Текст книги "Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 3. С-Я"

Автор книги: Павел Фокин

Соавторы: Светлана Князева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

СУВОРИН Алексей Алексеевич

псевд. А. Порошин;

1862–1937

Журналист, издатель газеты «Русь». Сын А. С. Суворина («Суворин-младший», «дофин»).

«Характер у сына был иной, чем у отца. У него не было ни отцовской решительности, ни его чутья и таланта. Трудно было понять, в чем он разделял, в чем не разделял взглядов своего отца. Мысли у него были сумбурные, в политике он был человек невежественный. Он все расспрашивал меня, есть ли разница между с.-д. и с.-р. [социал-демократами и социалистами-революционерами. – Сост.] и если есть, то в чем она состоит? Между тем обе партии уже занимали большое место в общественной жизни, открыто, и печатно, и устно, излагали свои программы, вели пропаганду, выступали на собраниях. А Суворин все еще не знал, кто они такие. Но это не мешало ему быть приятным, покладистым редактором. Это чего-нибудь да стоит» (А. Тыркова-Вильямс. То, чего больше не будет).

«Размах был широкий, à la „Новое время“. Финансовою стороною редакции заведовал Н. В. Снессарев, из нововременской „молодой гвардии“. Впечатление от первоначальных затрат было такое, как будто газета [„Русь“. – Сост.] имела по меньшей мере полмиллиона капитала, между тем никаких капиталов за ней не было, и, как впоследствии стало известным, А. А. Суворин затеял газету, продав свое небольшое именьице, кажется, за 30000 рубл. Но шику было пущено столько, что кредит, который никогда не вредит, явился само собою. В коммерческих (да отчасти и в литературных) кругах были убеждены, что „Русь“ – это филиал „Нов[ого] Врем[ени]“, что нововременского народу стало очень много и что поэтому старик Суворин стал работать, как говорят нынче, „на две площадки“: на консервативно-официальной работает по-прежнему „Нов[ое] Время“, а на либеральной – „Русь“. …Газета А. А. Суворина возникла и выросла из неприязни и вражды к „Нов[ому] Врем[ени]“.

Старик Суворин и злобствовал на „Русь“, когда она имела большой успех, с ума сходил от зависти, и в то же время гордился успехами сына: „Алеша-то, – говорил он, – какой молодец!“ И внимательнейшим образом читал газету. Передавали также, что, когда газета стала клониться к упадку, она одно время печаталась на бумаге, которую давал отец. Устроено было свидание с отцом поздним вечером на улице, где ждала извозчичья карета. Совсем как в хорошем уголовном романе.

„Русь“ имела огромный успех. К А. А. Суворину как к редактору вообще относились без должного беспристрастия: в нововременских кружках из чувства обиды и оскорбленного самолюбия, в левых литературных кружках – потому, что не верили искренности младшего Суворина. А. А. Суворин – крайне неуравновешенная натура, с большими странностями, с огромными, если можно так выразиться, провалами и в смысле образования, и в смысле моральной культуры. Но как собственные писания его представляли смесь публицистической силы и остроты с бессильною обывательщиною; политической прозорливости с крайнею близорукостью; независимого ума с предрассудками, предубеждениями и навязчивыми идеями, внушенными с малых лет, – так и редакторская его деятельность была отмечена непоследовательностью и противоречиями. Трудно сказать, каково, собственно, было его политическое миросозерцание. Он… ненавидел гниющий самодержавный строй, но что рисовалось ему на смену – едва ли знал он сам. Немного либерализма, что-то от славянофильства, кое-что от мужицкой „правды“, панславистское предание генералов Фадеева и Черняева, безотчетный патриотизм, смутные веяния восточной мудрости – все это переплеталось в пестрой чехарде. …При этом, по характеру своему, А. А. Суворин был игрок в душе, делал крупную ставку, верил в свою звезду.

…Темперамент игрока сообщал А. А. Суворину подчас необычайную смелость и окружал его ореолом мужества и гражданской доблести, но тот же темперамент увлек его и на дно, где он беспомощно стал барахтаться… Каковы бы ни были психологические основания, руководившие А. А. Сувориным, в газете чувствовался пульс жизни, она кипела в котле событий» (А. Кугель. Листья с дерева).

«Надо сказать, что А. А. Суворин был натурой крайне неуравновешенной, с большими странностями и с совершенно невероятной путаницей либерализма, славянофильства, терпимости, отрицания, прозорливости и тупости.

Последним его увлечением были йоги, индийская мудрость, непротивление злу и в то же время резкая, властная, непреодолимая тяга к борьбе, беспощадности, презрению к несогласным, спорящим, инакомыслящим» (Дон Аминадо. Поезд на третьем пути).

СУВОРИН Алексей Сергеевич

псевд. А. И-н, А. Бобровский, Незнакомец;

11(23).9.1834 – 11(24).8.1912

Издатель и книгопродавец, журналист, драматург, публицист, театральный деятель, библиофил. Редактор-издатель газеты «Новое время» (1876–1917). Автор издательских проектов «Дешевая библиотека» (издания классики), «Вся Москва» и «Весь Петербург» (ежегодные справочные издания). В 1895 открыл в Петербурге Малый драматический театр. Пьесы «Татьяна Репина» (СПб., 1883), «Медея» (совм. с В. Бурениным; СПб., 1883), роман «В конце века. Любовь» (СПб., 1893). Друг А. Чехова.

«А. С. Суворин вышел из среды города Воронежа, откуда вышли Кольцов, Никитин, Ант. Павл. Чехов – среды, близкой народу. В „С.-Петербургских Ведомостях“, академической, бессмертной газете, когда ее редактировал Валентин Корш, это был популярнейший журналист Незнакомец, писавший там „Недельные очерки и картинки“, обличавший биржевых дельцов и мерявшийся силами с М. Н. Катковым. С этой популярностью начал он „Новое время“. Газета не нуждалась в субсидиях правительства, ибо приносила огромный доход и сделала А. С. Суворина миллионером. Она зависела от цензуры, но в то же время влияла на дела так, что передовой газете можно было и низложить, и возвести министра. По влиятельному составу сотрудников это было особое министерство.

…Сотрудникам газеты А. С. Суворин говорил одно: „Пишите, и если будет талантливо, умно и со знанием дела – я всегда напечатаю“. Сотруднику давалась полная свобода писать. Были „катковцы“, но не было „суворинцев“ или „нововременцев“, так как каждый сотрудник не терял своей личности» (Н. Энгельгардт. Эпизоды моей жизни).

«„Страшный“ Суворин мне понравился. Какой живой старик! Точно ртутью налит.

…Болтал без умолку, даже на месте усидеть не мог, все вскакивал. Каждую минуту мы с ним затевали спор. Спорил горячо, убеждал, доказывал, отстаивал свое мнение и… вдруг останавливался. Пожимал плечами. Совсем другим тоном прибавлял:

– А черт его знает! Может, оно все и не так.

Меня эти его переверты, к собственному мнению презрительные, тогда просто забавляли. Лишь вдолге… стал мне понятен глубокий душевный нигилизм этого примечательного русского человека. Талантливый, с хитрецой, умный, но всего себя, черт знает почему, даже без удовольствия, душевно выпустил в трубу. По-русски.

…У Суворина было – тоже русское, но русское мужицкое лицо. Не то что грубое, и не сказать, что в Суворине оставалась мужиковатость, – никак нельзя. Но неуловимая хитринка сидела в нем. И черты, и весь облик его – именно облик умного и упрямого русского мужика. Седоватая борода, не коротко подстрижена. Глаза, из-под густых бровей, глядят весело и лукаво. Зачесанные назад волосы (прежде, верно, русые) еще не поредели, только зализы на лбу. Оттого, что высок – сутулится, голова немного уходит в плечи» (З. Гиппиус. Живые лица).

«„Когда развернешь большую книгу бытия А. С. Суворина, – писал даровитый В. П. Далматов, – невольно с глубоким уважением снимешь шляпу и поклонишься до земли за многое, многое, пока еще не оцененное“. Тридцать пять лет критической оценки драматургии театра, актеров и актрис, собственные пьесы, имевшие большой успех („Татьяна Репина“), А. С. Суворин завершил осуществлением давнишней мечты своей – открытием собственного театра, и, можно сказать смело, сыграл первенствующую роль в деле развития частных театров, доказав, что „эфемерное“ с точки зрения коммерческой дело – частный театр – может существовать самостоятельно, когда во главе его стоит мастер дела и ведет „суворинское счастье“, тайна которого была в том, что А. С. Суворин обладал не только талантом и колоссальным опытом журналиста, изучившего русскую публику, и особым талантом житейского мудреца, но всегда и всюду его сопровождали искренность, восприимчивость, способность становиться выше мелочей, выше самолюбия и горячо и бескорыстно любить талант, искать и находить его» (Н. Энгельгардт. Мои театральные скитания).

Алексей Суворин

«Алексей Сергеевич Суворин был фигурой весьма видной и самобытной. Характера был властного, взбалмошного, никогда не умел, а по-видимому и не желал, в силу своей избалованности, себя сдерживать. Где нужно и где не нужно говорил каждому прямо в лицо, что думал, не стесняясь в выражениях. Смотрели на него до некоторой степени как на чудака, но все же скорее, пожалуй, любили его, а любили за доброту и отзывчивость, которыми, надо сказать правду, зачастую и злоупотребляли. Нашумит, накричит, бывало, помашет своей клюшкой, с которой почти не расставался, а потом размякнет – и исполнит то, чем только что возмущался.

…А. С. Суворин был страстно предан театру и любил актеров. Долгое время он был театральным критиком и помещал в „Новом времени“ свои отзывы о спектаклях, а также общие рассуждения о театре, под рубрикой „Маленькие письма“. В свое время его „Маленькие письма“ приобрели большую популярность. По своему содержанию, по серьезному анализу, с которым он подходил к разбору каждого спектакля и к анализу актерского исполнения, наконец, по тому мастерству, с которым они написаны, „Маленькие письма“ и теперь представляют ценность как исторический материал, отражающий прошлое театра.

…Рождение суворинского Малого театра надо всецело приписать трогательному, а подчас и наивно-детскому тяготению А. С. Суворина к театру, по крайней мере таким он был по отношению к своему театру. …Ему просто была приятна атмосфера театральной жизни, приятно было бывать там и играть доминирующую роль, чувствовать себя хозяином – это его занимало.

Казалось бы, такой серьезный и деловой человек, как Суворин, не нуждался в мелком тщеславии, но… „на всякого мудреца – довольно простоты!“ И он, оказывается, был подвержен этой слабости! Проявлялась в нем такая слабость весьма наивно и чисто по-детски. Так, например, он всегда норовил попасть на сцену в тот момент, когда в антракте поднимался занавес для выхода актеров на вызовы, и в такой обстановке случайно оказаться в поле зрения аплодирующей публики, – Алексей Сергеевич всегда был доволен, когда это случалось» (Ю. Юрьев. Записки).

СУДЕЙКИН Сергей Юрьевич

7(19).3.1882 – 12.8.1946

Живописец, сценограф. Принимал участие в выставках «Союза русских художников», «Алая роза», «Голубая роза», «Золотое руно». С 1911 член «Мира искусства». Живописные полотна «Пастораль» (1905), «Балетная пастораль» (1906), «Гулянье» (1906), «Сад Арлекина» (1907), «Венеция» (1907), «Северный поэт» (1909), «Карусель» (1910), «Восточная сказка» (начало 1910-х), «Саксонские фигурки» (1911), «Цветы и фарфор» (начало 1910-х), «Петрушка» (1915) и др. В конце 1890-х работал в Московской частной опере С. Мамонтова, в 1900–1910 оформлял спектакли в Новом драматическом театре, Камерном театре, театре В. Ф. Комиссаржевской. С 1912 в антрепризе С. Дягилева. Оформлял помещения литературно-артистических кафе «Бродячая собака» и «Привал комедиантов», был автором эскизов декораций и костюмов к постановкам названных кабаре. Прототип одного из персонажей повести М. Кузмина «Картонный домик». Муж художницы О. Глебовой. С 1920 – за границей.

«Одетый со вкусом, причесанный, в цветном жилете, с глазами совы, как слепой, круглолицый и бледный брюнет этот с бритым лицом, привскочив, остро схватил мысль, развивая ее очень странно; внезапно, с достоинством важным, с рукой, точно муху поймавшей, умолкнув, стоял неподвижно, внимая себе, сморщив бровь: ухо, ум! Он серьезничал; но в смешноватой игре его мыслей рождались какие-то бредики» (Андрей Белый. Между двух революций).

«Любил комфорт, любил блистать в салонах, во всем любил изысканность, и в манере держать себя у него постоянно было что-то вызывающее.

Судейкин был замечательный художник. Он первый узаконил, например, сочетание ярко-зеленых тонов с ярко-красными. К тому же он любил самую пышность красок, их торжественность и праздничность и во всем – большие, доходящие даже до грандиозности, размеры. В театральном же смысле этого слова он был, по-моему… чрезмерно эгоистичен, особенно по отношению к актеру.

…Он был одет всегда как денди и очень любил одевать свою жену; когда же он бывал на людях, у него появлялась даже особая, весьма неприятная манера цедить слова сквозь зубы и смотреть на всех сверху вниз, снисходительно бросая какие-то малозначащие фразы. И тут же наступали, однако, и такие моменты, когда Судейкин все это вдруг с себя сбрасывал, и тогда перед вами оказывался настоящий художник и увлекательный человек. Таким бывал он в работе, когда одевал свой синий рабочий халат и с необыкновенной порывистостью и напряженностью, как бы шутя, бросал на полотно свои пышные, фантастические и в то же время изысканно-гармоничные краски. Только болезненная, подчеркнутая эротичность, часто жуткая до безумия, отталкивала лично меня от живописи Судейкина в целом» (А. Мгебров. Жизнь в театре).

«Передо мной картины Судейкина: вот – чудесный, полный поэзии, радости и юмора, мир старинных пейзажей, дворянских угодий, хороводов под зеленой сенью рощи, жеманных молодых людей, влюбленных в сельских красавиц: оживший мир беспечной прелести и любви, над которым Купидон, выхоленный в бабушкиных перинах, натягивает свой лук. Вот – ярмарки, балаганы, Петрушка, катанье под Новинским, где все пьяным-пьяно, где на тройке пролетают румяные купчихи, а курносый чиновник, томясь от вожделения, глядит им вслед. Вот – жарко натопленные мещанские горницы, кабинеты в трактирах, с окошком на церковный двор, непомерные бабищи, рассолодевшие девки, половые с каторжными лицами, и тот же… чиновник утоляет вожделение за полбутылочкой рябиновки. Вот – упившийся сладострастием и ленью Восток – Грузия, Персия, Армения. Вот, наконец, портреты современных нам лиц, взятые в какой-то особой, таинственной, жуткой их сущности.

Стоишь, очарованный этим несравненным поэтом, насмешником, мистиком, могучим и яростным колористом, и спрашиваешь – из каких глубин выросло это искусство?

…Определить этого поэта-живописца, то русского Ватто, то суздальского травщика, так же трудно, как трудно выразить словом славянскую стихию: какое-то единственное сочетание противоречий» (А. Толстой. Перед картинами Судейкина).

СУЛЕРЖИЦКИЙ Леопольд (Лев Леопольд Мария) Антонович

15(27).9.1872 – 17(30).12.1916

Общественный и театральный деятель, режиссер, литератор. В 1889–1894 учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. С 1905 выступал как режиссер; был сопостановщиком ряда спектаклей МХТ, в том числе таких, как «Синяя птица» Метерлинка (1908), «Гамлет» Шекспира (1911) и др. Ближайший помощник К. Станиславского по преподаванию его системы. Принимал участие в организации и руководстве 1-й студии МХТ.

«Он родился в семье польского мастера-ремесленника на правобережной Украине. В молодости он был матросом торгового флота, ходил в кругосветное плавание на самых разных (и по флагам, и по командам, и по грузу, и по оснастке) судах. Ходил в дальнее плавание и на парусниках. Когда подошел год его призыва на военную службу, он служить отказался. К этому времени он познакомился с несколькими последователями учения Л. Н. Толстого, читал его статьи и, получив возможность побывать у Льва Николаевича, заслужил его пристальное внимание.

…Он был арестован, судим и сослан в Среднюю Азию, в Туркестан.

Там он два года был на каторжных работах. …Потом он по поручению Льва Николаевича организовывал дело переселения нескольких тысяч русских духоборов в Соединенные Штаты и Канаду. Для этого переселения ему пришлось проделать титаническую работу: арендовать несколько пароходов, обучить команду для них из числа самих духоборов, организовать питание в пути от Батума до Нью-Йорка, медицинское обслуживание, транспорт от порта высадки до места поселения, и, наконец, самое главное – он получил для них землю, кредит на приобретение живого и мертвого инвентаря, семян, фуража, питания… Всю эту работу Сулер выполнил с честью. …Через Льва Николаевича он познакомился с А. М. Горьким, а через него – с Московским Художественным театром.

Это был человек огромной не только душевной, но и физической силы, невысокого роста, очень широкоплечий, с мощной широкой и мускулистой грудью. Он бегал, прыгал, боролся лучше всех, с кем он на моих глазах соревновался, но особенно хорошо и отважно он плавал. В Алуште… он уплывал так далеко, что исчезал из виду и мы думали, что он уже не вернется. Мне не хочется говорить о его душевных силах – их мощь видна в том, что он сделал для духоборов, и в том, что он сделал в театре: работа над „Гамлетом“, „Синей птицей“, создание Первой студии…

…Сулер был душой и сердцем всех затей, всех шуток и розыгрышей. Он никогда не пил, но всегда был пьяней, веселей, озорней всех самых весело-пьяных. Пел, танцевал, организовывал цирковые номера, сам показывал свою силу и ловкость» (В. Шверубович. О старом Художественном театре).

«В доме у Ольги Леонардовны [Книппер-Чеховой. – Сост.] часто бывали гости. Любили к ней заходить актеры – Качалов, Москвин, Вишневский, Леонидов. Брат Антона Павловича Чехова, Иван Павлович, – отличный кулинар – хозяйничал: готовил замечательные закуски. Было очень весело. Душой вечеринок, как правило, был Леопольд Антонович Сулержицкий. С большим юмором рассказывал он бесконечные истории, случавшиеся с ним, когда он возил духоборов в Америку или служил матросом. Иногда он пел. Он был очень музыкален, обладал феноменальной памятью – некоторые оперы знал наизусть. Как-то он спел всю „Аиду“, искусно переходя от басовой партии к теноровой и даже к колоратурному сопрано, тут же сооружая себе из скатертей и простыней костюмы Аиды, Радамеса, Амнерис. Пел он необыкновенно точно. Было очень смешно» (А. Коонен. Страницы жизни).

«Внешне – крепыш, на коротких ногах, с красивой головой, как будто от другого туловища, он во времена Студии был уже безнадежно болен, знал это, но кипел энергией, рабочей неутомимостью. Приходя на занятия, ставил перед собой завтрак – яблоко или грушу и стакан воды. Вина не пил никогда – из-за диеты и по убеждению, но с каждой выпитой кем-нибудь рядом рюмкой веселел, играл на разных инструментах, пел, смешно исполнял один целые оперы. Наблюдательный, образованный, объездивший свет, он, чуть шепелявя, при дурной дикции, зачаровывал нас фантастическими, хотя и правдивыми рассказами из своей пестрой жизни.

Сулержицкий обладал различными талантами. Пожалуй, их было даже слишком много, чтобы какой-то из них проявился исчерпывающе полно. Все, к чему он прикасался, становилось лучше, приобретало новую краску, но ни в какой области не свершил он ничего достойного масштаба его личности и прославившего его имя в общепринятом смысле. Думаю, не последнюю роль тут сыграла особенность его характера: Сулержицкий, фанатично преданный любому делу, которым занимался, стремился к наилучшему результату, нимало не заботясь о признании собственных заслуг, не думая о месте, уготованном ему при „разделе“ успеха. Это была даже не та осознанная скромность, которую принято уважать. В творческом горении и сердечном бескорыстии он просто не думал, не подсчитывал „стоимость“ своего вклада. И как часто, увы, бывает с людьми, не знающими внутренних притязаний, ему формально не доставались заслуженные почести, и блестящие доспехи других, более тщеславных, надежно прикрывали его своей тенью. Страдал ли он от этого? Не думаю. Разве что от неприкрыто нанесенной обиды, да и то – вряд ли она могла затуманить его радость при общей удаче, для которой он делал все, что мог. Жизнь показала, что ему незачем было хлопотать и волноваться: не только профессионалы, но все, кто хоть немного интересуется театром, знают сегодня, что Сулержицкий – замечательное явление в искусстве» (С. Гиацинтова. С памятью наедине).

«Сулержицкий был тем человеком, в присутствии которого нельзя было мыслить бессердечно или предаваться заботе о своих личных интересах. Его морально-общественный авторитет был велик не только потому, что он прекрасно и пламенно говорил по вопросам театра и совместной в нем жизни и работы, но главным образом потому, что делал то, о чем говорил. Мы видели его горячую душу и острый, сердечный ум больше, чем слышали. Сулержицкий знал секрет всякого водительства и управления. Он знал, что человеку, желающему вести других людей к определенной цели, нужно прежде всего следить за самим собой и быть строгим к себе самому. Он знал, что ведомым нужно предоставить при этом полную свободу и тогда они сами пойдут за своим руководителем. Так и поступал с нами Сулержицкий. Он знал и еще один секрет. Он заключался в ясном понимании мысли о том, что руководить – значит служить руководимым, а не требовать услуг с их стороны. Его художественный авторитет был так же силен, как и моральный. Его художественное влияние проявлялось во всех постановках студии, самостоятельных же постановок в студии он не брал» (М. Чехов. Путь актера).

«Правдивый, порою даже резко выражавший свои мнения, он был удивительно культурен, ибо обладал терпимостью к чужому мнению, умел уважать чужие мысли, даже когда они были враждебны ему. Но эта терпимость никогда не мешала ему крепко стоять на своем.

…Как все люди, прошедшие тяжелую школу жизни, люди, тонко чувствующие, он был сплетен из множества противоречий, которые объединялись трогательной верой в победу добрых начал, тем настроением социального идеализма, которое так характерно для многих – почти для всех – наших „самородков“.

…И вообще это был сказочный человек – воспоминание о нем будит в душе радость и окрашивает жизнь в яркие краски» (М. Горький. Литературные портреты).