Текст книги "В исключительных обстоятельствах"
Автор книги: Павел Нилин
Соавторы: Евгений Федоров,Святослав Чумаков,Любовь Арестова,Юрий Пересунько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)
НА БИЧЕ
Сергей Колесов вышел в то утро из Ленкиного подъезда так рано, что прохожих ещё не было. Пустынная улица лишь обострила чувство одиночества и жалости к себе.Так вот сразу оказался бездомным... Когда лишился работы, была Ленка, была опора, дом, тыл. А тут – пустота на душе. Что-то враз сломалось, а он к этому не был готов. Как под лёд провалился.
В кармане уже несколько дней ни копейки. Курить хочется, да и не ел со вчерашнего. А что ел – стыдно сказать, ибо кухня у Ленки, как у той стрекозы, что лето красное пропела. Жевал сухие кисельные брикеты да остатки сморщенной картошки сварил в мундирах. Ссохшийся хлеб размочил в воде. Зато недавно были тысячи в кармане, червонцы вместо рублей кидал пиявкам-таксистам. Со дня опоздания к отходу в рейс Ленка враз переменилась и методично выживала его. А когда у него иссякли деньги, она вообще перестала с ним церемониться: днём отсыпалась, вечером демонстративно уходила «к подруге», возвращалась утром...
Ходила надутой, как будто Сергей ей крупно задолжал, не разговаривала. Питалась она на стороне, домой ничего не приносила.
Вначале Сергей растерялся, пытался вызвать её на откровенный разговор, но Ленка увиливала, отвечала односложно, ссылалась на плохое настроение.
По простоте своей и в надежде на далеко идущие совместные пла¬ны – пожениться после рейса – он всё терпел. Считал, что это у Ленки – обычные «чёрные» дни, биологический спад, временная депрес¬сия или что-то в этом роде, чему точного определения он не знал, но интуитивно допускал такое состояние, когда никого видеть не хочется, а есть одно-единственное желание – забиться поглубже в норку и по¬быть наедине с собой. В такие минуты женщины, говорят, могут даже поплакать из жалости к самой себе...
А что он мог о ней знать? Ну, познакомились в прошлую стоянку, повеселились по ресторанам. Ну, провожала в рейс, обещала ждать. Тогда же сделал ей предложение.
Обещала подумать, но от денежного аттестата не отказалась – у неё были затруд¬нения с устройством на работу. А теперь провели вместе, можно ска¬зать, «медовый» месяц, заявление не подали лишь потому, что у неё не было развода с первым мужем.
И вдруг она изменилась...
Однако на трезвую голову и пустой желудок стали приходить и трезвые мысли. И всё стало занимать свои места. Сергей пришёл к малоприятному выводу, что рыдания в постели, на его груди, скорбящей о семейном счастье Ленки – это была не более, чем тонкая работа по системе Станиславского. Он клюнул на посулы и содержал Ленку как невесту, потратив на неё весь свой заработок. Она же и не пыталась избавиться от штампа в паспорте, дающего ей право легального и безбедного существования в статусе рыбацкой жены.
Во время ночных бдений, когда Ленка в очередной раз ночевала у «подружки», он вспоминал разговоры в море о портовых шлюхах, ловцах рыбацких алиментов. В идеале – с двоих, а то и троих рыба¬ков. Пожизненная рента! Не нужна жалкая зарплата. Формальное право не работать!
Но до сегодняшнего утра он находил извиняющие Ленку моменты отчасти потому, что она крепко запала ему в душу и он сам себя в этом убедил в долгом рейсе. Отчасти и потому, что с самонадеянностью большинства мужчин считал своё решение «расписаться» с Ленкой великим для неё благом, редким подарком судьбы.
И вот тебе на! Оказалось, что ей глубоко наплевать на длинные шеренги таких благодетелей. Она – метеорит! Она – в безоглядном полёте, а он... – бич, бич, в расхожем понимании этого слова, в отли¬чие от тех гордых морских бичкомеров, которые испытывают за¬труднения в ожидании родного парохода, сильно поиздержавшись где-нибудь в приморских «Сочах» – в Шмаковке или на Шаморе. А ведь это с Ленкой он ухнул все свои денежки за семимесячный рейс! Только на каракулевую шубку ушла половина. А что в ней красивого? Одна стоимость. Из-за Ленки, если разобраться, и тридцать третью статью схлопотал: выходил на вахту после ресторана, а стоило ей приласкать, то и вообще прогуливал под разными предлогами, было такое. Хорошо, что на стоянке суматоха, друзья покрывали, вахты отстаива¬ли. Но вот когда на отход не явился, лопнуло терпение – «штиванули», тут кореша смолчали, не заступились. А комсорг, говорят, больше всех глотку драл:
«Таким не место в комсомольско-молодёжном экипа¬же!» Молодой чинодрал! Да на судне комсомольцев-то... раз-два и обчёлся, да и те вспоминают об этом лишь тогда, когда у них силком выколачивают взносы.
Да – море по колено, когда рядом была Ленка! Лёжа в тёплень¬кой постельке, после ванной, он рисовал ей жизненные планы, как они поженятся после рейса, когда Ленка оформит развод, и поедут в глухую деревню, на Украину, в саманный домик, к мамане его, вместе с отгулами месяцев этак на шесть!
Да... Но не тут-то было! Неизвестно какая муха её укусила, но за всё, что делал ради неё, – ею осмеян, осуждён и изгнан. Пакостным способом, через унижение... И как только сдержался, руки чесались...
– Вставай и уходи. Совсем уходи! – разбудила его Ленка в то утро ни свет ни заря.
– Я жду одного человека. Они ночью пришвар¬товались, утром он придёт ко мне. – Она сидела на пуфе перед зер¬калом, по-прежнему бесстыдно полураздетая, но уже чужая.
– А я кто, по-твоему? Не человек? Отработанный пар, да? Так вот почему ты пропадаешь! Сменить лошадку решила... А я, дурак,уже матери написал про свадьбу... – начал было Сергей, но заметил брезгливую гримаску на её лице и, устыдившись своей слабости, замолчал. Ленка и её нагие прелести враз стали ему предательски омерзительны: она, не считаясь с его присутствием, открыто готовила для чужих объятий все свои округлости и впадинки, придирчиво огляды¬вая себя в зеркале, как торговец прихорашивает товар на базарном прилавке.
Ленка не хотела назвать вещи своими именами и заученно ломала комедию:
– Я не могу быть с таким, как ты. Ты несерьёзный. Ты мне предложение сделал всего через неделю после, знакомства, еще и фамилию не знал. А мне нужен надёжный человек, который меня любит не на словах, а на деле... – здесь она сделала многозначительную па¬узу и с укоризной посмотрела на Сергея очаровательными глазками, уже подкрашенными «фирмовой», с блёстками, тенью.
Очевидно, под словами «на деле» она подразумевала очередную мечту, превосходящую по стоимости уже удовлетворённый интерес к шубке.
Манипулируя со своим кукольным личиком, она, как мартышка, строила себе в зеркале, сама того не замечая, невообразимые грима¬ски, отчего коверкала слова, почти не придавая им значения:
– И мне пора иметь детей. Не от тебя же! – Тут она, язвительно усмехнувшись, повернула к нему красивую, остриженную под мальчишку головку и смерила Сергея взглядом, как бы приглашая убедиться в несостоятельности такой затеи. – Быстро уходи. Он может прийти с минуты на минуту. Я не хочу ему объяснять, кто ты. Хотя и не боюсь: он меня очень любит!
– Он любит! А ты? Ты кого любишь? Или тебе это ни к чему? Ах ты, вербота вчерашняя! Небось, в застиранном платьице сюда привезли, за казённый кошт. А тут ты приклеилась-прислюнилась к рыбакам, нигде не работаешь. На какие деньги живешь, а? Рыбина ты гнилая! Проститутка портовая! – распалился Сергей.
– Уходи, не оскорбляй! – взвизгнула Ленка. – Не то вызову милицию! Ты сейчас – бродяга, нигде не прописан! За шубу мой жених с тобой рассчитается, если ты на неё намекаешь. Если не ценишь того, что ты... спал со мной! – добавила она обидчиво.
– Я подарки назад не забираю. Будем считать, что мы с тобой в расчёте, раз... спал. – Сергей спешно оделся, не глядя на Ленку, и вышел в прихожую. Обуваясь, он заметил под зеркалом пару пер¬чаток в броском целлофане – последняя его покупка в «Альбатросе», на последние чеки. Со злостью сунул их в наплечную сумку и хлопнул дверью.
– Хватит! Пусть очередной покупает, – шипел он, спускаясь вниз по лестничным маршам.
Сзади похоронным звоном щёлкнул дверной замок, как бы поставив точку на их планах.
...Сергей оглянулся по сторонам и поднял с тротуара незатоптанный в ночном безлюдье свежий «бычок». Первый встречный, небри¬тый мужчина в кепке на глаза, привычно дышал в сторону и дал Сергею прикурить, лишь опершись мизинцем в его пальцы, – его ко¬лотил тремор. Если говорят, что встреча с мужчиной в новом деле – к счастью, то эта встреча никаких просветов в жизни не сулила, скорее всего, это был намёк судьбы на предстоящий декофт – лютое безде¬нежье.
– Куда же пойти? – пробормотал он, мысленно возвращаясь к разговору с Ленкой и подбирая для неё самые оскорбительные слова. Он не мог сейчас сознаться себе в том, что, позови его Ленка назад, наври ему с три короба, он вернулся бы не раздумывая и любил бы её ещё больше, и шептал бы ей совсем другие слова... Более того, он втайне желал, чтобы всё случилось именно так, и даже надеялся, что так оно и будет, когда он снова окажется на белом коне, возвратясь из заграничного рейса, разодетый в пух и прах, запакованный деньгами... А почему бы и нет?
«Пойти на морвокзал? – раздумывал он. – А что там высиживать? Дядей в фуражках, чтоб увезли на Эгершельд, в спецприемник? А друзья... Те – в морях, а эти – «безлошадные», такие же, как и я. Живут на судах, в опостылевших до смертной тоски каютах, под гласным и негласным надзором судового начальства, с чувством голого среди одетых.
Но даже к ним попасть, чтобы излить душу да занять денег, наконец, – не получится. Пропуск в порт изъяли при увольне¬нии...»
Оставалось последнее: изловить кого-нибудь в Управлении или у кассы. Кого-нибудь из тех, кто ещё не знает о его окончательном прогаре и кто не разменял солидарность к старому корабельному то¬варищу на сберкнижку, дачу, машину. Всё меньше остается их, ста¬рых корабельных, всё больше так... Верёвки!
Обозначив хоть какую-то призрачную цель, Сергей перепра¬вился с первым паромом через бухту и медленно сошёл вместе с ред¬ким ручейком воскресных пассажиров на западной стороне, у судо¬ремонтного завода.
Почти все его попутчики мышками прошмыгнули через проход¬ную завода. Сергей замедлил шаг, соображая.
«А здесь, наверное, можно залечь на время, а? – раздумывал он, читая одно за другим названия знакомых судов, ошвартованных у стенки завода. – Только бы проскочить через вертушку, а кореша-то найдутся!» И он стал прохаживаться в сторонке, зорко наблюдая за входящими и выходящими.
Так! Этих ветеранов труда за километр видно – пропуск не предъявили... Их наверняка и так знают... Этот, с тяготами земными на руководящем челе, аж смотреть ему в глаза боязно: сразу найдёт кучу недостатков – скорее всего, начальник средней руки. Ему, ко¬нечно: «Будьте любезны, Сан Саныч!..» Пацан в спецухе вышел! Видно же – работяга, куда ж его, в рабочее время-то, выпустили, гонцом, что ли?.. Постой! Так никто же вообще не проверяет! Вот те раз! А та¬кая капитальная проходная-проездная выстроена, от вида оторопь берёт. Странно. Да, но с чем в гости? Денег-то... забыл шелест. А для затравки надо чего-то в руце держать...»
И, сразу вспомнив о перчатках, он стремглав бросился наверх, по виадуку, в ближайший гастроном, не раз выручавший в безденежье. Дело знакомое!
В родном гастрономе он шепнул продавщице сквозь зубы, зыркнув по сторонам для особого интима:
– С последним заходом в Сингапур... – и выложил ей за прила¬вок пакет с иероглифами.
– Сколько? – спросила продавщица, зашелестев упаковкой с чудными буквами.
– Два пузыря и пачка сигарет.
– Белой?
– А ты хочешь предложить мне жёлтую – коньяк?
– Остряк! Хватило бы и одной, – хмыкнула она, но, заметив, что напарницы по прилавку навострили уши, исчезла, а через минуту вручила ему пакет.
Набрав скорость и сделав озабоченное лицо, Сергей пулькой пролетел через ладно сработанную вертушку проходной.
Боковым зрением успел схватить просторное, как вокзал, помещение, в дальнем углу которого толстая тётя в форменном пальто сидела за чайной церемонией. Она не обращала ни малейшего внима¬ния, как того требовал чайный этикет, на суету у вертушки в обоих направлениях.
«Ну и порядочки! – задело даже лазутчика Сергея. – Самому в ВОХР податься, что ли?»
Однако он подался не в охрану. Первым судном на его пути махиной вздыбились «Горы», и он решительно направился к трапу.
«Лучше гор могут быть только «Горы»...» – невесело скаламбурил он словами поэта, распаляя в себе охотничий азарт: сейчас требовалась импровизация!
– Новикова позови, – обратился Сергей к насупленному вахтен¬ному у трапа, утопавшему в измызганном брезентовом дождевике до пят. Этого Новикова Сергей никогда в глаза не видел, но его фамилия красовалась на доске «Вахтенная служба» за спиной у стража, причем дата красовалась – вчерашняя!
Нету. Уже домой слинял. Через пару дней придёшь, – вахтен¬ный был не в духе, смотрел мимо.
– Ну, а с этим чего делать? Носить через вертушку туда-сюда, пока вохровцы отнимут? – Сергей дёрнул замок «аляски» до того ме¬ста, где на животе, как две сестрички, грелись две белые головки.
Матрос сменил выражение лица. Он увидел то, что в воскресный день почитается за чудо. Как раз, будучи ярым реалистом, он был так хмур с утра, но чудеса, как оказалось, бывают! Из дремотного миража и прямо – в явь, с доставкой на дом!
«А ещё, базарят, нет на свете Бога!» – успел подумать страж, распахивая объятия, чтобы гость ненароком не сбежал, передумав.
«Кажись, попал в жилу. В становую!» – успел подумать Сергей, позволяя увлечь себя в каюту.
– Ты посиди чуток у меня, я счас корешу скажу, подменит, – излучал гостеприимство страж по пути в каюту. – Тебя как звать-то?
– Сергей.
– А меня Толян. – Он открыл каюту-двухместку и пропустил в неё Сергея. – Сиди, я чего-нибудь загрызть схвачу у девчат на камбузе. Хвост краснюка в заначке есть, будешь? – То обстоятельст¬во, что угощение предназначалось для Новикова, у Толяна не зафикси¬ровалось.
Оставшись один, Сергей ощутил волнение и дрожь, совпадающую с живой дрожью громадного корпуса от работающих в его глубоком чреве механизмов. Волнение от неистребимого каютного запаха, oт иллюминаторного глаза, видавшего и льды, и тропики, и порты мира. Как страстно он желал сейчас оказаться в море, хозяином этой каюты, в море, вдали от таких мерзких понятий, как прописка, трудовая книжка, тридцать третья статья, виза – этих остатков крепостного права!
Вернулся Толян с сонным парнем. Тому плеснули половину кружки и спровадили на вахту. После того как, оставшись вдвоём, прикончили вторую бутылку, Сергей нашёл то, в чем сегодня очень нуждался: участие.
– Плюнь ты на эту бл... – ик! – блудливую свою Ленку. И не переживай. – Толян обнял Сергея за плечи. – Слышь, Серый! Эт-то даже хорошо. Ты её расшифр-о-в-а-л.
До алиментов! Мне хуже. Я – после. Так их и надо проверять. Безденежь-е-м! Во!
– Если утрясу свои дела в кадрах, попрошусь только на ваш«рысак»! И, знаешь, почему? Из-за тебя, ей-богу, Толян! – Сергей говорил вполне искренне, позабыв в тепле приятных иллюзий о закры¬том, и, наверное, надолго, пути в море. – Слушай, а как же начальст¬во твоё, не прихватят меня?
– Плюнь! Считай, что они – сами по себе, а мы – сами. Они у нас все сейчас приблудные. Проходной двор на ремонте, не знаешь, что ли? Наши-то все в отгулах и отпусках, а эти нас и в лицо не зна¬ют. Я за себя на ночь бича на вахту ставил, так его старпом заставил воду принимать и ещё злился, что тот ни бум-бум.
Повязка есть на руке, и ладно, значит, свой. Я ж здесь электриком, а за дружка вахту стоял у трапа, тот втихую к родителям махнул, в пригород. Может, и ты мне чего поможешь, а?
– Толян, какой разговор? Да хоть месяц за тебя постою, ей-бо¬гу, – забожился Сергей с чувством.
Два космонавта, за которыми следил мир, уже дважды или триж¬ды пролетели над лужицей Японского моря, где в червячке бухты Зо¬лотой Рог притулилась железная козявка – «Горы», в самом чреве которой, в тесной, помене, чем в космическом аппарате, каюте сидели два маленьких, безразличных миру человечка. Они изливали друг дру¬гу душу, мечтая начать новую, интересную жизнь, где всё будет чест¬но и справедливо...
ИСКУШЕНИЕ
Наступил сырой, промозглый, ветреный ноябрь. Северняк дул с Амурского залива, не затихая, как в трубу.
В такие дни выходить из дома без дела не хочется.
«И что за место выбрал прапорщик Комаров в 1860 году! Полуостров. Сквозит со всех сторон. Не знаю, как там в Сочи или в Марселе, находящихся с нами на одной широте, но во Владике ходить по конторам в ноябре – явно не климатит...» – думал Сергей, зябко поёживаясь в очереди на приём к кадровику в подворотне «Дальморепродукта».
Всё чаще он отлеживался в каюте у «безлошадного» Толяна и всё с меньшей надеждой посещал работодателей морских контор в лице суровых и неприступных, как сам КЗОТ, кадровиков. В суете контор¬ских коридоров, в очередях к вратам кабинетов Сергей стал ощущать неведомую ранее унизительную робость. Как будто он входил не к человеку, заглядывающему прежде всего в трудовую книжку, а к прокурору.
Сергей был неробкого десятка, силушкой тоже Бог не обидел, но в их кабинетах он... нет, не робел, он терялся. Терялся от высокомерия, от подчёркнутого неудовольствия его визитом. Оттого, что отнимает у Мефистофеля кадровых дел, согбенного под бременем таинственного и засекреченного труда – попутно отсеивать потенциальных перебеж¬чиков, валютчиков, контрабандистов, – драгоценное время, смея захо¬дить в кабинет со своей клеймёной трудовой книжкой!
На «Горах» тем временем, перед выходом в рейс, прошла вторая волна кадровой чехарды: возвращались постоянные, списывали временных. Почти всегда это были либо больные, либо наказанные, либо хитрованы, но почти всегда к судовым делам безразличные, им на этом судне не плавать. А вот вернутся свои, тем лучше на глаза не по¬падаться. От долгого бездействия их распирают командирский зуд и желание всё переиначить, хоть с ног на голову, лишь бы по-своему. На нынешних судах, где начальства всех мастей и рангов чуть не вдвое больше, чем подчиненных, перечить не моги. Потому что все твои поиски правды и справедливости ограничены простором палубы.
Сергей точно уловил момент, когда отсиживаться дальше у гостеприимного Толяна стало опасно для обоих. По совету Толяна он решил ещё разок испытать своей тридцать третьей статьёй очередного кад¬ровика. На этот раз – там, где совершенно задыхаются без народа, в находкинской конторе. Там, говорят, ловят рыбу даже «химики». По этому поводу Толян снял с книжки деньги для Сергея. Для пропитания на период оформления, ну и... на проводы. Встретиться, по их подсчетам и теории вероятности, они могли бы, в самом благо¬приятном случае, в чужом порту или в океане. Именно так зачастую бывает у моряков, если даже они живут в одном подъезде.
И Сергей отбыл.
Сердце у него забилось радостно, когда в Находке, у входа в Управление морского рыболовства он увидел громадный щит с надписью «Требуются», выполненный чуть ли не в бронзе и мраморе. А на первом плане шли его профессии – матрос во всех своих ипостасях: лебёдчик, рыбообработчик, добытчик. И всё-то у Сережи есть за пазухой, и всё-то он умеет!
«Ну, братцы, вы тут без Колесова, смотрю, совсем зашились», – настроился Сергей не продешевить и ни за что не подписаться на ста¬рую посудину. И вдруг...
– Не требуется! – оборвал его объяснения о причинах опоздания к отходу – брачную ситуацию—кадровик, едва открыв трудовую книж¬ку на злосчастной странице. Между прочим, Сергей остался уверен, что не опоздай он к отходу, брак у них с Ленкой обязательно бы со¬стоялся, так же, как и то, что опоздал он из-за неё, что соответствова¬ло действительности.
– Как так не требуется? На щите у вас написано: «требуются!» —возразил Сергей, вываливая на стол документы. – Вот посмотрите, это свидетельства и удостоверения!
– Убери. Прогульщики не требуются, – без интонации, спокойно ответил кадровик и блеснул очками, напомнив того, самого первого, поставившего дьявольское клеймо в этот идиотский документ!
Это был конец! Больше идти некуда. «Одна шайка!» – заколо¬тило Сергея.
– У вас когда день рождения? Я вам томик Маяковского пода¬рю! – зашипел Сергей, еле сдерживаясь, и перегнулся через стол так, что оказался глаза в глаза с этими неестественно увеличенными, старческими, бледно-водянистыми органами зрения.
– Не требуется, – отпрянул кадровик, привычно потянув носом: трезв? – Поэтов не читаем. – Кадровик уже крутил диск телефона, вызывая на подмогу своих инспекторов: он уже бывал битым...
– А что ты читаешь? Одни трудовые книжки? Книголюб-ориги¬нал! Вот если бы Владимира Владимировича почитал, как он ваше чёрное племя бюрократов и перестраховщиков разделывал! Окопался, паук! – Сергей перешёл на крик, терять уже больше было нечего.
– А вот я тебе сейчас сделаю за «бюрократа», я тебя сейчас сдам в спецприёмник, бродяга! – Кадровика трясло. Он уже привык к тому, что люди в его кабинете ведут себя, как во храме! А этот...
– Это тебя, гада, сажать нужно за то, что бичей плодишь и всё тебе до фени! Что там – курорт в океане, на рыбе год сидеть, что ты не пускаешь меня туда? Я куда прошусь? Гулять? Да ты мне руку дол¬жен пожать и до трапа проводить за то, что я добровольно лишаю се¬бя земных радостей, иду в вашу сучью систему, где всё нельзя, где импотентом и придурком стать можно из-за таких вот ублюдков, как ты! Понял? – Сергей вышел из кабинета и так хлопнул дверью, что очередь, трусовато расступившись, сочувственно посмотрела ему вслед.
В привокзальном буфете перекусил, жидкий чай выплес¬нул вон, стакан сунул в карман. За пазухой, прижатая полой куртки, ждала своего часа большая бутылка портвейна. Ему хотелось успоко¬иться и уйти от назойливой и мрачной картины будущего, накарканной кадровиком. «Козёл! Сам катись на стройку! Я – матрос первого клас¬са...» – продолжал он мысленно спор с ним.
Сергей сел в ночной поезд на Владивосток. Найдя полупустой ва¬гон, забился в угол, ожидая отправления, чтобы начать «успоко¬ительное». Выглянул в окно. На перроне, кутаясь от пронизывающего ветра с моря, прощались редкие пассажиры. Его внимание привлекли трое парней, они были явно навеселе. По всему, двое провожают тре¬тьего, своего приятеля, усатого, бородатого, с хорошим русским лицом Добрыни
Никитича.Через минуту после отправления Добрыня закачался напротив его купе и «обнюхал» Сергея взглядом: «Свой?» Он ещё не остыл от проводов и нуждался в обществе.
– Пар-роходский? – спросил он, с трудом выговаривая букву«р». Не дожидая ответа, сделал вывод и бросил на сиденье дипло¬мат. Затем стянул с себя кожаное пальто, повесил на крючок и тя¬жело плюхнулся к столику.
– Пах-хородский? – не унимался он, путая буквы в столь труд¬ном слове.
– Свои... – буркнул Сергей без особой радости: ни врать, ни тем более говорить правду человеку, витающему сейчас вдали от грешной земли, ему не хотелось. – Не желаешь? – Сергей вытащил из-за спины уже раскупоренную бутылку и стакан.
– Ну ты и молодец! – восхитился Добрыня. – А я сейчас взял в ресторации коньяк на дорожку, да вон друзья отняли, понимаешь. «Хватит тебе, говорят, ты уже и так по летнюю грузовую марку си¬дишь!»
– Пей, не держи посуду. – Сергей подал ему наполненный до краёв стакан.
– Так ты же не сказал, как тебя зовут?! – Добрыня просительно смотрел на Сергея, не смея прикоснуться к чужому вину, не познакомившись с благодетелем. – Меня Виктор зови, Пилькин, второй по¬мощник, ревизор, значит. А ты где?
– Толян меня зовут, понял? Анатолий, – нехотя, не отдавая себе отчёта, зачем, солгал Сергей. На фоне собственных неурядиц его раздражали лучистое благополучие и довольство этим прекрасным ми¬ром, исходившие от добродушной физиономии Виктора.
– Угу, – успокоился Виктор и зацедил из стакана, проливая под качку вино себе на майку с надписью через грудь по-английски: «Син¬гапур»,
Допили вино. Виктор сник на глазах. Его убаюкали ритмически равномерное качание вагона и однообразный перестук колёс, напоми¬нающий обрывок какой-то повторяющейся фразы.
– Будь другом, – вскинулся он, – сходи к проводнице, попроси постель. А то я уже – тяжёлый. И себе заодно. – Он вытащил из внутреннего кармана пальто едва распечатанную пачку пятирублёвок, с трудом выловил из неё одну купюру и подал Сергею.
Поколебавшись, Сергей взял деньги и вышел из купе.
«Пятёрку кинул. Добрый. А кому это он «на чай» бросил: мне или ей? Или нам с ней, на двоих?> – Сергей вышел в тамбур и закурил. В другое бы время ничего страшного: попросил человек уважить, не идти же ему на четвереньках... Ну, дал деньги, какие попались. Можно сдачу принести... Но сейчас, когда он был в отчаянии, всякий жест бил по самолюбию и унижал...
Раздражали и присутствие этого, со всех сторон благополучного Виктора Пилькина, и его кураж с дружками, и купеческий вид, и жест с мятым пятериком...
«Уйти от него в другой вагон? Подумает – пятерик хотел зажать. Пятьсот я бы ещё зажал на время, с отдачей...» И тут он почувствовал, что у него зреет решение.
Оно зародилось непроизвольно, само...
«А что если... занять у него пару сотен. Без спросу. Когда уснёт. Добром-то он не даст первому встречному. И сойти с поезда. А потом выслать ему деньги прямо на судно: прости, мол, были критические обстоятельства. Благодарю. Ведь шиковал он сейчас, поди, в ресторане. Официантке, небось, дал себя обсчитать за то, что позволила мацнуть за крутое бедро. Коньяк, говорит, дружкам оставил. И всех при этом ещё благодарил... Потому что для него деньги – тьфу! Нет сегодня – будут завтра. У него есть главное: работа и дом, где его ждут. А мне нужно только на билет да гостинец матери купить. Не с пустыми ж руками на порог явиться после того, как ещё недавно были в кармане такие тысячи, что этому пароходскому гусю столько на весь экипаж не выдавали! Рискну! Иначе зачем тогда назвался чужим именем? Судьба два раза подряд не улыбается».
Кто сыграл роль Лукавого – кадровик? Ленка? деньги? слу¬чай? – он не понял, но искушение оказаться дома через пару деньков было так велико, что избавиться от него оставался лишь один путь —поддавшись ему!
Что он и сделал!
