Текст книги "Смертоносный груз «Гильдеборг»"

Автор книги: Павел Гейцман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Держите язык за зубами, ребята. Никогда мы с военным отрядом не встречались и границу не переходили! Похищение Шипперов и нападение на деревни – провокационная акция Патриотического фронта, стремящегося ухудшить взаимоотношения между Родезией и Мозамбиком. Разойдись!

Только после этого он направился к штабу. Это была обычная мотивировка, которую ни опровергнуть, ни доказать. Мы медленно расходились. Пятнистый армейский «ВАСП» угрожающе стоял в центре лагеря, и теплый ветерок с севера тихо проворачивал лопасти. Настала подходящая минута, чтобы воспользоваться этим посещением и исчезнуть в душевой.

Я сбросил одежду, повернул кран и подставил тело тропическому дождю. Прелесть! В голове у меня было пусто, не о чем было думать. Я воспринимал только поток воды. Гости у шефа меня не интересовали. Конечно, они его не рассердят, скорее всего, будут совместно искать еще более убедительное объяснение. Правительство Смита не могло позволить себе разрыв с Мозамбиком, но и не могло себе позволить разойтись с Гофманом.

Того, что я пережил за эту пару месяцев, в изобилии хватило бы на целую жизнь. Если выберусь отсюда когда-нибудь невредимым, буду больше ценить покой и нормальную жизнь. Вернусь домой – ничто меня не остановит. Я уже не способен представить себе, что можно беззаботно идти по улице и не бояться того, что принесет завтрашний день. Снова обрести когда-нибудь чувство уверенности. Напрасные сны!

Меня пробудил грохот вертолета. В окно я видел, как он отрывается от утрамбованной земли и поднимает облака красной пыли. Надолго не задержались, поручик напрасно беспокоился. Что зависит от двух сожженных деревень и нескольких десятков мертвых? Более крупные вещи поставлены на карту. Уран, вольфрам, золото.

Я выключил душ и отряхнулся, как мокрая собака. Ощущение жары мгновенно вернулось. Я натянул рубашку и брюки на мокрое тело. Надо бы еще постирать, проделать всю эту неприятную работу, не могу же я ее вечно откладывать. Я глубоко вздохнул. Возьмусь, пожалуй, хоть как-то использую время. Я влез мокрыми ногами в ботинки и вышел из душевой, оставляя за собой большие темные следы.

– Сержант! – закричал мне от штабного барака Беневенто. – К шефу!

Его голос звучал неестественно, лицо было бледным и неподвижным. Видимо, получил нагоняй, разнесли его в пух и прах. Пока я поправлял на себе форму, зашнуровывал ботинки, поручик стоял и безучастно смотрел на меня.

– Идите, идите, быстрее! – он не орал, не приказывал, а только загонял меня внутрь барака.

Когда я вошел в кабинет капитана, Гофман сидел за письменным столом и копался в бумагах. Не говоря ни слова, он кивнул мне на плетеное кресло и продолжал что-то искать. Комната была полна сигаретного дыма, а на столе стояли недопитые рюмки с коньяком. Густая сетка против насекомых, вставленная в открытое окно, не пропускала воздух ни наружу, ни внутрь. На одной стене – специальная карта с обозначенными патрульными трассами и заштрихованными зеленым опасными зонами. На другой – плакаты с красотками. Нет ничего ужаснее, чем жизнь на базе среди саванны. И он, видимо, это почувствовал.

Наконец он нашел то, что искал. Твердую коричневую обложку с гербом. Мгновение он перебирал пальцами императорские бакенбарды и испытующе смотрел мне в лицо.

– Знаете этого человека? – спросил он тихо и протянул мне фотографию размером с открытку. В меня впились светлые, бесцветные глаза.

– Что вы здесь, черт возьми, делаете? – сказал твердо Гут Сейдл, смотря в упор на секретаря посольства. – Ведь дело идет о немецком судне и о немецких моряках, у меня немецкое гражданство…

Затаив дыхание, я смотрел Гуту в лицо. Это был он, точно встал из мертвых, прилетел на базу!

– Нет, капитан, не знаю! – мой голос даже не дрожал, это отвечал автомат, кто-то проигрывал магнитофонную ленту.

– А этого? – спросил он снова и вытащил другую фотографию.

Что мы еще могли желать? Стройная длинноногая блондинка непринужденно влетела в кабинет секретаря, взяла нас, погрузила в открытый «мерседес» с дипломатическим номером и обрушила на нас водопад смеха, дружеских расспросов и кокетливых взглядов. Теперь мы могли, наконец, свободно вздохнуть. Мы были спасены…

– В жизни его не видел, – сказал я твердо. Тот олух на фотографии был я! Нас сфотографировали сразу же, в посольстве. «Гильдеборг» встала передо мной как стальная стена. Призрак с того света. О! Вот оно, добрались до меня!

– Я тоже нет! – холодно кивнул капитан и спрятал оба снимка. – Никого из этих людей я никогда не видел. В моем корпусе они не служат и не служили. – Он легонько постучал ребром обложки о крышку стола, не спуская с меня глаз. – Я до сих пор никого из своих людей не выдал, это принцип нашей профессии, – добавил он медленно. – Не выдам, конечно, и вас. Мне совершенно все равно, почему вас разыскивают родезийские разведчики…

Он уже мне не «тыкал», не называл сержантом, говорил с холодной беспристрастной вежливостью и смотрел мне прямо в глаза.

– Я ни о чем не спрашиваю и ничего не хочу знать. Однако в связи с тем, что я им сказал, мне придется расторгнуть с вами договор. Они ухватились за след и придут снова. Они почти убеждены, что вы здесь, у меня. Вы должны исчезнуть, это в ваших и моих интересах! Ничего другого я для вас не могу сделать. Не хочу, чтобы возникло впечатление, что я выдал своего парня. Как устроитесь дальше, это уже ваше дело. Сдайте обмундирование, а утром ребята высадят вас на главном шоссе, которое ведет к Умтали. Направление на Солсбери – не рекомендую. У меня еще не было подобного случая: вас преследует не «Интерпол», не полиция, которые мне безразличны, а разведывательная служба государства, с которым я заключил контракт. – Он пожал плечами. – Мне вас жаль, мы хорошо с вами ладим.

Я был не в состоянии произнести ни слова. Меня уволили, нет, меня просто выбросили… Не выдадут меня, а только подбросят львам. Высадят среди саванны где-то на дороге к Умтали, и делай что хочешь!

– А жалованье? – спросил я удрученно. Без оружия я, возможно, обойдусь, но без денег?

– О жалованье и не думайте, – сказал он строго. – Благодарите бога за то, что они прежде всего пришли сюда, что не искали в ведомостях выплаты жалованья. Решились бы вы ждать жалованье до конца месяца?

Он открыл ящик стола и вынул пачку банкнот.

– Мне, конечно, не пойдет на пользу, если вы станете говорить всем, что Гофман – свинья. Помогу вам из своих…

Он отсчитал пятьсот родезийских долларов. Это была только незначительная часть суммы, которую я должен получить, но логика капитана была неумолима. Ждать я не мог. Если бы меня разорвала граната, я бы не удивлялся, с этим человек должен считаться, но он меня уволил, расторгнул договор, вернул свободу. Только что с ней делать?

Как мне действовать, имея за спиной армейскую разведку и полицию? Могу я попытаться перейти на другую сторону? Перебежать в Мозамбик? Я вспомнил слова Тенсера. Как откроется, что ты служил у Гофмана, получишь пулю в лоб. Правда, он говорил об Анголе, но в Мозамбике будет, очевидно, то же самое.

Капитан молчал – конец аудиенции. Только обложкой все еще постукивал о крышку стола. Я встал и взял деньги; медлить не имело смысла, все было ясно. Я даже не встал по стойке «смирно», а только, не говоря ни слова, вышел.

Меня ударила жара пополуденного солнца. Я вынужден был опереться о деревянную стену и остановиться. Вероятно, это была не жара, а тяжесть познания. Понимание действительности. Я не мог перенести эту тяжесть. Я сполз на бетонную ступеньку и в отчаянии сел. Что дальше? Что я должен делать? Поручик Беневенто плелся от столовой. Вероятно, он там даже и не был, а только ждал, когда я выйду. Он остановился надо мной с руками за спиной и молчал. Я уже не был членом корпуса и меньше всего зависел от него.

– Послушайте, Краус, – сказал он, наконец, на своем английском с итальянским акцентом. – Можно вам кое-что посоветовать?

Я поднял голову. Что мне может посоветовать этот проклятый итальянец?

Пусть оставит свои советы при себе!

– В Умтали живет один мой приятель, земляк, он тоже служил у нас до того, как заработал себе на жизнь. Бенито Гуцци – запомните это имя, оно может вам пригодиться. Мы, итальянцы, держимся всегда вместе, а вы ко мне и к бедняге Маретти относились прилично, никаких идиотских намеков и насмешек. Можете передать от меня Гуцци привет, надеюсь, он сможет что-то сделать для вас. Хотя бы найти работу на какой-нибудь отдаленной ферме, где не требуются документы, потому что без документов… – Он покачал головой, повернулся и пошел дальше.

Я тупо смотрел ему вслед. Вездесущая красная пыль, поднятая его ногами, медленно оседала. Попаду ли я когда-нибудь в Умтали… Не будет ли на главном шоссе ждать меня полицейская машина…

В моем мозгу замигал красный огонек. Предостережение! С этой минуты я в бегах. Нечего ждать до утра, уеду с вечерним патрулем. Обо мне уже никто не заботится, все решаю я сам. Надо исчезнуть раньше, чем это разнесется по отряду, прежде, чем меня продадут. На обдумывание времени будет еще достаточно.

Когда я сдавал обмундирование и оружие, сержант Бюссинг пригласил меня на рюмочку. Приемку обмундирования и оружия он проводил так же халатно, как проводили здесь все учетные и административные работы. Униформу, одеяло и оружие он оставил лежать на столе и побежал за бутылкой виски. У меня было достаточно времени, чтобы вынуть из кобуры пистолет и пустую кобуру вернуть обратно. Об удостоверении "Анти-Террористической Унии" он даже не спросил. Я оделся в свою старую порт-элизабетскую одежду: серо-зеленые брюки и рубашку такого же цвета. Одежда пахла дезинфекцией, применяемой против муравьев. Когда муравьи селились в каком-нибудь из бараков, проще всего было снести его и сжечь. Но это меня уже не касалось.

Бюссинг налил виски в грязные рюмки, мы выпили. Час тому назад я не имел понятия, что меня ждет. Человек не может заглянуть даже в самую ближайшую минуту, не может проникнуть в глубину души другого, распознать истинный смысл мыслей и слов.

– Что случилось? – спросил Бюссинг с удивлением. – Я не знаю случая, чтобы шеф кого-нибудь выбросил. Ты работал на красных? Или на партизан? добавил он с хохотом. Я только отрицательно покачал головой. Мне было не до смеха, приходилось напрягать все силы. Я еще был в безопасности, за колючим забором, не должен был заботиться о пище и ночлеге, но этому вот-вот придет конец, собственно говоря, с этим уже покончено.

– Так почему? – настаивал он. – Нет ли в этом какой-либо подножки?

– Когда-то я видел то, что не должен был видеть, – сказал я. – Пережил сам себя, браток, в этом все дело. Я должен был сдохнуть, но ты не ломай над этим голову.

Я допил рюмку, и мы пожали друг другу руки. Я поспешно вышел. Прежде, чем он посмотрит в кобуру, прежде, чем вспомнит об удостоверении. Я должен как можно быстрее исчезнуть, затеряться, не оставить следов!

Глава VII

Солнце немилосердно жгло лицо. Открытая печь. Я без устали шагал посреди широкого, безупречно асфальтированного шоссе, пересекающего ослепительной прямой волнистое плоскогорье и кончающегося, где-то в необозримой дали.

"УМТАЛИ – 150 км",

Пустота и одиночество. Со вчерашнего вечера туда не проехала еще ни одна автомашина. Горный хребет Иньянгани остался далеко за моей спиной, и саванна, разрезанная дорогой на две части, выдыхала сухой горячий аромат сожженной земли.

Ночь я продремал с пистолетом на коленях на краю дороги, чтобы не пропустить ни одной машины. "Терпение, – сказал мне командир бронетранспортера, когда перед самыми сумерками меня высадили на обочине безлюдного чуда цивилизации, соединяющего Солсбери с Умтали. – Не менее чем раз в два часа кто-нибудь проедет, это статистика, а зверей можешь не опасаться. Сюда отважится зайти самое большее антилопа либо газель, их здесь всюду масса. Ни лев, ни леопард к шоссе не приблизятся. Будь осторожен только со змеями. Достаточно поднять руку, и любая машина остановится".

Но ночь прошла, а шоссе было все еще таким же пустым, как и вчера. Я очутился вне действительности и вне вселенной. Только отдаленные перископы жирафов напоминали, что я иду через самый большой зоологический сад в мире. Может быть, именно эта оторванность и одиночество воспрепятствовали тому, что я сразу же, с самого начала, не поддался панике. Я был брошен в пустоту, и чувство опасности перестало иметь значение. Хотя оно существовало как результат прошлого опыта, но ему не подчинялись защитные центры. Во мне не было страха. Я шел и наблюдал сам за собой, за тем, как я шагаю в самой абсурднейшей ситуации, какую только человек может себе представить. Я очутился в незнакомой части света, на незнакомой дороге, с голыми руками и не имел малейшего представления, что будет дальше. В сущности, от этого можно было сойти с ума.

Одиночество, в котором я очутился, как ни странно, было одиночеством не внутренним, а внешним. В округе не менее сотни километров, очевидно, не было ни одного человека. Однако внутри меня шумела целая толпа. Я слышал голоса капитана Фаррины, Гута и Гледис. Снова я перебирал в памяти мгновения в посольстве. Когда нас сфотографировали и для чего? Возможно, это обычная практика, и каждый посетитель должен оставить оттиск своего лица? Или им было с самого начала ясно, кто мы и что они с нами должны сделать?

Но потом я подумал, что не должен считать вещи кажущиеся уже доказанными. Что, если мы были сфотографированы только потому, что посетили посольство и это привлекло внимание местного правительства? Во всем мире контрразведчики тщательно следят за посетителями посольств. После смерти Гута они начали обдумывать, куда я мог исчезнуть. Шли по прямой дороге, как и я, и она их привела к цели. Иначе и быть не могло. И теперь так же выйдут на меня – это логика робота, вычислительной машины. А у меня нет возможности действовать иначе, чем сейчас. Это обстоятельство вызывало тревогу, но и оно не слишком меня задевало. Солнце, безжалостно сжигающее лицо, было более реальным.

Этап!

Шоссе, прорезающее плоскогорье, образовывало границу. Я с изумлением уяснил себе это обстоятельство и остановился. Впервые я видел эту границу совершенно отчетливо. Вот оно, это мгновение, в которое что-то меняется. Новый рубеж в моей жизни. Я знаю, что было на этой стороне, но не имею даже и представления, что будет на другой. Что произойдет, когда я перейду границу, когда? пройду по этой дороге до конца? Пока я двигаюсь где-то посредине – между прошлым и будущим. И не принадлежу ни тому, ни другому.

Однако сколько времени это может длиться? Эта мысль вернула меня к действительности: дело идет обо мне, о моей жизни, это не игра. Она стерла чувство непричастности. Вдали появилась красная туча. Облако пыли, взвихренное над дорогой. Кто-то приближался, подъезжала незнакомая машина или судьба! Я дождался. Если остановится, то сяду, ничего другого мне не остается. Я поднял руку и пошел ей навстречу по осевой линии.

Седовласый банту, сидящий за рулем семитонного грузовика с прицепом, доверху нагруженного ящиками с пивом, ослепительно улыбнулся и певуче сказал:

– Не хотите ли пить, господин?

Я кивнул, и он подал мне консервную банку из ящика под сиденьем.

– Можете подбросить меня до Умтали?

Не знаю, кто из нас был больше удивлен, он или я. Он оскалил белоснежные зубы и, не говоря ни слова, открыл дверцу. Я упал на раскаленное сиденье и жадно лил в себя содержимое баварской пивной консервной банки. Наихудшее и наитеплейшее пиво, какое я когда-либо пил. Мгновенно у меня на лбу выступил пот, а рубашка приклеилась к спине.

Грузовик тяжело вздохнул и тронулся. Я ехал навстречу неизвестному будущему. Шофер дружески взглянул на меня и начал петь. Он ни о чем не спрашивал, даже не пытался завязать разговор. Только теперь я понял, как я устал. Совсем нелегко идти пешком по африканскому шоссе.

Машина громыхала на восьмидесятикилометровой скорости к югу, и местность начала меняться. Становилась не такой однообразной и более зеленой. Минутами я замечал вдалеке стада зверей, но глаза в этой жаре закрывались, голова падала на грудь. Где я буду через неделю, где буду через год? Может быть, в земле. Благодарю бога, что я не знаю своей судьбы. Пиво ударило в голову, и все стало безразлично. Собственно, смерти я не боюсь, каждый дойдет до конца пути. Лучше раньше, чем позже, – так чего бояться. Конечно, лучше бы не слишком рано, не сейчас.

Когда я снова опомнился, жара в кабине была невыносимой. Не меньше пятидесяти градусов. Время приближалось к полудню.

– Вы отдохнули, господин? – спросил хрипловатым голосом банту. – Через часок будем в Умтали. Вы нездешний?

Я кивнул.

– Я сразу это понял, – сказал он со смехом. – От мистера Гофмана?

Я с интересом посмотрел на него. Он быстро все схватывал. Я был тут достаточно долго, чтобы знать: белый не влезет в машину к черному, здесь так не делается.

Банту снова мне улыбнулся, на мгновение снял руки с рулевого колеса и поднял их над головою, показывая, что сдается.

– У мистера Гофмана служит весь мир.

Человеку некуда бежать, негде спрятаться – все написано у него на лбу.

– Вы знаете отель Гуцци в Умтали? – спросил я.

Он с усердием кивнул.

– Расположен сразу же на окраине города, мы поедем около него.

– Там я выйду! – сказал я и всунул в карман рубашки пятидолларовую банкноту.

– Как прикажете, господин. Довезу вас прямо до отеля. Это приличное предприятие, очень шикарное, вам понравится.

Деньги открыли путь к сердцу. Он подал мне еще одну консервную банку с пивом, но я не стал ее открывать. От пива только понапрасну потеешь, чай лучше. Я уже научился его пить. Потерплю до Гуцци, а там напьюсь. Если это благополучно кончится, если нас не остановит военный патруль или полицейская машина. Лучше бы я шел пешком или подождал машину с белым шофером. Я все еще веду себя необдуманно. Этот добряк остановит машину перед самым бюро обслуживания мотеля, и мгновенно я привлеку к себе внимание.

– Откуда едете? – спросил я.

– Из Солсбери, господин. Два раза в неделю вожу пиво.

– Партизан не боитесь?

– Нет, господин, тут нет никаких партизан. Мистер Гофман не пустит их в страну, может быть, где-нибудь на границах…

Он улыбнулся. Он мог охотно говорить о чем угодно: расхваливать правительство Смита, проклинать Патриотический фронт – все, что угодно. От него я ничего не добьюсь. У него хорошее место, и он достаточно умен, чтобы дорожить им. Я не обратил внимания на фирму, в которой он служит, но это неважно. У меня достаточно своих забот.

– Умтали, господин, – сказал банту и кивнул на серое облако, висящее вдалеке над горизонтом.

Я потянулся. Дым фабрик. Местность изменилась, мы проезжали через плантации и цитрусовые рощи. Город тонул в садах, но промышленность всюду оставляла нестираемые следы. Она уже овладела и Африкой.

– Мотель расположен в двухстах метрах от главного шоссе, но я не смогу вас завезти прямо к нему: дорога узкая, трудно будет разворачиваться.

– Неважно, я пройду этот участок пешком, – сказал я с облегчением. Никто не должен знать, как я приехал.

Среди зарослей брахистеций и акаций я увидел белые сверкающие бунгало. Узкая асфальтированная дорожка вела меж кустов к главному шоссе. Тормоза застонали. Я выпрыгнул из машины и поднял руку в знак приветствия: "Всего хорошего, парень…" Потом я остался один. Жара, тишина и пустота. Только дым из фабричных труб закрывал ясный небосвод над этим очаровательным городом с виллами и садами. Мне пришло в голову, что мотель Гуцци чем-то похож на отель в Претории. Хотя он и не лежал у реки, но тоже состоял из самостоятельных бунгало, расположенных под деревьями вокруг одноэтажного здания ресторана. Впрочем, был здесь и бассейн с прозрачной зеленоватой водой.

За стойкой бара с интересом рассматривала иллюстрированный журнал полуголая черная дама. Золотые цепи вокруг шеи и юбочка из цветной соломы. По-видимому, туристский аттракцион Гуцци. Когда я вошел, она закрыла журнал и удивленно посмотрела на меня. Потом с белозубой улыбкой пошла навстречу. Большие конусообразные груди покачивались на каждом шагу, а цепи тоненько звенели. Как будто она только что выбежала из саванны или джунглей.

Я начал смеяться громко и неудержимо. Видимо, я сошел с ума. Хозяйка сеньора Гуцци! Она смеялась вместе со мною, а потом на правильном английском сказала:

– Будете обедать, господин?

Я присел к ближайшему столу. Два часа пополудни, а ресторан совершенно пуст. Дама направилась к пестрой коралловой портьере.

– Минуточку! Прежде всего позовите мне шефа… мисс!

– Как вам будет угодно, господин. – И она исчезла.

Из-за коралловой портьеры вышел вразвалку лысый толстяк в белых полотняных шортах и в клетчатой рубашке, с огромной сигарой, зажатой между пальцев.

– Привет от поручика Беневенто, – заорал я сердечно и протянул ему руку. Комедия, африканский спектакль – надо производить естественное впечатление. Лицо у Гуцци просияло, он раскрыл объятия, мы стучали ладонями друг друга по спине.

– Так ты уже свободен? У тебя уже кончился срок договора? Это было прекраснейшее время моей жизни, друзья… Оливия, Оливия… – Звон цепей и покачивание вулканических гор. – Пиво, принеси нам пиво и виски! Ты хочешь здесь поселиться? – обратился он ко мне. – Мой отель к твоим услугам! рассыпался он в любезностях и комплиментах. – Надолго хочешь здесь остаться? Может, побудешь, пока не подыщешь что-нибудь для себя? В Умтали с тебя сдерут шкуру, время сейчас злое, чем дальше, тем хуже. А я сделаю тебе солидную скидку.

Мы опрокинули по стаканчику виски, а потом отхлебнули пива. Оливия, черная красавица, накрывала на стол. Бунгало, вероятно, были такими же пустыми, как и ресторан. Но для африканского мотеля это еще ни о чем не говорит. Гости съезжаются только под вечер. Пусть только раз в неделю или в месяц, но уж обдерут их до нитки. Гуцци обещал меня от этого избавить, но я ему не очень-то верил.

Да, Гуцци – счастливый человек. У него есть все, что он может себе пожелать, и за пару лет он загребет приличные денежки. Он, вероятно, заметил в моем взгляде вспышку зависти. Отодвинул кружку пива и сказал:

– Так что, приятель, чем хочешь заняться, какие у тебя планы?

Я пожал плечами. Мы подошли к цели разговора быстрее, чем я предполагал.

– Никаких, – сказал я удрученно. – Собственно, ищу работу, но у меня нет документов, – добавил я тихо. – Поэтому Беневенто и послал меня к тебе.

Он засопел и снова выпил.

– Так-так, неприятное дело… – Темные глаза следили за мной поверх кружки. – Почему ты не остался у шефа, почему не продлил контракт? Деньги у тебя есть?

– Немного.

Оливия поставила передо мной блюдо экзотически украшенного салата, а на тарелке кусок полусырого мяса. Но о еде я даже и не помышлял. Моя судьба находилась сейчас в руках этого толстяка.

– Что же ты делал, что у тебя нет денег?

Я снова молча пожал плечами.

– Ездил с Маретти в транспортере, пока он не погиб, а потом с поручиком. Я просто боюсь, понимаешь это?

– Маретти?..

– Примерно два месяца тому назад.

И я, между едой, начал рассказывать историю фермы Хармеров. Салат был такой же острый, как и цветистый, его было невозможно есть. Оливия убралась за стойку бара к своим журналам, Гуцци сидел напротив меня, потел и с помутневшими глазами понимающе кивал.

– Так Маретти погиб, бедняга Маретти… Я всегда говорил ему: хватит, у тебя достаточно денег, брось это, наплюй на все. Он служил у Гофмана десять лет, а это уж что-то значит.

– У меня истек срок договора, и я больше ничего не жду, – сказал я твердо. – Когда здесь их дело лопнет, бог знает куда они подадутся.

Гуцци кивал головой в знак согласия. Его лицо вдруг стало серьезным, почти осунувшимся.

– Это разумно, я понимаю тебя: рисковать сегодня не имеет смысла. Все равно в конце концов все поднимут руки и выдадут нас неграм. Если бы у тебя были деньги, я тебе продал бы весь этот гешефт, – он кивнул на бар, – вместе с ней. Хочу, наконец, вернуться домой. Пять лет я служил, и все пять лет здесь. Человек должен уметь сказать себе: достаточно! Да, для меня достаточно, и я хочу домой.

– Но у меня нет денег.

– Но у тебя нет денег. – Он глубоко вздохнул. – А что бы ты хотел делать?

– Что угодно, лишь бы не слишком на глазах.

– Гм…

Белым носовым платком он вытирал лоб. Пиво начало проступать всеми порами.

– Возможно, я о чем-то знаю… – он выжидательно посмотрел мне в глаза. – Возможно… – и его лицо начала растягивать широкая улыбка. Потом он громко расхохотался. – Л.С. Два символа света!

В недоумении я отодвинул прибор.

– "Любовь и Счет", балда! Это как раз то, чего тебе не хватает.

И он снова прыснул со смеху так, что его объемистый живот трясся и подскакивал.

– Если это выйдет, получу две сотни, согласен?

Я кивнул.

– Так слушай! Уже вторую неделю здесь живет какая-то вдова, фермерша, сумасбродная женщина, которая ищет белого шофера. Ей нужно куда-то ехать… – он широко развел руки, – не знаю, видимо, очень далеко, а негра не хочет, боится. Каждый день ездит в Умтали и ищет, как будто может найти здесь белого шофера. Любой наплюет на такой бизнес. Но она наверняка имеет счет, и ты можешь заиметь его, а может, и любовь тоже – это уж зависит от тебя, это уж твое дело. Она настоящая африкаанер: прежде всего требует, чтобы перед ней гнули спину и работали в поте лица. И по асфальтированным дорогам она, вероятно, ехать не хочет.

Я поспешно обдумывал.

– Работать шофером у белой фермерши? А почему нет? А сколько…

– Не знаю, этим не интересовался, я тебе только рекомендую. Она вернется вечером, я пошлю ее к тебе. Ты должен поломаться, заставить поуговаривать себя…

Мне было ясно: надо продать себя как можно дороже. Гуцци потянулся и зевнул.

– Ну хорошо, теперь тебе Оливия покажет бунгало, а я пойду прилягу. Здесь человек должен беречь, свои силы, вечером еще поговорим. И не забудь, получу две сотни! Оливия, посели господина!

Я вышел следом за юбочкой из травы. Длинные худые ноги, стройные прямые бедра. Бегун на беговой дорожке, Бедняга Гуцци, он никогда ее не догонит, она как антилопа – замучает любого бегуна. Я плелся за ней в полуденной жаре. Кругом – клумбы с увядшими цветами. Кто их здесь поливает? Это была не сухая жара выжженной саванны, а влажная духота, сохраняемая тропической зеленью. Пиво и виски бродили у меня в крови. Здесь человек не должен выпивать после обеда, после обеда только чай, остальное – вечером.

Оливия открыла двери в прохладное воздушное бунгало. Коридор, спальня, ванная – я в уме начал подсчитывать, сколько запросит за это Гуцци. Оливия вошла в ванную и повернула краник душа.

– Течет, господин.

Текла настоящая, живая вода. Брызгала ей на голые плечи и скользила по грудям. Я протянул к ней руки. Она со смехом выскользнула.

– Извините, господин, шеф этого не любит, он избил бы меня за это.

Закрыла краны и длинными ногами протопала по каменному полу к дверям. Мокрые следы испарялись на глазах.

– Ужин подается к восьми, – сказала она выжидательно, держась за ручку двери. Видимо, хотела услышать, какое вознаграждение она получила бы за удары Гуцци. Но меня одолела усталость двух последних дней, я потерял желание обманывать нового приятеля. Времени достаточно, времени хватит на все. Я хотел упасть на кровать и спать, удалиться в сны, в пустоту, дать сознанию отдохнуть. Я даже не заметил, когда она ушла. Я сбросил одежду и встал под душ. Мне было хорошо и без черной красотки. Потом я мокрым упал на постель и закрыл глаза. Мгновение затухания, исчезновения. Мир, по которому я бегу, стал невероятно далеким, во мне – глубокий тайник, стальной омут, захлопну затвор и погружусь.

Когда я проснулся, солнце уже село. Через минуту наступит ночь. Голова у меня была чистая и светлая. Что-то меня разбудило. Я лежал неподвижно, напрягая сознание. Решительный стук послышался снова. Это был звук, что меня разбудил. Я натянул на себя простыню.

– Войдите!

Из бесцветного сумрака вышла стройная белая женщина. Клумбы цветов за ее спиной побледнели. Она была в спортивной юбке из парашютного шелка и в черной блузке. Вдова! Вероятно, тридцати пяти лет, сумасшедшая фермерша Гуцци. Африкаанер! Я не мог поверить своим глазам: передо мною стояла Корнелия Шиппер!

У нее было невыразительное усталое лицо с синими кругами под глазами. Ее удивление было, видимо, еще больше, чем мое. Она закрыла двери и стояла неподвижно.

– Что вы здесь делаете? – спросила она, наконец, знакомым, немного грубым голосом.

– Сплю, а теперь пойду оденусь, если позволите. Будьте любезны, отвернитесь.

Но она не отвернулась и насмешливо смотрела, как я топаю, завернутый в простыню, в ванную, насмешливо и с удовольствием, как тогда на нее смотрел я. Тогда…

– У меня истек срок договора, – сказал я для ясности, когда снова смог появиться перед ней. – Я боялся, что вас похитили, все считают, что это так…

– Это хорошо, – улыбнулась она тихо. – Вы ведь так себе это и представляли?

– Нет, я не так представлял. Из-за этого была карательная экспедиция. Мы сожгли две мозамбикские деревни, а того парня на ферме повесили. Кто это был? Вы знали его?

– Это мой раб, но я отпустила его – что бы я с ним делала в Голландии? Он не хотел оставить ферму, ему некуда было идти.

– Раб?

– Да, я получила его от отца, когда еще была маленькой.

– А это можно?

– Вас это удивляет? В любом аэропорту вы можете встретить людей, путешествующих с негритянскими детьми. Чаще всего их вывозят в арабские страны. Это не так страшно, как вы себе представляете. Правительства терпят или просто молчат. Здесь помогают их родителям, а у нового владельца о ребенке хорошо заботятся: ведь он имеет свою цену. Родители не видят в продаже детей ничего страшного, они довольны тем, что им удалось обеспечить его будущее. И здесь проблемы с ростом населения. – Она снова снисходительно улыбнулась. – Вы настоящий европеец, об Африке имеете искаженное представление.

Я молчал. Это была правда: с воинской базы ничего не увидишь.

– А ваш муж? – спросил я.

Между бровей у нее возникла вертикальная морщинка.

– Умер, – ответила она подавленно. – Если бы мы остались, он мог бы еще прожить пару месяцев, лет – бог его знает…

Отсутствующим взглядом она смотрела через окно на улицу. Ночь приближалась.

Я зажег свет.

– Это расстроило все мои планы, – добавила она вдруг беспомощно. Детей я заранее отправила в Европу, у меня здесь дела. Для этого мне нужен шофер-спутник, – сказала она. – Мистер Гуцци упомянул… Предлагаю вам пятьдесят долларов в день. Я везу семейные реликвии одному родственнику. Собственно, это старая рухлядь: кое-что из мебели, картины – все, что переходило от поколения к поколению. Это наши вещи, они имеют прошлое и душу, это не просто наследство. Там, – она неопределенно кивнула головой в темноту, – для них уже нет места, а оставить их тому, – она не сказала "негру", – новому, я все же не могла. Родители перевернулись бы в гробах. Поездка может длиться неделю или две, в зависимости от того, какие будут дороги. Согласны?