погребам ютимся!..

– Армия здесь, и мы перебудем...

– Не про нас речь, расскажите, что там, на Волге? Я им рассказал, что мог, стараясь подбодрить. Худощавая высокая колхозница с измученным красивым лицом зло взглянула на меня сверху вниз:

– Чего там гутарить! Были казаки, да все вышли. Наши деды на Дон врага не пускали...

Она махнула рукой и ушла в сторону, села на груду развалин, глядя на реку. Другая женщина, постарше, сказала:

– Вы на нее не будьте в обиде, товарищ...

– Я понимаю вас...

– Наталья!

– Не пойду я, Марья Артемьевна!

Марья Артемьевна Машукова, учительница местной школы, была вожаком этих самоотверженных женщин. Среди них она оказалась единственным членом партии. В ее погребе был и сельсовет, и правление колхоза. Успели убрать урожай, даже сдали хлеб государству. Учительница рассказала тяжелую историю Натальи Жиган. Она не здешняя, а из Запорожья. Фашистские самолеты сожгли родное село. Эвакуировалась сюда – и вот опять у развалин.

– Она не со зла кричит. В ней горе кричит. А мы верим. У нас ведь одно и осталось – вера в Красную Армию. Тем живем. Гоните скорее фашистов отсюда!

Хутор Озерки, где разместился штаб армии, тоже сильно разбит немецкими бомбами. Меня встретили командарм В. Д. Крюченкин и члены Военного совета Ф. П. Лучко и Г. Е. Гришко. Генерал-лейтенант Крюченкин фактически уже сложил с себя полномочия командующего, и нам оставалось лишь пожелать ему счастливого пути.

Лучко с грустью смотрел вслед удалявшейся машине.

– Что, тяжело расставаться?

– Да, – живо откликнулся бригадный комиссар. – Сколько тысяч километров стремя в стремя прошли... И в каких боях!

Высокий, с резкими морщинами на худом лице, с орлиным профилем под кубанкой, в бурке, накинутой на плечи, он как будто сошел на крыльцо этой саманной хаты с полотна одной из грековских картин. Вскоре мы сблизились и дружно работали, но я хорошо понимал, что не занял и не мог занять в сердце Филиппа Павловича Лучко того места, которое занимал генерал Крюченкин. Боевые походы 3-го гвардейского кавалерийского корпуса он вспоминал с горящими глазами, а про Крюченкина говорил: "Мой Чапай".

– Что ж, будем браться за дела, комиссар?

– С чего прикажете начинать, товарищ командующий?

– Да хотя бы вот с чего: будем называть друг друга по имени-отчеству, если не возражаете.

– Всегда согласен, – открыто улыбнулся Лучко. На Военном совете докладывал обстановку начальник штаба армии полковник И. С. Глебов. В его небольших глазах светился ум, волевое лицо отражало уверенность человека, знающего и любящего свое дело. С первых же минут доклада стало ясно, что штаб крепко держит в руках управление войсками, представляет место армии в системе фронта.

Примерно в 100 километрах от Волги Дон делает петлю, выгибающуюся на север. Это так называемая малая излучина. Затем река круто поворачивает на юг, образуя большую, обращенную на восток дугу, на которой находятся крупные населенные пункты Вертячий, Песковатка, Калач с переправами через Дон. Наша армия занимала 80-километровую полосу обороны (Клетская – Трехостровская) на малой излучине. Левый сосед – 24-я армия генерала И. В. Галанина оборонялась в районе Паньшино – Гниловская на расстоянии 20 километров от Вертячего. Таким образом, весь этот участок фронта потенциально угрожал коммуникациям вражеской группировки, увязшей под Сталинградом, и гитлеровцы не пожалели лучших соединений, чтобы обезопасить себя здесь от возможных ударов. По всей малой излучине Дона они поставили в оборону только немецкие части, в том числе против нашей армии находились испытанные в боях немецкие дивизии – 44, 376 и 384-я. Лишь правому нашему флангу противостояли румынские части 1-й кавалерийской и 15-й пехотной дивизий. Дальше, в среднем течении Дона, где стоял наш правый сосед – 21-я армия генерала И. М. Чистякова, – оборону держали исключительно румынские соединения. Полковник Глебов справедливо видел в этом слабость оперативного построения всей вражеской группировки. Само немецкое командование, должно быть, не очень верило в боеспособность своих союзников. В результате вылазок с клетского плацдарма наша разведка установила, что противник держит в тылах за румынскими частями немецкие подразделения.

4-я танковая армия имела в своем составе девять дивизий. Среди них – 40-я гвардейская, 4-я гвардейская, 27-я гвардейская, знаменитая в истории нашей Родины 24-я Железная Самаро-Ульяновская дивизия, которую теперь водил в бои один из замечательных командиров – Федор Александрович Прохоров, представитель старого в русской армии и тем не менее вечно прекрасного типа командира командира-отца.

...Начальник штаба, продолжая свой доклад, называл одну стрелковую дивизию за другой. Я не выдержал и перебил его:

– Позвольте, а где же танковые соединения?

– Армия имеет четыре танка, – ответил Глебов.

– Должно быть, потому наша армия и называется четвертой танковой? – в порядке шутки спросил я.

– Да, – принял шутку начальник штаба, – четыре танка и те на охране КП... словом, "четырехтанковая" армия!

Докладывая ночью К. К. Рокоссовскому о вступлении в командование, я рассказал и эту историю. Он рассмеялся: "На воине всякое бывает. Очевидно, армия получит новое наименование". Так и произошло. После доклада фронта в Ставку 4-я танковая была переименована в 65-ю общевойсковую армию.

С этих дней и ведет свою летопись наша славная шестьдесят пятая. От Волги до Одера пролег ее боевой путь, 27 раз ей салютовала Москва. Однако сейчас нам нужно бросить взгляд назад и отдать дань уважения тем товарищам, кто в самые отчаянные дни закладывал основы ее боевых традиций и ее организации. В начале 1942 года на Волге формировалась 28-я резервная армия. Она предназначалась для Калининского фронта и уже направила оперативную группу в Калинин для приема частей, как вдруг все поломалось: управлению армии на ходу дали несколько дивизий из Резерва Ставки и срочно двинули на юг, в Старобельск, для участия в наступлении Юго-Западного фронта на Харьков. Операция прошла неудачно, наши войска оказались в тяжелом положении. К счастью для 28-й армии, она действовала на северном крыле, нанося вспомогательный удар, успешно наступала два дня, вышла на железную дорогу Белгород – Харьков и здесь получила приказ немедленно вернуться в прежнее исходное положение. В июле, когда танковым тараном противника Юго-Западный фронт был расколот, 28-я армия, ведя упорные бои, отходила на правом крыле фронта к Дону и заняла оборону у станицы Вешенской. В это время штабу было приказано передать войска соседним соединениям и отправиться к Дону формировать 4-ю танковую армию. Командующим был назначен генерал-майор В. Д. Крюченкин.

Задачи, которые стремительное течение событий на Дону поставило перед Крюченкиным, перед Лучко, Радецким, Гришко, были исключительной трудности. 22 июля они начали формирование 4-й танковой, а через шесть дней армия была втянута в такие бои, где часто лишь самоотверженность и личный пример старшего начальника могли спасти положение. 23 июля северная ударная группа армии Паулюса в составе пяти дивизий, ил них две танковые и две моторизованные, атаковала нашу 62-ю армию в излучине Дона, прорвала ее фронт, окружила две дивизии и вышла в район Верхне-Бузиновки. До переправ через Дон рукой подать... Навстречу вот этой ударной группировке немцев и была брошена в контрудар 4-я танковая армия, имевшая в своем составе лишь один корпус, наполовину укомплектованный танками, и два стрелковых соединения. Генералу Крюченкину пришлось вводить свою армию в бой по частям, по мере подхода, вести бой без предварительной разведки противника и средств его противотанковой обороны. Тем не менее армия совершила подвиг. Понеся значительные потери в людях и технике, она все-таки остановила своим контрударом наступление прорвавшихся в тыл 62-й армии вражеских войск; окруженные дивизии 62-й армии соединились с нашими контратаковавшими частями. План противника – захватить с ходу переправы в Вертячем – был сорван. В начале августа 4-я танковая оборонялась на рубеже Мало-Клетский – Больше-Набатовский, преграждая врагу дальнейший путь к Дону и Волге. Лишь 17 августа 6-я немецкая армия, подтянув резервы, вынудила ее отойти за Дон.

Вот в каком огне закалялись кадры, составившие в октябре основной костяк управления новой, 65-й армии. Начальники основных отделов штаба, начальники родов войск и служб прошли большую фронтовую школу. И. С. Глебов до назначения в 65-ю армию был заместителем начальника штаба фронта. Подполковник Ф. Э. Липис – начальник оперативного отдела – раньше был помощником начальника оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта. Этот молодой офицер с 1931 года прошел все ступеньки: командир взвода, командир роты, батальона, заочно окончил Академию имени М. В. Фрунзе. Теперь это был хорошо подготовленный штабной работник. Начальник разведывательного отдела армии подполковник И. К. Никитин – тоже молодой, пришедший в полевое управление армии из дивизионной разведки, – отличался исключительной работоспособностью, прекрасно знал разведывательные подразделения каждой дивизии и был неутомим в изучении противника. В штабе его любили как беззаветно преданного товарища, жизнерадостного, умеющего скрасить шуткой трудную фронтовую жизнь. Начальник войск связи капитан А. И. Борисов окончил военное училище и до назначения в армию командовал подразделением связистов. Когда Глебов, приметивший способного молодого офицера, попросил направить его к нам, в штабе фронта удивились: "Он же операцию не знает!" Глебов ответил: "Бог с ней, с операцией, мы в ней сами разберемся, дал бы связь!" Боевые порядки армии тогда беспрерывно бомбили немцы, бывало, что штаб не имел связи с дивизиями по нескольку суток. С прибытием Борисова работники штаба вздохнули свободнее. Связь стала действовать бесперебойно, в отделах штаба появились рации. И сам капитан Борисов прямо-таки расцветал на глазах, приобретая необходимый оперативный. кругозор.

Знакомясь со штабом, я прежде всего сказал капитану: "Ведите, показывайте свое хозяйство". Армейский узел связи – зеркало управления. Было приятно видеть, что он организован действительно образцово. Борисов, повернувшись к дежурному телефонисту, с неожиданной мягкостью в голосе сказал: "Товарищ командующий, а это наша волжаночка..." Перед нами стояла зардевшаяся от смущения девушка в солдатской шинели. Маруся Келеберда пошла в армию добровольцем, когда фашисты осадили ее родной город. Службу несла с комсомольской страстью, ее любили и знали не только у нас в штабе. Бывало, звонит Рокоссовский: "Маруся! Достань-ка мне скорее командарма..." И где бы я ни находился, Келеберда ухитрялась меня "достать". Среди коллектива офицеров и служащих штаба армии нельзя не отметить полковника А. Д. Мокшанова, майора Г. Ф. Тарасова, его супругу Л. Е. Тарасову – неутомимых, скромных тружеников, занимавшихся обобщением опыта войны. Этот небольшой коллектив много сделал по описанию боев и операций, проведенных 65-й армией за период 1941 – 1945 гг., их благородный труд не пропал даром. Ветераны 65-й армии и после демобилизации плодотворно трудятся. Чета Тарасовых работает в одном из военных учреждений в Луганске, а Мокшанов проживает в Ташкенте, где ведет большую общественную работу.

Дружный, сколоченный коллектив штабных офицеров многим был обязан прежде всего своему начальнику.

Иван Семенович Глебов тянул как вол весь штаб, по делал это умеючи, то есть так, что каждый его подчиненный рос. В свои 39 лет полковник Глебов успел окончить два высших учебных заведения – Артиллерийскую академию и Академию Генерального штаба. Его обширные военные познания в соединении с опытом работы в высших штабах снискали ему общее уважение, несмотря на суховатость натуры. Такой человек был неоценимой находкой для командарма. Можно было спокойно отдаваться работе в войсках, зная, что принятое решение будет осуществлено творчески, со скрупулезной точностью.

Покончив с делами, все сели ужинать. В управлении армии стало обычаем обедать вместе, ужинать вместе. Товарищество во фронтовом быту играет не последнюю роль, отнюдь не нарушая норм строгой военной субординации... Начальник штаба обвел стол вопросительным взглядом, но мой ординарец Геннадий Бузинов с обиженным лицом уже тащил попыхивающий паром самовар. Геннадий был хорошим солдатом и преданным боевым другом, однако у нас было непримиримое расхождение во взглядах. Он считал ниже своего достоинства потчевать офицеров чаем, предпочитая фляжку и "положенные сто грамм".

В сенях раздался шум и приглушенные голоса.

– Радецкий вернулся из триста четвертой, – сказал Лучко.

В избу вошел невысокий, широкоплечий, неторопливый в движениях бригадный комиссар, представился и присел к нашему столу. Этот человек меня особенно интересовал. От организаторской работы политическою отдела зависело, насколько успешно удастся новому командующему развернуть подготовку войск к активным наступательным действиям, мобилизовать и управление армии, и штабы соединений, и всю массу солдат и офицеров. Радецкий докладывал о 304-й дивизии, в которой провел минувший день с группой политработников. Снайперы дивизии вели попутно наблюдение за тем, что делается у противника. Политотдел, оценив этот опыт, подхватил его и готовил армейский слет разведчиков и снайперов.

– Если вовлечем всех снайперов в разведку, то наш Никитин получит сотни новых пытливых глаз и массу важных сведений о переднем крае обороны немцев...

Слушая начальника политотдела, я проникался к нему симпатией. Думалось, что в этом спокойном и уравновешенном офицере, умеющем уловить новое в жизни частей, всегда найду надежную поддержку. Обучить снайперов разведке? Прекрасная инициатива! Как раз то, что было нужно в то время.

– Когда же будет слет?

– Думаю, дня через два в Ново-Григорьевской, у Меркулова.

– Меркулов? Его не Серафимом ли Петровичем звать?

– Да, это он, – ответил Глебов. – Ваш сослуживец?

– Пожалуй, больше, чем сослуживец!

Когда-то в полковой школе был у меня Меркулов курсантом. Способный, жадный до знаний. Любимый ученик. Так хотелось вырастить из этого крестьянского юноши настоящего красного офицера!.. Лютой зимой сорокового года мы снова встретились с ним в Финляндии на реке Тайполен-Иоке. Меркулов уже командовал полком, который прославился при разведке и штурме дотов. Каков-то он теперь на дивизии? Радецкий, почувствовав, какие волнующие воспоминания у меня на душе, улыбался одними глазами и рассказывал, что 304-я дивизия на хорошем счету.

Я его сразу узнал, как только вошел в большой сарай, где собрался цвет наших дивизий. Он стоял у стола, покрытого куском красной материи, такой же, как запомнился мне, – стройный, с зычным командирским баском. Только седина уже легла на виски. Меркулов стремительно пошел навстречу, хотел доложить по всей форме, но не вышло. Мы обнялись и расцеловались, как отец с сыном, оба растроганные. Вокруг слышался одобрительный шепот солдат. Нет ничего в мире красивее солдатской дружбы.

– Показывай своих учеников! Командир дивизии повернулся, широким жестом охватывая собравшихся:

– Вот они все, наши орлы, товарищ командующий...

На слете выступали разведчики, рассказывали мастерам меткой стрельбы о приемах и технике наблюдения. Выступали снайперы, уже овладевшие второй военной профессией. Подполковник Никитин сидел среди бойцов и, положив на колени планшет, что-то рисовал, должно быть, показывал, как наносить на карту все, что замечено у врага. Поблизости от стола президиума разместилась кучка артиллеристов. Меркулов объяснил, что это снайперские расчеты из 27-й гвардейской дивизии.

– Гвардейцы нас в этом деле опередили, но и у нас в дивизии орудийные расчеты усилили тренировку. В здешней местности одиночное орудие сопровождения пехоты должно сыграть большую роль.

Плодотворная мысль! Мы постарались ее осуществить при подготовке к наступлению.

Настали торжественные минуты. В присутствии всех собравшихся два лучших снайпера армии – Максим Пассар и Александр Фролов – были сфотографированы под боевым Знаменем. Они стояли перед алым полотнищем, два неразлучных друга: рослый русский юноша с непокорным бобриком светлых волос и смуглый, похожий на мальчугана, весь как пружина, нанаец. На груди поблескивали ордена Красного Знамени. Зал аплодировал. Эти два бойца истребили к ноябрю 1942 года около 250 фашистов, из них 177 гитлеровцев уничтожил Пассар. Имя его было известно всему Донскому фронту. Немцы сбрасывали листовки с дикими угрозами в адрес Максима Пассара. Я знаю еще только одного человека, тоже снайпера нашей страны, на которого тогда фашистские пропагандисты с такой же ненавистью обрушивали свою злобу, – это Илья Эренбург.

Фролов говорил:

– Мне, товарищ командующий, за Максимом не угнаться.

Пассар утешал его:

– У нас, Саша, общий счет. – И, полуобернувшись к залу, добавил: – У всех один общий счет!

Фотографией у Знамени Пассар очень дорожил:

– Пошлю отцу, пусть гордится народ.

В устах русского подобные слова, вероятно, показались бы неуместными, а у нанайца Пассара в них выразился весь символ веры. Маленький народ, униженный и забитый в царской России, получил от Советской власти свободу, равноправие, благополучие. Отсюда обостренное чувство национальной гордости, столь характерное для нашего знаменитого снайпера.

Александру Фролову некуда было посылать фотографию. В родном Городище у Волги хозяйничали гитлеровцы.

– Вот мы освободим мою родину, приезжайте в гости, товарищ командующий!

– Непременно, товарищ Фролов. За немногим дело – надо только разбить немцев.

В освобожденном Городище в январе 1943 года я действительно встретил снайпера Фролова. И Максим Пассар был с нами. Он лежал под мерзлыми комьями земли, захороненный руками боевого товарища. В последнюю свою атаку Максим шел, как всегда, неистово. Треух развевался на бегу. Полушубок нараспашку. Гимнастерка расстегнута, обнаженная грудь подставлена навстречу обжигающему ветру. Таким я хотел бы видеть памятник этому замечательному солдату. (К 25-летию Сталинградской битвы в Городище был открыт монумент в честь Пассара и других воинов, погибших при штурме находившегося здесь вражеского опорного пункта.)

Под вечер "виллис" доставил нас с Меркуловым к Дону. Днем на плацдарм не перебраться, убьют ни за грош. У причалов возились понтонеры и саперы, покачивался на мелкой волне паром. Быстро приготовили резиновую лодку. До середины реки доплыли благополучно, но вдруг над головами провизжало несколько снарядов. Один разорвался метрах в пятидесяти, плеснув в пашу скорлупку добрую порцию воды.

– Заметили, – пробасил усатый понтонер. Противник вел огонь батареей из четырех орудий. Лодка прыгала на волнах, как во время шторма.

– Оставил завещание? – спросил я комдива.

– Дела плохи... Погибнешь – и добрым словом не помянут. Дурак, скажут, командарма потопил!

Лодка уже вошла в старое русло, скрытое от наблюдения противника.

Клетский плацдарм держали части 304-й и 27-й гвардейской дивизий. Они глубоко зарылись в землю. Передний край протянулся по низине, заросшей редкими кустами вербы. Впереди, подобно крепостям, возвышались занятые противником высоты. В свете ракет поблескивали их крутые меловые скаты. Слева угрожающе навис над нашими позициями крупный узел сопротивления Логовский, в центре и чуть правее – высота 135,0 и Мало-Клетский. За ними, в глубине вражеской обороны, в направлении к Ореховскому, опять шли сильно укрепленные высоты. Противник готовил этот рубеж в течение полутора месяцев. Плацдарм наш был невелик – до пяти километров глубиной и примерно столько же по фронту. Этот "пятачок" во всех направлениях простреливался неприятельским огнем.

Всю ночь мы с С. П. Меркуловым, а затем и с командиром 27-й гвардейской дивизии полковником В. С. Глебовым лазили по траншеям. С чувством невольной радости я думал, что 304-ю дивизию вполне можно поставить рядом с прославленным гвардейским соединением.

К утру первое знакомство с плацдармом закончилось. Каждая позиция подсказывает решение. Клетский плацдарм говорил об одном: здесь успех возможен лишь при безусловной тактической внезапности. Требовалось большое искусство, чтобы подготовить эту лежащую на глазах у противника площадь к скрытному размещению и сосредоточению ударной группы войск. Наши люди справились с этим. В течение месяца на плацдарме кипела горячая работа. Копали ночи напролет, к утру – все замаскировано, нигде не заметишь никаких признаков оживления. Противник ни разу даже поиска не провел на этом направлении.

Знакомство с войсками приносило не только радости. Однажды вместе с Липисом мы нагрянули на НП артиллеристов 24-й дивизии. Начальник дивизионной артиллерии полковник Ёлкин отрапортовал весьма браво. Последовал приказ: открыть огонь 3-й батареей по высоте в полосе обороны противника. Полковник засуетился. Ждем. Нет огня!

Ёлкин докладывает, что командир батареи куда-то отлучился. Пришлось строго сказать:

– Бой не ждет командира. Наоборот, командир должен ждать боя. Дать огонь!

Батарея заработала с недопустимым опозданием. Разрывы легли в стороне от указанной цели: командир перепутал ориентиры. Бедный Ёлкин! С него слетела вся самоуверенность. Признал, что засиделись в обороне.

– Простите, товарищ командующий...

– Мне-то простить не трудно, да ведь пехота не простит, а она здесь главный судья.

Из этого случая были сделаны выводы. Штабные офицеры во главе с боевыми артиллеристами полковниками З. Т. Бабаскиным и А. М. Манило переселились из штабных армейских землянок в позиционный район артиллерии. Все завертелось, активизировалось. Исчезли сонливость и настроение бездеятельного выжидания, которые зачастую развиваются при длительном пребывании частей на спокойном, устоявшемся участке фронта. Переход от обороны к наступлению требует, помимо прочего, психологического перелома, и он должен произойти до того, как будет подписан боевой приказ. Мы добивались этого общими силами командования, штаба и политотдела армии. Пришлось заменить двух командиров полков. Они не смогли оправиться от шока после тяжелых неудач минувшего лета, преувеличивали силы противника и больше всего боялись окружения. Но в массе солдат и офицеров настроение было решительное. Люди готовы к любым боям, лишь бы помочь товарищам в Сталинграде.

Темными осенними ночами, часто под артиллерийским и минометным огнем, прислушиваясь к пулеметной перекличке, пробивалась из батальона в батальон первого эшелона группа офицеров, проверяя боевые порядки, устраняя недостатки организации и изучая людей. Моими постоянными спутниками были молодые операторы Росинский, Горбин, Элъгорд. Между ними даже установилось что-то вроде соревнования: кто быстрее и точнее приведет в расположение роты. Заблудившемуся присваивалось звание "блудмейстера 1-й степени". Шутка, как и песня, помогает на войне!..

Офицеры наши благодаря стараниям И. С. Глебова не привыкли засиживаться за бумагами в штабе, знали людей подразделений первой линии. Лишь однажды Я. X. Эльгорд заплутался и признался, что не сможет выйти к блиндажу командира роты. Тут я вспомнил солдатскую старину, когда служил еще линейным надсмотрщиком, и показал ему нехитрый прием: бери телефонный провод в руки и иди по нему, он наверняка приведет к пункту управления. Офицер, замечу кстати, должен как губка впитывать навыки бывалых солдат. Это может служить мерилом при определении творческого начала в характере того или другого командира.

20 октября, вернувшись из частей, застал на КП армии командующего фронтом. Около него стоял сияющий Лучко. Рокоссовский, положив ему руку на плечо, говорил со своей располагающей искренней улыбкой:

– Мы – старые друзья!

Оказывается, они были сослуживцами в сороковом году: Филипп Павлович служил в 5-м кавалерийском корпусе, когда командование им снова принял Рокоссовский. На вопрос, чем интересовался командующий, Лучко ответил, что расспрашивал, каков боевой дух войск, и намекал, что предстоят большие дела. Подготовка к контрнаступлению проводилась столь скрытно, что пока даже члены военных советов армий не были о ней осведомлены. Мне Рокоссовский сказал:

– На днях получите указания для разработки армейской операции. Всего в наступлении будет участвовать семь армий. Думаю, начнем в праздники... А сейчас поедем на плацдарм, хочется поглядеть на ваших орлов.

Машина петляла по отвратительной, разбитой и размокшей, дороге. Думалось о том, что вот приближается великий момент, ради которого живет каждый военный человек. Недели напряженной тренировки войск, организаторская работа среди тысяч людей, послушных твоей воле, работа мысли, применение всяческих хитростей для дезориентировки противника – все будет подытожено и проверено в момент решающего удара по врагу. Командующий фронтом был, как всегда, спокоен, немногословен, по чувствовалась в нем особая приподнятость. Так бывает, когда принято смелое, увлекающее своими масштабами решение.

В операции Донского фронта, сказал Рокоссовский, нашей 65-й армии предназначено наносить главный удар. Это объяснялось ее правофланговым положением. Ставка еще в сентябре, когда Рокоссовский только что был назначен командующим Донским фронтом, настойчиво рекомендовала осуществлять прорыв вражеской обороны не там, где стоят немецкие части, а на участках, обороняемых румынами, так как они менее стойки и боеспособны. Таким участком и был район клетского плацдарма, не говоря уже о том, что наступление с этого плацдарма давало фронту возможность охватить задонскую группировку противника встречными действиями 65-й и 24-й армий и являлось весьма перспективным с точки зрения взаимодействия нашего и Юго-Западного фронтов. Поэтому-то командующий так интересовался нашим маленьким плацдармом. В течение двух часов он проверял передний край, говорил с командирами дивизий, познакомился с одним из лучших наших командиров полков – Константином Петровичем Чеботаевым. На Дону в 65-й армии было, на мой взгляд, два командира полков, наиболее полно воплотивших идеал офицера-коммуниста, это Николай Романец в 23-й дивизии и Константин Чеботаев в 304-й. Майор Романец – горячий, порывистый, с украинским упорством; подполковник Чеботаев был постарше, очень спокойный, рассудительный, действовавший по правилу: "Семь раз отмерь – один раз отрежь". Своим характером он напоминал Радецкого: этакий глыба-человек, с которым охотно разделишь любую опасность. Полк свой Чеботаев держал строго. Должен сказать, солдат на войне уважает в офицере именно строгость, был бы делен да справедлив.