Текст книги "Второй вариант"

Автор книги: Павел Кодочигов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– А если тропа прикрыта спиралью и заминирована?– вспомнил Шарапов о первой неудаче под Зарельем.

– Так сейчас у нас все саперы, командир. Разминируем.

О деталях договорились быстро, а вот сколько народа брать, Шарапов решил не сразу. Встреча предстояла скорее всего с большой группой противника, но есть ли смысл уравновешивать силы? Не лучше ли отобрать самых надежных? Меньше будет шума, потерь и всяких неожиданностей. Еще раз взвесив возможности каждого, объявил:

– На задание пойдут: Спасских, Бахтин, Бербиц, Тинибаев с Андрейчуком, Карянов с Калининым, Латыпов и Шиканов. Идем завтра. Готовыми быть всем. Вопросы есть?

– А нас когда возьмете? Мы тоже хотим,– обиделись новенькие.

– Не беспокойтесь. Еще находитесь.

– Хоть бы фриц попался маленький да тощенький, чтобы тащить легко было,пробасил из своего угла Бербиц и этим как-то смягчил возмущение "обойденных".

Утром разведчики, к удивлению местных солдат, высыпали из землянки в сапогах. Вырядились в них потому, что всю ночь топили печку и сушили валенки в мокрых, как ни осторожничай, снег скрипит под ногами.

К четырем часам дня поисковая группа была готова. Встали кругом и тихо запели любимую песню волховчан:

...Вспомним о тех, кто командовал ротами,

Кто умирал на снегу,

Кто в Ленинград пробирался болотами,

Горло ломая врагу.

Пусть вместе с нами семья ленинградская

Рядом сидит у стола,

Вспомним, как русская сила солдатская

Немцев за Тихвин гнала.

Выпьем за тех, кто неделями долгими

В мерзлых лежал блиндажах,

Бился на Волхове, бился на Ладоге

Не отступал ни на шаг...

Вспомним и чокнемся кружками стоя мы

В братстве друзей боевых,

Выпьем за мужество павших героями,

Выпьем за славу живых!

Хороша песня, будто специально для разведчиков написана. Перед поиском ее только и петь, когда жизнь свою наизнанку выворачиваешь, перебираешь по косточкам и гадаешь: вернешься невредимым, калекой или фриц тебе на тот свет подорожную выпишет. Разбередила душу песня почти до слез, и не удержались, повторили две последние строчки:

Выпьем за мужество павших героями,

Выпьем за славу живых!

Вышли из землянки, на вал поднялись, от него на Правошню двинулись. Берега ее оказались не такими высокими, как предполагали. Местами пришлось в три погибели сгибаться, кое-где и ползти. Из Левошни, еще светло было, разглядели спины четырех немецких солдат. Они опередили группу. Полуэкт не выдержал и побежал, и бежал до тех пор, пока не схватил его за руку Спасских:

– Не успеть!

Еще раз прикинул расстояние. Чуть-чуть бы пораньше выйти! Пришлось залечь и пропустить четверку в монастырь. Может, еще пойдут? Другие?

На тропу сползал Спасских и доложил:

– Метров пятьдесят до нее. За тропой на кольях телефонная связь. Удобное местечко!

Часа три пролежали в засаде – и новые не идут, и те четверо не возвращаются. До утра остались в монастыре, а возможно, и до следующего вечера.

На обратном пути, чтобы выиграть время при следующем выходе, спрямили угол между Левошней и Правошней, проторили между ними борозду и как-то не особенно расстроились, что вернулись пустыми. Настроения не испортил даже Лобатов, накинувшийся на Шарапова:

– Надо было дождаться возвращения четверки, а то сходили на прогулочку.

– Вот утром и дождемся.

– Если они опять раньше вас не проскочат.

В землянке, остыв после стычки с Лобатовым, Полуэкт поделился с разведчиками мыслями, которые донимали его всю обратную дорогу:

– А что, ребята, на тропе "языка" взять можно. Если даже пошлют погоню, то она нас в Левошне искать станет, а мы в это время уже в Правошне будем.

– Возьмем, командир, такого вариантика у нас еще не было, но бери-ка ты нас всех, чтобы в случае чего. и от погони отбиться.

– Правильно! Пойдем всем взводом!

Ребята предлагали дело, и Шарапов с ними согласился.

Остаток ночи прошел в тихих разговорах, а под утро, когда настала пора собираться в дорогу, дремавший Вашлаев вдруг поднял вверх указательный палец:

– Лучше на вечер отложить, командир, чтобы впереди ночь была, а не светлое утро.

– Проснулся! И как всегда вовремя!-развел в крайней досаде руками Спасских.

– Я не спал. Я думал, как сделать лучше, а вы смотрите,– миролюбиво возразил Вашлаев.

– Стратег! – всегда спокойный Спасских вскочил, чтобы сказать кое-что покрепче. Вместо этого продолжил с сожалением в голосе: – А ведь он прав, ребята.

Спасских недолюбливал Вашлаева, однако был справедлив и объективен даже в гневе. А вот что скажет ПНШ-2?

Лобатов, узнав о новом решении, взвился по-настоящему:

– Вы же там наследили! Нельзя тянуть до вечера!

– Следы заметены. Не обнаружат.

– У тебя все легко получается, вот только дела не видно.

– Товарищ старший лейтенант! – повысил голос Полуэкт, но Лобатов оборвал его:

– Тебе старшего лейтенанта мало, тебе надо с командиром полка поговорить. Я ему сейчас и доложу о твоих фокусах.

И доложил. С улыбкой протянул трубку:

– Ему все объясни, если ты такой грамотный. Пришлось выслушать еще один разгон.

– Что молчишь? Я тебя слушаю,– раздался сердитый голос Ермишева.

– Товарищ пятый, задание будет выполнено. Откладываю его по сложившимся обстоятельствам. Больше по телефону ничего добавить не могу.

Ермишев долго молчал, потом жестко сказал:

– В случае срыва пеняй на себя. Миндальничать больше не буду.

– Приказал идти утром? – с надеждой спросил Лобатов.

– Нет, пойдем вечером,– подражая в тоне Ермишеву, ответил Шарапов.-Вы-то чего боитесь, товарищ старший лейтенант? Вся ноша теперь на мне, а с вас как с гуся вода: "Не послушал, сделал по-своему".

– Но-но-но, не зарывайся.

– Где уж мне. Разрешите идти?

– Иди иди,– с угрозой в голосе разрешил Лобатов.

Плохо начинался этот день для Полуэкта. К ругани Лобатова он привык и сносил ее легко, осадок же от слов командира полка и особенно от его тона остался тяжелый. Не заходя к себе, поднялся на вал: еще раз прикинуть план операции, новую расстановку сил, и не успел. Деньги к деньгам, беда к беде. В траншее вдруг появился незнакомый младший лейтенант, маленький, худощавый. Спросил неожиданно громким басовитым голосом:

– Где здесь разведчики располагаются?

– А тебе зачем? – учитывая возраст и равное звание, сразу перешел на "ты" Шарапов.

– Назначен командиром взвода.

– Вот как?! Ну что ж, пойдем провожу к ПНШ-2.

Еле затолкал бинокль в футляр и пошел, придерживаясь рукой за стенки окопа, ненавидя и себя, и своего преемника, который заявился на все готовенькое и вечером, конечно же, возьмет пленного. Обида копилась в сердце и толчками отдавалась в висках: "Лобатовское дельце! Позвонил Ермишеву и еще что-нибудь наябедничал".

– А что случилось? – заметил младший лейтенант необычное состояние Шарапова.

Он не ответил, дверь землянки ПНШ-2 рванул без стука, вошел в нее с полыхающим лицом.

– Прибыл новый командир взвода. Знакомьтесь, товарищ старший лейтенант,со злостью выговорил Лобатову. Увидел, как у того забегали глаза, как суетливо он заперебирал какие-то бумаги, опасливо взглянул на телефон. Еле сдерживаясь, чтобы не сказать лишнего, спросил:-Разрешите идти?

– Погоди, Шарапов, надо объясниться.

– Зачем? Мне все ясно.

– Далеко не все. Товарищ младший лейтенант, посидите у меня. Мы скоро вернемся.– На улице предложил: – Вот на бревнышке и устроимся. Садись, Шарапов.

– Перед начальством привык стоять,– продолжал дерзить Полуэкт.

– Да не петушись ты! Нашел время. Да, я просил дать еще одного офицера, но не на должность командира взвода, а дублером, помощником, если хочешь...

– Вместо Спасских? Так Олег же раз-вед-чик, а этот пока кот в мешке,неприязнь к Лобатову невольно перешла и на младшего лейтенанта.– Два офицера в одном взводе! Это что-то новое, товарищ старший лейтенант.

– Опять за свое,– повысил голос и Лобатов.– А нового-то как раз ничего и нет. Ты был стажером-наблюдателем? В стрелковых взводах были стажеры при командирах? Вот и его считай стажером. Ты не двужильный, а взводу скоро придется действовать на два фронта. Разве плохо, если вторую группу поведет офицер? И, если откровенно, все мы под богом ходим, Шарапов. Сегодня ты есть, а завтра тебя нет. Кого тогда прикажешь назначить командиром взвода?

В словах Лобатова была своя логика, но было и такое, что не укладывалось в сознании Полуэкта, и он решил выяснить все до конца.

– Кто поведет разведку?

– Ты, ты, а Смирнов возглавит группу прикрытия. Сразу и проверим, на что он способен.

– Вы могли об этой "операции" раньше сказать? – еще не уступал Полуэкт.

– Мог, и надо было, но не хотел тебя волновать до разведки – Смирнова позднее должны были прислать. Удовлетворен?

– Не знаю, как его примут ребята. Мне они вон какую проверку устроили.

– А вот это во многом будет зависеть от тебя,– отрезал Лобатов.

– Хвалить должен? А за что? Я же его не знаю.

– Сейчас узнаешь. Остыл? Тогда пойдем побеседуем.

Новенький оказался вологодским пареньком. До ранения служил в разведке, имел звание старшины, участвовал в четырех поисках, в одном из которых был взят пленный. За эту операцию награжден медалью "За отвагу", а офицерское звание получил после окончания курсов. Держался Смирнов независимо, чувствовалось, что парень с характером. Понравилось Шарапову и то, что известие о стажировке Смирнов принял без обиды, даже с некоторой радостью. И отошла, смягчилась готовая озлобиться душа Полуэкта, на веселых ногах побежал подготовить ребят к встрече с новеньким, расположить к нему, дела кое-какие сделать – и нос к носу столкнулся с Селютиным. Разведчик попросил не брать его на операцию.

– Почему, Селютин? – удивился Полуэкт.– Все рвутся, даже повар Забаров решил отличиться, а вы?

– Предчувствие имею плохое, товарищ младший лейтенант.

Шарапов взглянул на него внимательнее, вспомнил, что дня два уже Селютину не по себе, он старался уединиться, беспрерывно курил, представил, как нелегко было Селютину обратиться с такой просьбой, и сказал как можно мягче, чтобы не обидеть человека:

– Мне кого-то надо оставить у пулеметчиков. Вот вы с ними и побудете, пока ходим. Договорились?

– Спасибо, товарищ младший лейтенант,– повеселел разведчик,– а то давит меня и давит, как будто смерть свою чувствую.

– Ладно, чего там. Со всяким бывает. Вы не переживайте.

Известие о Смирнове разведчики встретили холодно, но, когда узнали, что он "из своих", потеплели и спросили, посмеиваясь:

– Испытывать будем?

– Обязательно. Возглавит группу прикрытия.

– Так сразу?

– Он же разведчик.

– Так-то оно так, но надо бы присмотреться.

– Вопрос решен.

– А как с Лобатовым?

– "Заложил" я себя и без пленного не вернусь. Прихвачу сухарей, ночь пролежу, но возьму.

– Не переживай, командир, и мы прихватим. Надо будет, все останемся.

– Спасибо, ребята!

Вышли на этот раз пораньше. Знакомая дорога давалась легко, и в Левошне оказались быстро. Но едва Шарапов выглянул из-под берега на поле, увидел идут восемь человек, и почти там же, где и вчера. Выдохнул:

– Группа нападения за мной! Прикрывающим не шуметь!

И снова бегом к месту засады. Только бы успеть, только бы не упустить! Сердце рвется и режет в груди, не хватает дыхания. Скорее! Скорее! Вот оно, место засады. Опередили!

Рядом задышливо падали разведчики. Пока бежали, группы нападения и прикрытия перепутались и залегли не в том порядке, как намечали, но перестраиваться поздно. Сойдет.

Немцы приближались. Тропа все ближе подводила их к берегу. Метров на десять еще можно подпустить и – подавать команду. И тут не выдержал нервного напряжения, нажал на спусковой крючок повар Забаров. Ему дали тумака, но дело было сделано, пришлось пустить в ход автоматы, нападающим ринуться на немцев положение мог спасти лишь стремительный бросок на сближение. Справа от Полуэкта, грудь в' грудь, неслись Спасских, Бахтин, Бербиц, Андрейчук и... Смирнов! Он-то почему? Крикнуть, вернуть назад некогда, и сердцу не выдержать крика – и так бьется в груди молотом.

Фашисты лежат как поленья. Крайний слева вскакивает, оглядывается, чтобы бежать, и меняет решение. Хлесткая автоматная очередь от живота, удар в челюсть. Кровь заливает лицо, но Шарапов продолжает бежать. Бежит от него и немец, спотыкается, падает. На ходу автоматом по голове ему и дальше к проводу. Связь не должна работать – эта обязанность на нем. Выпластал кусок гупера, осмотрелся.

Двое фрицев убегают. По ним не стреляют, чтобы не вызвать ответный огонь. Правильно. Четверо, кажется, убиты, а один окружен, но не дается. Бербиц валит его мощным ударом. "Не убил бы, черт окаянный!"– вздрагивает Полуэкт, но немец кошкой вскидывается с земли, выхватывает гранату. Еще удар. Лежит. Его подхватывают и волокут к реке.

Хорошо сработали. Молодцы! И еще одного можно прихватить, которого он автоматом стукнул. Шарапов бежит к нему. Не двигается. Притворяется, гад! Проверил пульс, дыхание. Мертвый! Со страха, что ли, скончался? Он же совсем легонько ударил. Забрал автомат, документы и бегом к реке. Там собрались уже все.

– Отходим. Быстро! – командует Полуэкт, а Смирнову напоминает: – Ты возглавляешь прикрытие. Бербиц взваливает пленного на плечи, как когда-то Бахтина, и бежит первым. Пропустив вперед группу нападения, отходит и Шарапов, на ходу бинтуя голову. Рядом пристраивается Карянов.

– Еле иду,– жалуется,– так пнул фриц чертов, что чуть ногу не сломал.

В землянке Шарапов увидел кровь по правому боку и рукаву Бербица.

– Тоже ранили? Сильно?

– От него вон,– кивнул Бербиц головой на пленного.

У Полуэкта подкосились ноги:

– Опять ранен? Куда?

– Сейчас посмотрим. В ногу, кажется. Стянули с дрожащего пленного белые, все в крови, бурки.

– Икра прострелена, командир,– поднял голову Бахтин и рассмеялся:-Мужественным разведчиком Забаровым.

– Посмотрите, нет ли еще ран? По-русски понимаешь? – спросил у пленного.

Тот промычал что-то невразумительное.

– Все остальное в порядке. Пахать на нем можно,– доложил Бахтин.

Шарапов облегченно вздохнул и, почувствовав головокружение, слабость, привалился к стене. Рана начала рвать и "токать".

Сестра прибежала, взглянула на него и рассмеялась:

– Кто это вас так укутал, товарищ младший лейтенант?

– На ходу бинтовался. Сначала его перевяжите,– указал на пленного.

– Вот еще! Подождет, – фыркнула сестра и, все еще посмеиваясь, начала разматывать бинт. Осмотрела рану и сдвинула брови: – Будь иной поворот головы, и не в ухо бы вышла, а в затылок. Повезло вам, товарищ младший лейтенант!

– Повезло?! Если так везти будет, то, пока до Берлина дойдем, без ушей останемся,– не согласился Вашлаев.

Засмеялись. И шутка была удачной, и настроение подходящее.

– Его перевяжите, укол и все, что надо, сделайте,– снова попросил сестру Шарапов, боясь, чтобы не началось заражение и не умер первый пленный.

Бербиц уже давно нетерпеливо поглядывал на пустые кружки, нос его подрагивал, глаза горели.

– Где наш лихой разведчик? Забаров, приступай к исполнению и доложи, почему без команды огонь открыл? Наливай полнее – сегодня за удачу пить будем! И ему плесни,– повел густыми черными бровями на пленного.

Забаров нынче послушен и нем как рыба. Пытаясь улыбнуться, протягивает пленному кружку, заранее приготовленный хлеб с маслом. Пленный отталкивает то и другое.

– Нихт! Нихт! -на лице ужас.

– Командир, он не пьет!

– Ты бы его поменьше бил,– вставляет словечко Бахтин.

– Я его бил? – возмущается Бербиц.– Да я всю дорогу молился: только бы не убить, только бы не убить, даже ничего не повредил, когда брал.

– Может, боится, что водка отравлена? – догадывается Андрейчук.

– Верно,– соглашается Бербиц.– Расступитесь-ка. Смотри, Ганс ты или Фриц.Бербиц в несколько глотков опорожняет почти полную кружку, вытирает рукавом губы и, помогая себе жестами, напрягая голос, будто разговаривает с глухим, объясняет: – Не отравлено! Понимаешь? Я выпил, не закусил и тебя вижу.

– Нихт! Нихт! – испуганно отодвигается пленный.

– Командир, он с сержантами и даже старшинами не хочет,– смеется Бахтин.Может, с тобой выпьет?

Полуэкт пил редко, не больше двух глотков, но увидел в глазах ребят ожидание и нетерпение – очень уж им хотелось переупрямить пленного – и лихо, как не умеющие пить люди, ополовинил кружку, тяжело дыша, приказал:

– Пей, фриц!

И пленный послушался. Сначала осторожно пригубил, потом медленно выпил и удивленно похвалил.

– Гут! Кароша! – потянулся за хлебом.

– Еще бы! Не ваш шнапс! – пророкотал Бербиц и, будто видел впервые, внимательно оглядел пленного:– Не очень щупленький, кажется, даже не вшивенький, и взяли его аккуратненько, без грубостей.

Землянка дрогнула от хохота. Не смеялись только Андрейчук и Тинибаев – они опять о чем-то спорили.

Пленный оказался ефрейтором все той же 1-й авиа-полевой дивизии. Он был светловолос, голубоглаз и довольно высок ростом. Посмотреть на него сбежались местные солдаты, в землянке не протолкнуться, в ней дым коромыслом. Все довольны, ни у кого никаких огорчений, пока сквозь общий шум не прорывается голос прибежавшего пулеметчика:

– С фрицем пьете, а вашего разведчика убило! Эх, вы...

Голос хлестнул, как удар бичом.

– Когда?

– Где?

– Кого?

Оказалось, Селютина. Пока были на нейтралке, немец бил по валу. Вспомнили, что и разрывы слышали, и свежие воронки видели – одну совсем недалеко от землянки,-да на радостях не обратили на нее внимания. По той же причине и о Селютине забыли. Что ему сделается, если дома остался?

Ринулись на вал, в траншею. Выбросило из нее Селютина взрывной волной и изрешетило так, что сразу и не узнаешь.

В тыл на одной подводе ехали четверо: Лобатов и пленный в штаб полка, Шарапов туда же, а потом в медсанбат, Селютин в свой последний путь на кладбище дивизии в деревне Мшага. Разведчики похоронят его завтра.

Полуэкт лежал рядом с Селютиным и ругал себя за его смерть. "Помог, называется, человеку. Оставил дома!" Понимал, что вины его в случившемся нет, но все равно не по себе, как будто вина его в чем-то и была.

Откажи он в просьбе, и жив бы остался Селютин, веселился бы теперь вместе со всеми. Смерть свою он чувствовал верно, а где от нее спасение, не отгадал.

– Как Смирнов? – прервал тяжкие размышления Полуэкта Лобатов.

– Все в порядке.

– Вот видишь,– обрадовался Лобатов.– Человек в деле побывал и себя показал. Легче ему с твоими орлами управляться будет.

– Да, все так,– согласился Шарапов и не стал рассказывать о том, как Смирнов, забыв о своих обязанностях, ринулся на немцев с группой нападения.Все хорошо получилось,– подтвердил он, прислушиваясь ко все усиливающейся боли.

Глава девятая

1

"Счастливая рана" Шарапова оказалась серьезней, чем думала сестра, и отлеживаться пришлось не в медсанбате, а в челюстно-лицевом отделении госпиталя, только успевшего развернуться в недалеком от Новгорода поселке Пролетарий. Начальником отделения был старший лейтенант медицинскиой службы Жабин, молодой брюнет с черными веселыми глазами, старшей сестрой – высокая и тонкая Надя Иванова, а санитаркой– пухленькая девчушечка из местных – Вера. Раненые еще не поступали, и Жабин осмотрел Полуэкта немедля.

– Прошла хорошо, но осколочек кости оставила. Придется делать иссечение.

– Э, нет,– прикрыл рукой Полуэкт рану,– лучше какой-нибудь проволочкой выколупайте, чтобы лицо не портить.

Жабин рассмеялся:

– Нет у нас колючки. Винтовочная?

– Из автомата.

– Ишь ты! А чего же одна? Ты мне не мешай – не тяни руку-то, убери ее за спину.

– Остальные мимо прошли.

– Это хорошо. И с большого расстояния?

– Метров с десяти.

– Почему же всего одна? – вскинув глаза, повторил Жабин.

– Так закон рассеивания.

– Хорошо, что есть такой закон,– промычал сквозь зубы Жабин и показал зажатый в пинцете осколок кости:– Вот он, а пули нет, так что извини – на память подарить не могу. Перевяжите,– приказал Наде Ивановой и убежал добывать для отделения людей и медикаменты.

– Почему-то считают, что у нас раненые все легкие, ходячие, сами себя обслужить могут, и ничего не дают,– пожаловалась Надя Иванова и коротко хохотнула:– А Жабин всегда такой: пока зубы заговаривает – и дело сделает. Хороший хирург!

Полуэкту Жабин тоже понравился, а через неделю, когда началось наступление и стали прибывать раненые, они сошлись накоротко. Прибежал тогда Жабин с просьбой:

– Самому больных таскать приходится. Помоги, разведчик?

Полуэкт тут же и подхватился, а потом в привычку вошло: чуть запарка, бегут за ним: раненых привезли, носить надо. Так и коротал размеренное и пустое госпитальное время, томясь вынужденным бездельем и каждый день ожидая весточки из полка. И она наконец-то пришла. Ребята писали, что наступать полку пришлось через Ильмень, а после освобождения Новгорода дивизию повернули на юг, и теперь очищает она Приильменье, продвигается с боями к Шимску. Потерь во взводе почти нет, больше царапинами отделываются, а пехоту выбило крепко.

Прочитал Шарапов коротенькое, наспех написанное Спасских письмо, и зачастило, тревожно забилось в груди сердце, как во время поисков в самое напряженное время, как двадцатого января, когда Левитан на всю страну торжественно читал приказ Верховного об освобождении Новгорода. И так потянуло в полк, что еле дождался, пока Жабин выйдет из операционной. Остановил его.

– Когда выписывать будешь?

– Когда рана заживет,– склонив голову набок, весело разглядывал Полуэкта Жабин.

– "Когда рана заживет"! Раненых я таскать могу, а воевать нет – так, по-твоему?

– Правильно. Здесь ты под наблюдением, а там кто за тобой следить будет? Из тебя еще гной идет. Понял?

– Нет, не понял.

– Тогда я тебе вот что скажу по-дружески: скандалить будешь, я тебя еще месяц продержу или в тыловой госпиталь отправлю. Даю слово.– Жабин обошел Полуэкта и снова скрылся в операционной.

Шарапов еще не остыл от письма, от разговора с Жабиным, как к нему подошел старший лейтенант, командир батареи зенитных орудий, обнял на правах старшего за плечи, дружески заговорил:

– Куда рвешься, дурачок? Зачем смерти ищешь? Давно я приглядываюсь к тебе и предлагаю должность командира огневого взвода. Стоим мы неподалеку, охраняем мост через Мету с сорок первого года. Рыба рядом, бабы – тоже. Не жизнь, а малина. Пойдешь?

Уж очень неподходящее время для оскорбительного предложения выбрал зенитчик. Хотел Полуэкт отшутиться, но не получилось.

– Пошел-ка ты знаешь куда? – скинул с плеча руку старшего лейтенанта, в палате бросился на койку и пролежал до вечера.

Скоро еще одно письмо пришло, коллективное, какое отправляли когда-то Скубе. Ребята поздравляли Шарапова с присвоением звания лейтенанта и с награждением орденом Красной Звезды, писали, что вся группа захвата уже ходит с медалями "За отвагу", Смирнов хорошо прижился во взводе, но и "товарищу лейтенанту время бы возвращаться домой".

Нетерпение вновь охватило Шарапова, но на этот раз он не стал "наскакивать" на Жабина, а покрутился около хирурга, выбрал благоприятный момент и добился выписки с направлением для продолжения лечения в медсанбате дивизии. Так быстро уговорил Жабина, что даже неинтересно стало. Жабин рассмеялся.

– Воображаешь поди, что подъехал ко мне лисонькой – и по-твоему вышло? Черта с два! Госпиталь ближе к фронту переезжает, всех на днях рассортировывать будем,– и расхохотался.

На другой день Полуэкт распрощался с товарищами по палате, поблагодарил Жабина, пожал руку Наде и толстушке Вере, спустился со второго этажа школы, где размещался госпиталь, вдохнул полной грудью морозный воздух и захлебнулся им – такой он был чистый и свежий, не пах ни карболкой, ни кровью, ни гнойными бинтами. Пожмурился от удовольствия и непередаваемого чувства свободы и поспешил на дорогу.

Машин в Новгород шло много, и через пять минут Шарапов лежал на горе новеньких полушубков, крепко увязанных поверху толстой веревкой. После своротка на Новоселицы прямая как стрела дорога понеслась к городу. Слева остались дома деревни Мшага, еще несколько километров, и машина выскочила на простор. Вдали замаячили маковки церквей и соборов.

Шарапов невольно вцепился в веревку, напрягся, чтобы в любую минуту прыгнуть за борт. Он знал, что в городе и далеко за ним давно нет немецких батарей, но не мог переубедить себя в этом и все ждал орудийного выстрела, свистящего полета тяжелого снаряда, который разобьет грузовик вдребезги.

Миновали Малый Волховец, слева остались развалины Кириллова монастыря. Машина въехала в город. Месяц назад Шарапов часами разглядывал его в бинокль, запомнил многие разрушения и привык к ним, но то, что увидел теперь, потрясло: города не было совсем.

Со стесненным сердцем и горечью в душе пошел посмотреть кремль. Увидел то же, что и всюду: взорванные и покалеченные дома, башни, крепостные стены, в здании театра глыбы навоза и остатки сена – здесь была конюшня, ободранные, ранее золотые купола знаменитой на весь мир Софии. Напротив нее в снегу чернел разобранный на части и приготовленный к отправке в Германию памятник Тысячелетию России. Сфотографировать бы все это и показать снимки ребятам, чтобы дрались еще яростнее и беспощаднее!

Добраться до места на попутке не удалось. Километров десять, сказал шофер, придется потопать. На машине, может, и десять, а на своих двоих все пятнадцать будет, прикинул Шарапов и не ошибся. В госпитале он все время занимался гимнастикой, давно считал себя вполне здоровым, но так только казалось. Непривычная тяжесть разливалась по телу, пришлось пересиливать себя, чтобы ни присесть где-нибудь.

Ясный февральский день начинал блекнуть, когда вдали, за белым косогором, показались крыши большой деревни, может Малиновки, в районе которой должна находиться дивизия. Пошел быстрее, и все мысли были уже в полку, уже видел и слышал своих разведчиков, пытался представить встречу с ними и не мог, даже начал беспокоиться, что произойдет она совсем не так, как думалось. Он месяц бездельничал, потому и соскучился, а они при деле были и все вместе, поди и не обрадуются его возвращению? И передовую, самое войну не мог создать в воображении. В обороне все было ясно и привычно, а в наступлении?

Нетерпение гнало Шарапова вперед, а ноги спотыкались все чаще, и он то и дело оглядывался, не едет ли кто, не подкинет ли до деревни, где, пожалуй, и заночевать придется. Уже недалеко до нее было, когда позади раздался скрип полозьев. Черная лошадка бежала резво, в кошеве сидели двое. Вгляделся и узнал знакомого командира пулеметной роты. С ним ехала какая-то девушка, санинструктор, наверно. Капитан придержал лошадь:

– Садись, лейтенант, подбросим.

А он заметил, как девушка отстранилась от капитана, догадался, что будет лишним, и, вместо того чтобы завалиться в сани, отказался:

– Езжайте. Мне спешить некуда.

Капитан пожал плечами, но уговаривать не стал, поторопился даже хлестнуть лошадку. Полуэкт поплелся следом, на чем свет стоит ругая себя: "Оболда Оболдуев! Дурень стоеросовый! Не помешал бы, если до деревни довезли, а и помешал, так беда небольшая". Шел, понуря голову от усталости и от своей оплошности: не поехал – ладно, так не спросил даже, Малиновка впереди или какая-то другая деревня.

Правее, над лесом, шла стая "юнкерсов". Шарапов равнодушно присмотрелся к ней и отвернулся, но скоро пришлось остановиться – самолеты входили в боевой разворот, послышались взрывы, пулеметные очереди, в разных концах деревни поднялись в небо огненные языки.

Деревня оказалась не Малиновкой, и военных в ней не было. У горящих домов стояли женщины и ребятишки и скорбно смотрели, как огонь пожирает деревянные жилища. С другого конца улицы неслись причитания и крики. Капитана и его повозки не видно. "Успели проскочить",– порадовался Полуэкт и пошел дальше, решив не ночевать в этой деревне. В конце ее на всякий случай спросил согбенную, всю в черном старушку с палкой в руке, не видела ли она кошевы с военными.

– Как это не видела? – удивилась та.– Они у нашего дома в проулок сиганули от бомб. Там их и убило. Мужик-то в годах, а девка совсем молоденькая, и румянец во всю щеку.

У разведчиков была поговорка в ходу: "Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь..." Верно ведь, черт возьми! Еще как верно и точно!

2

В поздние сумерки на какой-то пробитой недавно в снегу дороге Шарапов встретил старшину первой минометной роты Рыбакова. Было Рыбакову за сорок, в плечах он узок, сутуловат, лицо худощавое, нос же задиристый и широкий, весь в черных точечках, как весенний снег. Минометчики звали его Гаврюшей и Рыбаком и уважали за то, что в любую погоду и в любых условиях они без мин не останутся, термоса со щами и кашей старшина тоже доставит вовремя.

Рыбаков был при лошади и в коробе саней вез какое-то барахло.

– Здравия желаю, товарищ лейтенант! – поприветствовал простуженным голосом, покосился на старенький бушлат Шарапова.– "Раздели" вас в госпитале-то?

– Раздели и вот одели. Шинели даже не нашлось,– покраснел за чужую вину Полуэкт.

– Жулья там немало на складах развелось,– согласился старшина.– Хотите телогреечку? Почти новая, и вам в ней сподручнее.

– Давай, если не жалко. До штаба далеко?

– Километра три. Только в обратную сторону,– усмехнулся Рыбаков.– А передовая рядом. Вчера ночью ваши туда проходили. Может, все еще там лазят. Если в штаб, то нам по пути.

Шарапов заколебался: воз у старшины тяжелый, идти придется, передовая ближе, и ребята там.

– Масккостюм и что-нибудь скорострельное найдется?

– Найдем, найдем,– проговорил старшина, ныряя головой в короб.– Вот автоматик, вот халатик и пара "лимонок" на закуску. Вы по этой дороге идите, потом влево тропка пойдет, а там у солдат спросите, где ваши.

Телогрейка пришлась впору, масккостюм – тоже, а когда Полуэкт почувствовал на шее привычную тяжесть автомата, и совсем повеселел.

– Откуда добра столько? – спросил у старшины.

– Дык валяется. Вперед мины вожу, а обратно – что попадется, а то засыплет снегом, и пропадет. Уперлись тут немцы, и сбить пока не можем.

Шарапов распрощался с щедрым старшиной, прошел немного и услышал, как впереди "максим" "Чижика-Пыжика" завел, и так хорошо, что хоть пляши, хоть подпевай.

У станкача оказалось двое чем-то похожих друг на друга молодых солдат. Один назвался Колькой Баламутом. Второй улыбнулся на это:

– Шутит он, товарищ лейтенант. Багмут у него фамилия, а Баламутом в роте прозвали. А вы кто будете? О, так мы ваших знаем. Казах, Тинибаев, кажется, и Андрейчук ваши? Были у нас. Стреляют ничего, но до Кольки им далеко.

– Ну уж,– ревниво отозвался Шарапов.

– Они днем приходили. Тоже моей стрельбой заинтересовались,– вступил в разговор Багмут.– Говорили, сколько мне патронов выпустить. Я стрелял. Потом они. Ничего, получалось. А вот в сочетаниях три-пять-два-сёмь-четыре и так далее – не потянули, меня победителем признали.

– Даже так можно? Ну-ка, покажи,– не поверил Шарапов.

Багмут мгновенно сменил обычные патроны на трассирующие.