Текст книги "Товарищ Инесса (Документальная повесть)"

Автор книги: Павел Подляшук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

И. Арманд.

20 мая 1905 г.» (ГИАМО, ф. 131, оп. 69, ед. хр. 477, л. 186).

Довольно решительный тон, не правда ли?! Нельзя не обратить внимания также и на отсутствие каких-либо обращений, титулований и прочего «оформления», принятого в переписке заключенных с начальством. Куда там! «Буду добиваться!» – и никаких обиняков. Суть же этого категорического требования вернее всего заключается в том, чтобы хоть на прогулке общаться с другими политическими заключенными. Инесса стремится быть рядом с товарищами.

Через неделю последовал ответ – 27 мая прокурор наложил на заявление И. Арманд резолюцию: «Отказать, ввиду того что требование арестованной противоречит тюремным порядкам».

К счастью, надобность в прогулках по тюремному двору вскоре отпала. 3 июня 1905 года Инессу освободили из-под стражи, отдав под особый надзор полиции. Объяснялось это просто: не хватило улик. Но дознание все еще продолжалось: охранка не хотела отказаться от сфабрикованного ею обвинения. Лишь 29 октября, после лживого «высочайшего» манифеста, когда царские власти во имя спасения самодержавного строя временно пошли на уступки обществу, лишь после этого было наконец прекращено дело.

СТАЛЬ ЗАКАЛЯЕТСЯ

…Тяжкий млат, дробя стекло, кует булат. После первой «отсидки» Инесса, выйдя на волю, с новой энергией принялась за революционную работу.

Это был малоприметный, кропотливый, изнуряющий труд низового партийного организатора. Ни малейшего праздника: ни митинговых речей, ни эффектных приключений, ни ярких дискуссий. Завязывание связей. Инструктирование. Подбор людей – тщательно, не торопясь, по одному. Расстановка пропагандистских сил. Руководство рабочими кружками. Встречи, явки, беседы. И все это в условиях строгой конспирации, когда приходится ежечасно уходить из-под гласного и негласного надзора полиции, водить за нос шпиков и филеров.

«Я много работаю, – писала она в тот период Владимиру Арманду, – так, что подчас остаюсь совсем без ног; особенно много пришлось бегать на прошлой неделе… до сих пор не могу еще вполне отдышаться».

Изменения отразились и на внешности Инессы: лоск постепенно сходит. Не следует, однако, думать, что она старается умышленно опроститься, что это своего рода камуфляж. Конечно же нет. Всякая поза, рисовка – и тогда, и в любой другой период ее жизни – абсолютно чужды ей. Перемены происходят естественно: просто недосуг заботиться о платье, голова занята не тем.

Нетрудно представить себе, как по тем улицам, по которым еще недавно, три-четыре года назад, Инесса проезжала в коляске, теперь она спешит-торопится «по образу пешего хождения». Инесса похудела, побледнела – но вовсе не подурнела. Горят глаза, она оживлена, одухотворена. Она счастлива потому, что нашла себя. Нашла себя в революции.

Летом 1906 года Инесса Арманд – пропагандист в Лефортовском районе. С Арбата каждодневно вышагивает версты и версты – в Анненгофскую рощу, в Измайловский зверинец (лес за Семеновской заставой), за Яузу – на дальнюю окраину Москвы. Она организует кружки, выявляет и готовит для них руководителей, оказывает методическую помощь, занята составлением программ.

Она общается не только с учащейся молодежью – пропагандистами. Ее видят в каморках рабочих, в фабричных спальнях-общежитиях. В районе полно мелких и мельчайших фабричонок, мастерских. Кондитеры, пекари, текстильщики тут особенно угнетены и отсталы, многие неграмотны, забиты. Инесса умело находит ключи и к сердцам этих людей, задавленных нуждой и безудержной эксплуатацией.

Вспоминает Елена Власова (партийная кличка Варвара Михайловна). Она была парторганизатором района и постоянно сталкивалась с Инессой, наблюдала ее в деле. Вот свидетельство Е. Власовой, особенно ценное потому, что оно почти единственное, относящееся к тому периоду:

«Тов. Инесса вела пропаганду со свойственной ей настойчивостью. Она находила достаточно простых слов, чтобы самые серьезные наши разногласия с меньшевиками сделать популярными и доступными полуграмотной аудитории. Помню, как сейчас, тихий и вкрадчивый голос Инессы во время ее бесед и так сосредоточенно слушающих ее рабочих… После таких собраний и слушатели, и она уходили в бодром, приподнятом настроении» (сб. «Памяти Инессы Арманд». М., 1926, стр. 70).

Позволю себе внести некоторый корректив в процитированный сейчас текст. Думается, что Е. Власова неправомерно употребила здесь слово «вкрадчивый». Оттенок ведь у этого слова вполне определенный: вкрадчивый значит умеющий возбудить доверие хитростью либо лестью. Совсем непохоже на Инессу!

Простота, искренность, предельная убежденность – только этим она влияла. Зажигала, завораживала. И тогда, и потом.

Лишь этим можно объяснить, почему Инессе в 1917 году удалось повести за собой делегатов крестьянского съезда – бородатых мужиков, распропагандированных эсерами. Или еще позже, в трудные революционные годы, когда, выступая на митингах, тихим своим голосом овладевала вниманием любой, даже самой разбушевавшейся, аудитории.

Интересно еще одно свидетельство Е. Власовой: «Изредка собирались пропагандисты на квартире у товарища Инессы (где-то возле Арбата) для разбора программ и методов занятий в кружках с рабочими. Что поразило нас, молодежь, при первом посещении ее квартиры– это то, что тов. Инесса была матерью двух детей. (Тут налицо явная ошибка. Не двоих, а пятерых ребят родила и растила Инесса! – П. П.) Инесса так много и самоотверженно работала, что казалось невероятным, чтобы у нее могло быть что-либо личное».

Характерное замечание. Кстати сказать, к подобным выводам приходили и другие товарищи на различных этапах жизни и борьбы И. Ф. Арманд. Не верилось, что у такого борца, да еще при такой нагрузке, оставалось время для личной жизни, а тем более для воспитания детей. То, как Инесса Федоровна их воспитывала, достойно большого уважения. К ее материнскому подвигу (а это был действительно подвиг!) мы еще специально вернемся.

После Лефортовского – другой район, Железнодорожный. Перебазироваться вынуждена была потому, что слишком уж назойливой стала полицейская слежка: шпики прямо на пятки наступали… Железнодорожники – народ более подготовленный, нежели те, среди которых приходилось вести работу в Лефортове, но дел все прибавляется, да и времена становятся все тяжелей– усиливается реакция. Инесса с одной из товарок по партии снимает комнатенку где-то на Старо-Басманной улице: ближе к рабочим, да и спокойнее для семьи. По существу, она переходит на полулегальное положение.

Ведя партийную работу в московских районах, она не забывает про Пушкино. Пользуется малейшей возможностью, чтобы сеять там революционные семена. Ситуация создалась весьма острая – бунтарская «зараза» гнездится не где-нибудь, а в доме хозяина, против которого и бунтуют рабочие, на интересы которого они и покушаются. Есть от чего прийти в ужас полицейскому приставу!..

В Пушкине активно действует сплоченная революционная группа интеллигентов: врач Николай Николаевич Печкин, библиотекарь Александр Родд, фельдшерица В. А. Евтихина, младшие сыновья Арманда. Привлечены и рабочие – братья Петр и Николай Булановы, Василий Милютин, Иван Киров, Михаил Завьялов и ряд других.

«Потом все это сгруппировалось, и получилась недурная местная ячейка, распространявшая свое влияние и на соседние фабричные районы». Эти слова принадлежат А. Шестакову (Никодиму), одному из руководителей Московского окружного комитета партии в 1905–1906 годах. Я выписал их из его статьи «Начало Московской „Окружки“» (см. сб. «Путь к Октябрю», вып. 2. М., 1923, стр. 75).

В другом выпуске сборника «Путь к Октябрю» – четвертом, изданном в 1925 году, напечатаны воспоминания братьев Булановых, под заглавием «Дела давно минувших дней» (см. стр. 71–80).

Братья-большевики припоминают, что мысль создать в Пушкине нелегальный кружок фабричных рабочих исходила от Инессы Федоровны. Собирались на квартире доктора Печкина, устраивали массовки в лесу, печатали прокламации, разбрасывая их по ночам у колодцев, чтобы женщины, придя поутру за водой, разбирали листки и относили домой… От одного кружка отпочковались другие. «В 1906 году из всей организации были выделены наиболее способные, составившие пропагандистский кружок. Им руководила Инесса Федоровна, занимаясь преимущественно политической экономией в связи с текущей экономической политикой и рабочим движением» (стр. 76).

Отдыхать удавалось разве что только… в тюрьме.

В этом смысле весьма насыщенным был год 1907-й. Весна застает Инессу за решеткой. Как сообщает Н. К. Крупская, арестовали Инессу по делу военного союза; при обыске отобрали прокламации, нелегальную литературу. Не успели ее выпустить – дело еще не было закрыто, – как вновь затворились ворота тюрьмы. 7 июня 1907 года И. Ф. Арманд арестована вместе с товарищами из Железнодорожного районного комитета партии.

«Живется мне здесь недурно», – пишет она Владимиру Арманду из лефортовского арестного дома. И фраза эта продиктована не только естественным желанием успокоить близких – в ней отражается боевое настроение Инессы. Далее в письме рассказано, как протекают тюремные дни:

«Говорят, что осенью и зимой наши камеры очень сырые, но теперь это незаметно. Спим с открытыми окнами. Едим хорошо. У нас здесь коммуна, и мы все по очереди дежурим, т. е. сами готовим, стираем полотенца и т. д. Я один раз уже дежурила и, как ты понимаешь, очень волновалась за суп; он вышел довольно удачен, но только овощи были demi naturel (полусырые. – П. П.). Целый день очень занят, это лучше, так как он проходит скорей. Утром я читаю до 2-х; около трех у нас обед и чай, затем урок французского, затем мы гуляем полтора часа, затем ужин, после ужина еще два урока французского (последнее – конспирация)».

Время действительно уплотнено до предела. Инесса и сама учится, и других учит, так что унывать некогда.

А что же ее ожидает в ближайшем будущем? «После допроса ротмистр заявил, что освободит меня через два– три дня, и вот все сижу. Ну, черт с ними!» Это очень характерно для Инессы: личные интересы на втором плане. И, отмахнувшись от собственной судьбы, она тут же, с той же строки письма, переходит к поручению:

«Володя, вот какая у меня к тебе просьба: зайди туда, где я квартировала в течение июня (ты понимаешь?), там спроси „Иду“ (ее лучше всего застать около пяти часов) и попроси ее от моего имени попросить мой паспорт у хозяйки».

Судя по всему, поручение это связано с недавним нелегальным положением Инессы – паспорт надо забрать, чтобы не дать жандармам лишний козырь в руки…

Ротмистр, который обещал, что Инесса Федоровна будет через два-три дня на свободе, разумеется, соврал. Товарки по камере одна за другой выходили на волю, а Инессино тюремное сидение все затягивалось. Лишь 30 сентября 1907 года внесена была ясность. Министр внутренних дел соизволил подписать постановление: высылается в дальние уезды Архангельской губернии под гласный надзор полиции. Срок – два года.

Инессе предстояло, таким образом, пройти обучение еще в одном «университете».

МЕЗЕНЬ, ГОРОДИШКО УЕЗДНЫЙ, ПЛОХОНЬКИЙ

На Ярославском вокзале в Москве Инессу ждала нечаянная радость. Узнав не без труда, когда отправляют ссыльных, на перроне собрались ее родные и близкие друзья. Вот и дети. Милые вы мои, как невыносимо тяжело разлучаться с вами! И как вытянулись вы за эти месяцы, подросли. Растите, дорогие, и помните: сердце матери всегда с вами.

Возле ребят – их отец, Александр Евгеньевич. Добрая улыбка освещает его лицо; чуть смущаясь, он протягивает «государственной преступнице» букет живых цветов. Спасибо тебе, Саша! Спасибо за хлопоты и заботы, за все! Береги детей – на тебя вся надежда. А цветы я постараюсь сохранить в память обо всех вас, близких.

В Архангельске Инессе пришлось преодолеть еще одно испытание. По каким-то соображениям (а быть может, и по секретным предписаниям) поместили ее не в пересыльную тюрьму, как следовало бы, а в тюремный замок, в одиночку.

«Притом такой одиночки я еще не видывала, – вспоминала Инесса Федоровна в письме, посланном из Мезени в конце года Александру Евгеньевичу. – Только две одиночные камеры для политических, остальные все уголовные. В другой камере сидела политическая уже девять месяцев, и милый режим так подействовал на нее, что нервы ее совершенно расшатались. У нее были галлюцинации, ей все казалось, что она видит какие-то лица причем она часто стонала, кричала – жаль ее было ужасно. Она совсем молодая девочка, лет 18-ти. В этом милом склепе я пробыла две недели».

И наконец, еще после пяти дней тряски на ямщицких лошадях по выбоинам разбитого тракта, Инесса вместе с сопровождающими ее стражниками прибывает в Мезень.

Уездный городишко раскинулся на низком побережье Мезенской губы, у Белого моря. Деревянное здесь царство, дома, церкви, тротуары – все из дерева, повсюду пахнет свежей стружкой и щепой. Лесопильные заводы братьев Ружниковых и Русанова – такова местная промышленность, десятка два пильщиков – такова рабочая прослойка. На широкой улице, пощипывая чахлый мох, бродят низкорослые олени. Изредка покажется бородатый зырянин – лесоруб либо охотник, приехавший за припасами, да пройдет не спеша с ведрами на коромысле статная поморка. Жителей в городке около двух с половиной тысяч; сливки общества – учителя четырехклассного городского училища, уездные чиновники, лекари и повивальная бабка, два-три оборотистых купчины да поп с причтом…

Глушь изрядная, что и толковать. Недолгим летом окрестную тишину лишь изредка будит хриплый гудок «Берты» – старого пыхтящего пароходика, совершающего рейсы по Мезени-реке. Зимой дома и улицы тонут в снежных сугробах, белесые северные ночи сменяются круглосуточной полярной темью. Только радужные лучи северного сияния время от времени, словно прожектором, озаряют тусклый небосклон.

Известно – в более или менее сносные места революционеров не высылали. На то и ссылка. Но Мезень из-за скверного климату снискала особенно плохую репутацию. Окружающая городок болотистая тундра, резкие переходы погоды, влажный ветер несли с собой лихорадку.

Не миновала болезнь и Инессу. Новенькой политической ссыльной пришлось, однако, по приезде повоевать не только с лихой хворью, но и с ретивым начальством. Исправнику, видите ли, показалось недостаточным поселить И. Ф. Арманд в Мезени, местопребыванием ей он определил деревню Койда. Пусть едет еще на сотню верст дальше к северу, к самому морю.

В Койде свирепствует «дурная болезнь»; в Койде часто не бывает даже хлеба, а почта, та и вовсе туда не доходит; в Койде нет ни одного политического – в этих условиях отправка туда Инессы равносильна физическому уничтожению. Но не на таковскую напали! Схватка с властями закончилась победой Инессы Федоровны: она остается в Мезени.

Владимир Евгеньевич Арманд последовал за Инессой в ссылку. Добровольно обрек себя на изгнание, чтобы не расставаться с близким человеком.

Жизнь понемногу входит в колею. Снята квартира, состоящая, как тут принято, из большой кухни с русской печью и маленькой горницы. Но хотя изба бревенчатая, сложена она плохо и еще хуже проконопачена, по ней гуляет ветер… Вскоре по прибытии в Мезень Инесса Федоровна писала старшим детям:

«Сегодня очень сильный мороз, а так как мы вчера по неопытности не протопили печь во второй раз, то у нас вода замерзла в кадке, и вообще в кухне был такой мороз, что руки стыли – так, что, когда я мела и кофе варила, то все охала и метала шпильками в Володю, который обер-истопник. Он теперь здорово научился топить и самовар ставить. Собственно говоря, ставить самовар должна бы я, но я ведь известная лентяйка, встаю позже, и потому, пока соберусь, всегда оказывается, что уж самовар почти готов» (письмо из семейного архива).

Если сделать необходимую скидку на то, что адресовано это письмо детям, которых мать, естественно, никак не хочет огорчить, если отбросить вызванный этим юмористический налет, то быт мезенских новоселов предстанет перед нами довольно рельефно.

Вот еще одна картинка ссыльного быта, тоже, так сказать, в «издании для юношества» – из письма к дочери Инне:

«Мы здоровы. Я много вожусь с хозяйством, и к тому же у меня два урока, так что часов до четырех я обыкновенно занята. Вечером или читаем вместе с дядей Володей, или идем куда-нибудь в гости, или просто так себе сидим да беседуем. Часто бывают гости и у нас. Так как у нас всего 3 стула и одна скамейка, то когда много гостей, а их иногда бывает больше пятнадцати человек, то негде садиться и приходится сидеть „там, где стоишь“. Но это ничему не мешает, и время проводим хорошо вместе» (ЦПА НМЛ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 23, л. 1, 2).

Гости, с которыми так хорошо вместе, – это политические ссыльные. Их к тому времени собралось в Мезени до сотни. Надо ли удивляться, что изба Армандов очень быстро становится как бы духовным центром колонии политических.

Но не сразу. На первых порах Инесса решила было не участвовать в идейных спорах ссыльных и не погружаться в глубины их быта. Об этом свидетельствует открытка, посланная из Мезени в Москву, друзьям А. Я. и В. М. Аскнази:

«Мезень – плохонький городишко, но все же лучше, чем я ожидала. Люди живут не в юртах, а в очень порядочных избах. (Видать, в тюрьме и на этапах одолели Инессу россказни о юртах, в которых ей придется поселиться. Приятное разочарование, вызванное встречей с обычными избами, мы находим в нескольких ее письмах из ссылки, адресованных родным и друзьям. – П. П.) Книг довольно мало – все же есть и даже газеты, чего я уже совсем не ожидала. Социал-демократов здесь мало, больше эсеров и много неопределившейся публики. В общем ссыльных здесь около ста человек – есть симпатичные. В общем публика очень скучает и, как всюду, нередко ругается и ссорится. Я надеюсь остаться в стороне от этих неурядиц, так как сейчас устала и всего этого не хочется» (фонд Музея революции СССР, № 33308/1).

Разумеется, остаться в стороне она не смогла, да и не в характере это Инессы.

В письмах Александру Евгеньевичу Арманду и пушкинскому другу Александру Николаевичу Родду, сохранившихся в семейном архиве, можно обнаружить отзвуки деятельности Инессы.

Она устраивает совместные чтения («читаем „Историю общественных течений“ Каутского»), занимается с товарищами, в ее голове возникают всевозможные организационные и пропагандистско-педагогические идеи.

«Одно время поговаривали, – пишет она 14 января 1908 года, то есть менее чем через два месяца после появления в Мезени, – о том, что меня (и некоторых других) вышлют из Мезени в деревню, из-за 9-го января, которое мы поминали в колонии. Пока что эти слухи не подтверждаются, не знаю, что будет дальше. Вообще здесь, конечно, непрочно – ну, в деревню, так в деревню».

Поминали жертвы Девятого января! К сожалению, так и остались неизвестными подробности. Собрание ли провели ссыльные или, быть может, шествие? Но ясно, что в любой форме то была революционная, противоправительственная акция. Представляю, как разволновались мезенские власти предержащие. Но дело, очевидно, замяли.

Арманд остается в Мезени и с каждым днем все больше втягивается в работу.

Нельзя, впрочем, не обратить внимания на одну особенность Инессы: она всегда склонна к самоанализу и настроена самокритично, во всяком случае никогда не переоценивает своей роли.

В начале осени 1908 года московские корреспонденты И. Ф. Арманд супруги А. и В. Аскнази получили из далекой Мезени подробное письмо. Вступление минорное. Инесса сетует на распутицу, которая на долгих шесть недель совершенно оторвала ссылку от остального мира, жалуется на лихорадку, которая ее опять треплет. Отсюда и хмурое настроение: печально наблюдает она, как люди в ссылке хиреют, словно растения без влаги. Мускулы перестают работать, мозг отучается интенсивно мыслить; товарищи, приезжая бодрыми, полными сил, быстро увядают.

Далее следует признание: «Тяжело констатировать тот же процесс и в самой себе». И тотчас же – оговорка: «Конечно, чем энергичнее, сознательнее и деятельнее человек, тем дольше он держится – и наоборот».

Как бы в подтверждение этой истины буквально через три строчки читаем (куда только девался унылый тон? Перед нами прежняя Инесса, неугомонная, энергичная):

«Создали здесь организацию социал-демократическую. Сейчас же эсеры последовали нашему примеру. Устраиваем рефераты, кружки, теперь хотим устраивать дискуссионные собрания с с.-p., хотя их силы здесь настолько слабы, что не знаю, насколько такие дискуссионные собрания будут продуктивны. Хотим также издавать листок с.-д. – это было бы самое лучшее для нашей публики, так как ведь теперь собрания приходится устраивать под сурдинку, благодаря реакции. Если у вас будет время, напишите что-нибудь для нашего листка и пришлите мне – наш листок будет носить самый популярный характер, это будет скорее почти вроде пропагандистских листов, так как нам хочется приспособить его к беспартийной публике, которой здесь очень, очень много. Ссыльных здесь около 300, и – боже мой, какая теперь разношерстная публика попадает в ссылку!» (фонд Музея революции СССР, № 33308/2).

С изданием листовок ничего, конечно, не получилось; трудно было рассчитывать на какую бы то ни было издательскую деятельность в условиях мезенского бытия, пускай самую малую. И все-таки заслуживает уважения тяга Инессы к печатной пропаганде (в данном случае – к пропаганде письменной!). Вера в силу правдивого печатного слова свойственна ей на самых различных этапах жизни и деятельности. Всегда, когда только представляется малейшая возможность, берется Инесса за создание газеты, журнала, листков.

Среди фотографий, сохранившихся у дочери, Инны Александровны, имеются два неказистых любительских снимка – две группы: Инесса и ее товарищи по мезенской ссылке. Один раз снимались на крыльце бревенчатого северного дома, другой – на лугу, примостившись вокруг какого-то поваленного суковатого дерева. Инесса – единственная женщина в группе. Ее окружают бородатые и безбородые друзья-товарищи в картузах и поярковых шляпах. А она с непокрытой головой, тугие косы лежат на плечах, платье темное, только маленький белый воротничок оттеняет лицо. Изменилась? Чего уж тут удивляться – тюрьма, ссылка не красят.

Инесса Федоровна была еще где-то на пути в ссылку – на этапе или в архангельской одиночке, когда в Пушкине разыгрались драматические события. О них она впервые узнала уже в Мезени, раскрыв московскую газету «Час». Хроникальная заметка, помещенная под рубрикой «Московская жизнь» в номере от 24 ноября 1907 года, сообщала:

«Вчера по Московско-Ярославской жел. дор. привезли под усиленным конвоем из Пушкина арестованных 19 молодых мужчин и 4 женщин, задержанных за агитаторство среди рабочих».

Сердце Инессы тревожно сжалось: что там произошло? Что кроется за глухими газетными строчками?

А произошло следующее: в день суда над социал-демократической фракцией II Государственной думы, 22 ноября 1907 года, в Пушкине была объявлена однодневная политическая забастовка. С утра побросали работу красильщики фабрики Армандов, поднятые участниками революционных кружков. От красильной фабрики двинулись к ткацкой, а потом все скопом с красными флагами и пением революционных песен направились на соседнюю фабрику Дюпюи. Казаки и стражники напали на демонстрантов: топтали лошадьми, избивали нагайками. Потом аресты – о них-то и узнала Инесса из газеты «Час».

Как она волновалась в своей далекой Мезени! Как остро чувствовала свою оторванность, как страстно желала – и не могла – помочь! А ведь среди пушкинских арестованных были все ее близкие: любимые ученики-рабочие, соратники-подпольщики, и молодые Арманды, и милый друг Саша, Александр Евгеньевич, – защитник бунтарей, потатчик возмутителей порядка…

Многие письма Инессы Федоровны полны тревоги за участь родных пушкинцев, содержат советы, проникнуты стремлением подбодрить.

Возьмем (из пачки, хранящейся в семейном архиве) лишь одно письмо. 1 февраля 1908 года Инесса спрашивает А. Н. Родда:

«Ну, как вы себя чувствуете? Как чувствует себя ваша мать? Она, верно, очень, очень взволновалась вашим арестом – ведь она так любит вас и без вас будет чувствовать себя так одиноко. Ну, надо думать, что вас скоро освободят, мы с нетерпением ждем известия об этом. Так хочется узнать, что вы снова на свободе».

Полны глубокого смысла последние строки письма:

«Новоприбывшие (в ссылку. – П. П.) иногда приносят свежие бодрящие известия, которые вполне дают нам понять, что под пеплом все еще горит, может быть даже все более разгорается огонь и что этот, правда неяркий, огонь все распространяется вширь. Сюда тянется бесконечная вереница крестьян – вот от них-то и получаешь утешительные известия. Итак, терпение и бодрость! После блестящей, интересной деятельности перейдем к мелкой, серенькой, кротовой работе – большой вопрос, какая из них окажется плодотворнее».

Обратите внимание на то, откуда были посланы и, главное, когда написаны эти пророческие строчки. Из суровой северной ссылки. Зимой 1908 года, в пору тяжкого безвременья. В годы реакции, когда слабые духом сжигали то, чему недавно поклонялись, отходили от революции, а подчас и предавали ее. Да, многих «укатали крутые горки». Но только не Инессу.

Она готова к борьбе, к любой работе на благо революции.

После разгрома пушкинского революционного гнезда Александру Евгеньевичу полиция «рекомендовала» выехать за границу. Он отправляется на север Франции, где будет изучать красильное дело в Высшей школе прикладных искусств.

За границу, в Швейцарию, едет и Владимир Евгеньевич, оставивший Мезень по болезни. У Володи туберкулез.

Инесса жаждет деятельности. Пробыв в ссылке лишь год, она начинает готовить побег.

Обстоятельства ее бегства из Мезени, к сожалению, остаются невыясненными. Известно лишь, что скрылась она в ноябре; месяц этот в условиях архангельского севера уже зимний, но ни затяжная осенняя распутица, ни первые снежные бураны не остановили и не испугали Инессу. Побег был удачным.