Текст книги "В походах и боях"

Автор книги: Павел Батов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

– Докладывайте как положено, а выводы мы сами сделаем, – отозвался Жуков.

– Имею веские основания, – сказал я и положил на стол листы опроса захваченных накануне пленных.

Рокоссовский, наклоняясь к представителям Ставки, бегло проглядел и одобрительно кивнул. Его голубые глаза улыбались. Жуков, прочитав, быстро, прошел к телефону и вызвал по прямому проводу Ставку. Через минуту он уже докладывал Верховному Главнокомандующему:

– Ваши предположения о наличии стыка двух группировок на клетском направлении подтвердились. У Батова разведка захватила пленных из триста семьдесят шестой немецкой и третьей румынской дивизий.

Из телефонной трубки послышался знакомый голос с характерным восточным акцентом:

– Рад этому обстоятельству. Желаю товарищам успеха. Всего хорошего.

...Золото – ребята-разведчики. Слышали бы они эти слова!..

Представитель Ставки приказал продолжать доклад. Я доложил свое решение, план предстоящей операции. Жуков спросил:

– Сколько в армии танков?

– Две бригады. Тринадцать танков в одной, в другой – одиннадцать.

– И вы намерены наступать с этими силами? Жуков сразу подметил самое слабое наше место. Может быть, поможет?..

– Мы подбросим армии танки, – сказал командующий фронтом.

– Обязательно. Без этого какой же с него спрос!..

Несколько дней спустя наша армия действительно получила еще две роты танков. Маловато! Подвижного соединения во втором эшелоне так и не удалось создать.

После совещания Жуков подошел и пригласил меня вместе отобедать. Он расспрашивал о настроении войск, о характере каждого комдива ударной группы, об особенностях использования артиллерии РВГК. Попутно были даны ценные советы и замечания, в частности, о ночных действиях войск и маневре в глубине вражеской обороны.

Почти месяц работы в войсках дал мне очень многое, поэтому удалось примерами и фактами показать, что 65-я армия не случайно поставлена на направлении главного удара фронта. Беседа продолжалась больше часа.

На улице меня неожиданно остановил Рокоссовский.

– Надеюсь, Павел Иванович, пообедали хорошо?

– Вполне, товарищ командующий!

– Вот и отлично... Передайте большую благодарность разведчикам за столь удачный поиск!

Поздним часом – домой, в Озерки.

Хутор Орловский находился в тылу позиций Юго-Западного фронта, машина шла по донской степи, и все вокруг давало чувствовать, как наливаются силой мускулы готовящихся к удару соседних армий. Днем здесь было безжизненно, уныло, однообразно. Но только пала на землю тьма, и все изменилось. Сосредоточение войск проводилось при тщательных мерах скрытности, лишь в ночное время. Поэтому немецкой разведке и не удалось нащупать наши ударные группировки. Все, что днем притаилось по балкам и лощинам, скрываясь от глаз неприятеля, теперь ожило и покатилось к фронту. На фоне сумрачного неба обрисовывались контуры тяжелых танков. Ворчали тягачи, переругивались солдаты, поднимая из балок орудия. Проскакивали мимо одна за другой машины с боеприпасами, обдавая нас брызгами грязи. К запаху размокшей осенней земли примешивались запахи бензина, соляровой гари и махорки. Юго-Западный фронт спешил завершить подготовку своих ударных групп. Она несколько затягивалась. Правда, у них и задачи сложнее и масштаб покрупнее нашего. Ватутин готовился бросить на своих участках в прорыв полтысячи танков. Из них у Чистякова пойдут в бой полтораста машин и к тому же славный гвардейский кавалерийский корпус Плиева{17}. Под впечатлением недавнего совещания и могучего ночного движения живо представились наши подвижные соединения, накатывающиеся с севера на задонские тылы врага в прорыв под Базковской, Распопинской, Клетской...

Приказ о переходе 65-й армии в наступление мы с Ф. II. Лучко подписали 8 ноября. К этому времени все было подготовлено. Но в ночь на 9-е фронт известил, что операция откладывается. К Романенко еще не подошли все силы, и Ставка перенесла срок примерно на декаду. Десять дней напряженного ожидания. Фронтовики знают, насколько трудно сдерживать себя, образно говоря, на рывке. Единственное, что утешало: может быть, за это время произойдет ледостав. Пока что по Дону шло густое сало, а нашим войскам предстояло форсировать эту реку. Каждый день мог принести изменения и в обстановке. Наша ударная группа была, как говорят, тише воды, ниже травы. Как будто ничем не выдали, что на "пятачке" плацдарма собран крепкий кулак. Ночами гоняли порожние автомашины и тракторы с полупритушенными фарами от Дона в тыл с расчетом, что противник примет это движение за отвод некоторых частей 65-й армии. Мы притаились, но зима наступала, и немцы не могли не считаться с этим. Пока они еще дрались в Сталинграде. Их группировка по-прежнему пыталась наступать. Но так уже не могло продолжаться. Самое опасное на войне предположить, что противник глупее тебя. Однажды в эти напряженные дни ноября у нас в штабе зашел разговор о вероятных действиях немецкого командования. Не помню, кто из товарищей высказал мысль, что зима вот-вот отрезвит гитлеровских генералов и заставит переходить к обороне. Это значило бы прежде всего укрепление вражеских рубежей против задоно-авиловского и клетского плацдармов и создание противником подвижных резервов в большой излучине, то есть в районе переправ (Вертячий, Песковатка, Калач). Иначе говоря, откладывание наступления могло сработать прежде всего не в пользу нашей армии. Это тревожило и заставляло нажимать на разведку.

10 ноября снова отличилась 304-я дивизия. На этот раз была проведена разведка боем. Захватили 31 пленного из 1-й кавалерийской дивизии румын. 12 ноября Железная 24-я дивизия осуществила дерзкий поиск и взяла в плен 30 немецких солдат. В ту пору такое количество пленных считалось большим достижением. На вопрос, кто отличился, Серафим Петрович Меркулов с удовольствием доложил, что это ребята майора Н. Р. Романца.

– Прошу заметить этого командира, – сказал комдив. – Хотя и молод, но уже мастер. На моих глазах поднялся. Под Кривым Рогом, доложу вам, этот Романец, тогда капитан, совсем зеленым был. Такое, бывало, делал, хоть с командования снимай. А жилка, чувствую, имеется. На Северном Донце, помню, под Сухой Гомольшой, еще приходилось самолично его таскать по всем буграм и оврагам, готовя полк к ночному бою. А теперь окреп в крыльях. Сам летает.

Данные, полученные на допросах пленных и проверенные разведкой, говорили, что у противника намечается какая-то переброска сил.

Как-то подполковник Никитин пришел и, обескураженный, доложил, что многие румынские солдаты показывают, будто немцы готовят на нашем участке наступление. Невероятная вещь! Но в ней должен же быть какой-то смысл. Стали докапываться. Конкретно речь шла о том, что в Верхне-Бузиновке немцы готовятся к приему частей, отводимых из Сталинграда, и накапливают танки против правого крыла нашей армии. Данные на 13 ноября: в Цимловском и Ореховском находится 40 танков (14-й танковой дивизии), в Логовском – 30 танков, в Осинках – 12, в Сиротской и Камышинке – по 10 танков. 14 – 16 ноября разведка установила, что в Верхне-Бузиновку переброшен с Волги 32-й полк 14-й танковой дивизии{18}.

Это не могло оказать какое-либо влияние на ход контрнаступления в целом, однако грозило неприятностями нашей ударной группе: на клетском направлении к началу боев соотношение сил по танкам стало 2:1 в пользу противника. Забегая вперед, скажем, что только за первые пять дней наступления дивизии В. С. Глебова, С. П. Меркулова и И. А. Макаренко подбили, подожгли и захватили 114 танков, главным образом при отражении контратак. Одна эта цифра говорит о том, сколь напряженные бои развернулись в излучине Дона. Ноябрьское наступление вовсе не представляло собой триумфального шествия, хотя именно такой взгляд сложился в широкой массе советских людей под впечатлением действительно триумфального итога.

На самом деле это были трудные и очень упорные бои. Если раньше немцы показывали, что они умеют наступать, то в ноябре 1942 года (а потом в январе 1943 года) на Волге и Дону они показали умение обороняться. Противник искусно, порой и оригинально, использовал местность (например, относил передний край на обратные скаты высот), умело и быстро организовывал систему огня, особенно противотанкового, осуществлял активную оборону, для которой характерны были непрерывные контратаки. Войска Донского фронта в силу своего расположения почувствовали это в первые же часы прорыва в гораздо большей мере, чем соединения других участвовавших в операции фронтов.

Окончательный срок начала наступления мне стал известен 17 ноября. В этот же день было решено созвать командный состав на проигрыш операции. Представители штаба фронта были настроены скептически. Они говорили и мне и Глебову, что собирать командный состав не время, да и опасно: противник может накрыть огнем, есть риск потерять управление войсками.

Мы думали иначе. Надо использовать любую возможность, чтобы поднять творческую роль коллектива офицеров и генералов в армейской операции. Для командирских занятий подобного рода всегда должно найтись время. В 65-й армии они стали системой и проводились в 1942 – 1945 гг. перед каждой важной операцией. Последний раз наши операторы оборудовали масштабный ящик с песком на берегу Ост-Одера. Но до тех чужих берегов армии предстоял еще долгий и славный путь.

А пока мы собрались близ берега Дона на скате Дружилинских высот. Над головами трепетали под порывами холодного ветра раскинутые саперами маскировочные сети. Вокруг макета были отрыты щели с легкими перекрытиями на случай огневого налета. В 50 – 60 метрах стояли оптические приборы, у которых работали наблюдатели. Это было очень удобно: каждого командира можно подвести от макета к стереотрубе, чтобы он на реальной местности увидел свое направление и рубежи, которые должны быть достигнуты к определенному сроку.

Участвовали в проигрыше офицеры управления армии, командиры и начальники политорганов наших соединений, а также частей усиления и представители соседних армий. Здесь были все, кто через два дня вместе будут творить победу; сейчас они в последний раз взвешивали свои возможности, обдумывали свои действия на общем фоне армейской операции. Мы с Глебовым, Лучко и Радецким с волнением и большой надеждой следили за каждым докладом командиров соединений и за дискуссией, разгоревшейся по конкретным вопросам взаимодействия. Интересно вспомнить, что тогда наибольшее внимание товарищи уделили вводу в бой второго эшелона и использованию артиллерии. Теоретически командование армии и соединений, разумеется, имело об этом представление: теория глубокого прорыва изучалась в наших академиях в мирные годы. Но практически для фронтовиков – участников проигрыша – введение второго эшелона было новым и особенно сложным делом.

Доклад командира 252-й стрелковой дивизии полковника З. С. Шехтмана не удовлетворил ни командование армии, ни участников военной игры. Как только дело коснулось макета местности, почувствовалось, что товарищ слишком привязан к карте и не может перейти к живому рельефу. При вводе дивизии в бой комдив полагал ограничиться силами своих штатных средств. Пришлось коллективом поработать и на макете, и у стереотрубы. Возник ряд важных вопросов артиллерийского, авиационного и инженерного обеспечения действий дивизий второго эшелона в глубине обороны противника. Последующие дни подтвердили, что выработанный нами порядок себя оправдал: 252-я дивизия, введенная с целью наращивания сил при бое в глубине, добилась успеха.

Активное участие в проигрыше принимали командиры артиллерийских полков усиления и оба комбрига танкистов – М. В. Невжинский и И. И. Якубовский. Вместе с командирами стрелковых дивизий они решали задачи и на макете, и у оптических приборов. Полковнику Михаилу Васильевичу Невжинскому (121-я бригада) предстояло поддерживать главным образом гвардейцев В. С. Глебова, тогда как Якубовский со своей 91-й танковой бригадой действовал в боевых порядках 304-й дивизии. Иван Игнатьевич Якубовский (ныне Маршал Советского Союза, первый заместитель Министра обороны) был молод, но уже тогда подчиненные любили его за решительность и партийную прямоту. Свою грозную технику он знал отлично и вскоре приобрел на Донском фронте популярность. "Якубовский? – говорили про него. – Знаем, это тот полковник, который "Черчилля" подковал!" В ходе боев нам прислали английские танки "Черчилль". Они не обладали нужной проходимостью. И. И. Якубовский наклепал этим танкам шипы на гусеницы. После этого и английские машины могли пройти везде.

С Меркуловым комбриг 91-й сработался по-настоящему. Он хорошо понимал задачи стрелковых частей и горел желанием помочь им в организации и осуществлении прорыва. На проигрыше это заметили все. Приятно было наблюдать за обоими командирами. Слаженность, взаимопонимание. Они подтвердились 19 ноября у крутых, похожих на крепостные стены обрывов Мело-Клетского.

После военной игры товарищи быстро разъехались по частям. Вместе с Макаренко под Логовский в 321-ю дивизию отправился Радецкий. Последнее время он много работал именно в этом соединении. Дело в том, что кроме дружилинского НП был создан вспомогательный пункт управления, совмещенный с наблюдательным пунктом командира 321-й дивизии. Этот ВПУ и возглавил с группой офицеров штаба и политработников начальник нашего армейского политотдела. Насколько знаю, в первый период войны не так уж часто встречались факты подобного рода. Но Военный совет армии был уверен, что Николай Антонович как раз тот офицер, глаз которого нужен на левом фланге ударной группировки. В районе Логовского следовало ожидать прежде всего всяческих неприятностей. Там, в ближайших тылах, у противника значились солидные танковые резервы.

С генералом Н. А. Радецким, ставшим вскоре членом Военного совета 65-й армии, мы прошли плечом к плечу большой путь, смею думать, добросовестно прошли, отдав любимому войсковому объединению пыл сердца и опыт ума, и мне трудно представить нашу шестьдесят пятую без этого человека. Конечно, армия не перестала бы существовать, если бы в ней служил другой руководитель партийно-политической работы, а также и другой командарм. Но что-то в ней было бы уже не то, не так, как у нас, а иначе. Характер воинского коллектива формируется в большой мере под влиянием руководителей, и чем глубже натура, тем сильнее дает она отпечаток. Невольно сравниваешь двух политработников армии того периода. Филипп Павлович Лучко, отчасти из-за болезни, гораздо меньше был связан с массами солдат. К сожалению, он всячески отмежевывался от "чисто военных вопросов", считая их уделом "строевиков". Это не приносило пользы ни ему, ни командарму. Иным был Радецкий. У него до всего доходили руки. Он представлял собой вполне современный тип военного партийно-политического работника. В основе его деятельности было знание военного дела, боевой опыт и живое оперативно-тактическое мышление.

Настоящий политработник всегда отличается умением управлять настроением окружающих, подчиняя его высоким целям. Делал это Радецкий без громких и пышных фраз, естественно, просто. И в большом, и в малом. Бывало, кругом раскипятятся, спор, шум, но появляется Николай Антонович с его необыкновенным и в то же время по-человечески хорошим спокойствием, товарищи сразу к нему: "Кто из нас прав?" В этом чувствовались уважение и товарищеская теплота, которая на фронте дороже золота, и, кроме того, признание за бригадным комиссаром права вести коллектив. Почему же? Да потому, что он, во-первых, обладал прекрасным даром наводить партийный порядок в чувствах и мыслях людей, а во-вторых, в его натуре гармонично сочетались качества, которые столь необходимы любому бойцу, – смелость и благоразумие.

Последний день перед наступлением был проведен в частях. Возвратился в Дружилинское поздно. Ф. П. Лучко, уехавший в штаб фронта, что-то задерживался, и я оказался на НП один. Небольшой блиндаж, стены обшиты свежими ольховыми досками. Ольха отсвечивает красным, и блиндажик от этого выглядит торжественно. Стол, рация, на широком полотне – плановая таблица взаимодействия. У стен – два топчана. Один – для командарма, другой – для заместителя начальника штаба по ВПУ. Здесь мы и коротали с 7 ноября осенние ночи вдвоем с Николаем Горбиным. Майор обычно сидел, несколько ссутулившись, напротив на топчане и, прищурив маленькие, глубоко сидящие острые глаза, рассказывал свои военные приключения. Офицер ВПУ должен обладать особым складом характера. Ведущие его черты: молниеносная реакция на обстановку и выдержка до самопожертвования. Он ведь первым идет вперед и уходит последним, когда приходится отступать. Однажды – это было под Харьковом – майор остался на НП 28-й армии один. Связь с командным пунктом прервана, войска отходят. Так было несколько часов, и Горбин сидел, ожидая, что, может быть, НП понадобится командарму. Случайно он вошел в связь со штабом прославленной 13-й гвардейской. Александр Ильич Родимцев спросил: "Ты где?" Майор сказал координаты. Родимцев продолжал: "Обалдел ты, Горбин, что ли? Скажи сразу: решил в плен сдаваться или ищешь случая застрелиться на глазах у немцев? Приезжай ко мне, будем отходить вместе..." )

Сейчас Николая Горбина передо мной не было. Майор работал на плацдарме. Ось передвижения армейского НИ лежала в направлении 304-й дивизии, и Горбин отправился ориентироваться на местности у Меркулова.

От блиндажа ус-траншея ведет к стереотрубам. Перед сумерками воздух бывает удивительно прозрачен, будто окрестность, собираясь окунуться в темноту, дает возможность последний раз оглядеть себя. Обзор был хорош: ниже НП – поле, русло Дона, забитое замерзающим салом, и берег за ним, заросший мелким кустарником, ужо белесый от первых снежинок. Здесь зарылись в землю 304-я и 27-я гвардейская дивизии. Чуть в стороне – стык с 21-й армией, а вон и правый фланг дивизии Макаренко. Далее берег поднимается. Тут уже противник, две линии его траншей, а за ними, в глубине 3 – 5 километров, видны горбы и обрывы высот. Неплохой получился армейский НП, то, что нужно: можно хорошо наблюдать бой полков с приданными им средствами усиления (это в 65-й армии и в дальнейшем стало незыблемым правилом; приближение армейского наблюдательного пункта непосредственно к полкам первых эшелонов дисциплинировало и комдивов, заставляя находиться на минимальном расстоянии от ведущих бой частей).

Командиры-фронтовики знают, как много теснится мыслей, когда в последний раз всматриваешься в местность предстоящего завтра боя. Подобно всякому творению рук и воли людей, бой осуществляется дважды – сначала в мыслях, а потом в действительности. Если начальник штаба – математик операции, то командарму этого недостаточно. Он должен силой фантазии, напрягая остроту чувства предвидения, пережить этот первый мысленный бой, детали которого порой запечатлеваются в памяти, как кадры на фотопленке.

В готовности массы войск не было никого сомнения. Днем у гвардейцев мне удалось побывать на партийном собрании; разбирали заявления о приеме в партию. Формально люди еще ничего не знали о наступлении. Боевой приказ был доведен до бойцов позже, всего за три часа до начала операции. Но многие признаки показывали солдатам, что близятся решающие события, и люди готовили себя к ним, равняясь по самому светлому образу, который сложился в сердце народа, собирательному образу борца-коммуниста.

Выступая на партсобрании роты, я коротко рассказал о героическом поведении коммунистов в боях, свидетелем которых мне довелось быть и на войне с белофиннами, и на Ишуньских позициях, и в интернациональной бригаде в Испании в 1936 – 1937 гг. Невольно вспомнился замечательный коммунист-воин Матэ Залка и его слова, сказанные после тяжелого боя севернее Мадрида. Тогда наша бригада трижды отбила атаки мятежников и интервентов под Гвадалахарой. Генерал Лукач так звали Матэ Залку в Испании – поэтически воспринимал каждую нашу победу, весь загорался, глаза лучились. "Друг мой Пабло, – сказал он мне тогда, история любит рефрены, как хорошая песня... Мадрид – это повторение Царицына".

Гвардейцы-коммунисты слушали внимательно, и радостно было сознавать, что они понимают историческую связь событий. Царицын – Мадрид – Сталинград – как витки круто поднимающейся вверх спирали, в которой каждый круг шире, полнее и богаче содержанием.

Испания в те дни мне вспоминалась часто, и вот почему. Многие генералы, участники Сталинградской битвы (Р. Я. Малиновский, Н. Н. Воронов, М. С. Шумилов, А. И. Родимцев, Н. И. Бирюков, П. Л. Романенко, П. Г. Прозоров и другие товарищи), пять лет назад тоже служили волонтерами в войсках республиканской Испании, боровшейся против фашистских интервентов и фалангистов Франко. Встречаешься – и на какую-то минуту в наших северных блиндажах вспыхнет горячее солнце далекой страны, эпизоды пережитого при первой встрече с гитлеровским зверьем за Пиренеями. Кроме того, 376-й немецкой дивизией, стоявшей в районе Осинки – Логовский, командовал некий фон Даниэльс. Эту же фамилию носил командир фашистской части на Арагонском фронте под Уэской, и я долгое время считал, что в Осинкпх сидит тот же матерый гитлеровский волк, которого мы били в Испании. В ночь на 19 ноября мелькнула мысль: "Ну, приятель, теперь ты, кажется, попадешь в ловушку и расплатишься за все – и за Сталинград, и за Уэску, и за тот проклятый осколок, который остановил сердце Лукача!.." К сожалению, командир разгромленной нами 1 февраля 1943 года 376-й немецкой пехотной дивизии фон Даниэльс был лишь его однофамильцем.

Уже перевалило далеко за полночь. Из частей доносили, что к наступлению люди готовятся с подъемом, как к светлому празднику.

Ночью в медсанбат 24-й дивизии пришел Прохоров, сел на табурет среди раненых офицеров и сказал:

– Я к вам пришел, товарищи, с просьбой. Утром идем в бой. Дивизия получила новое пополнение, конечно, у меня есть офицеры, которые поведут бойцов. Но вы – опытнее, у вас – закалка. Мы ведь пойдем в бой не за смерть, а за жизнь... Прошу, кто может держать оружие, вернуться в строй и вести вперед свои подразделения.

Двадцать офицеров как один встали перед своим комдивом. Таков был душевный настрой.

Под утро пришла весточка от Радецкого: "Противник нервничает. Всю ночь ведет ружейно-пулеметный огонь, Из блиндажа не высунешься. Адъютант попробовал – тотчас пулей шапку пробили..."

Звонок Меркулову:

– Серафим Петрович, как дышишь?

– Готовы выполнить приказ Родины!

– Это хорошо. А конкретно?

– Проходы в минных полях готовы, снято девяносто восемь мин...

– Как румыны?

– Слева постреливают, а в общем спокойно. Соединился с гвардейцами:

– Как противник, Виктор Сергеевич?

– Спит, товарищ командующий.

– Что же, готовься разбудить по-гвардейски!..

Над Доном занималось хмурое утро.

– Небесная канцелярия подвела, – невесело пошутил Лучко.

Мы с Горбиным стояли в траншее у оптических приборов, вглядываясь в даль. Ни черта не видно! Туман отгородил плацдарм плотным занавесом. Медленно падал снег и таял в каше тумана, лишь уплотняя его непроницаемость. Подошел представитель 16-й воздушной армии (сам Сергей Игнатьевич Руденко находился у Чистякова, но не забывал и нашу шестьдесят пятую; особенно мы были благодарны летчикам за отличную авиаразведку). Доложил:

– Ввиду нелетной погоды авиация работать не будет.

Час от часу не легче! А стрелки часов неумолимо приближаются к 7.30...

Бабаскин и Манило нервничают. Трудно начинать артподготовку вслепую. Все будет зависеть от качества проведенной артиллерийской разведки. У меня, признаться, тоже на душе кошки скребут, но надо как-то поднимать настроение товарищей.

– О чем задумались, боги войны? Ваши способности известны: "ноль-ноль-пять – по своим опять"!..

Бабаскин рассмеялся и безнадежно махнул рукой.

– Вы позаботьтесь, полковник, об организации артразведки, когда начнется бой в глубине.

– А сейчас будем вести огонь сразу на разрушение?

– Другого-то ведь ничего не придумаешь. Заверещал зуммер полевого телефона. У провода К. К. Рокоссовский:

– Какова у вас видимость, Павел Иванович?

– С трудом просматриваю на двести метров, – ответил я с тайной надеждой услышать приказ об отсрочке до улучшения погоды.

Командующий фронтом помолчал, потом сказал:

– Начинать будем вовремя. Желаю успеха. Скоро буду у вас.

Секундная стрелка перескочила последнее деление и как будто остановилась на 7.30. И тотчас в тылу Дружилинских высот, слева и справа, раздался мощный рев. Полки тяжелых гвардейских минометов дали первый залп.

Мелькнули в облаках огненные хвосты "катюш" и исчезли за занавесом тумана. Оттуда пронесся вибрирующий гул разрывов. Далеко справа снова послышался рев "катюш" – начал огонь Иван Михайлович. И вот уже вся наша артиллерия ударила по вражеской обороне.

В воздухе сплошной гул. Завеса тумана стала желтовато-багровой. Артиллерийская подготовка продолжалась 80 минут. Орудия и минометы вели с максимальным темпом огонь по заранее пристрелянным огневым точкам противника.

На НП царило напряженное ожидание. В 8.30 к гулу и грохоту орудийного огня прибавились новые звуки: перестук пулеметов, дробь автоматных очередей, залповый огонь из винтовок. Готовясь к броску, давала свой голос пехота. Боевой порядок дивизий был построен в один эшелон, чтобы сразу обрушиться и ворваться в первые траншеи противника всеми наличными средствами. Этот порядок себя вполне оправдал.

В 8.50 раздался залп тяжелых минометов – сигнал к атаке. На мгновение стало тихо, и вдруг весь плацдарм ожил и заполнился массой людей. В стереотрубу было видно, как солдаты выскакивали из окопов, бежали за танками и вместе с ними исчезали в тумане. Донеслись первые разрывы ручных гранат.

Пошли!

Первые две линии траншей на береговой возвышенности были взяты сразу. Развернулся бой за ближайшие высоты. Оборона противника была построена по типу отдельных опорных пунктов, соединенных траншеями полного профиля. Каждая высота – сильно укрепленный пункт. Овраги и лощины минированы, подступы к высотам прикрыты проволокой, спиралями Бруно.

Гвардейцы справа, прижимаясь к 76-й дивизий соседа, двигались хорошо. В центре хуже: Меркулова вынудили залечь перед Мело-Клетским. Что же делается у Макаренко?

– Слышите, товарищ командующий? – сказал, указывая рукой налево, Горбин. Он отошел от бесполезной стереотрубы и напряженно вслушивался в многоголосый шум невидимого боя. Да, на участке 321-й дивизии начиналась горячая пора: оттуда доносились характерный лающий голос немецких шестиствольных минометов и все нарастающая трескотня пулеметов и автоматов.

Где ожили огневые точки врага? Какие? Сколько их? Пришлось вызвать к телефону комдива 304-й.

– Что у тебя делается, Меркулов?

– Задушил, проклятый, огнем.

– Сейчас помогу. Давай целеуказания.

– Да я же ничего из этой крысиной норы не вижу, товарищ командующий, взмолился комдив.

К счастью, почти в ту же минуту на радиосвязи появился Радецкий. Он доложил:

– Ясно вижу высоту сто тридцать пять ноль, на ней обозначились одиннадцать дзотов. Правофланговый полк триста двадцать первой дивизии залег в кустарнике у высоты под огнем пулеметов. Полагаю, что они же фланговым огнем давят на триста четвертую.

– Ваше с Макаренко решение, Николай Антонович?

– Просим поддержать армейской артиллерией, и мы через полчаса атакуем высоту. – Начальник политотдела помолчал, видимо сообразуясь с обстоятельствами, и закончил: – Если возможно, направьте нам хоть роту танков. Мы понимаем, что Меркулову они нужны, но хотелось бы избежать лишних потерь в штурмовых группах.

Приказание Манило: в 10.50 дать огневой налет по квадратам 102, 107, 110 и 111.

Приказание командующему бронетанковыми войсками армии Лукьянову: взять у Невжинского две роты танков, лично проверить маневр этих танковых рот в полосу дивизии И. А. Макаренко, помочь организовать бой за высоту 135,0.

Комдиву 304-й: хватит топтаться на одном месте, полковник. В 10.50 окажу содействие огнем. Организуй бросок во взаимодействии с Макаренко. Сейчас высота 186,7 – ближайшая задача для вас.

Так начался 19 ноября бой за Мело-Клетский – сильный опорный пункт на центральном участке прорыва, бой, в котором командиры наших ударных дивизий выдержали экзамен на взаимодействие. Маневр траекторией – и высота 135,0 накрыта огнем артиллерии армии. Бойцы 321-й, штурмуя дзоты, развязали руки 304-й дивизии: 812-й полк Сорокина зацепился за восточную окраину Мело-Клетского и вел огневой бой, ожидая по приказу комдива, пока совершится обходный маневр. В это время Чеботаев с танкистами Якубовского проскочил слева вперед, устремившись к высоте 186,7, находившейся в тылу Мело-Клетского, а справа обходил опорный пункт 77-й гвардейский полк. Бой этот протекал на фоне непрерывных контратак. Виктор Сергеевич Глебов доносил, что гвардейцы отбили две контратаки, в которых участвовало по 10 – 15 немецких танков с пехотой. Он говорил: "Тяну за собой артиллерию, всеми силами тяну артиллерию в боевых порядках пехоты, а местность такова, что часто на руках приходится тащить..." Из Логовского все сильнее нажим противника – одна, другая, третья контратака. В третью немцы бросили уже до полка пехоты при поддержке шестиствольных минометов.

Погода улучшилась. Авиация начала разведку.

Никитин доложил, что летчики наблюдают движение значительных групп пехоты и танков противника из района Ореховское – Венцы. Последовал приказ – авиации нанести бомбовые удары по подходящим резервам неприятеля. Две мысли преобладали в тот момент. Чем сильнее нажимает противник контратаками на ударную группу 65-й армии, тем яснее становится, что замысел операции немецкое командование не разгадало и, где наш главный удар, еще не знает. Это хорошо. Но трудности на нашем, клетском, направлении от этого увеличивались. Крайне беспокоила проблема темпа. Лишь бы противник не направил резервы во фланг наступающим дивизиям Чистякова!

С командного пункта армии позвонил И.С. Глебов и передал радостное известие: командарм 21-й в 12.00 ввел в прорыв 4-й танковый корпус, он развивает наступление на Евстратовский!

Много лет прошло с тех пор, но и сейчас, как живые, видятся мне лица боевых товарищей, работавших тогда на нашем НП.

– Вот черт!.. Молодцы! – вырвалось у Лучко.

– Окружение фашистской группировки становится фактом, – сказал Липис. Вот она, расплата!

Может быть, в тот момент у вашего главного оператора перед мысленным взором пронеслись иные картины недавнего прошлого, когда сам он во главе отряда из 400 бойцов пробивался из окружения из-под Пирятина до Полтавщины. Теперь же враг дрожит при слове "окружение"... А может, вспомнилась еще более тяжелая картина прошлого? Я знал, что подполковник пережил невыносимое. Он был в действующей армии с первых дней войны. Отец с матерью остались на Херсонщине. Однажды в минуту откровенности Липис сказал мне: "Все время думаю о них. Все время думаю, что мог их спасти". Фашисты ворвались на Херсонщину. Изверги придумали страшную казнь родителям офицера-коммуниста. Их бросили живыми в глубокий колодец.