Текст книги "Побег из тьмы"

Автор книги: Павел Дарманский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

С настроением ревнителя православия я отправился на Обводный канал в духовную академию, чтобы взять нужный свод канонических правил и, как говорится, на строке доказать Денисюку, обличив его невежество. В садике, за которым находится здание духовной академии, я встретил иеромонаха Леонида (в миру Лев Львович Поляков), преподавателя истории русской церкви.

– А, отец Павел! Мир тебе и твоим домочадцам!

Мы поздоровались и по-христиански облобызались.

– Послушай, я слышал, что ты не на шутку вступил в брань с попами, – начал он. – Зачем это тебе? У тебя семья, дети. Плюнь ты на них и на их деяния. Заранее скажу, что ничего ты не добьешься, тебя еще и обвинят и грязью обольют с ног до головы. Это, милый человек, такой мир! Ты же изучал историю церкви. Помнишь, в течение веков, между патриархами и папами, епископами, попами и монахами сколько было кляуз, интриг, доходивших до убийств, подкупов, пыток. Я в начале своей пастырской деятельности тоже возмущался, обличал неправды таких зубров, как Ломакин, Тарасов и иже с ними, но кончилось тем, что мне набили, как говорится, и в хвост и в гриву и заставили смириться.

– Нет, отец Леонид, я не согласен с вами, – запротестовал я. – Вы смирились, я смирюсь, другой смирится… А почему же высшее духовенство не смиряется? Разве заповедь о смирении касается только простецов и рядовых священников? Нет, за правду надо стоять, что бы там ни было.

– Милый человек, пойми ты, что моральное разложение попов, а в связи с этим и отступление от древних церковных постановлений неизбежно. Так же неизбежно, как, скажем, неизбежно было в свое время разложение дворянского класса. Время, голубчик, время и условия жизни сделают все.

Сказать правду, я был ошеломлен как откровенным признанием моего бывшего преподавателя, так и новизной его мыслей.

– Еще раз повторяю: это такой мир… Запомни! – похлопывая меня по плечу, сказал отец Леонид, и мы распростились.

Я был взволнован до глубины души. «Это такой мир! Это такой мир…» – звучал в ушах зычный голос иеромонаха.

С течением времени я твердо убедился, что действительно «это такой мир». Преподаватель догматического богословия в семинарии, ныне покойный протоиерей Александр Васильев писал мне из Одессы: «Ты знаешь, мне довелось служить во многих местах. И убедился, что хорошо там, где нас, попов, нет. Я рад, что ты согласен со мной. И такие места есть. Поверь, дорогой, что недалеко то время, когда этакие места будут повсюду. Вот эти самые Дуцыки, Шапошниковы, Монаховы, Кремлевы и иже с ними (имена их ты сам веси) сами не верят ни во что и верующим жизни не дают».

Иеромонах Леонид, вероятно, и не думал, что случайная встреча и короткая беседа произведет в душе моей такой переворот и даст толчок тому, что случилось год спустя.

До сих пор не пойму, как мог отец Леонид с такими убеждениями, пониманием и опытом принять впоследствии назначение на должность инспектора Московской духовной академии, а затем дать согласие быть епископом.

Отец (теперь-то уже «владыка») Леонид!

Неужели честолюбие превозмогло в Вас убеждение и ясное понимание того, что представляет собой церковный мир?! Думаю, не одному мне было бы отрадно наряду с многочисленными статьями бывших церковников прочитать в газете и вашу статью о разрыве с «этим миром».

Толчок был дан. Я метался, искал выхода из тупика, искал разрешения многих вопросов. Ни один поступок, ни одна фраза церковников не проходили бесследно в моем сознании.

О многом пришлось передумать. Как-то не укладывалось в сознании: с одной стороны – бог, святость, искупление, всемогущество, а с другой – дьявол, зло, грех, преследующий человека от колыбели до могилы. А где же бог, его всемогущество, его благодать, промысл, ангелы? Священнический опыт подсказывал: приходят в церковь люди с нечистой совестью – молятся, каются и все равно снова грешат. Получается, что ни постоянное хождение в церковь, ни молитвы, посты и поклоны, ни благодать божия, ни таинства – буквально ничто не может избавить верующих от пороков. Тысячи людей, прошедших у меня на исповеди, жаловались на слабости, грехи и пороки. Не встретился ни один человек, который считал бы себя исполнителем всех заповедей и не имел бы за собой худых поступков. И все это на фоне авторитетного библейского учения: «Всякий, пребывающий в боге, не согрешает… Всякий, рожденный от бога, не делает греха…» (I Иоанн, III, 6, 9).

Возникали многочисленные вопросы, требовавшие убедительных ответов. Если все люди грешны, – рассуждал я, – и виновата в этом сама природа человека, то, значит, бог создал человека несовершенным. Но разве справедливо наказывать человека, если бог создал его с недостатками? Если же в грехе виновен дьявол, значит, он сильнее бога. Даже распятие «сына божия» не победило дьявола и его «греходеяний», несмотря на усиленное уверение церкви, что дьявол побежден, грех уничтожен. И почему был распят безгрешный, ни в чем не виновный «сын божий», а не дьявол, который сам согрешил, ввел в грех людей и вводит доселе? Логика вещей требует, чтобы наказан был виновный, а тут получается наоборот. И кому нужна молитва? Если богу, то он не «вседовольный», как учит церковь, и слишком эгоистичный. Если молитва нужна богу, чтобы напомнить ему о той или иной нужде человека, то он не «всеведущ». Если же бог «всеведущ» и знает все нужды каждого человека, но не посылает помощи без молитвы, то почему он не посылает ее и после того, как человек усердно молится, постится, бьет тысячи поклонов? А ведь в библии прямо сказано, что верующие в бога «чего ни попросят, получат от него» (I Иоанн, III, 22). Если же молитва нужна грешному человеку, то зачем тогда Христос, богородица, апостолы и другие праведники молились? И как быть с теми людьми, которые не нуждаются в молитвах?

Так незаметно я начал критически относиться к богословским знаниям, полученным в семинарии и духовной академии.

ПОЕДИНОК

Смоленское кладбище – живописный уголок Васильевского острова. Уже много лет здесь никого не хоронят, но народ все-таки течет и течет: одни посещают могилы своих близких, другие – церковь и часовню, иные приходят просто погулять вдали от городского шума. Вековые дубы, липы, осины по обеим сторонам речушки Смоленки образуют зеленый тенистый парк. Справа неподалеку от ворот главного входа кладбища стоит увенчанная одним куполом и невысокой колокольней приземистая церковь, посвященная смоленской иконе богородицы. В глубине кладбища находится часовня на могиле юродивой Ксении, которую церковники и кликуши прозвали «блаженной».

Смоленское кладбище было главным полем моей священнической деятельности. Много раз вдоль и поперек исходил я его, привык к нему и по-своему полюбил. Прогуливаясь, снова и снова читал и перечитывал трогательные, иногда наивные надписи на памятниках, крестах, плитах. Могилы, надгробные памятники, эпитафии навевают грустные мысли, как-то особенно возбуждают религиозные чувства. В этом городке мертвых мне пришлось много передумать о жизни и смерти человека, о собственной жизни, о своем служении.

Целые дни проводил, бывало, в церкви, часовне, на кладбище. Отслужив обедню и какие случалось требы, уходил бродить по кладбищу. Устроившись поудобнее где-нибудь под высоким ветвистым дубом или под липой в надмогильной ограде у столика, читал богословскую литературу, «священное писание», «Журнал московской патриархии». Таким же образом готовился к проповедям или писал письма родным и друзьям.

Однажды после литургии я, как обычно, хорошо пообедал в церковной столовой (при каждой городской церкви имеется кухня, где готовятся обеды для совершающих службы) и направился в глубь кладбища, чтобы к вечеру подготовиться к проповеди. При выходе из церкви встретил почтальона. Он подал письмо из Одессы от товарища по семинарии священника Василия Кулиша. Отправившись в излюбленное местечко, я вскрыл конверт и стал читать.

После обычного религиозного приветствия и призыва всех сил небесных хранить адресата, Кулиш писал:

«…Не думал я, что так сложится моя судьба. Правду говорят, что человек предполагает, а бог располагает. Ты, несомненно, знаешь мое искреннее стремление послужить святой церкви, знаешь и то, что из-за этого расстроилась наша семья; но я испугался той обстановки, в которую попал, будучи священником в Ильинском соборе. Всегда пьяный отец Дмитрий Дуцык и никогда не протрезвляющийся Сергей Алексеевич Кузнецов (вот какие они, наши преподаватели!) стали на моем, пути камнями преткновения. Они хотели превратить меня в машину, которая бездушно совершала бы требы церковные и выполняла их низменные желания. Особенно сгустилась атмосфера после того, как я самолично поймал за руку Кузнецова, когда он тащил деньги из церковной кружки, а Дуцыка поймал с поличным, когда он во время богослужения курил в пономарке. Кончилось тем, что однажды, выйдя из себя, схватил в алтаре Дуцыка за горло и чуть было не отдубасил его… После снял ризу, пошел к владыке Никону и все рассказал. Меня перевели в Херсон. Но и там оказалось не лучше. Чувствовал, что необходимо пополнить свои богословские знания, и решил поучиться в духовной академии. Но не успел закончить даже первого курса: матушке моей попы не только не хотели помогать (как была договоренность), но даже выгнали ее с пятилетним сыном из квартиры церковного дома. Пришлось учебу бросить и уйти от «херсонского зла»…

Сейчас я в Одессе. Назначен настоятелем кладбищенской церкви. Думал: «Ну, теперь сам себе хозяин». Ан нет! Тут есть старый поп отец Василий. Он недоволен, что не он, а я назначен настоятелем. С целью добиться настоятельства он пошел на такое гнусное дело: якобы от имени верующих сам состряпал письмо архиепископу Никону, что-де верующие просят назначить его, Василия, настоятелем. Собрал подписи нескольких кликуш и «духовных дочерей». Пошли слушки, на все лады порочащие меня. Когда обо всем этом мне стало известно, я попросил дать прочитать письмо, но он не давал. Я хотел понудить его дать письмо, а он кинулся на меня, поцарапал, особенно руки. Понимаешь, Павлуша, я как раз служил, надо с чашей выходить – причащать, а у меня руки окровавлены… Но ничего: простил его, но зато письмо удалось мне порвать.

И другой тип есть у меня в подчинении – это иеромонах. Он был настоятелем церкви в г. Котовске. Имел сожительницу (слышишь, монах, давший обет целомудрия!), люди изгнали, его. Теперь он здесь, и любовница приехала к нему. Она хочет, чтобы он, иеромонах, был настоятелем. В гордиев узел сплелись нити церковной жизни.

Одним словом, нет мне покоя и нет возможности беспрепятственно исполнять свою миссию. Кляузы, интриги, борьба за ничтожную власть, честолюбие, жажда к деньгам, полное отсутствие стремления к добродетели среди нашей братии – вот что я вижу в церкви сегодня. Как будет дальше, сие известно единому богу. Терплю и верю – бог поможет. Ведь сказано в писании «терпением вашим спасайте души ваши…»

Далее Кулиш описывал церковную жизнь и дрязги в других приходах Одессы, вспоминал семинарские годы, соучеников, преподавателей, просил писать о себе, о церковной жизни Ленинграда. В постскриптуме было добавлено:

«Между прочим, я доволен, что нас объединяют не только общие идеи и стремления, но и то, что и я подвизаюсь среди мертвецов на кладбище, как и ты. Вероятно, для деятельности в ином месте мы и неспособны».

Звонким эхом отозвались в душе моей слова товарища. Его письмо окончательно рассеяло остатки моих сомнений в благочестивом образе жизни духовенства где-то. Сомнение вытеснялось убеждением, что действительно «это такой мир…» Настроение было подавленное; я даже забыл подготовиться к проповеди. Рассеянно служил вечерню, не вникая в смысл, читал акафист, рассеянно говорил проповедь, мысли путались, язык заплетался. «Терпеть, терпеть!» «Господи, а где же ты, почему не помогаешь?» – шептал я и чувствовал, что произношу слово «господи» без прежнего огонька. «Нет, нет! Это искушение, это соблазны мира сего», – не сдавался я. Эта мысль прогоняла предыдущую и в свою очередь вытеснялась другой. Душевный разлад, борьба противоположных мыслей и чувств охватили меня.

Как-то после окончания богослужения я пошел побродить по кладбищу. Ходил по давно знакомым аллеям, перечитывал знакомые надписи, в раздумье останавливался у мест первоначального погребения поэта А. А. Блока, художника Куинджи. День был замечательный. Проходившие по аллеям верующие уступали мне дорогу (кстати, этот тонкий яд почтительности и лести со стороны верующих, родных и знакомых исподволь убивал в сознании семена той правды, которую я узнавал из светских книг и наблюдений современной действительности), неверующие награждали презрительными взглядами, а потом позади слышалось шушуканье и хихиканье. (Признаться, такое отношение отталкивало от неверующих, губило доверие к ним, настораживало, настраивало на самозащиту, на защиту своего положения). Забравшись в уединенное место, я присел на скамейку у одного надгробия. Вдруг из соседней аллеи появился человек. Он минуту постоял на перекрестке двух аллей, как бы раздумывая, куда идти, и повернул ко мне.

– Скажите, вы в этой церкви служите? – спросил он.

Теперь вблизи я мог разглядеть его внешность, по выражению лица мог разгадать его любопытство к человеку в длинной рясе с крестом на шее.

Я предчувствовал, что этот человек хочет вступить со мной в разговор. А у меня не было желания ни с кем разговаривать. Хотелось побыть наедине с самим собой, помолчать… Вступить с ним в разговор – значило говорить о религии, защищать религию. К этому обязывал меня мой сан. Но мне почему-то не хотелось ни защищать, ни защищаться.

– Да, в этой, – нехотя ответил я.

Уловил ли он в моем тоне нежелание вступать в разговор или нет, только через минуту попросил разрешения сесть рядом.

– Я сам из Москвы. Здесь похоронен мой друг Соколов, решил посетить его могилу, – сказал он. – Случайно обнаружил здесь недалеко от церкви памятник с такой, примерно, надписью: под камнем сим почивает сын купца второй гильдии такой-то, утонувший в Неве июля 17 дня 1771 г. Тело его обрести не удалось. Спи спокойно… и прочее. Странно, не правда ли? Тело не обрели и вдруг: «под камнем сим почивает».

Я согласился. Он помолчал немного, затем, придвинувшись ко мне, стал задавать вопросы, почему я пошел в священники, что закончил до этого и т. д. Когда коснулся убеждений, заявил, что он атеист, никогда не верил в бога и, прожив 59 лет, никогда не чувствовал нужды в помощи религии. Начал излагать свои взгляды на существо религии и духовного сословия. Незаметно я был втянут в разговор и, почувствовав его нападки на религию вообще и на христианство в частности, стал защищаться.

– Подумайте только, – говорил мой собеседник, – рождается Христос и по этому случаю начинается кровопролитие: четырнадцать тысяч младенцев убивают мечом в Вифлееме и его окрестностях, хотя известно, что в то время Вифлеем вместе с окрестностями имел не более двух тысяч жителей. И потекла кровь рекою через всю историю существования христианства.

Он говорил не спеша и очень уверенно. На мою просьбу сказать, с кем я имею честь разговаривать, ответил с улыбкой:

– Это не имеет значения. А зовите меня Иваном Ивановичем.

Мой собеседник удивил меня своими широкими познаниями истории религии, религиозной идеологии и материалистической философии. За время нашего разговора-спора, длившегося более четырех часов, мы успели коснуться многих важных вопросов, которые он рассматривал с точки зрения науки, а я – по-богословски. Он доказывал неисторичность образа Христа и невозможность воскресения, наизусть цитировал противоречивые места евангелий; спросил и потом объяснил сам, почему пасху, то есть воскресение мнимого Христа, празднуют в разные числа; подверг критике библейские сказки о сотворении богом мира из ничего в шесть дней, об остановлении Иисусом Навином Солнца и Луны, о падающей с неба манне, о поглощении китом Ионы и трехсуточной жизни Ионы во чреве кита, о переходе евреев через Красное море и через Иордан по дну, «яко по суху»; провел параллели между содержанием библейских книг и ассиро-вавилонской литературы (всемирный потоп, рай, грехопадение в раю, законодательство Хаммурапи и Моисея, богатыри Самсон и Гильгамеш); библейские мифы о говорящем змее, говорящей ослице сравнил со сказками, в которых животные, птицы и рыбы разговаривают человеческим голосом; подверг уничтожающей критике библейские повествования о человеческих жертвоприношениях, грубость нравов и нелепости, имеющиеся в библии, а также фальшивую любовь к ближним; привел факты распространения христианства огнем и мечом; показывал, как и почему христианство служило эксплуататорским классам и какой вред приносит людям любая религия.

Я отвечал готовыми аргументами, задавал готовые вопросы, издавна известные в церковном мире как «каверзные», напрягал ум, подбирая для доказательства своего мнения примеры и аналогии (хотя и знал, что аналогия не есть доказательство). Самым страшным в этом споре было то, что сам я в душе чувствовал правоту Ивана Ивановича и свое бессилие. Мои доказательства не только не убеждали собеседника, но, кажется, впервые я ощутил (хотя и не очень ясно), что богословские аргументы звучат как-то неубедительно даже для меня самого. Не подумал я почему-то и о том, что, быть может, этот всезнающий человек подослан ко мне дьяволом, чтобы искушать меня.

Не знаю, чем закончился бы наш спор, если бы его не перебили.

– Отец Павел, отец Павел! – послышался голос алтарницы Анны Павловны. – Идите, принесли крестить младенца.

С одной стороны – я был доволен, что нас прервали и тем избавили меня, быть может, от полного идеологического разгрома, а с другой – огорчен, ибо не смог перейти в наступление и если не победить противника (на это надежд было мало), то хотя бы как следует отвести удар.

– Кажется, вас зовут, – сказал мой собеседник.

– Да, меня, – ответил я, поднимаясь со скамьи, поправляя рясу и крест.

– Жаль, что мы не имеем возможности довести беседу до конца.

– Приходите еще когда-нибудь, тогда и продолжим, – предложил я более из вежливости, нежели из искреннего желания. Я чувствовал, что этот умный человек сильно пошатнул мои прежние понятия о боге, библии, церкви, священническом служении.

– Ну что ж, если выпадет время, приду. А на прощание хочу сказать, что вся трагедия ваша в том, что вы дальше богословия, дальше библии ничего не видите. Впрочем, и библию рассматриваете некритично, так как верите, будто это слово самого бога. Займитесь не богословской, а естественнонаучной, атеистической литературой, посмотрите на религию, так сказать, со стороны и, честное слово, если вы ищете истину, увидите, где она, увидите себя обманутым. Вот вам мой дружеский совет.

Не помню, что я ответил ему, но искренне пожал его большую жилистую руку, и мы распростились, как оказалось, навсегда.

В дальнейшем мне не довелось встретить этого доброго, умного и скромного человека, не назвавшего даже своей фамилии.

– Ба-а-ам! – прорезал кладбищенскую тишину церковный колокол. Начали звонить к вечерне.

Я направился к церкви, чувствуя на спине то ли победоносный, то ли сожалеющий взгляд Ивана Ивановича. Лицо у меня горело, мысли путались, в ушах звенело. Впервые я совершил вечернее богослужение с акафистом без проповеди: чувствовал, что не в состоянии произнести ее. И в дальнейшем проповедовал уже только по принуждению настоятеля.

«Нет, не сдамся! Найду ответы, согласую то, что кажется противоречивым», – думал я.

«Нет, нет истины в религии. Ведь за десять лет ты не нашел ответов на все вопросы!» – шептал мне какой-то внутренний голос.

Борьба с самим собой разгорелась с новой силой.

БИБЛИЯ И БОГОСЛОВИЕ ПЕРЕД КРИТИКОЙ ЗДРАВОГО СМЫСЛА

Было бы гораздо легче освободиться от уз религии, если бы передо мной стояла задача стать атеистом. Но в том-то и заключалась трудность, что я был далек от мысли порвать с религией. Как утопающий за соломинку, я хватался за все, что так или иначе поддерживало религию и оправдывало мое положение священника. Чтобы согласовать противоречия в учении церкви и жизни духовенства и верующих, я снова обратился к богословию, к библии, к «творениям святых отцов», рассчитывая найти ответ на все волнующие вопросы и согласовать «кажущиеся противоречия».

Это не было повторением пройденного в семинарии и духовной академии, когда я, за исключением незначительных сомнений и колебаний, доверял и библии, и богословию, и преподавателям. Это уже был критический подход к источникам своих убеждений. «Верую, господи, помоги моему неверию», – примерно так молился я тогда, работая над богословской и естественнонаучной литературой. На моем письменном столе рядом с библией синодального издания появилась «Библия для верующих и неверующих» Е. Ярославского, рядом с «Догматическим богословием» – «Сущность христианства» Л. Фейербаха, вместе с творениями «святых отцов» Василия Великого и Иоанна Златоуста – «Благочестивые размышления» и «Происхождение нашего бога» И. Скворцова-Степанова, рядом лежали сборники статей К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина о религии и проповеди митрополита Николая, «Журнал Московской патриархии» и журнал «Наука и жизнь».

Все свободное от службы время я проводил над книгами, часто бывал в библиотеке, Центральном лектории. В ненастную погоду иногда не уезжал домой, оставаясь ночевать в церкви. И вместо того чтобы шептать молитвы и класть поклоны, как это было прежде, я до самого рассвета читал книги. Мучительные поиски истины продолжались…

Миновала осень, наступила и также миновала зима 1956 года. Я вынужден был констатировать факт бесчисленных, самых настоящих, а не «кажущихся» противоречий и бессмыслиц как в библии, так и в богословии вообще. Только тогда мне стало ясно, что не случайно в семинарии и академии больше говорят о библии, чем изучают ее. Если бы библию изучали целиком, а не отдельные, избранные места из нее, то, несомненно, каждый любознательный студент обнаружил бы в ней много противоречий и небылиц. Например, можно взять две начальные главы библейской книги «Бытие». В первой из них рассказывается, будто бог после создания животных словом своим «из ничего» сотворил мужчину и одновременно женщину; а в другом – иначе: будто сначала он сотворил из «праха земного» мужчину «и вдунул в лицо его дыхание жизни», потом сотворил животных и только после этого из выломанного у мужчины ребра была сотворена женщина.

Поскольку в библии нет ни слова о том, что и в лицо Евы бог «вдунул» душу, этот вопрос долгое время был предметом богословских споров. Многие «отцы» считали, что у женщины вовсе нет души. Только после длительных споров на Маконском церковном соборе в 585 году большинством всего в один голос духовенство решило, что у женщины тоже есть душа.

Душа, по учению церкви, имеет вид младенца. Но где она находится, когда и каким путем входит в зародыш человека – церковь ответа не дает. Спрашивается: если душа – «дыхание божие», «частица божества», то почему же она грешит? А если грешит не душа, а тело, то почему на «том свете» за его грехи будет отвечать душа и почему ее надо «спасать», если она божественного происхождения? А каково состояние «частицы божества» – души у человека умалишенного, идиота? И как должен «спасать» душу такой человек?

Много вопросов возникало и по поводу библейского повествования о грехопадении. Почему бог запретил Адаму (кстати, Ева такого запрещения от бога не получала, ибо он «создал» ее уже после запрещения) попробовать плода с «древа жизни» и с «древа познания»? Неужели для того, чтобы он был смертным, глупым и не умел познавать окружающий его мир? Зачем бог произрастил эти деревья? Для кого? Почему он поместил их посредине рая на виду у неопытных людей?

«И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела, и дала также мужу своему, и он ел» (Бытие, III, 6).

Эти слова обнаруживают не только естественное стремление человека к удовлетворению естественных потребностей, но и стремление к красоте и к знанию. Но «любвеобильный» бог запрещает человеку все эти естественные и благие стремления под страхом смерти!

Я знал, что церковь объясняет «первородный грех» свободой воли. Но это ответ неудовлетворительный и противоречит другим догматам. Раз люди не устояли в искушении, значит бог создал их несовершенными, слабовольными. Это – его вина. Почему же люди должны страдать от этого? Если бог специально искушал Адама и Еву, чтобы посмотреть, как они в данном случае поступят, то он сам поступил как неразумный отец, заставивший детей играть бритвой и наказавший их, когда они порезались.

Если бог всеведущ, то он, несомненно, должен был знать, что люди отведают запретного плода. Почему же он не помешал змею искусить первых людей? Где его неусыпный промысел? Если он не мог помешать, значит змей сильнее бога; если не успел, значит змей бдительнее бога. В библии змей разговаривает человеческим голосом, и Ева вовсе не удивляется (как в сказке!). Церковь, видя нелепость говорящего змея, учит, что то был дьявол в образе змея, хотя в библии нет ни намека на это. Если так, то почему дьявол тоже жил в раю? Да и зачем бог создал дьявола? Если он создал его как светлого ангела, который после согрешил и стал темным, значит и здесь бог не смог создать совершенное существо. Создавая ангела, бог и не знал, что создает своего вечного врага – дьявола.

Затем возникал вопрос: куда же девался рай, насажденный якобы самим богом, в котором жил он сам и дьявол? Рай, по определению библии, находился «в Едеме на Востоке» и был орошаем реками Фисоном, Гихоном, Тигром и Евфратом (Бытие, II, 8—14). Теперь там Ирак и Турция. А где же бог и его рай? Что там был когда-то рай и в нем жил бог и дьявол говорит только библия. А что теперь там нет ни рая, ни бога, ни дьявола, знает весь мир. Куда и когда бог с дьяволом переселились, уничтожив рай и вырубив все райские деревья?

Облик бога – жестокого карателя и далеко не всеведущего – ярко проявляется в библейской легенде о «всемирном потопе», во время которого он истребил грешников. Здравый разум вопрошал: в чем же виновны недавно родившиеся грудные младенцы или те, которым, быть может, надлежало родиться завтра? В чем же виновны животные и птицы? И как поступил бог с рыбами и водными животными? Как ему удалось наказать эти существа водою? И за что «милосердный» бог решил истребить на Земле все живое? Библия говорит: «Раскаялся господь, что создал человека на Земле и восскорбел в сердце своем» (Бытие, VI, 6).

Как видно, ни всеведением, ни всемогуществом, ни любовью библейский бог не отличался. На первой странице библии говорится, что все сотворенное богом «весьма хорошо», а немного далее он сам кается, что скверно создал человека, и решает истребить «венец творения». Но «всемирный потоп» не изменяет человеческой природы: она остается греховной. И бог уже и не знает, как исправить свои погрешности, допущенные при сотворении человека.

Библия говорит, что бог шесть дней творил Вселенную, а в седьмой день почил. Церковь добавляет, что он почивает и доселе. На этом основании новейшие богословы утверждают, что под днями творения следует понимать не сутки, продолжающиеся 24 часа (хотя именно так следует понимать, ибо написано: «был вечер и было утро – день один»), а целые периоды, длившиеся, быть может, тысячи и миллионы лет. Допустим, что были не дни, а периоды. Но как существовал растительный мир в третий «период», ведь Солнце-то было создано в четвертый «период», а без Солнца жизнь на Земле немыслима?

Все страницы библии насыщены сведениями о том, что бог и после седьмого дня продолжает действовать, только уже не творит, не создает, а разрушает, убивает, сжигает, проклинает… Однажды за непослушание одного человека «любвеобильный» бог истребил 24 тысячи человек (Числ., XXV, 9). Библия рассказывает, как бог помогал истреблять ханаанские народы, не щадя даже женщин и детей, как уничтожал целые города, убивал жителей огнем, мечом и камнями. Он не довольствуется только наказанием провинившегося. Он наказывает и потомство за грехи предков. Так человечество осуждено за грех первого человека Адама – за проступок, в котором человечество вовсе неповинно. Можно ли после этого говорить о всеблагом и любвеобильном боге?

Бог пошел еще дальше. Ни потопом, ни различным истреблением людей он не мог исправить допущенные им при творении недостатки в человеческой природе и вот, наконец, он решился на неслыханную жестокость и несправедливость. Для спасения рода человеческого бог посылает на Землю сына своего «единородного», посылает на страдания, на распятие, вместо того чтобы в самом начале простить Адама и Еву и наказать дьявола. Однако бог не только не думал наказать дьявола или изгнать его из рая. Из «Книги Иова» явствует, что бог с дьяволом в весьма хороших отношениях. Богу себя на приеме вместе с «сынами божьими» принимает и дьявола, беседует с ним, дает ему целый ряд ужасных поручений, и дьявол прекрасно исполняет все повеления бога: отнимает у Иова семь тысяч мелкого скота, три тысячи верблюдов, пятьсот пар волов, пятьсот ослиц, убивает «весьма много прислуги», семерых сыновей и трех дочерей Иова и самого Иова поражает «проказою лютою от подошвы ноги его по самое темя его» (I и II главы). Из библейской книги «Судей» видно, что бог в своих целях одинаково распоряжается и «злым духом» и «святым духом» (IX, 23 и XI, 29—33). Апостол Павел также признает, что ему бог послал «ангела сатаны, чтобы удручать его» (2 Кор., XII, 7).

Библейские противоречия объясняются тем, что в первую часть библии – Ветхий завет – этот сборник узконациональных религиозных книг древних иудеев – внесены легенды и мифические рассказы, заимствованные у других древних и более культурных народов Востока: вавилонян, египтян, персов… Однако ни в одной библейской книге нет ничего такого, что выходило бы за рамки человеческого ума и мудрости. Например, легенда о «всемирном потопе» возникла первоначально среди народов, живших в местностях, подверженных большим наводнениям. У древних вавилонян, населявших нижнее течение реки Евфрат, и сложился ряд поэтических рассказов о наводнениях. Во время вавилонского плена евреи позаимствовали эти сказания у вавилонян, переделали их во «всемирный потоп» и внесли в библию. Чего не знали соседние народы, то не было известно и составителям библии. Например, в ней ни слова нет о матриархате, о таких древних странах, как Индия, Китай.