Текст книги "Неожиданные встречи"

Автор книги: Павел Мариковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

ПОСЛЕДНИЙ ОСТРОВ БАЙКАДАМАРАЛ

Оскудевает мир животных. И это особенно заметно тем, кому перевалило за восьмой десяток. Давно прошли те годы, когда на моей родине, в Уссурийском крае, было изобилие птиц и зверей. Теперь, наверное, и там тоже оскудение. В восьмидесятых годах двадцатого столетия, путешествуя по островам Балхаша, на некоторых из них я застал еще идиллию более или менее сохранившегося мира животных. Но и там появление человека вызывало переполох его обитателей.

Вспоминаю один такой небольшой островок, расположенный в соленой и необжитой части озера Балхаш. Это был последний остров из числа многих, проведанных мною на резиновой лодке с моторчиком…

Вечером затихает ветер, озеро становится гладким и ровным. В его зеркальную гладь смотрятся белые облака.

Редкое состояние беспокойного Балхаша. Ночью завыл ветер, зашумело озеро, и под сиянием луны побежали черные волны со светлыми гребешками. Но вот взошло солнце, пригрело, и снова успокоилось, уснуло озеро.

Сегодня оно особенно красивое, бирюзово-зеленое не только потому, что небо сияет синевой, нет, какая-то особенная здесь вода. Тарахтит моторчик, и навстречу вылетают с острова серебристые чайки. Снизу они такие же – бирюзово-зеленые, нереальные по своей окраске. Птицы летят с озера на остров и постепенно белеют.

Этот остров для нас оказался неожиданным, самым последним, а мы полагали, что посетили уже все острова.

Едва я ступаю на берег, как со всех сторон раздается истерический хохот его главных обитателей – серебристых чаек. Других не видно. По берегу заметны уже пустые гнезда, сложенные из мелких палочек, водорослей, всякого растительного мусора. Иногда из нехитрого строения торчит капроновая веревка или обрывок рыболовной сети.

На берегу всюду белеют мелкие кости. Каких только здесь нет! Большей частью – рыбьи. Немало и черепов грызунов, мелких птиц. Сверкает побелевший на солнце череп корсака. Что привело сюда эту маленькую лисичку, отчего она здесь погибла? По берегу острова тянется песчаный вал, заросший джузгуном и тамариском. Некоторые из этих кустов еще цветут, распространяя тонкий аромат.

Едва я перехожу в заросли низенькой эфедры, как со всех сторон раздается тоненькое попискивание, и меня окружает стайка желтых трясогузок. Они явно заинтересовались мною: не желают расставаться и сопровождают меня всюду, продолжая негромко и тонко перекликаться. Но осторожны, к себе близко не подпускают, знакомы с человеком, если не сами лично, то по опыту своих родителей.

Хорошо на необитаемом островке! Почему же здесь так много трясогузок? Меня могут заподозрить в обязательном желании найти на каждом острове что-либо особенное и характерное. Но каждый остров действительно имеет свое население, сложившееся самостоятельно на изолированном от остального мира кусочке земли. Трясогузки избрали этот остров, видимо, случайно. Прижились здесь, размножились, держатся друг друга. Вместе сюда прилетают на лето, вместе и улетают на зиму. В обществе лучше. Еды хватает. Всюду на кустиках висят ветвистоусые комарики, запутавшиеся в паутине алчных пауков.

В зарослях низенькой эфедры, тянущихся параллельно береговой линии, нахожу скорлупу крупных яиц серебристых чаек. Это следы работы ворон-воровок. Здесь, на Балхаше, они большие специалисты подобного разбоя. Но как вороны ухитряются заниматься своим грабежом, обкрадывая такую сильную птицу, как серебристая чайка, наделенную недюжинной силой и наклонностями крупного хищника? А не воровали ли сами чайки яйца друг у друга? Неожиданно из-за песчаной гряды показывается чудесный пологий берег. С него, напуганные моим появлением, взлетают утки-атайки и пеганки. Их здесь собралось немало: нашли потаенный уголок для дневного отдыха. Теперь их покой нарушен. Потом с прибрежной скалы срывается филин. Я бы и не заметил его, спрятавшегося, и прошел бы стороной, да он сам не выдержал. Появились откуда-то и вороны, погнались за филином. Не любят они ночного хищника: достается им от него.

На пологой косе в маленьком заливчике снует куличок-плавунчик. Эта интересная птица гнездится на севере, в тундре. Самочки, отложив яички, сбиваются в стайки и откочевывают к югу, оставив свое потомство на попечение мужского населения. Плавунчики очень доверчивы к человеку, доверчив и этот одинокий, отбившийся от стайки куличок – беззаботная самочка. Пожалуй, единственная во всем птичьем мире, не принимающая участия в воспитании своих детей, не считая, конечно, кукушки.

На влажном песке у самой воды бегают мушки-береговушки. Взлетая целыми стайками передо мною, они тотчас же усаживаются на свое место, едва только я отхожу дальше. В воде у берега мечутся с величайшей энергией крошечные, около сантиметра длиной, тонкие и совершенно прозрачные черви-полихеты. В лупу видны лишь тоненькая полоска кишечника, заполненная серым веществом, мелкими водорослями, да серебристые ниточки трахей. Все остальное, как стекло, неразличимо. Настоящие невидимки.

В озеро вдается узкая гряда крупных черных камней. На ней рядками сидят чайки. В стороне от них возле молодого тростника застыла серая цапля. На большой скале отдыхает орел. Угомонились и трясогузки, отстали от меня, удовлетворив любопытство. Вокруг царят покой и тишина. Черные камни, бирюзовое озеро, далекая полоска желтой пустыни и синее небо – как красиво это водное раздолье! Хочется запечатлеть его на цветную пленку. Но едва я поднимаю с земли палку для опоры к фотоаппарату и кладу ее на плечо, как все чайки до единой в панике взлетают. Взлетает и серая цапля, поспешно размахивая крыльями, покидает скалу орел. Даже милые трясогузки разлетаются в стороны. Все они, оказывается, зорко следили за мной, не теряя бдительности и недоверия, и с палкой на плече приняли за лютого врага своего – охотника с ружьем, безжалостного «царя» природы…

НОЧНЫЕ ВИЗИТЕРЫ

Долгое путешествие по каньонам Чарына вместе с собакой Зорькой кончилось. Позади остались трудные переходы над отвесными утесами, походы по пустыне, опасная переправа через реку. Сегодня последний бивак. Завтра предстоит обратный путь, в городе ожидали многочисленные дела, не сравнимые с маленькими хлопотами и невзгодами минувшего путешествия.

Ночью спалось плохо. Светила яркая луна. Ветки деревьев отбрасывали на белый полог ажурные тени. Страшным голосом вдали прокричала косуля. Не смолкал ни на минуту хор лягушек. Нудно ныли комары. Сгорбившись, они беспрестанно втыкали свои хоботки в жидкую ткань марли, пытаясь пробиться через препятствие. Какой, должно быть, заманчивой и громадной тушей им представлялась недосягаемая добыча, укрытая со всех сторон непроницаемой преградой!

Тени от ветвей медленно передвигались по пологу, неторопливо текло время, и луна тоже не спеша скользила по небу. Засыпая, я услышал шорохи.

– Зорька, чужой! – сонно сказал я собаке, настораживая ее, такую добродушную и к тому же изрядно уставшую после дневных погонь за всяческой мелкой живностью.

– Пуф! – ответила собака чем-то средним между чиханием и лаем, как бы подтверждая, что она хоть и спит, но все слышит.

Сон не был долгим. Проснулся я от ощущения, будто кто-то вежливо, но настойчиво подталкивает меня в бок, пытаясь разбудить…

Луна светила еще ярче. Зорька мирно спала. Теперь уже наяву я ощутил толчок в бок, вздрогнул от неожиданности и резко приподнялся. Нет, не почудилось. Что-то небольшое темное шлепнулось на стенку полога и отскочило обратно. Другой такой же темный комочек бросился в атаку на полог. Со всех сторон прыгали и отскакивали таинственные существа.

Что им здесь было надо, зачем собрались они сюда, да и кто они такие? Вихрь вопросов и предположений промелькнул в сознании за какие-нибудь несколько секунд. Может быть, это совсем необычные животные, случайно дожившие до наших дней, такие же, как и растущие здесь реликтовые ясени, сохранившиеся с раннего четвертичного периода?

В это время в кустах раздался шорох, треснула веточка. Зорька – какой все же она молодец – подняла голову, прислушалась, заворчала. Возле нее тоже прыгали странные ночные визитеры. Она на них не обращала внимания. Шорох усилился. Мало ли кто мог приблизиться к нашей стоянке: лисица, косуля, заяц…

Присмотрелся и в странных визитерах узнал… жаб. Их собралось возле полога не менее десятка, а может быть, и более. Толстые, бородавчатые, пучеглазые и большеротые, они окружили полог со всех сторон и, прыгая на белую, сверкающую при луне марлю, прилежно собирали с нее жаждущих нашей крови комаров.

Неожиданное раскрытие ночной тайны меня развеселило:

– Милые жабы! Питайтесь на здоровье комарами, истребляйте эту нечисть, омрачающую общение человека с природой! Только, пожалуйста, не толкайте меня и не мешайте спать.

Эту реплику я произнес вслух: за многодневное путешествие привык к разговору с собакой и с самим собой. Моя Зорька смотрела мне в глаза, безуспешно пытаясь понять смысл сказанного.

Рано утром, едва только солнце позолотило вершины гор Богуты, я на ногах. В ясеневой роще лежит глубокая тень, утренняя свежесть, прохлада. Постепенно запевают птицы, просыпаются жуки-навозники, бегут по своим делам жуки-чернотелки, всюду снуют озабоченные муравьи, муравьиные львы деловито обновляют ловушки-воронки.

Последний раз тщательно упакован рюкзак, последний раз в пеший поход… Я бросаю прощальный взгляд на реку. Она, как и прежде, торопливо бежит по своему пути. В воде мелькает небольшая палочка. Может быть, она плывет издалека, и ее путь пролег мимо моих биваков на берегу реки. Теперь у меня иная дорога, чем у воды, мне в другую сторону – к большому шумному городу. А где же мои ночные визитеры? Их нет нигде. Разбрелись еще на рассвете в разные стороны.

Раздвигаю густые кусты, пробираюсь через заросли и выхожу на дорогу…

В МАЛЕНЬКОМ ОАЗИСЕ

В пустынных и выжженных солнцем горах Богуты мы путешествуем от оазиса к оазису. В одном оазисе – крохотный родник, густая тень и прохлада. К машине нельзя прикоснуться, такая она горячая. Не беда, что со всех сторон, размахивая длинными ногами, бегут к нам клещи-гиаломы; не важно, что несколько тощих комариков заявляют о себе уколами, предупреждая о предстоящей вечерней атаке. Всем нравится оазис: деревья большие, развесистые, на них невольно заглядишься. Многие распластали по земле толстые стволы. И уж сколько им человек нанес топором и пилой ранений!

Беспрестанно напевает иволга. Ее не разглядеть в густой зелени листьев. А если и выскочит на секунду на голую ветку, то, заметив на себе взгляд человека, сразу же спрячется. Безумолчно пищат птенцы воробьев. Иногда будто загрохочет поезд – так громко зашелестят от порыва ветра листья, а у одного дерева ветка трется о другую, поет тонким голосом.

Все проголодались, дружно готовят обед. Мне, сидевшему за рулем, полагается привилегия. Пользуясь ею, я усаживаюсь возле родника. Несколько толстых, солидных и, наверное, старых жаб шлепнулись в воду, десятки пар глаз высунулись из воды и уставились на меня. Жабы терпеливы. Вот так, застыв, будут глазеть часами. Но и мне от усталости не хочется двигаться, подожду здесь, послушаю иволгу, воробьев, шум листьев и скрип ветвей. Прилетела маленькая стайка розовых скворцов, покрутилась и умчалась снова в жаркую пустыню. Появилась каменка-плясунья, взобралась на камешек, посмотрела на людей, покланялась и – обратно в жару, полыхающую ярким светом.

Родничок – глубокая яма около двух метров в диаметре, заполненная синеватой и мутной водой. Один край ямы пологий, мелкий. Через него слабо струится вода и вскоре же теряется в грязной жиже. К пологому бережку беспрестанно летят мухи: мусциды, большие полосатые тахины, цветастые сирфиды, пестрокрылки. Еще прилетают желтые, в черных перевязях осы-веспиды. Все садятся на жидкую грязь и жадно льнут к влаге.

Все же я пересидел жаб. Одна за другой они, не спеша и будто соблюдая достоинство, приковыляли к мелкому бережку и здесь, как возле обеденного стола, расселись, спокойные, домовитые. Ни одна из них не стала искать добычу. Зачем? Вот когда муха окажется совсем рядом, возле самого рта, тогда другое дело: короткий бросок вперед, чуть дальше с опережением – и добыча в розовой пасти. Вздрогнет подбородок, шевельнутся глаза, прикроются наполовину, помогая протолкнуть в пищевод добычу, и снова покой, безразличное выражение глаз и будто улыбка безобразного широкого рта. Если муха села на голову – на нее никакого внимания. С головы ее не схватить. Пусть сидит, все равно рано или поздно попадет в желудок.

Страдающим от жажды насекомым достается от жаб. Только осы неприкосновенны, разгуливают где вздумается безнаказанно, никто не покушается на их жизнь. Как и осы, неприкосновенны беззащитные мухи-сирфиды. Не зря они так похожи на ос. Им, обманщицам, хорошо. Их тоже боятся жабы.

Как захотелось, чтобы в эту минуту рядом оказался хотя бы один из представителей многочисленной когорты скептиков, подвергающих сомнению ясные и давно проверенные жизнью факты, те противники мимикрии, происхождение и органическая целесообразность которой так показательны и выгодны для тех, кто наблюдает жизнь своими глазами. Чтобы понять сущность подобных явлений, необходимо общение с природой.

Жабы разленились от легкой добычи, растолстели. Спокойная у них жизнь. Их никто не трогает, кому они нужны, такие бородавчатые, ядовитые. А пища – она сама в рот лезет. Будь только истуканом, не выдавая себя движением, а когда надо, успевай хватать и проглатывать.

Таких же больших, очень морщинистых и малоподвижных жаб, наверное, старых-старых, я встретил у подобного родничка с ямой зеленоватой воды в ущелье Караспе гор Чулак. Это было очень давно. А когда это ущелье посетил недавно, то родничка уже не застал, не увидел и толстых, старых, не в меру спокойных жаб…

Синее-синее озеро в ярко-красных берегах сверкало под жарким солнцем. Я иду вдоль берега, сопровождаемый тоскливыми криками куличков-ходулочников. Иногда взлетит крачка и закричит пронзительно. Поднимаются издали осторожные цапли, утки-атайки. Не доверяют птицы человеку, откуда им знать, что нет у меня смертоносного оружия, а в руках всего-навсего фоторужье, а в душе самые добрые пожелания всему живому на этом озерке среди большой и сухой жаркой пустыни подгорной равнины хребта Каратау.

Слепит солнце.

А что там трепещется вдали у берега, покрутится на одном месте, затихнет, бултыхнется и снова крутится? Надо прибавить шаг, посмотреть, вдруг что-нибудь особенное, невиданное, неизвестное в этом древнем озере. Все ближе и ближе таинственный незнакомец. Вот и он напротив. Придется раздеться, залезть в воду. А в воде оказывается самая обыкновенная жаба.

Что-то с нею произошло. Одна передняя нога ее или парализована, или скрючена судорогой, не работает, и из-за этого никак не может причалить жаба к берегу, крутится – и ни с места: устала, изнемогла. Хоть бы догадалась одними задними ногами работать, тогда, быть может, что-нибудь и получилось… На моей руке жаба спокойно уселась, не пытается спасаться, будто так и полагается, будто знает, что никому не нужна такая ядовитая.

Осторожно я перенес жабу на берег. Она попыталась прыгнуть, но опять предательская нога подвела: перевернулась на спину. Потом, будто осознав бесполезность попыток, кое-как доковыляла до самого бережка, забрела в воду, замерла, уставившись на меня выпученными глазами. Я не прочь посидеть с нею рядом, посмотреть на неудачную путешественницу, вознамерившуюся пересечь озеро, сфотографировать ее. Вскоре она отдохнула, пришла в себя и потихоньку поскакала прочь.

Наверное, жаба плыла с другого берега озера, путь был нелегким, не меньше двух километров, и с непривычки у нее стянуло судорогой ногу. Жаба была большая, толстая и старая. Теперь будет умнее, больше не отправится в столь далекое и нелегкое водное путешествие…

Наконец после жаркого дня в ущелье Темирлик легла тень и повеяло приятной прохладой. Муравьи-жнецы открыли двери своих подземных дворцов, повалили толпами наверх, растеклись ручейками по тропинкам во все стороны. Я иду рядом с ними вдоль самой оживленной их дороги, минуя полянку, заросшую солянками. Далеко они забрались! Вот цепочка муравьев ныряет под кучу сухих веток саксаула, лежащих на земле. За нею видны скудные заросли пустынного злака. Там, наверное, идет заготовка провианта, созревших зерен растения. Неожиданно краем глаза замечаю что-то необыкновенное: оказывается, какой-то серый комочек выскакивает из кустов, прячется обратно, снова выскакивает и прячется, и так ритмично, будто молоточек постукивает по тропиночке трудолюбивых муравьев. Вот серый комочек совершает скачок дальше обычного, подпрыгивает, падает на землю, неловко переворачивается на спину, показывая белое брюшко, и, вновь перевернувшись, становится серым. Я узнал жабенка. Животик его раздулся, бока выпятились в стороны. Успел набить свой желудок!

Какой все же хитрый, забрался под хворост, затаился возле муравьиной дорожки, добычи сколько угодно, успевай заглатывай! Где же, как не здесь, такая удачная охота! Если гоняться по пустыне за каждым муравьем, много сил потеряешь. Возле входа в муравейник бдительные сторожа поднимут тревогу и пойдут в атаку. А тут раздолье, никто не замечает проделки. Ловко устроился изворотливый хищник! Может быть, я ошибся и вовсе не муравьями насытился жабенок? Придется поинтересоваться содержимым желудка маленького обжоры, иначе никто не поверит неожиданному наблюдению. Только как решиться на убийство этого, в общем, миловидного пучеглазого создания?

Осторожно, опасаясь запачкаться капельками яда, покрывающими тело жабенка, засовываю своего пленника в банку и несу к биваку с тайной надеждой на моего решительного помощника.

– Пара пустяков! – отвечает невозмутимый Саша на мое предложение доказать гастрономические наклонности жабенка. И не спеша идет за полевой сумкой с инструментами.

Предположение оказалось верным. Жабенок буквально оказался забитым муравьями, да еще и самыми крупными, отборными – рослыми солдатами. Выбор добычи у охотника был большим.

И еще одна встреча с жабятами.

На мелком разливчике у ручья сегодня новость. Едва я ступил ногой на илистый бережок, как с него в воду сразу хлюпнуло с десяток крошечных жабят. И спрятались под водой. Они совсем еще несмышленыши, им еще не полагается далеко отходить от воды, у них сзади виден коротенький хвостик. Да и сами боязливые. Чуть что – и в воду. Через неделю я снова у лужицы. День сегодня хороший, пасмурный, не мучает солнце, нежарко. Навстречу скачут мои старые знакомые – жабята.

Как они подросли! И от хвостиков ничего не осталось. Да куда они собрались так дружно? Один за другим спешат в пустыню, подальше от родного ручья. Неужели всерьез отправились в далекий путь?

Я провожаю жабят. Им будто знакома дорожка в пустыню, скачут деловито, уверенно, должно быть, уже не раз туда наведывались ночью, а вот сейчас, в пасмурную погоду, отправились днем.

Вот и кончился солончак с тамарисками, солянками и барбарисом. Впереди сухой склон. А там ровная, как стол, покрытая камнями земля с редкими растениями. Туда и спешат смелые путешественники. Там они ночами будут охотиться, а на день прятаться в норы. И так несколько лет, пока не станут взрослыми. Тогда их потянет к родному ручейку и маленькой лужице с илистым бережком. Туда, где прошло их короткое детство.

Не всегда малышам-жабятам удается благополучно вырасти. Часто мелкие водоемчики и лужи пересыхают, прежде чем жабята успевают повзрослеть. В этом году жаркое выдалось лето! В пустыне – как в печи, у реки – духота, ночью не спится: долго ли так будет?

К вечеру над горами Богуты появились тучи. Потом от них к земле протянулись темные полосы дождя. Но к нам не дошли. Поднялся ветер, пронес стороной желанную непогоду. Через несколько дней рано утром мы возвращаемся домой, едем вдоль гор Богуты и считаем на дороге редкие лужицы после минувшего нас дождя. Одна, самая большая, как озерко. Надо остановиться. Сколько здесь налило воды!

А лужу уже заселили. Носится жук-вертячка. Ему одному тоскливо, не может жить без общества, мечется, попусту ищет своих собратьев. По берегу перелетают мушки-береговушки. Тоже нашли в пустыне лужу, прилетели узнать, нельзя ли тут поселиться. Но самое главное другое. Лужа черна от головастиков. Сюда, в сухую бескрайнюю пустыню, давно забрались маленькие жабята, здесь выросли, приучились к ночной охоте. А вот плодиться негде. Обрадовались луже, наполнили ее икрой.

Солнце греет лужу, вода теплая. Головастики быстро растут. Что они едят? Наверное, разные мелкие водоросли. Но сухой и горячий воздух пустыни сушит лужу. По берегам ее протягивается темная лакированная полоска сухой потрескавшейся глины. Пройдет еще несколько дней, и ничего не останется от воды. Улетят мушки-береговушки, исчезнет и жук-вертячка, а от головастиков сохранятся только одни жалкие и темные комочки. Сплоховали жабы, не выдержали. А ведь им, таким глупым, надо было отправиться к далекой зеленой полоске тугаев вдоль реки Чарын, к реке с чистой прохладной водой, к тихим старицам, заросшим тростником. Там их родина, там их обитель. А тут что? Одна сухая земля да жаркое солнце…

Весною вблизи ущелья Капчагай, по дну которого течет река Или, в небольшом крутом овраге я неожиданно увидел родничок с чистой и слегка прохладной водой. И очень ему обрадовался: вода в реке Или стала не особенно чистой после многих прорывов в нее из озера Сорбулак, служащем отстойником канализационных вод города Алма-Аты. Ручеек разливался на несколько луж с хорошо прогреваемой водой. В них я застал множество головастиков жаб. Через неделю я решил их навестить, но машину подвел к оврагу сверху, минуя кустики приземистого терескена.

Весенняя пустыня уже стала подсыхать, но еще кое-где виднелись среди светлого фона земли одиночные венчики маков, но не красных, ярких и радостных, а светло-розовых, угнетенных и вялых. И вот передо мною будто чудо: внизу, в глубоком овраге, показалась пышная ярко-зеленая полоса ив, окруженная бордюром светлого прошлогоднего тростника, такая неожиданная и необыкновенная среди уже желтого фона обожженной солнцем пустыни. Еще виднелись заросли кустарников колючего чингиля, курчавки и на крошечных полянках – веселая молодая травка.

«Что стало с головастиками? – думал я, пробираясь вниз по очень крутому склону оврага и цепляясь за куртинки растений. – Наверное, погибли от жары, несчастливые неудачники!»

Нет, не погибли головастики! Ручеек немного укоротился, и лишь одна из его ветвей, высохнув, погубила небольшой отряд черных хвостатиков. Все остальные живы, энергичны, зорко следят за мною, и, что отрадно, под жарким солнцем за мое отсутствие в воде развились подушки желто-зеленых водорослей – отличные пастбища жабьих деток, и сейчас они предавались обжорству, набивали животики пищей. Но не все! Большая часть продолжала греться на солнце, заряжаясь его тепловой энергией. Наверное, не случайно оказался здесь этот густонаселенный детский сад. Их сюда определили, отложив икру, те родители, кто впервые здесь увидел свет, а потом попутешествовал несколько лет в пустыне. Когда же наступило время извечных хлопот по продолжению рода, возвратились сюда на свои испокон спасительные места, на эту маленькую свою родину.

Но как мудро распорядилась жизнь в суровой обстановке пустыни! Половина головастиков уже закончила видоизменение и превратилась в крошечных жабят-лилипутиков. Они приобрели все атрибуты взрослых родителей, но очень маленькие. Теперь жабята свободны, не обречены на гибель, не зависят от воды, и, если солнце уничтожит их родную стихию, они, вольные жители пустыни, начнут бродить по ней ночами, охотясь за всяческой мелкой живностью и забираясь на день в прохладные норы.

Но какие жабята крошечные! Ведь им, закончив превращение из головастиков, полагалось быть ростом не менее полутора сантиметров, сейчас же здесь волей-неволей жабята едва ли достигли одного сантиметра. Здесь они развились скорее, чем в местах, где вода постоянна. Засухи пустыни, эти периодические катастрофы, постепенно оставляли живыми из них тех, кто прежде времени сумел расстаться со своим детством и, покинув воду, стал выходить из нее на сушу, вступая в юность.

Но лилипутики-жабята, будто сознавая свою неполноценность, все еще трудились на влажном бережке ручейка у самой воды, кое-кто из них даже забирался в воду, побыв немного на суше, и, угнездившись на пятне желто-зеленой водоросли, приступал вместе со своими хвостатыми сестрами и братьями к трапезе. Немногие уже совершали экскурсии от спасительного ручейка, повинуясь великой эволюции органического мира, вначале зародившейся в воде. Но вся эта уже скачущая армада малышей при моем приближении мчалась к спасительной луже, пряталась в воду, высунув из нее лишь крошечные головки с выпученными глазками.

И еще одна новость! Кое-где я вижу тесные кучки головастиков. Сгрудившись клубком, они чем-то усиленно занимаются. Что их привело в такие тесные сообщества?

Оказывается, испытывая недостаток в нише или, быть может, инстинктивно ускоряя свое развитие, милые братья и сестры пожирали своих родственников, оставляя от них только одни кончики хвостиков. Прежде этого я никогда не встречал среди земноводных и не читал о такой привычке.

Но кто они, эти невольные жертвы, обреченные на заклание? Больные или какие-то особенные кормовые особи, обязанные ценой своей жизни служить собратьям? Вот так! Оказывается, среди внешне миролюбивых и проживающих в тесном сообществе головастиков одновременно царит и безжалостной каннибализм!..

Сегодня солнце печет, как и прежде, в первую мою поездку к жабятам, и много не набродишься, страдая от жажды. Дальше, к верху ущелья, ручеек струится такой же узкий и неторопливый, и сбоку его подпитывает сочащаяся по камням влага. Без этой помощи ему бы давно исчезнуть. В овраге же буйствует жизнь. Распевают камышовки, вдали на скале несложную песню бубнит удод, но там, где появились ивы, головастиков уже нет, место, куда откладывается икра, должно обязательно хорошо прогреваться солнцем. Только тогда возможно быстрое развитие. В пустыне всегда полагается торопиться, чтобы подрасти к наступлению изнуряющего жарой и засухой лету.

И тогда у меня мелькает мысль: если теплокровные звери и птицы нуждаются в ежедневной пище как источнике строительства и деятельности своего тела, поддерживая температуру в определенных границах, то холоднокровные животные черпают эту энергию еще и от солнечных лучей. Наблюдая за поведением насекомых, их необыкновенной способностью к великой трате энергии и движениям без видимого и быстрого истощения, не потребляя пишу или потребляя ее в незначительных количествах, я давно заподозрил у этих маленьких созданий способность использовать энергию солнечных лучей.

Кстати, некоторые экстрасенсы, не без изрядной фантазии и смелого полета мысли и, может быть, наития, утверждают, что наша система питания атавистична и в далеком будущем мы станем черпать энергию для своего тела, физическую и духовную, из таинственного космоса, что, по-видимому, и делают загадочные инопланетяне. Как бы там ни было, но там, где ивы бросают тень на крошечный ручеек, жабята не растут и их родители туда не кладут свою икру.

Жабам, поселившимся в пустыне, приходится осваивать совсем другие особенности поведения, нежели тем, кто нашел для себя место возле родника. Как-то в каменистой пустыне, гладкой, с редкими кустиками солянок в одном месте, я заметил, что будто кто-то выглянул и спрятался из норки. Склонился над нею и увидел небольшую жабу. Она посмотрела на меня, но приняла мое любопытство по-своему, быстро бросилась вперед, как собака из-под ворот, и тотчас же спряталась обратно. От неожиданности я инстинктивно отпрянул назад. Вот какая забавная жаба, добилась своего, напугала! Тогда я стал засовывать в норку травинку, и жаба совершила несколько ложных молниеносных бросков. Все это меня позабавило. Никогда в жизни не встречал таких жаб. Эта какая-то особенная изобретательница. Далеко она ушла в пустыню, живет в ней, наверное, несколько лет. Здесь она выросла, пережидая дневную жару в глубоких норах, в них же она и зимовала. Хозяевам нор волей-неволей приходится терпеть непрошеных гостей. Чуть что – и на коже нахального посетителя появляются капельки ядовитой жидкости. Не из-за борьбы ли за убежища в норах у жаб выработались ядовитые кожные железы? Лягушкам проще: при малейшей опасности они прячутся в воду.