355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Павел Федоров » Агафон с большой Волги » Текст книги (страница 20)
Агафон с большой Волги
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 19:31

Текст книги "Агафон с большой Волги"


Автор книги: Павел Федоров



сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Обрадованный поддержкой товарища, Агафон решительно и быстро поднялся по ступенькам крыльца, вошел в дом.

Со стаканом крепчайшего чая в руке Молодцов встретил его в столовой. Пересиливая себя, как показалось Агафону, директор плотно сощурил и без того узкие щелочки монгольских глаз, смотрел на него грозно и непримиримо. Отхлебнув из стакана, гулко кашлянул, кивая на стул, сказал небрежно и сухо:

– Садись.

Агафон не сел, а попросил разрешения снять мокрый плащ.

– Снимай и повесь на веранде, там гвоздик есть, – помешивая в стакане ложечкой, с прежней в голосе отчужденностью проговорил Молодцов.

Агафон разделся и вернулся в комнату. С ощущением скованности и неловкости присел грузно на скрипучий стул и стал смотреть на свои грязные резиновые сапоги, которые он старательно оттирал мокрой травой, но до конца так и не вытер.

Иван Михайлович поднялся, сходил на кухню, возвратившись, поставил перед Агафоном стакан чаю, не проронив при этом ни единого слова.

Агафон понял, что они в доме одни. Поблагодарив хозяина, взял стакан и с наслаждением отпил глоток крепкой и сладкой жидкости. Такой чай он пил только дома да иногда у Марии Карповны.

– Куришь? – вдруг спросил Молодцов.

Агафон ответил, что никогда этим не занимался.

– А меня вот сегодня с утра потянуло на курево, спасу нет! Раз ты никогда не курил, значит, тебе не понять, что это такое.

Скуластое лицо Ивана Михайловича напряженно перекосилось, образуя у выпуклого подбородка две глубокие морщинки. Вызывая Чертыковцева, он приготовился к крутому партийному разговору, но не знал, как его начать. В облике этого парня он еще тогда, на заседании партбюро, почувствовал незаурядный и сильный характер, который сейчас окончательно обескуражил Ивана Михайловича. В душе он не мог не признать, что факты подобраны умно, хватко и основательно. Опытные газетчики использовали их с большим эффектом, бессмысленно было опровергать и беспощадные в его адрес словечки. Факты есть факты. Как бывший газетчик, Молодцов понимал это, но вот беспечности он не признавал за собой и не мог с такой формулировкой примириться.

– Откуда тебе стало известно о работе соседних совхозов? – после длительного, напряженного молчания спросил Иван Михайлович.

– Ездил туда сверять взаимные расчеты и заодно поинтересовался, как у них с экономикой, – ответил Агафон.

– Ну а сводные данные по области, эти цифры каким образом попали тебе в руки? – допытывался директор.

– Ян Альфредович информировал.

– Старый ворчун! Он, конечно, знал, для чего тебе понадобилась такая информация?

Иван Михайлович опрокинул стакан на стол, едва не расколов его, вскочил и с остервенением дернул ошкур своих полосатых штанов.

Агафону вдруг стало очень жалко этого славного, обиженного им человека. Он поспешил заверить его, что Ян Альфредович о работе над статьей не знал, а просто делился с ним своими мыслями и учил уму-разуму.

– Вот и научил на свою голову… Ему-то, старому коромыслу, лучше всех было известно, что убыточность хозяйства у меня сидела в печенках! Разве мы не вместе с ним писали докладные и в управление, и в обком партии, и, наконец, министру! Ты это преподносишь как свое собственное открытие, а мне одному по загорбку. Разве это честно, по совести?

– Я хорошо сознаю, Иван Михайлович, что не сделал никакого открытия, – тихо проговорил Агафон и опустил глаза. Разговор для него был очень тягостным.

– Сознаешь, а зачем же писал?

– Вы понимаете, когда я узнал, что семьдесят совхозов Урала ежегодно приносят двенадцать миллионов убытка, мне как-то страшно стало от такой цифры. Я ведь понял, что это значит. А во что обходится варварское хранение и обращение с техникой? Да что говорить, вы лучше меня знаете. Весной выкопают машины из-под снега, как из могилы, и хотят, чтобы они хорошо работали.

– Открыл Америку! Как будто мы без тебя не знали тут, что хороший хозяин даже молотильный каток из камня никогда на току не бросал! Для строительства хранилищ нужны средства, денежки, а их у нас нет и не дают. Слышишь, не дают! – склонясь через стол, кричал Молодцов. – На коровник едва выпросил… Ты понимаешь, что кредитами распоряжается банк; а государственный бюджет утверждает сессия Верховного Совета?

– Да это ведь, Иван Михайлович, у нас любой школьник знает.

– Ну, что с тобой толковать. Ты, оказывается, все на свете знаешь, – иронически проговорил директор. – Ты, например, знаешь, сколько мы вложили в целинные земли?

– А как же! Я еще знаю, что на целинных землях и вообще в сельском хозяйстве вырастают особенные люди, рабочий класс совершенно новой формации и новых целеустремлений… – Слова Яна Альфредовича очень хорошо легли Агафону на сердце. Идя сюда, он все время держал их в памяти и сейчас повторил с присущей ему искренностью.

– Ага! – подхватил Молодцов. – Себя ты, поди, тоже причисляешь к этой особой формации?

– Конечно, ищу свою линию… – ответил Агафон после неловкого молчания.

– А история с устройством столовки в кабинете Пальцева – это что же, новое целеустремление? – Молодцов хитро прищурил глаз.

– Это чистейшей марки партизанщина, Иван Михайлович, – откровенно признался Агафон.

– Хорошо, что ты это понимаешь… Зачем же так-то, можно было бы меня подождать.

– Но я ведь вас тогда совсем не знал. А девчонок пожалел. Живут не ахти в каких хоромах. Получают мало, работают с огоньком. А тут Захар Петрович мысль свою обнажил.

– Ох, и хитер ты, гляжу я на тебя! – Молодцов погрозил ему пальцем.

– Нет, Иван Михайлович. Это потому, что все ваши дела как-то стали смыслом и моей жизни.

– Вон как! – протянул Молодцов и остановился. – Почувствовал ответственность?

– Мы все ответственны, Иван Михайлович. – Агафон поднял голову, глаза его сухо и жарко поблескивали.

– Кто это «мы»? – тихо, но проникновенно спросил директор.

– Вы, старые учителя наши, и мы, молодые…

– Ишь дипломат!.. А по тону статьи я было понял, что это твой молодой огонь по мне, старику.

Опустив голову, Молодцов задумался и тихо, словно ощупью, слегка покачиваясь, прошелся до порога и обратно.

Агафон молча наблюдал за ним, размышляя, придется после этого события уезжать из совхоза или нет. «Может быть, я топлю корабль, который меня подобрал и спас, открыл такую чудесную и заманчивую даль? Да, очевидно, этот кудлатый, осерчавший уралец все-таки вышвырнет меня за борт. Он капитан, у него власть, а у меня старые счеты с деревянными костяшками на согнутой проволоке, где сражаются дебет и кредит, да еще самописка «Дружба», наделавшая столько переполоху. Что еще? Совесть? А может быть, она и у меня прихрамывает?»

За открытым окном плескался дождик. Ветерок вяло колыхнул узорчатые занавески и донес натужный, ворчливый в грязи шум мотора. Машина где-то близко фыркнула за углом и остановилась.

Молодцов подошел к занавеске, отдернул ее и посмотрел на улицу. Секунду постояв в раздумье, вдруг суетливо повернулся, оглядел свои пижамные широкие штаны, быстро нырнул в соседнюю комнату. Агафон слышал, как скрипнула в сенцах дверь. Кто-то шумно, по-хозяйски вытер ноги и настойчиво постучал в филенку. Не дождавшись ответа, мужской голос спросил:

– Хозяин дома?

– Дома, дома! Прошу! – высовываясь из-за двери и вправляя чистенькую, аккуратно выглаженную рубаху в новые коричневые брюки, крикнул Иван Михайлович.

С небольшим чемоданчиком в руке в комнату вошел Константинов. Приглаживая всклокоченные волосы, Молодцов шагнул ему навстречу.

– Погодка некстати подгуляла! – здороваясь с директором за руку и тут же протягивая ее неловко топтавшемуся у стола Агафону, проговорил Константинов.

– С самого утра зарядил и хлещет без передышки. – Молодцов взял из рук секретаря райкома чемодан и пододвинул стул. – Как доехал? Сейчас организуем чайку. Хозяйка моя к внуку в гости уехала, а я тут один холостякую. Ты надолго?

– Если разрешишь, то переночую, – вытирая платком влажное, загорелое, кареглазое лицо, ответил Константинов.

Агафону показалось, что секретарь райкома выглядит сейчас значительно моложе, чем в тот раз. На нем были легкий серый костюм, темные ботинки с немодными носами, шелковая рубашка с открытым воротом. Причесывая свинцовые волосы, он перебрасывался с Молодцовым ничего не значащими словами. Агафон понимал, что ему нужно уходить, и осторожно стал передвигаться к двери.

– Удирать собираешься? Погоди, погоди! – заметив его движение, сказал Молодцов и посмотрел на гостя, спрашивая глазами, как, мол, быть с этим чудаком. – Ты, конечно, Антон Николаевич, имеешь привычку читать газеты?

– Бывает такой грех, – усмехнулся Константинов.

– Значит, в курсе! – Молодцов, безусловно, догадывался, зачем приехал секретарь райкома. Понял это и Агафон, беспокойно и выжидающе поглядывая на тяжеловатое задумчивое лицо человека, приехавшего решать его судьбу.

– Читал, – мельком взглянув на застывшую фигуру Агафона, ответил Константинов. – Сердитый мужик! Мы, пожалуй, Иван Михайлович, отпустим его. Поколотить бы его, конечно, надо… но ведь не сладишь с ним, вот какой большой! Идите, товарищ Чертыковцев. Я полагаю, мы еще с вами встретимся и потолкуем.

Константинов не ожидал, что встретит корреспондента на квартире директора, и к такому обоюдному собеседованию не был готов. Сначала ему хотелось поговорить с директором, выяснить, какую он займет позицию. Необходимо было узнать его точку зрения и лишь после этого ставить вопрос на обсуждение партийного актива.

– Ты выяснил свои с ним отношения? – когда ушел Агафон, спросил Константинов.

– Мои отношения?.. – вопрос застал Молодцова врасплох. Ответить на него было не так просто. Ивану Михайловичу тоже хотелось бы знать, что думает об этом скандальном деле секретарь райкома. Всерьез собирается намылить холку писаке или так, для красного словца сказал? – Откуда он только взялся на мою голову! Вот мое отношение! – зло и непримиримо заключил директор.

– Я прислал, – сказал Константинов.

– Спасибо за такой кадр.

– Значит, ты считаешь, что статья неправильная и тебя оклеветали? Так или нет? – прямо и жестко поставил вопрос секретарь райкома.

– Нет. Я так не считаю. На бумаге все будто выглядит правдой, подтвержденной бухгалтерскими цифрами, а вот на деле…

– Что на деле? Убытков нет, недостатков тоже, одни сплошные успехи? Реляцию нужно писать для наград…

– На такое я никогда не рассчитывал.

– Вот и напрасно! Мне было бы куда легче подписать бумагу на твой орден, чем разбирать такую корреспонденцию.

– Многое в статье подмечено правильно. Но разве только моя вина в этом? Есть же и объективные причины, – возразил Молодцов.

– Вот все эти причины на открытом партийном собрании ты и объяснишь. Народ выслушает и скажет свое слово.

– На открытом?

– Да, на открытом. На повестке дня будет стоять один вопрос.

– Как конкретно он будет стоять? – спросил директор. Для него важна была не только сущность вопроса, но и сама формулировка.

– Ребром, – насмешливо ответил Константинов. – Я вызвал твоих соседей из «Горного», «Приуральского», «Степного» – директоров, главных инженеров, главных бухгалтеров.

Этого Молодцов совсем не ожидал. Значит, собрание, да еще открытое, пройдет не просто по-деловому, а с громкой, на весь район и область трещоткой. Посмотрев на Константинова, он тревожно спросил:

– Раз один вопрос, значит, будем обсуждать статью. Ну и как, персонально в отношении меня?

– Мне кажется, нельзя так узко ставить этот вопрос, – ответил Антон Николаевич.

Молодцов облегченно, словно после большой пробежки, вздохнул. Но для него это была секундная передышка.

– Формулировка будет очень краткой, – продолжал Константинов, – о нашем директоре совхоза.

– Вот-вот, и я говорю… – обиженно обронил Молодцов.

– Да пойми ты: не только о тебе, а о том, каким должен быть наш директор, – пояснил Константинов.

Такая постановка вопроса настолько была непривычной и казалась опасной, что Иван Михайлович нашелся не сразу. Барабаня пальцами по клеенке, сцепив крепко зубы, он шевелил желваками. Потом протянул руку к лежащей на столе пачке «Казбека». Курить захотелось нестерпимо.

Антон Николаевич накрыл коробку ладонью, отодвинул ее в сторону.

– Э-э! Не выйдет, приятель! – проговорил он и, погрозив пальцем, добавил: – Может, запьешь горькую?

– А что мне осталось делать? Если вы так решили – не просто прогнать, а разобрать по старым косточкам, с треском, то не стоит разводить дипломатию. Сказал бы прямо: так и так, валяй, друг, на пенсию!

– Ничего я не решал и не собираюсь. Пусть народ, коммунисты скажут свое мнение, а ты – твое, но не о себе только, а о том, каким должен быть наш директор и что мешает ему быть таким. Понял?

– Мне же нужно как-то подготовиться, доклад о работе сделать. Нельзя так с бухты-барахты… – разгоряченно протестовал Молодцов.

– Никаких таких докладов и речей не будет. На две минуты я сделаю вступительное слово. А может быть, даже поручим открыть Соколову, прочитаем статью и сразу приступим к обсуждению…

– Новое дело!.. Лучше уж связать мне руки и пустить к козлам в кошару, пусть бодают сколько вздумается! – с горькой усмешкой проговорил Иван Михайлович. И то, что он обижался лишь за себя, как директор, рассердило секретаря.

– Людей нельзя уподоблять твоим козлам. Если ты боишься партийного разговора, значит, чувствуешь себя неправым, – резко сказал Константинов. – Да, мы решили обсудить совхозные недочеты не кабинетным порядком, а по-новому. Может быть, это несколько необычно и жестоко для директоров, но зато демократично. Общественность скажет: плохой ты директор или хороший. Виноват – отвечай; хорош – хвали, награждай. А такая, как у тебя, ложная самосохранность авторитета никого к добру не приводила. Запомни, друг мой, и пойми, что речь пойдет не о твоем персональном деле, а о работе директора вообще!

Словом, все, о чем Антон Николаевич думал утром у себя в кабинете, он изложил Молодцову, а в заключение добавил:

– Люди враждебно относятся только к черствым и бездушным руководителям, презирают глупцов. Разве у тебя такой коллектив, который тебя забодает так, что придется звать костоправа?

– Конечно, про козлов я глупость сказал. В основном народ у нас хороший, – примиренно ответил Молодцов. – Вытерплю, раз такое дело.

– Ну ладно, Иван Михайлович. За то, что не испугался и согласился, на этот раз проведем только партийный актив. Но имей в виду: если тебя примутся по-настоящему бодать и как директора и как коммуниста, а у тебя, голубчика, взыграет спесь, тогда не миновать и персонального дела!

– Это уж как водится! – с опаской посматривая на гостя, сказал Иван Михайлович.

– И еще попрошу: говори как можно деловитее, короче.

– Мне же все-таки объяснять придется…

– Не понимаю, почему для этого нужна часовая речь? Привыкли много говорить, не дорожим временем. Часто все речи тратим на достижения, а для недостатков уже не остается ни одной минутки.

Молодцов поскреб затылок и пообещал быть кратким, не представляя, однако, как на таком ответственном собрании можно уложиться в несколько минут.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Совещание партийного актива состоялось в тот же вечер в совхозном клубе. Агафон шел туда с явным беспокойством, чувствуя себя виновником предстоящего события. Чтобы не привлекать к своей особе внимания, он сознательно решил немножко запоздать и вошел в помещение одним из последних, забившись в самый дальний от сцены угол. Он вошел как раз в тот момент, когда Соколов, открыв собрание, объявил неожиданную и несколько странную повестку дня – о директоре совхоза.

– Крышка нашему Ивану, – толкая Спиглазова в бок, проговорил Захар Пальцев.

– Врубят, – кивнул Спиглазов.

Они сидели во втором ряду, позади приглашенных из других совхозов гостей. Между двумя директорами крупных совхозов – «Степного» и «Горного» – втиснулся с толстым блокнотом в руках ответственный редактор районной газеты.

– Формулировочка дай боже! – редактор покрутил большой кудрявой башкой и что-то записал в свой блокнот.

– Мудрствуют! – заметил сухощавый, мрачного вида директор «Степного» Громов.

В зале зашумели. Кто-то потребовал разъяснения по повестке дня. Коммунисты, разбросанные по кошарам и фермам, не все успели прочитать газету и еще не знали, в чем дело.

– В сущности, мне трудно объяснить такой куцый вопрос, – растерянно поглядывая на секретаря райкома, проговорил Соколов. – Кто же будет докладчиком?

Михаил Лукьянович привык проводить совещания, заранее подготовленные и даже в какой-то степени срепетированные, а сегодня все было странным и необычным.

– Доклада не будет, – поднявшись из президиума, заговорил Константинов. – Вместо этого прочтем статью, а потом поговорим начистоту. Никакого списка ораторов. Каждый может выступить и задать какой угодно вопрос мне, директору, главным агрономам, бухгалтерам, чабанам и так далее. Проведем разностороннее собеседование и вынесем решение, какое найдем нужным.

– А регламент? – крикнул Спиглазов.

– Регламента я предлагаю не устанавливать. Говорить будем коротко, по-деловому, потому что у нас еще стоят неубранные хлеба. А кто заведет байки не по существу и потянет резину, лишим слова.

Собрание единодушно согласилось.

Статью прочитали вслух.

Первым слово взял Константинов. Отыскав глазами притаившегося в уголке Агафона, он задал ему следующий вопрос:

– Товарищ Чертыковцев, не искажены ли редакцией факты в вашей статье?

– Нет. Все правильно, – поднявшись с места, ответил Агафон. Теперь он с тревогой ждал, что ему могут задать и другие, более существенные вопросы. Но опасения его были напрасны. Секретарь райкома начал спрашивать директоров совхозов и главных бухгалтеров, какие у них намечаются прибыли и убытки.

– У нас, как и в прошлом году, – отвечал круглолицый белочубый директор совхоза «Горный» Корней Луценко, – будет примерно триста тысяч с лишним прибыли. «Степной» и «Чебаклинский» имеют столько же убытка. Короче говоря, эти два иждивенца съедают нас с потрохами, – под общий хохот закончил Луценко.

Работа пошла веселее, страсти начали разгораться. Не выдержав явной насмешки, слово взял Иван Михайлович:

– Ты ведь, Корней, хорошо знаешь, что я не раз ставил вопрос о рентабельности, о кредитах на строительство гаражей для сельхозмашин. Просил прирезать земли. Даже Громов соглашался дать нам пять тысяч га… Соглашался, Громов?

– Было дело, и теперь не отрекаюсь, – подтвердил директор «Степного».

– Сколько раз я и с тобой, Луценко, говорил, и в область, в министерство писал! – оправдывался Молодцов. – Ну скажи, Корней, разве не так?

– Я скажу, – поднимая руку, вмешался Антон Николаевич. – Писать и отписываться одно, а вот доказать и получить – совсем другое. Мы с вами доказали нашему правительству, что при закупке продуктов сельского хозяйства цены очень низки, это, безусловно, влияло на рентабельность совхозов и колхозов. Правительство пошло навстречу и повысило цены. Но оно не может это делать до бесконечности. Повышая цены, мы лезем и в карман государства и трудящихся. Мы варварски храним технику – так обвиняет нас корреспондент. Как, товарищ Молодцов, правильно это или нет?

– На бумаге все правильно, а вот когда нет денег…

– Старая, Иван Михайлович, песня, – прервал его Константинов. – Когда нам дали за это по загривку, мы начали просить средства. А вот совхоз «Приуральский», не дожидаясь кредитов, собственными силами сложил на целинных землях каменные столбы, сделал навесы, покрыл камышом, а кое-где возвел и саманные стены и хранит свою технику в сараях, под навесами, а не под снегом. У нас прорва камня, да и саман можем делать. Разумеется, есть тут и наша вина. Партийные органы за все несут ответственность. Но и вы, директора совхозов, такие же, как и мы, коммунисты, с вас нужно спрашивать в первую очередь, потому и поставлен так вопрос на нашей повестке дня. Где нужно, вы умеете брать за горло. Получаете от государства самую лучшую технику, иногда сверх всякой нормы, а обращаетесь с нею черт знает как! Прав в этом случае корреспондент или нет?

– Прав! Чего там толковать! – раздались многочисленные голоса.

– Плохо с жильем?

– Хуже некуда!

– С продуктами?

– Свое сальце жарим! – выкрикнул кто-то.

Слова попросил Спиглазов. Сжимая в руке мелко исписанные листки, он подошел к трибуне, расправил плечи, откашлялся. Одиноко сидевшая на пустующей скамейке Варвара, разодетая словно на свадьбу, прищурила темные глаза и насторожилась. Очень тягостным было для нее это собрание. Все, как будто назло ей, согласились с этим распроклятым писакой.

– Верно здесь сказал наш уважаемый секретарь райкома партии товарищ Константинов Антон Николаевич: у нас масса вопиющих недостатков!

Спиглазов говорил громко, отчетливо, но изрекал известные истины, и слушать его было неловко. Когда он закончил, директор «Степного» крякнул на весь зал и опустил голову. После Спиглазова выступали чабаны, механизаторы. Последние сдержанно поругивали главного инженера и расхваливали доброту директора: немало было сказано горьких слов в адрес сельхозуправления и министерства.

Никогда, ни на одном собрании не было столько выступающих, даже Соколов удивился такой активности. Раньше, чтобы заставить выступить рядового механизатора, надо было вести его к трибуне чуть ли не за рукав. Одним из последних слово взял Архип Катауров.

– Я, конечно, сторож, бахчевик, ну, другой раз и хлебушко приходится караулить, чтобы, конечно, вороны и галки не расклевывали, поросята своими носами не разворошили. Не знал, что Агафон Андрияныч у меня под боком свою статейку строчил…

– Ну и что бы ты с ним сделал? – желая посмешить присутствующих, спросил Пальцев.

– Что бы я сделал? Фактиков бы ему подкинул, да не таких шибко ученых, а похлеще. Тридцать девять гектаров арбузов засевал совхоз «Степной». Мы тоже тридцать с гаком маханули. Арбузы, ежели помните, Антон Николаевич, уродились один к одному, крупные, по всем бахчам, да и дыни тоже. Один запах на версту слышно было. А ведь все знают, что стало с нашими арбузиками, и опять же помалкивают. Почти все под снегом остались. Каково хозяйнуем, товарищи? Мне, конечно, скажут, что машин не было. Весь транспорт кинули на аврал, в глубинку: из степи, по грязи хлеб вывозили. Пока там возили, тут буран трах, и все задуло, занесло. А ить пахали день и ночь, бороновали залоги, потом два-три раза пропалывали, сколько трудов вложили, а все кошке под хвост!

– А на целине даже и хлеб под снег пошел! – крикнул Мартьян.

– То-то и оно! – подхватил Архип. – Тут, конечно, надо ставить вопрос не об одном нашем директоре, а обо всех нас, коммунистах. В сороковых годах мы какую войну выиграли! А теперь, в шестидесятых, хозяйничаем черт те как! Сеять сеем, а поля как удобряем? Все вилами да вилами навозик раскидываем.

– По-твоему, виноваты одни коммунисты? – спросил Спиглазов.

– А я всех наших совхозных активистов считаю коммунистами. И ты меня, Роман Николаевич, с этой позиции не сшибешь. Естькоторые и без партейных билетов, а люди самые первейшие. Одних, понимаешь, совесть не пускала, другим образование не позволило и всякое прочее… А вы не смейтесь. Я ведь тоже не ахти какой академик, и в партию вступал, когда у меня еще были целы обе ноги. Но не об этом сейчас речь. Сейчас надо думать о том, чтобы в будущем добро народное не транжирить, выращенное не сгублять, а сохранять по-хозяйски. Недавно на партейном бюро нашего управляющего, товарища Пальцева, разбирали, стружку снимали за то, что совхозные корма для своего скота берет. Вы тоже, товарищ Чертыковцев, про такие дела в своей статье намекаете. Все это правильно. Но если бы это был только один Пальцев! Как будто никому невдомек подсчитать, сколько коров и свиней кормится по личным дворам во всех наших четырех совхозах – вон какое наберется стадо! Я тоже козу и поросят держу. Само собой, не святым же духом питается мое порося. Корм нам совхоз не отпускает. А мы кормим, едрена корень, и боровичков, и подтелков, и индюков с гусаками… Волей-неволей приходится красть али покупать краденое, а это один хрен. А сколько же уплывает добра, если подсчитать, во всех совхозах? Ну, мне пора закругляться, иначе я тут наплету такой арихметики, что милицию звать придется.

Под всеобщий смех и хлесткие аплодисменты Архип сошел с трибуны, уселся на свое место и уже оттуда крикнул:

– Почаще надо, товарищ Константинов, такой актив собирать, и кое у кого ребрышки пересчитывать, и под кожу чуток впрыскивать для бодрости.

Когда шум улегся, выступил Молодцов. Он действительно сказал очень коротко, признав критику справедливой. Последним выступил Антон Николаевич. До сознания Агафона доходили слова секретаря райкома, говорившего о том, что партийные организации района руководят сельским хозяйством по старинке, кампанейски, от посевной до уборочной, до очередного решения Центрального Комитета. Секретари райкомов мечутся, как кочевники, с одного пастбища на другое, очертя голову несутся туда, где обнажаются самые неприглядные места. Такое происходит не только в сельском хозяйстве, но и в промышленности. Предприятий в районе сотни, а райком один.

– Предприятия растут, расширяются, организуются новые, – продолжал Антон Николаевич. – А мы по-настоящему руководить ими не умеем, крутимся вокруг них, скачем верхом на палочках, гарцуем, словно мальчики на побегушках, мчимся, как гончие, после каждого газетного выстрела! Сейчас многие из нас думают, что мы пригрели у себя коварного работника, товарища Чертыковцева. Поселившись на центральном участке, он избрал самое выгодное положение для внезапного нападения. Да, это ему вполне удалось. Наша беда в том, что мы все это знали, как верно тут кто-то подметил, но помалкивали. Есть, товарищи, много разных способов ответа критикам. Самый правильный из них – это безоговорочное признание недостатков и торжественное обещание.

– Обещать, а потом ничего не сделать! – бросил из зала Мартьян Голубенков. Перед этим он тоже выступал. Говорил так, что от Спиглазова летели клочья.

– Не те времена, товарищ Голубенков. Автор здесь. Ему все видно со своей выгодной позиции. Конечно, можно сделать так: скажем, за первый же выстрел по использованию транспорта его намеревались исключить из кандидатов партии… А что можно с ним сделать за эту, вторую статью? – жестко спрашивал Константинов.

Собрание загудело и бурно колыхнулось.

– Вон как тогда опозорились с этой «Арбузной трассой»! Срамота! – выкрикнул Архип Матвеевич.

Мартьян встал, попросил слова и предложил принять Агафона Чертыковцева в члены партии. Предложение было единодушно одобрено.

Варвара вскочила, шумно накинула на плечи черный клеенчатый плащ и, высоко подняв красивую голову, демонстративно удалилась.

– Хорошо, будем считать, что вопрос с автором статьи исчерпан, – донеслось до ушей Агафона. – Ну, а как быть с директором?

– А может быть, достаточно, Антон Николаевич? – сказал Корней Луценко. – Ивана Михайловича так ощипали здесь, что даже и нам страшно, – признался директор «Горного».

В зале было душно. Люди утомились. Но все же было вынесено решение, что работа дирекции должна быть перестроена от начала до конца. Молодцова коммунисты уважали и потому отнеслись к нему мягко – не возникло вопроса даже о выговоре.

Агафон облегченно вздохнул. Иван Михайлович был ему очень симпатичен, и было бы жаль, если бы его сняли с работы. Мысли Агафона в эту минуту скакали куда-то безудержным, стремительным аллюром. Статья его, как он сейчас думал, тоже была похожа на молодой и резвый галоп… Теперь, после такого собрания, он бы написал ее совсем иначе. Все в нем кипело, радостно клокотало. Когда молодую силу девать некуда, она всегда рвется наружу. Вот и сейчас, как только окончилось собрание, он выскочил из клуба одним из первых и, чтобы не обнаруживать на людях безудержную свою радость, убежал в поле. Долго, почти до самой темноты, бродил он по заросшему ковылем увалу, ненасытно глотая после прокуренного зала целительный горный воздух.

Над горами дотлевал закат, темнели и грузно ворочались набухшие дождем тучи, наполняя лощины сизым туманом. Где-то стороной пролетел самолет, ярко моргнув зелеными огоньками, словно открывая путь в небесное пространство. Агафон помахал ему рукой, мягко ступая по мокрому ковылю, тихо пошел к дому.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю