Текст книги "Смертоносный груз «Гильдеборг»"

Автор книги: Павел Гейцман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Мы дремали тупо, безвольно. Как пойманные в капкан. Звери в капкане хотят только освободиться, не понимая, что и капкан может означать укрытие, а бегство из него – смерть. Однако для нас из этого омута не было дороги, если мы его покинем – умрем.

– Ты давно знаешь капитана? – спросил я в темноту – как будто от этого что-то зависело.

– С того времени, как плаваю на «Гильдеборг».

– А его семью?

– Однажды я ее видел. В Ливорно или в Неаполе. Встречала его в порту. Жена – итальянка примерно его лет и дочь – красавица.

Прошлое, которое ничего не значит. По крайней мере, для нас не значит ничего. А мозг все продолжает собирать факты. Если человека как следует прижать, он сделает все. Только надо выбрать подходящий момент и нужный ключ.

– Что вы здесь провозили контрабандой? – Мне захотелось узнать кое-что о происхождении тайника, в котором мы лежим.

Гут взвешивал: молчать – рассказать? Имеет ли еще его тайна цену или это незначительные подробности из прошлой жизни?

– Главным образом оружие, а иногда и наркотики, – сказал он равнодушно. – Собственно, об этом не стоит и говорить, мы хотели только немного подзаработать.

– А капитан?

– Он даже и не подозревал об этом, никто об этом не имел никакого представления.

– Зато на этот раз капитан сам везет контрабанду…

Гут в темноте нехотя рассмеялся.

– Гут, – сказал я, потому что мной вдруг овладела потребность говорить, сопротивляться, противодействовать. – Все это, скорее всего, с самого начала было гигантским мошенничеством! Когда решался вопрос о способе транспортировки, никто и не заботился о безопасности. Скорее всего, они хотели создать такую ситуацию, чтобы кто-то мог захватить груз. Обеспечить благоприятные условия. Одинокое судно на море – вот самые благоприятные условия. Не надо бояться свидетелей.

– А нам-то какое дело? – прошептал Гут. – Само собой, кто-то планировал. Возможно, уже в Евроатоме, потому что мы долго ждали разрешения на продажу урана фирме «Андреотти», которая зафрахтовала судно. Но какое это имеет значение для нас?

– Никакого. Ты прав, никакого.

– Мы должны проникнуть в склад, должны добыть себе жратву, – хрипло шептал Гут. У него снова сдавали нервы. Вновь ожил призрак голодной смерти. Мы видели его. Снова нас сдавила темнота. Непрерывный гул корабельного вала и судовых машин был утомителен. Я свернулся в клубок и закусил зубами кулак, чтобы не кричать от ужаса:

"Я не хочу умирать, я еще не хочу умирать!"

Глава II

Где-то среди ночи – невозможно было различить в темноте стрелки часов мы вышли из стального склепа. Гут отпер замок крышки вентиляционного отверстия, и мы вылезли наружу. Чувствуя, как колотится сердце, я сполз с батареи следом за Гутом, который сразу бросился к крану. Жадно, захлебываясь, пили мы воду. Ее тут было достаточно.

Вдали мерцали огни аварийного освещения, они казались глазами сказочного существа. Мы различали очертания водяных резервуаров, собственные силуэты и стальные шпангоуты. Казалось невероятным, что здесь можно кого-нибудь встретить. Однако Гут прихватил железный прут, которым при чистке резервуаров открывали краны. Затем, сквозь непрестанный, ставший теперь более сильным, шум, мы отправились к складам, которые были расположены под каютами команды. С каждым шагом нас покидал страх. Здесь мы были в безопасности. Все, кроме вахтенных, спят, кому нужно шарить так глубоко в трюме. В нетерпении мы ускорили шаг.

Аварийные огни приближались. Они освещали железную лестницу, ведущую на первый этаж трюма. Там был склад продуктов. Мы крались вверх на цыпочках. Здесь я уже хорошо ориентировался. Вот и широкие стальные ворота склада. Не дыша, в полумраке мы их обследовали. Железный прут был слишком толстым, нигде не удавалось подсунуть его, чтобы взломать замок. Мы беспомощно стояли перед неприступной стеной. Как попасть внутрь?

Гут яростно ударил в щель двери.

– Здесь не пройдем. Надо попробовать пролезть через канал приводного и водосточного трубопровода в вентиляционную шахту и через шахту – в склад! Он оперся о ворота и вытер вспотевший лоб. – Разводка воды к каютам сделана этажом выше. Попытаемся идти по приводным трубам от резервуаров.

Гут исчез в противоположном проходе и рассматривал тянувшиеся у потолка трубопроводы. Там, где не было возможности вести трубы на поверхности, они входили в шахты и поднимались вверх. Мы должны были найти нужную трубу, дойти по ней к трюму и через весь этот лабиринт пролезть к вентиляционной шахте. Найти ее и спуститься вниз. Но этого нам никогда не суметь, даже если Гут знает судно хорошо. Я видел, как сложна конструкция судна, сколько в нем шахт и труб, по которым проведены водяные, паровые и электрические коммуникации. В любую шахту должен был пролезть человек, чтобы можно было проводить ремонтные работы. Но найти их, определить правильное направление и все возможные ответвления – это мне казалось выше наших сил.

Возле меня что-то неожиданно и резко вспыхнуло. Я с ужасом обернулся. Сияние меня ослепило. Я закрыл ладонями лицо и через щели между пальцами увидел… Какой-то человек в белой защитной резиновой одежде стоял у лестницы и освещал меня мощным электрическим фонарем. Он был в таком же ужасе, как и я. Даже не двинулся с места.

А потом откуда-то выскользнул Гут и размахнулся железным прутом. Это был страшный удар и жуткий звук. Белая фигура переломилась, рухнула, фонарик упал и покатился по стальным ступеням лестницы вниз.

– Не стой! – заорал Гут. – Быстро! Здесь его нельзя оставлять!

Он схватил тело за резиновые рукава и потащил по лестнице вниз. Я бежал за ним. По лбу и спине лились потоки холодного пота. Тело громко стучало по ступеням. Гут поднял фонарь и выключил его. Сумрак. Тусклая лампочка освещала детектор Гейгера-Мюллера, расположенный на стене. Он спал, все было нормально. Контейнеры были достаточно надежны, радиации мы могли не бояться. Только тело в белом антирадиационном костюме лежало на железных плитах под лестницей.

– А что я должен был сделать? – вздохнул Гут хрипло. – Что я должен был делать?

– Надо спрятать его между контейнерами с окислом, там его не найдут!

– Через пару дней мы будем где-то на экваторе – знаешь какая будет жара? Надо его выбросить, выбросить с корабля!

– Бросить за борт?

Он тупо посмотрел на меня.

– За борт – нет, в море – да, через сточную шахту.

– Сточную…

Он тяжело кивнул головой.

– Это страшно…

– Все страшно! Здесь он остаться не может!

Я знал, куда ведет главный сток. К нему подсоединялись стоки из камбуза, умывальников и с машинного отделения. Автоматические насосы отводили по нему воду, накапливающуюся в самом глубоком трюме.

Но мы должны были снова подняться на этаж выше, до самого машинного отделения. Шахта выходила в море у самой поверхности.

– А комбинезон сними, – решительно сказал Гут. – Он слишком заметен.

Трясущимися руками мы начали раздевать тело. Это был молодой мужчина, может быть, лет двадцати пяти. Одежда под резиновым комбинезоном напоминала униформу, но без знаков различия. Он был мертв. Комбинезон Гут поспешно свернул и спрятал между стальными шпангоутами под лестницей. Потом мы, каждый со своей стороны, ухватили тело и потащили его вверх. Ступени были узкими и крутыми, мертвец попеременно наваливался на нас всем своим весом, и я чувствовал липкие струйки крови. У меня было желание бросить его и мчаться отсюда вверх. Броситься через поручни в море. Но вместо этого я судорожно сжимал его и поднимался за Гутом.

Знакомый высокий тон работающей на полных оборотах турбины напомнил мне абсурдность ситуации. Несколько часов тому назад мы здесь еще ходили как нормальные люди, а теперь убиваем. Мы не были в здравом уме. За нас действовал кто-то другой. Другой поднимал с отчаянной нетерпеливостью решетку, закрывающую шахту. Она была страшно тяжелая и надежно закреплена. Нам не удавалось ее поднять. Гут, с перекошенным лицом, издавал бессвязные звуки. Затем все бросил и помчался обратно. Я подумал, что он убегает, и бросился за ним, а мертвец остался лежать перед решеткой. Но Гут только поднял тот страшный железный прут и снова вернулся. Лом! Нам нужен был лом!

Мы уперлись, решетка поддалась, и из глубины мы услышали шум воды. Мы начали изучать поперечник шахты. Достаточно ли он широк? По всей вероятности, достаточно. Мы схватили тело и спустили головой вниз.

Исчез! Как будто его никогда и не было. Ничего не случилось. Вода все также монотонно шумела. Мы установили решетку и без единого слова побрели обратно. Мы уже не думали о складе с продуктами, даже о голоде, который нас ожидает. Трап дребезжал под ногами. Мы прятались в темноту. Как крысы.

Крысы!

Что-то путалось у меня под ногами. Это крысы кишмя кишели вокруг нас, они почуяли запах крови. Я начал орать. Мы понеслись еще быстрей, потом кинулись к лестнице, ведущей в нашу спасительную западню. Я не мог пролезть через отверстие внутрь. Гут неистово пинал меня ногами.

Наконец-то!

Защелка крышки захлопнулась. Мы еще укрепили ее тем страшным железным прутом.

Слепота!

Пучина морская. Это бог наказал нас. Свернувшись в клубок на полу, я вслушивался в чей-то голос. Он скулил и хрипел, его стон вырывался из глубины души. Без всякого смысла. Это был мой голос. Меня затрясла неудержимая лихорадка, как тогда, когда меня покинула Августа, когда я понял, что ее уже не вернешь, что она уже махнула на все рукой.

В Гамбурге она пела в «Фюрстендорфе». Действительно пела, и «Фюрстендорф» был заведением первого класса. Тогда ее еще мог заметить кто-нибудь с радио или телевидения. Тогда она еще говорила о том, что однажды запишет свой голос у Лиссако. Но потом пришел маленький и вежливый голландец и предложил ей пятьсот гульденов ежедневно за выступление. Я даже не мог понять, много это или мало. Августа была как сумасшедшая, она чуяла запах денег. Такой гонорар ей еще никто не предлагал. На родине она пела скорее для удовольствия, чем ради денег.

– Такие денежки нигде не заработать! – кричала она грубо. – Я больше не хочу перебиваться с хлеба на квас. Когда мне еще предложат такую сумму? Мне скоро тридцать, я потеряла слишком много времени. Признайся, наконец, что ты ни на что не годишься, да, ни на что! И потом, я ведь не представляла, что здесь будет так…

Я тоже себе это не так представлял. Ползал по корабельным конструкциям и сваривал. Мною тоже овладела бешеная жажда денег. Я должен зарабатывать, чтобы она вернулась обратно. Только потом я могу сдать экзамены, чтобы признали действительным мой диплом. Но пятьсот гульденов – такой возможности мне никогда не представлялось.

Временами я приезжал в Амстердам или она ко мне. Однако на представление она меня никогда не приглашала. После обеда мы шли на прогулку, как порядочная супружеская пара, а вечером она провожала меня к скорому поезду.

– Как заработаем денежки, устроим себе порядочную квартиру, сдашь экзамены и начнем новую жизнь. Еще немного мы должны выдержать. Нельзя упускать такой случаи.

Треск словесной шелухи. Оба мы знали, что уже отдаляемся друг от друга: она к своей цели, а я, с шальными течениями, бог знает куда. Впоследствии я начал чувствовать облегчение, непривычное ощущение свободы. Никто меня не контролировал, я мог думать и действовать как хотел. Мог вернуться домой – в Гамбурге меня ничто не удерживало. Но это было бы, конечно, бессмысленно. Виделись мы все реже и реже. Мы уже махнули друг на друга каждый со своего берега.

Гут затряс меня.

– Слушай, – шептал он. – Проснись!

Я пришел в себя. То было в прошлой жизни. Теперь я живу иной жизнью если называть это жизнью. Тело и мозг борются за существование, за физическое бытие, но меня нет тут с ними. Я где-то вне этого, я только смотрю. Смотрю чужими глазами, а мои собственные – слепы.

Снаружи за стальной стеной резервуара послышались голоса и гул шагов. Осмотр судна! Ищут его!

Через минуту и нас кто-то трахнет железным прутом и бросит в сток. Сколько смертей происходит в мире в каждое мгновение! Какой это имеет смысл, какая в этом закономерность? То, что я живу, воспринимаю, думаю и чувствую, имеет цену только для меня. Я – рыба, выловленная из моря, и с миллионами других рыб путешествую на консервный стол.

У меня перехватило дыхание. Сапоги громыхали по ступенькам лестницы к верхней части батареи резервуаров. Гут судорожно сжал мне руку.

– Вода! – крикнул голос над нами, и мы услышали скрип и удар поднятой крышки вентиляционного люка.

– Вода, вода, – повторял голос, и сапоги гремели по верхушке резервуара. Просматривали всю батарею, секцию за секцией. Через вентиляционные люки светили вниз.

Я чувствовал, что мне делается плохо, что у меня разрывается сердце. Я не мог дышать. Гут впился мне пальцами в руку, это были не пальцы, это были губки тисков.

– Вода, вода, – выкрикивал кто-то на плохом английском, который я уже когда-то слышал. Сапоги громыхали над нами. Сталь звенела. Рывок запором, снова и снова. Потом металлические удары по крышке.

– Застопоренный запор, но по звуку – вода, – гаркнул голос с высоты, и шаги загудели к соседнему резервуару.

– Вода, вода, – удалялись они.

– Просмотреть резервуары с нефтью! – приказал издалека другой голос. Шаги и голоса удалялись.

Тишина!

Гудение вала, работа корабельных машин. Мы лежали как мертвые, залитые потом. Я чувствовал огромную усталость. У меня было такое состояние, как будто я целый день бросал уголь, а в действительности все это длилось несколько минут. Осматривали судно, заглядывали в каждый угол. Они уже знали, что тут кто-то скрывается, что кто-то все это пережил.

– Капитан нас видел, – шептал хрипло Гут,

– Он не должен был нас видеть, – сказал я. – Нам это только показалось.

– Он мог свалиться за борт, почему его ищут здесь? – сказал беспокойно Гут. – Время от времени случается, что кто-нибудь исчезает, но всегда – за бортом.

– Видимо, у них есть причина…

– Думаешь, следы крови?

– Возможно.

– С этим ничего нельзя было поделать!

Я знал, что невозможно. Было излишне о том спорить. Нас не нашли. Пока.

– Но что будем жрать? – сказал тихо Гут. – Ты еще не голоден?

Я был голоден, я уже начинал это чувствовать. А что будет через неделю, две или три?

– Ночью попытаемся снова, – сказал он. – Иначе нет смысла скрываться. Сдохнем тут от жары, когда приблизимся к экватору.

– Мы должны были взорвать этот проклятый уран, достаточно было бы обычной гранаты!

Вздор, сумасбродные слова, пустой звук. Звуки и голод, взгляд, устремленный во тьму. С каждым мгновением мы откуда-то удалялись и к чему-то приближались. Я еще никогда не чувствовал себя таким беспомощным и ничтожным. Всего-навсего песчинка. Ее уносит ветер, и нет силы, которая бы ее удержала. Бог забыл людей: забыл того человека, которого мы ударили железным прутом, забыл о всей команде «Гильдеборг». Как бы он не забыл нас на дне этого омута. Некоторые вещи человек не понимает. Ему не хватает вместимости мозга. Он ограничен своим существованием. Не способен исчезнуть из тела, избавиться от него. Хорошо еще, что нервное истощение так велико, что мы можем спать, что проваливаемся из внешнего во внутренний омут, а он бездонный. Не имеет стен, обложенных нейтральным материалом, нельзя в нем свернуться клубочком и положить лицо на прохладное дно. Он безразмерен, проваливаешься, отдаляешься и блуждаешь! В иной стране, в ином времени…

Мама сказала:

– Вы еще не пойдете спать? Вам нужно отдохнуть. Такая дорога, бог знает, что вас ждет.

Она ни о чем не знала. Мы уезжали всего лишь в отпуск, но она, вероятно, о чем-то догадывалась. Я не хотел понимать скрытый смысл ее слов, видеть слезы предчувствия. Уже конец, сынок, ты меня уже покинул. Я был так же тверд, как и Августа. Вечная безжалостность молодости. Ничего не случилось, мы скоро вернемся обратно! Мы вернемся.

Я осознал, что не смогу уже и представить себе лицо матери. Вижу только фотографию, оставленную в гамбургской однокомнатной квартире на ночном столике. И лицо Августы исчезло из памяти, остались расплывчатые черты, которые могли принадлежать каждой из женщин…

– Пойдем, Ганс, – настойчиво шептал Гут. – Проснись, время, мы должны попытаться достать еду.

Все время я что-то должен делать, нет ни минуты покоя. Мы открыли дверь в мир и пролезли сквозь щель. Прежде всего мы отвернули выпускной кран и долго, захлебываясь, пили. Было около полуночи, крысы еще не вышли на ночной грабеж. Скрип корабельного вала. Вдоль переплетений трубопроводов мы отправились знакомой дорогой на корму. Вдалеке появились огни. Мы отчетливо ощущали, как все судно сотрясается и вибрирует. Турбина все еще работала на самых высоких оборотах. Меня вдруг охватило страшное желание выбежать на палубу, надышаться свежим воздухом и увидеть звезды. Звезды над годовой. Тайну вечности.

– Осторожнее, ты! – зашипел Гут и посмотрел вверх в темноту. – Здесь первый стояк.

Один трубопровод отходил здесь от главной линии вверх. Мы снова зашагали. Аварийные огни приближались. Лестница и освещенный дозиметр Гейгера-Мюллера. О своих дозиметрах мы забыли, они были не нужны. Но все еще послушно висели на лацканах комбинезонов.

– Осторожно!

Мы, окаменев, остановились. У лестницы, ведущей в первый трюм, появился часовой. Парень в белом антирадиационном костюме с автоматом в руке. Он вынырнул из тени и уселся на ступеньку. Костюм был, конечно, не лишним, хотя против сильной радиации он не защищал, а был нужен при манипуляциях с контейнерами. И по-видимому, придавал уверенности. Здесь была опасная зона.

Не двигаясь, мы наблюдали за охранником. Он временами недоверчиво посматривал в темноту, боялся.

– По лестницам не пройдем, – тяжело проронил Гут. – Мы должны найти другой стояк, он, скорее всего, прямо за лестницей.

Парень встал, потянулся и зевнул.

Мы снова двинулись. Неуверенно, по острию ножа. Граница между жизнью и смертью. Она проходила здесь. Примерно после десяти минут опасного ползания, поисков и возвращения мы нашли другое место, где трубопроводы поднимались вверх. Караульный с автоматом кружился, как бабочка в освещенном кругу, около дозиметра.

В темноте мы нащупали упоры для ног и начали по трубам карабкаться вверх. Приблизительно после пяти метров пространство сузилось, и мы вползли в трубу. Караульный и круг света исчезли. Удивительный мир. Мы ощупывали кожу судна и его мясо изнутри, пролезали по артерии. Только на уровне первого трюма мы отважились включить фонарь мертвеца. Связки кабелей электропроводки тянулись к машинному отделению. Там, где водопроводные трубы изгибались, нам показалось, что в этом душном спертом воздухе повеяло ветерком. Вентиляция. Где-то, вероятно, подсоединялась вентиляционная шахта. Мы держались за связки кабелей. Если на одном из них окажется нарушенной изоляция, нам конец. Останемся здесь, сожженные, до тех пор, пока это судно не потонет или не будет разрезано на металлолом.

Здесь уже явственно сквозило. Может быть, мы уже в вентиляционном канале? Может быть, он служит и для электропроводки, и для воздухообмена? Что находится за стеной, около которой мы ползем вперед? Как выполнена вентиляция в складском помещении? Скорее всего, есть отверстие в потолке, но какого оно размера?

А потом я почувствовал запах моря. Труба поднималась прямо вверх, вероятно, на палубу. Главный вентиляционный канал! Внизу, в полуметре ниже уровня отдушины, к которой мы лезли, в железной обшивке было отверстие, забранное проволочной решеткой. Я сел Гуту на ноги, он глубоко нагнулся и посветил внутрь.

Склад! Мы были у цели. Теперь оставалось только проникнуть внутрь и вернуться обратно. Гут начал яростно трясти решетку. Она поддалась. Он перелез через вентиляционную шахту, которая начиналась где-то глубоко в трюме, и спустился через отверстие в склад. Я светил ему. Видны были ряды полок, ящиков и бочек. Мешки с мукой и рисом, коробки с консервами. Он схватил один из пустых мешков и начал набивать в него то, что попало ему под руку.

– С мешком не пройдем, не пролезем через шахту, – закричал я ему.

Он повернулся и посмотрел на фонарь. Я видел его лицо. Сосредоточенное и напряженное.

– Да, не пролезем, – крикнул он мне. – Бросим его в вентиляционную шахту вниз. Мы – на корме под кубриками команды, потом найдем это место.

– Брось его куда хочешь, – сказал я сердито, – но возьми только консервы и сухари, а на остальное наплюй!

– А спиртное! Его здесь полно, мы хорошенько прополощем себе горло из капитанских запасов!

Наконец он наполнил мешок, придвинул к стене несколько ящиков и подал его мне вверх к вентиляционному окну.

– Спусти его вниз, ничего не случится. Виски у меня в карманах.

Мешок был так тяжел, что я его едва-едва протащил через отверстие.

– Бросай его, не бойся!

Я спустил мешок в шахту. Слышал, как он несколько раз тупо ударился о стены, и потом все замолкло. Гут протягивал ко мне руки, он хотел, чтобы все это уже кончилось, хотел скорее исчезнуть отсюда. Мы отдохнули только тогда, когда защитная решетка снова закрыла отверстие. Только теперь мы снова почувствовали холодный воздух, тянувшийся через вентиляционную шахту. По стояку я начал карабкаться вверх. Я не мог устоять. Мне страстно захотелось увидеть небосвод и отблески волн. Гул машин остался глубоко под нами. Шахта выходила на палубу и против потока волн была защищена обычной дымоходной заслонкой. Я услышал удары волн, чей-то голос близко от нас отчетливо сказал:

– Завтра мы должны начать покраску. Когда пристанем, краска не должна выглядеть как новая. И еще кое-что, капитан. Мне не верится, что Кормак мог свалиться за борт. Море спокойно, а к спиртному никто не имеет доступа. Вы действительно убеждены, что все из старого экипажа сели в шлюпки?

Сердце у меня остановилось. Откуда слышались эти голоса? С палубы? Капитан вышел на ночную прогулку? Или они доносятся прямо с капитанского мостика? Я не отваживался даже вздохнуть. Если мы слышали их, то и они могли услышать нас. Мне казалось, что в узкой шахте опять становится неимоверно жарко.

– Вниз! Немедленно вниз! – шептал подо мною Гут.

– Если вы не убеждены, то выкладывайте сразу, – сказал снова бесцветный голос. – Мы должны покончить с этим, пока мы еще в море. Когда пристанем, нам обоим это может стоить жизни,

– Терпеть не могу угроз, – проворчал Фаррина. – Будьте осторожны, как бы вы сами тоже не свалились за борт. Тот ваш приятель никогда в жизни не был в море. Вы нарушили договоренность, соглашением было предусмотрено, что я обеспечу эвакуацию экипажа, а не то, что вы их расстреляете!

– Сожалею, капитан, за это я извиняюсь, но морской флот получил другие инструкции. Я не был информирован.

– Так катитесь подальше и не трепите языком! Я ведь тоже не информирован, – сказал насмешливо Фаррина. – Вы взяли на себя командование, а я забочусь только о технической стороне плавания.

– Но вы должны гарантировать, что тут никто не остался!

Голоса удалялись. Те двое уходили по палубе. Мы осторожно начали спускаться вниз. Гул корабельного вала и машин оглушал. Наш новый мир, расположенный ниже уровня моря. Здесь все было иное: мышление, взгляды и даже наши лица. Мы превратились в хищных зверей. Были готовы убивать.

В ссадинах и порванной одежде, мы наконец спустились обратно. Мы уже не отваживались засветить фонарь. Вдали желтели аварийные огни, и человек в белом сидел на лестнице. Спал ли он или только отдыхал, определить было невозможно. Мы ползли на корму, куда выходила вентиляционная шахта, через которую я спустил мешок. Но прошло еще немало времени, прежде чем мы его нашли. Только потом мы побежали в укрытие. Сегодня мы будем чудесно спать. Мы спасены, мы не умрем от голода.

Понемногу мы стали терять понятие о времени. Дни и ночи сливались в ничем не нарушаемый поток темноты. Духота в трюме превратилась в жару. Мы не могли определить, как долго мы плывем, и не пытались думать об этом. Отупело лежали на дне стального склепа, погруженные в себя. Ничего нас не связывало, нам было не о чем говорить, а каждое движение изнуряло. Было очевидно, что судно приближается к экватору и все дальше и дальше уходит в бесконечные просторы океана. Но куда и как долго еще нам плыть, этого мы не знали.

Ужас опасности миновал. Невозможно постоянно жить в страхе. Страх – это мгновенное состояние, которое, если длится долго, неизбежно переходит в безразличие, апатию. Человек привыкает к страху, создает защитную оболочку. Но возник иной страх, страх ожидания. В укрытии мы можем сколько-то пережить, но как попадем на берег, когда судно пристанет? Какая-то сила вынуждала нас обдумывать, искать выход, пробуждала нас от летаргии.

Никогда я не имел столько времени на размышления. Все заботился о пропитании, о сиюминутном. И вдруг погоня за деньгами и жизненным успехом кончилась. Надежды рассеялись, и ничто не имело цены. Суета сует, бессмыслица существования. Человек – бренное создание. Я начал постигать иное измерение окружающего мира.

Обычно каждый наперед различает отдельные этапы своей жизни. Готовится к ним и ждет их. Изменение не происходит в единое мгновение, иногда минут годы, прежде чем человек заметит, что, в сущности, он и его жизнь изменились, что он идет по другой земле, очутился на другом берегу.

Я испытал таких этапов несколько. Первый закончился, когда я познакомился с Августой. С тех пор все делилось на "до Августы" и "после Августы". Разделительная грань микроистории. Второй этап начинался не свадьбой и не мгновением, когда мы пересекли границу. Начался он, бог знает почему, ослепительной вспышкой электрода, коснувшегося конструкций пассажирского судна «Аугсбург» на судостроительной верфи Кратцманна, где я начал, после нескольких отчаянных месяцев поиска вакантных мест, работать. Тогда мне пришло в голову, что именно в это мгновение исчезли детство и юность, что у нас нет никого, кто бы нам помог, что только теперь мы созрели и предоставлены сами себе. Сколько, интересно, километров электродов я расплавлю, прежде чем что-то изменится, прежде чем моя жизнь вернется на нормальные рельсы? Но на какие рельсы, если те, которые за мной – взорваны? Перед собою я ничего не видел, только раскаленную струйку металла. Бесконечную, мгновенно твердеющую и затягивающуюся темным стеклообразным слоем окалины. Но под ударами молотка слой послушно спадал, как белье с тела Августы.

Здесь был конец того удивительно короткого этапа, здесь у меня кончился электрод, и здесь я сделал последний сварной шов. На «Гильдеборг» – судне жестокой правды и познания – все кончилось. Как только я ступил на палубу. Нынешний этап наступил не в оглушающем залпе ракет, разрывающих спасательные шлюпки, не в стальном омуте, в который мы погрузились, как в могилу, а в «Де-Пайпе». Там началась моя трагедия, трагедия прозрения. Она касалась только меня. Не тех людей в шлюпках, не капитана Фаррины, которого сломали террористы. Терроризм – мощное оружие, никто от него не защищен. Бьет прямо в сердце, парализует разум и волю. Августа была моей террористкой, она уничтожила меня так же равнодушно и без колебаний, как те два капитана, как ракеты миноносца команду «Гильдеборг». Разорвала меня, принудила отказаться от собственного «я». Иоганн Фаррина пожертвовал всем, чтобы спасти то единственное, что имело для него цену. Я не жертвовал ничем, собственно, я ничего и не имел, я только внутренне разложился. Я ни на что не годился, и ничто для меня не играло роли. Подходящий человек для «Гильдеборг».

– Мы должны его убить! – сказал из темноты Гут. Его занимали такие же мысли. – Мы должны его прикончить, Ганс, должна же быть какая-нибудь расплата. Он загребет денежки, а каково тем сорока парням и их семьям!

Я слышал, как он переворачивается и садится. Спиной он оперся о металлическую стену.

– Живыми мы все равно отсюда не выберемся, – сказал он неимоверно серьезно. – Не могу себе представить, как мы сможем сойти с корабля, как попадем на мол. При выгрузке будут такие же меры безопасности, как в Амстердаме. Очистят мол и всю округу. А если нас поймают… Но ведь мы уж и сейчас мертвы, – проронил он с трудом. – Поэтому и думаю, что мы должны его прикончить, это наша обязанность!

– По-видимому, ты прав, – вздохнул я, – но действительный виновник в другом месте, а капитану, возможно, свернут шею раньше, чем нам. Но если представится случай, можно это сделать.

Из глубокого пессимизма Гута рождалось отчаяние. Отсюда не было дороги. Мы только на минуту приостановили смерть. Ночью выйдем отсюда, пролезем по шахтам и каналам, проникнем на капитанский мостик и убьем капитана железным прутом.

Меня не страшила фантастичность этого намерения. Я резко распрямился и раскинул руки. Череп захрустел – снова я слышал этот кошмарный звук. Я начал кричать. Чему помогает человек криком? Кого пытается прогнать и устрашить? Или это только голос зверя, дремлющего внутри, того древнего, чуть цивилизованного зверя?

Гут начал трясти меня.

– Проснись, перестань же орать!

Я открыл глаза,

Темнота?

Сон или действительность? Разговаривал ли я минуту тому назад с Гутом или это мне показалось? Жара была невыносимой, невозможно было дышать.

– Не выдержу я этого, не выдержу, – шептал я, – через минуту сойду с ума, разобью себе голову!

Снова этот звук!

Нет, это Гут освободил затвор вентиляционного перекрытия. Я карабкался за ним. Исчезнуть из этого страшного склепа.

Жара в трюме была еще больше, чем в изолированном стальном резервуаре. Мы открыли выпускной кран, поток воды хлынул.

Возрождение!

Облегчение!

Выдержать! Прошел еще один день или два? «Гильдеборг» когда-то должна пристать, конечно, должна.

– Это бессмыслица – убить капитана, – сказал я счастливо, держа голову под струйками воды. – Это страшная глупость.

– Ты хочешь его убить? – спросил Гут.

– Я – нет, это ты предлагал… – Я оторвался от краника, здесь мрак был слабее и прозрачнее. Мы видели лица друг друга.

– Что-то тебе показалось, я не самоубийца.

– Может быть, может быть, ты прав, что-то мне показалось.

Только не спорить, мы не должны начать ссориться. Галлюцинации. Сами не знаем, что мы говорили, что нет. Мы должны сосредоточиться и контролировать себя. Не спать! Разработать план и обсудить, как отсюда исчезнуть, как выбраться с этого корабля. Не ждать случайности, начать строить мост.

– Мы должны взвесить все способы, как покинуть судно, – сказал я. Найти такой, который даст наибольшую надежду на успех.

– Есть только один путь, – усмехнулся Гут, – с палубы по трапу – на мол. Но пока трап спущен, у него стоит стража. Днем и ночью.

– Прыгнуть в море и плыть!

– В порту? Мы даже не знаем, где пристанем. Днем это исключено.