Текст книги "Смертоносный груз «Гильдеборг»"

Автор книги: Павел Гейцман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава V

Кондиционеры работали безупречно. Вошел черный проводник в зеленом пиджачке, накрыл столик и поставил передо мной холодное пиво. Потом тихо закрыл двери. Монотонный стук колес. За окном африканская ночь. Чужая земля, о которой я ничего не знаю.

Гут сидел напротив меня и дремал. Его лицо в сумерках расплывалось. У него был продавлен череп и выпучены глаза. Так, значит, мы не убежали, ни от чего не убежали. Только безрассудно метались по замкнутому кругу. Когда два куска урана соединятся и образуется критическая масса, то уже никто не убежит. Взрыв заразит местность на протяжении нескольких сот километров. Здесь все было заражено прежде, чем дело дошло до взрыва. Гут был одной из первых жертв. Я еще дышал, еще пил пиво. Отупевший и подавленный.

Детекторы Гейгера-Мюллера молчали. Экспресс уносил меня от смертельной волны. Светло-голубое пятно лежало на тротуаре, а те, вокруг, колотили дубинками. Это были не белые полицейские, а цветные, такие же, как и она.

Я оставил там Гледис. Еще никогда мне не было так стыдно. Теперь из-за меня ее осудят на каторжные работы. Она заслонила меня своим телом. А я бросил ее в такой момент, думал только о себе, плевал на нее!

"Ты всегда был идиотом! – сказал Гут недовольно из темноты. Как бы ты смог ей помочь? Будь доволен, что остался цел и невредим. Но только не будь самоуспокоенным. Она все им выложила, у них есть твое подробное описание".

С трудом я пришел в себя. Сиденье было пустым, Гут куда-то исчез. Вышел на полдороге. Я был в купе один. Только не спать, я должен выдержать, только не поддаться сновидениям. Меня начало охватывать чувство безвыходности положения. Гут, будучи моряком, объехал весь свет. Всюду он хоть немного ориентировался и во всем мог разобраться. Против него я был младенцем. Этот мир для меня был чужим, я не знал его законов и не мог с ними свыкнуться. Он обманул меня. Он не был таким, каким я его желал видеть, каким я его хотел ощущать. Все сильнее я осознавал, что не имею к нему никакого отношения. Ошибку я сделал не сегодня или вчера, это была уже простая сумма ошибок. Та, самая главная, ошибка произошла тогда, когда я сказал Августе – да. Когда-то, ужасно давно, может быть, целый век назад. Но только теперь я начинал действительно понимать и видеть взаимосвязи. Поздно! Выбросил я свою жизнь и тщетно хочу вернуть ее обратно. Я с досадой потянулся. Вечная карусель, не буду об этом думать! За окном была жаркая темная ночь. Что будет завтра? Я не мог представить. Человек – это соринка, пыль, не имеющая понятия, куда его в следующее мгновение занесет космический ветер, и не способная понять свою беспомощность, поверить в нее. Я тоже тороплюсь по намеченному пути, но не знаю, кто и почему его определил, и никогда это не узнаю. «Гильдеборг», купе, в котором я сижу, мертвый Гут и светло-голубое пятно на тротуаре – все это лишь вехи на пути, приметы нашего абсурдного мира, так же, как и я сам.

Что я могу сделать в этой ситуации? Вероятно, ничего, предоставить экспрессу южноафриканской железной дороги уносить меня дальше и на все наплевать. "Только для европейцев!" Счастье, что я не черный.

Сутки спустя, поздно вечером, я сел в такси с белым шофером. Но я знал, что он не белый, что это обман. Здесь нет белых шоферов такси. Я назвал адрес и приготовился к дальнейшим ударам судьбы. Как встретит Тони блудного сына? Меня обдало влажным дыханием океана, мы мчались вдоль побережья к пригороду. Никто нас не остановил, нигде не было полицейского патруля. Может быть, я вижу все в черном свете? Трусливый европеец! Заплатив, я прошел через железные ворота. Фред как раз поливал тщательно подстриженный газон. Он вытаращил на меня глаза, а поток воды бил прямо в цветочную клумбу.

– Где вы болтались, парни?! – заорал он бешено. – Вечером прилетит самолет, я должен позвонить Тони!

Он бросил шланг и полетел в бунгало. Я глубоко вздохнул. Все прошло; вечером прилетит самолет, и я исчезну из этой проклятой страны. – Все равно куда. Хоть немного пожить как нормальный человек, пусть в униформе, пусть в корпусе Макса Гофмана. Я не должен бояться.

Примерно через пятнадцать минут примчался «ситроен» Тони Шефера.

– Вы свиньи, вы проклятые свиньи! – орал он из машины. Открыл дверцу и выскочил. – Где вы так долго шлялись…

Ударом кулака он свалил меня на каменный пол террасы и начал пинать ногами. Меня охватило бешенство, яростное, неудержимое, во мне пробудились все ужасы, которые я пережил. Я бился за жизнь. Я безжалостно схватил Тони за ногу, скрутил ее и рванул. Он упал да спину и головой ударился о камень. Я размахнулся кулаком…

– Довольно! – заорал Фред. – Или я прихлопну тебя! – И в руке у него блеснул пистолет. – Вечером прилетит самолет!

– Куда ты дел Сейдла, прохвост? Где остался тот, второй? – застонал Тони и тяжело стал подниматься. – Болваны, я уже о дезертирстве сообщил в полицию, что теперь с этим делать?

Я вытер разбитое лицо и уселся в плетеное кресло.

– Сейдл не придет, – сказал я. – Несчастный случай, его уже закопали.

Ярость улетучилась. Они неподвижно смотрели на меня. Я сунул руку в карман и подал им удостоверение.

– А деньги? – выдохнул Фред.

– Остались с ним, можете вычесть их у меня из первой зарплаты.

Тони доковылял к другому креслу и вытер носовым платком разбитый рот.

– Я это знал, мне сразу же пришло в голову, что вы приехали кого-то прикончить. Но я думал, что вы это уже сделали, что уже бежите… – и он тупо посмотрел на меня. – Ужин, Фред, – сказал он, наконец, усталым голосом. – У нас еще есть час времени.

Солнце стояло над горизонтом. В бесконечной дали переливался карминово-пылающий океан. Конец света! В тот момент, когда я покину побережье, для меня настанет конец света. Никогда я не вернусь домой. Здесь – дорога, по которой я приплыл, отсюда я и должен возвращаться обратно. Палитра красок потускнела. Меня охватила ужасная тоска; исчезну в глубинах континента, и никто не узнает, как я кончил. Никому это неважно, мое существование перестало иметь смысл, меня уже нет. Как бы я сейчас хотел идти по Либеньскому мосту и смотреть на мутную Влтаву!

Фред накрывал на стол. Холодная закуска из сыра и консервированной ветчины. Все, что было в доме. На скорую руку. Потом он принес бутылку южноафриканского виски, и, не говоря ни слова, мы начали напиваться. Возможно, они хотели придать мне храбрости, вероятно, знали, как я расстроен. Мы выпили бутылку еще раньше, чем закончился ужин, но настроение не улучшилось. Нам не о чем было говорить. Виски было плохое.

Потом Фред проводил нас к машине, Тони сел за руль,

– Ладно, всего хорошего, – сказал Фред и подал свою единственную руку. – Там лучше, чем в каталажке.

У меня было такое чувство, будто я покидаю родной дом и уже никогда сюда не вернусь. Море, по которому я приплыл, растаяло. И Гут не сел со мной в машину. Он покинул меня окончательно. Я остался один.

В половине восьмого вечера на самой отдаленной посадочной полосе порт-элизабетского аэродрома приземлился транспортный «Висконт» без опознавательных знаков. Тони подвез меня в машине с погашенными фарами к самому его фюзеляжу. Из самолета спустили металлическую лесенку. Тони подал кому-то вверх мои документы и с облегчением сказал:

– Присмотрите за ним, это еще тот бандит.

Беспомощно я смотрел на незнакомый небосвод, на котором сверкали большие чужие звезды. Бежать! Но бежать было некуда. Вместо этого я полез по лесенке вверх.

На полу между ящиков и объемистых бесформенных мешков развалилось несколько парней, которые при свете матового плафона на потолке без интереса рассматривали меня. Потом двери захлопнулись, свет погас, и «Висконт» двинулся на старт.

– Давай, парни, давай! – горланил без устали из открытого бронетранспортера сержант Маретти, – Не халтурьте, поднажмите!

Задыхаясь, мы неслись в высокой траве и стреляли короткими частыми очередями. Где-то справа сопели Кюллов, Джоел и Вердинг, слева – Пальмер с Тенсером. Но я никого не видел. Трава саванны была высотой не менее двух метров, и только Маретти, стоящий у пулемета на транспортере, возвышался перед нами, как маяк.

– Вперед, вперед! Вы должны успевать за машиной, иначе вас укокошат!

В глазах у меня рябило, солнце хлестало по спине, и изо всех пор лил пот. Нестерпимая жара саванны накаляла автомат, как утюг. Я продирался через травянистые джунгли, облепленный мухами и насекомыми. Они чуяли пот и кровь и тучами стлались за нами. Холмистое плоскогорье трескалось от жары. Вдалеке колебалась и трепетала в мареве вершина Иньянгани. Прочесывание саванны. Уже три недели мы ежедневно тренировались. На ходу спрыгнуть с транспортера и развернуться в цепь. Стрелять очередями веером, не целясь. Без устали бежать и гнать «неприятеля». С утра до вечера, целый день и снова до упаду.

Я был размолот, помят и ободран. На мне не осталось, живого места, но, несмотря на это, я пробирался через траву и густые заросли. Маретти орал, горланил и подгонял нас бешеными очередями из пулемета. Я не мог о чем-то думать. Не мог ничего соображать. Наконец, когда транспортер остановился в тени акаций или брахистеций, мы упали на растрескавшуюся землю и лежали как убитые.

– "Противник" прострелил бак с питьевой водой, – хохотал Маретти, до вечера вы должны выдержать, так что пить будете на базе.

Каждый второй день "противник простреливал" бак с питьевой водой. Мы сходили с ума от жажды. Все те новички, которых сборный самолет высыпал среди ночи на аэродроме в Умтали. Немцы, англичане, французы, швед Кейт Пальмер. У него была такая же белая, обесцвеченная кожа, как у меня, и теперь мы оба обгорели одинаково. Клочки кожи висели у нас на лице и руках. Мы не решались даже на минуту снять рубашки.

– Давай, парни, давай! – орал снова сержант. – Конец отдыха! Кто выбьется из темпа – тот списан, я ничего не хочу слышать! Закройте рты, тренировка считается боевой акцией, получите доплату. Все в машину! Атака на «противника» в густых зарослях!

Мы двинулись. Стальная обшивка транспортера была как раскаленная печь, тени деревьев исчезли, саванна выдыхала, душный, пряный аромат,

– Давай, парни, давай!

Один за другим мы покидали кузов транспортера. Прыжок, падение, и тут же на ноги! Автоматы веером разбрызгивали огонь. Только не отклоняться от цели, не попадать в сектор обстрела. Окровавленные, мы пробивались через непроходимую саванну. Над гористой полосой накапливались тяжелые дождевые тучи.

…Августа даже не успела открыть зонтик. Ливень налетел неожиданно, затопил нас. Мы бежали по лесу, через кусты, и потом увидели кормушку под навесом с остатками прошлогоднего сена…

Густые заросли кончились, в глазах у меня были слезы. Ноги и руки сплошной кровавый шрам. Транспортер врубался в стену сожженных солнцем трав.

– Все в машину! Кто опоздает, того прикончат!

Выхлопной газ бил мне в лицо. Я прыгнул на ступеньку и упал в открытый кузов. Сержант пнул меня ногой:

– На место! Займи свое место, болван!

Тучи над Иньянгани как невероятный сон.

…Мы с Августой упали на сено. Тогда она впервые овладела мной, не я ею, а она мной. Перед этим у меня никогда не было девушки. Под губами я чувствовал упругость ее кожи. Какой я был в то время глупец!..

– Назад, на базу! Возвращаемся! – горланил Маретти.

Дождь рассеялся, клубы пыли закрывали обзор. Мы ехали по песчаной калахарской полосе, тянущейся, как свежий шрам, вдоль подножия холмов до самого лагеря. Эрозия подтачивала саванну и превращала ее в пустыню. В двадцати километрах к востоку лежала граница с Мозамбиком. Там был расположен наш корпус. Отборная армия Гофмана, пятьсот готовых на что угодно парней с самым современным оружием. Транспортеры и вертолеты «Алоетте». Суровая служба! Но и плата тоже соответствующая. Я не слышал, чтобы кто-то из парней жаловался. Разговор шел на немецком, английском, польском и сербском, но более всего на африкаанс. Расовые преграды не существовали. Здесь были и цветные американцы с опытом войны во Вьетнаме, французы, прошедшие Алжир, но костяк составляли англичане и голландцы.

После интенсивной месячной тренировки нас должны были распределить по отдельным отрядам. Капитан знал каждого наемника лично и знал, кто на что способен.

Политическая и военная ситуация обострялась не только на границах с Замбией и Ботсваной, куда проникали партизанские отряды ZAPU[7]7
  ZAPU (ЗАПУ) – Союз Африканского народа Зимбабве.


[Закрыть] и ZANU,[8]8
  ZANU (ЗАНУ) – Африканский Национальный союз Зимбабве.


[Закрыть] против которых вводились в бой регулярные воинские части, все чаще инциденты происходили и на вроде бы спокойной границе с Мозамбиком. Белые фермеры толпами покидали богатые усадьбы, продавали их, когда находился покупатель даже если он был черный или цветной. Или просто бросали их и уезжали в Европу.

Задачей корпуса Гофмана являлась охрана пограничных областей, ферм и боевые действия против партизанских отрядов и тех, кто оказывал им помощь. Отлив поселенцев должен быть остановлен, и на восточной границе должно быть обеспечено спокойствие.

Большинство в отряде безразлично относилось к этому сумасшедшему политическому фейерверку. Это нас не касалось. Бесконечные совещания в Солсбери, на которых черные объединялись с белыми против черных, а белые с черными против белых, черные расисты против черных пацифистов и белые расисты против белых социалистов, англичане против южноафриканцев, американцы против англичан, никого не волновали.

Каждый из наемников Гофмана уже где-то служил, и их ничто не могло удивить. Они выполняли свою работу, за нее им платили, а дипломатические спектакли их не интересовали. "Анти-Террористическая Уния" всегда будет кому-то нужна. Общее руководство осуществлял штаб "Анти-Террористической Унии" в Солсбери, которому мы, как корпус, подчинялись.

Охранять фермы белых и нагонять страх на соседние правительства. Гофман мог себе позволить то, что не могли позволить официальные родезийские силы. Кто связался с армией наемников, должен знать, что его ждет.

База была расположена южнее Русамбо в предгорье Иньянгани, примерно в ста пятидесяти километрах к северу от крупнейшего города области Умтали. Ближе всего мы находились к Мтоко – поселку, состоящему из двух рядов кирпичных домиков по обеим сторонам дороги, ведущей на север к Замбези, за которыми прятались круглые хижины африканцев из бамбука и глины, крытые травой. И уж только потом тянулись плантации кукурузы, тростника и табака. Этот «город» имел одну-единственную достопримечательность: здесь были местные девушки. За пять родезийских долларов. На цвет кожи всем было наплевать.

В три пополудни мы въехали в ворота лагеря. Сборные казарменные бараки ограничивали квадратное пространство, служащее в качестве учебного плаца и стартовой площадки для вертолетов. На самой дальней стороне – гаражи, мастерские и навесы для боевой техники и машинного парка. Вся база была обнесена высоким забором из колючей проволоки, и ее охраняло несколько сторожевых вышек.

Покрытые красной землистой пылью, мы выбежали из транспортера и потащились в душевые. Сыты были по горло. Ничем мы не были похожи на самоуверенных парней с рекламных плакатов. Даже не обращали внимания на насмешки старых вояк, бездельничающих и попивающих пиво перед лагерной столовой. Рабочий день закончен, если не будет тревоги. Упасть на кровать и спать.

Потоки воды смывали слои въевшейся в кожу земли. Мы в отупении подставляли тела под напористый дождик. Поль Джоел, маленький худой француз с птичьим лицом, удрученно скалил мне зубы из соседней кабины. Настоящий скелет. Как он может все это выдержать?

– Как только наживу денежки, сразу уберусь отсюда. Так клюнуть на эту удочку! Я служил десантником и насмотрелся всякого, – развел он руками, – но такую свинью, как Маретти, я еще не видел. Как-нибудь я его прикончу, только случай подвернется. Но прежде всего мне нужны деньги. Хочу стать самостоятельным, открыть где-нибудь в тихом месте отель…

Он болтал и болтал, рассказывал о своих мечтах. Он был официантом. У всех было одно и то же: каждому нужны были деньги, и каждый хотел стать самостоятельным. На остальное всем было наплевать. О Родезии они знали еще меньше, чем я, а о политике вообще ничего. Двадцатилетний швед Пальмер страстно мечтал покинуть холодную Швецию и поселиться в Италии. Что он там будет делать, он еще не знал. Что-нибудь найдется. Подписал контракт на пять лет, шведская зима ему осточертела. Вердинг и Кюллов – тридцатилетние отчаянные ребята. Они вынуждены были исчезнуть из Европы из-за неудавшегося ограбления одного из франкфуртских банков. Англичанин Тенсер, долговязый тихий паренек, работал, – как он утверждал, в личной охране императорского двора в Аддис-Абебе. Во время военного переворота застрелил несколько офицеров, но императору этим не помог. Едва остался цел. С того времени он перебивался как только мог, пока не оказался у Макса Гофмана. Мне казалось, что он обладает незаурядными знаниями и опытом. Однако он ими никогда не хвастался. Я был не единственным, кто не верил его историйке. Я считал, что Тенсер – скрытый агент или профессиональный политический убийца, принимающий заказы по телефону. Белые не могли себя компрометировать связью с ним, и, таким образом, единственное безопасное место для него было здесь. Убежище грешников.

Но все были одинаково расстроены, как и я, потому что одно дело ограбить банк, застрелить из едущей машины генерала или управлять отелем и совсем другое – нестись в африканской жаре до упаду за бронетранспортером. Пробираться сквозь заросли, жесткие, как колючая проволока, и траву, подобную непроходимым джунглям. Однако никто не роптал, все равно это было бесполезно.

Мне все время чудилось, что тут я очутился случайно, что это только временная остановка на пути домой. Срок в пять лет, необходимый, чтобы получить документы и гражданство страны, казался таким же фантастическим, как предстоящая когда-нибудь старость. Выход должен быть найден, твердил я постоянно себе, выход определенно найдется, но какой – я не знал. Не имел представления, каким образом можно было бы отсюда исчезнуть. Страх у меня прошел. Боялся я только одного: упасть под колеса бронетранспортера или при стрельбе случайно нарваться на пулю. Претория и Порт-Элизабет перестали для меня существовать. Только временами ко мне приходила Гледис.

Потоки воды смывали усталость. Я слышал, как на плацу приземляется патрульный вертолет и со службы возвращаются другие бронетранспортеры.

День проходил спокойно – ни одной тревоги. Через минуту в душевых будет не повернуться. Я вышел из умывальной. Приближался вечер, и жгучая жара ослабла. Ночи здесь бывали неприятно холодными.

Перед командирским зданием стоял вездеход – джип Гофмана с пулеметом, и шофер шефа бешено ругался. Капитан носил такую же серо-зеленую униформу, как и все в отряде, – без каких-либо знаков различия, но его архаические императорские бакенбарды прошлого столетия выделяли его среди остальных. Для меня это был вылитый Франц Иосиф.

Столовая была набита до отказа. Единственное место для общественных развлечений и вечерних встреч. Здесь проигрывали жалованье, мечтали о будущем, заливали вином горечь потерь и сводили личные счеты. На этой территории капитан допускал драки. Но беда, если бы драка произошла вне столовой.

Я слышал раздраженный голос шефа и беспомощную брань шофера над открытым мотором. По-видимому, неполадки в машине. Из столовой вышло несколько парней, они весело смеялись.

– Что вы здесь околачиваетесь? – заорал Гофман. – Попробуйте что-нибудь с этим сделать. Этот идиот ничего не понимает. Может только крутить баранку!

Шофер, со вспотевшим лицом, снова завел мотор. Мотор заработал на минуту и утих. Парни поспешно исчезла в полумраке столовой.

– Одни болваны, всюду только одни болваны! – бесился шеф. – Мне срочно нужно в Мтоко, сколько я еще буду ждать?

Там у него была черная девка, и каждый вечер он заезжал к ней.

Шофер с отчаянием искал неполадку. Я понял, в чем уязвима армия Гофмана: здесь не было специалистов, он не имел и технического персонала. Большинство в отряде составляли люди, которые никогда не работали. Умели только то, чему научились на войне или на тренировках. Управлять бронетранспортером – да, но сменить втулки или амортизаторы – это было сверх их сил. Пилоты вертолетов одновременно работали и механиками, они оплачивались лучше всех в корпусе. Лучше, чем офицеры.

– Засорился бензопровод, – сказал наконец шофер. – Я не могу с этим ничего сделать, там масса грязи, все нужно вычистить.

– Уже два джипа не на ходу, – орал капитан. – При первой же акции взять их на буксир и расстрелять, иначе не получим новые. Подготовь бронетранспортер!

Его решение отправиться в Мтоко на бронетранспортере было непреклонным.

– Что здесь болтаешься, – набросился он на меня. – Все вы одинаковы, болваны!

– Шеф, – сказал я, – испорчена мембрана бензонасоса. Нужно сменить насос, можно его взять у тех джипов, которые не на ходу.

Мгновение он смотрел на меня.

– Сколько – это будет длиться? – спросил он.

– Десять минут, если будет тот же тип двигателя.

– Выполняйте!

Он уже мне не «тыкал».

– Слушаюсь, капитан!

Через четверть часа джип увозил его к черной красотке,

– Вы тот, новый? – спросил он, когда мотор завелся и заработал без перебоев. Я кивнул. – Но если он у меня сдохнет по дороге, срежу вам премию!

Ворота открылись, патруль у пулемета на сторожевой вышке поднял руки в знак приветствия.

Резко похолодало. Вечер наступил так, будто шквалом погасило лампу. Я с удовольствием влез под одеяло. Джон Тенсер уже лежал. Я заметил, каким он был уставшим. С автоматом на шее бег за бронетранспортером не так уж прост. Остальные заканчивали день в столовой. Думали, что еще раз – веселятся, верили этому. Радиокомбайн играл вовсю, мы слышали трубы и барабаны даже на казарменной койке.

Тенсер приоткрыл глаза и слабо усмехнулся.

– Сыт этим по горло, а?

Я кивнул. Мы впервые остались наедине. Теперь появилась возможность, которую я ждал уже несколько дней.

– Как ты думаешь, можно достать в Солсбери фальшивые документы? спросил я прямо. Это был единственный человек, который разбирался в подобных вещах.

– Думаю, что нет, – ответил он тихо. – У меня здесь нет никаких связей, а без них не получится. Уйти можно и без документов,

– Но не в Европу, – вздохнул я.

– В Европу нет, это не выйдет, – И он повернулся на другой бок, больше мы не разговаривали. Трубы и рев пьяных голосов. Я тоже должен однажды порядочно нализаться и забыть обо всем,

Мне показалось, что на дворе начинает светать, но оказалось, что это был огромный месяц. Темно-зеленый. Бог его знает, откуда у него взялся такой цвет. Цвет джунглей в долине реки Замбези. Уже бежит четвертая неделя тренировок. Это много или мало? Как – примерно – я буду смотреть на все через год или два, что со мною будет через пять лет? Или меня завтра где-нибудь закопают? Или останусь лежать в высокой траве, и меня обглодают дикие звери? Как страстно я желал бы вернуться… но не могу, я за решеткой. За решеткой джунглей, пустынь и рек, за колючей проволокой базы под чужими тропиками на самом дне черного континента. Но почему вернуться должен именно я, сколько людей тут останется, почему я прошу у судьбы исключения?

Сирена дико завыла.

Я вскочил. Тревога! Глубокая ночь или уже утро! Дежурные взводы выбегали из казарм и неслись к бронетранспортерам. «Алоетте» с десантом в этот момент поднимался в воздух.

– Давай! Давай! Поднажмите, ребята! – орал сержант Маретти от пулемета. Мы ввалились в кузов каждый на свое место. Как новички, мы должны были участвовать во всех ночных акциях, чтобы набраться опыта. С вертолета отдавал приказы поручик Беневенто, руководивший всем патрульным отрядом.

В долине реки Мазое – приблизительно сорок километров – группа партизан после полуночи напала на ферму белых. Воздушный десант мог прибыть на место примерно через пятнадцать минут. Транспортеры – самое раннее через час.

Гул моторов разбудил спящую саванну, У нас еще было время, мы еще могли следить за тенями убегающих зверей и огромными незнакомыми звездами на ясном небосклоне или просто дремать с прикрытыми глазами.

Никто не говорил. Темнота была ясной и редкой, пронизанной лунным светом. Мы ехали с погашенными фарами. Машина качалась и подпрыгивала, оставляя сзади широкую полосу примятой травы, а перед нами – непроницаемый волнистый океан. Если на местности будет овраг или вывороченный одинокий ствол дерева, его никто не заметит. Наедем на полной скорости, и не поможет даже стальная обшивка. Командиры машин определяли направление только по компасу. Мы прижались друг к другу и застегнули воротнички рубашек. Холод немилосердно пробирался к телу. Никто не думал о предстоящем столкновении, о бое или смерти.

Если десант прибудет на место вовремя, партизаны отступят, если прибудет позднее, все равно они уже уйдут. Мы обязаны как следует прочесать окрестности, но до рассвета мы не слезем с машин, так как в густых зарослях, на кукурузных или табачных плантациях, легко нарваться на засаду. Большинство ночных акций кончалось одинаково.

Я вспомнил Гута, попытался его представить рядом с собой, но мне это не удалось. В такой ситуации я не мог его себе представить.

– Горит, – тихо сказал Маретти. – Все уже, вероятно, кончено.

Мы подняли головы. На северо-востоке дрожало желтое сияние. Мы выезжали из саванны. Здесь начиналась широкая долина реки. Машина увеличила скорость. Потом послышался сигнал вызова радиостанции. Сержант надел наушники и бесстрастным голосом отвечал:

– Да, да, понимаю. Слушаюсь… – Мы ехали колонной – пять темных грозных силуэтов, семьдесят человек личного состава. Две машины перед нами изменили направление. – Приготовиться! – приказал Маретти. – Еще идет бой. Мы продолжаем движение прямо к ферме, а те две машины заблокируют левый берег реки, чтобы противник не мог уйти.

Мороз пробежал у меня по спине. Дело принимало серьезный оборот. В этот раз это не был только ночной выезд. Сияние пламени вело нас прямо к цели. Здесь нельзя было заблудиться. Потом мы услышали пулеметы.

– Оружие на боевой взвод! – приказал Маретти и включил дальний свет. Из темноты вынырнула широкая ухоженная дорога между плантациями. Мы почувствовали запах дыма. Он тянулся низко над землей и образовывал белые полосы. Перед транспортером сержанта Додеса брызнул гейзер глины, а вслед за ним – другой. Гранаты!

Началось! Маретти нажал на спусковой крючок пулемета, грохот нас оглушил. Мы резко свернули на табачное поле. Транспортер Додеса застыл в неестественном положении поперек дороги. Его фары погасли. Только из амбразур били полосы жгучих искр и впивались в темноту. Додес должен помочь себе сам. Мы встретились с передовым охранением, которое должно задержать продвижение подкреплений.

– Быстрее, быстрее! – орал Маретти. Короткими очередями мы начали обстреливать обочины дороги. Появились первые горящие домики. Обычные круглые хижины черных рабочих из бамбука и глины. Здания фермы пылали ярким белым пламенем. Только кирпичный жилой дом еще не поддавался. Шофер включил сирену атаки. Очередь из пулемета застучала по стальным бортам нашего бронетранспортера. Машина завибрировала. Мы ехали между горящими хижинами по освещенной колее. Жуткий вой сирены вызывал ужас. Пулемет затих. Из фермерского дома появилась цепь десантников. Беневенто. Теперь настало их время. А на другой стороне реки вспыхнули фары. Туда добрались остатки патрульного отряда. Светящиеся стрелы хлестали по водяной поверхности. Нападающие бежали на другую сторону, но мы их все еще не видели.

– Давай, ребята, давай! – выкрикнул Маретти и нажал на спуск пулемета. Однако поток искр был направлен вверх в темноту. На мгновение мы отвели глаза от амбразур. Маретти упал на колени на стальной пол, и только пальцы судорожно сжимали гашетку. Первым опомнился Тенсер. Оторвал руку, – и тело рухнуло к его ногам. Потом он нажал на спусковой крючок. Поток стрел косил полосы камыша на берегу реки. Пусто. Только мы стреляли как одержимые. Никто не пытался пробиться на другой берег.

– Назад, к ферме! – приказал Тенсер. Шофер повернул машину. Пальба на другом берегу утихла. Противник исчез, улетучился, растворился. Только хозяйственные постройки освещали окрестности ослепительным пламенем. Мы вынесли сержанта из машины и положили его к ногам поручика Беневенто. Пятидесятилетний мускулистый итальянец с римским профилем. Казалось, что униформа трещит на нем от каждого движения.

Он только показал на стену дома.

– Белых – направо, черных – налево. А где Додес?

– Завязли с транспортером на дороге, атака ручными гранатами, – сказал Тенсер и закурил сигарету. – По всей вероятности, удержится.

– Все осмотреть, не удаляться вне пределов освещения, – приказал поручик.

Остаток ночи мы свозили мертвых. Черные рабочие, трудившиеся на ферме. Мужчины и женщины из селения.

Семья белых, жившая в доме, спаслась. Старый англичанин с девяностолетней матерью и взрослой дочерью.

Перед рассветом машины, возвращающиеся с другого берега, привезли команду транспортера Додеса и сложили ее на правую сторону к стене дома. Несмотря на то, что, собственно, даже не было боевых действий, потери были чрезвычайно тяжелыми.

Утром прилетел капитан Гофман с белым районным комиссаром и черными представителями Аfrican Council[9]9
  Африканский комитет (англ.).


[Закрыть] и African Advisory Board.[10]10
  Африканский консультативный совет (англ.).


[Закрыть] В их сопровождении фермер Хармер со своей матерью опознавали мертвых. Среди них не было никого из чужих, все работали на ферме. Ни одного незнакомого из нападавших.

– Черные, работающие на фермах белых, для партизан – враги, – сказал мне Тенсер, когда мы стояли над длинным рядом убитых. – Хотят их запугать и принудить не работать на белых. Хозяйство от этого быстрее бы обанкротилось. Застрелить представителя Африканского комитета или Африканского консультативного совета для них важнее, чем застрелить белого комиссара. Я живу в Африке двадцать лет и служил в самых разных местах. Расизм – не главная преграда, здесь проходит социальная революция в самой явной форме. Она, как стихийное бедствие, всюду начинается одинаково.

Старая госпожа Хармер, тощая, костлявая, со сморщенным лицом, громко плакала.

– Что с нами будет, что теперь с нами будет, – причитала она над рядом тел, поразительно однообразных в утреннем сиянии солнца.

– Что будет? – оборвала ее раздраженно взрослая, такая же некрасивая внучка. – Первым самолетом летим в Европу. Я сыта по горло! Мы должны были давно это сделать, но это уже зашло слишком далеко. Или ты еще надеешься на правительственные обещания? Ты не в своем уме, живешь как во времена королевы Виктории, и отец тоже сумасшедший! – Теперь она уже кричала.