Текст книги "Второй вариант"

Автор книги: Павел Кодочигов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Шарапов разыскал командира местной роты и убедился, что огневые точки фашистов он знает плохо.

– Да и вы их не засечете. Сегодня стреляет из одной, завтра из другой. У них в каждом доме по несколько амбразур приготовлено, любая церковь – и наблюдательный пункт, и пулеметное гнездо. Последнее время и совсем редко стреляют,– уверял командир роты.

Через несколько дней и в другом пришлось убедиться. Выскочил утром Шарапов свежим снежком бодрость нагнать, поднял глаза и застыл, голый по пояс и с полотенцем за спиной: с вала с поднятыми руками и в каком-то странном одеянии – серая куртка с капюшоном, серые же брюки и белые бурки – спускался немец ростом едва ли не с Бербица, а от него со вскинутой навстречь винтовкой пятился щупленький солдат, не то узбек, не то таджик. Заметив Полуэкта, расплылся в улыбке:

– Товарищ младшая лейтенанта, моя пленного поймала!

– А что же ты задом от него идешь?

– Дистанция надо держать? Надо. А в канаве как разойдешься?

– Молодец! – похвалил Полуэкт солдата.– Веди его в нашу землянку – нам "язык" вот так нужен,– полоснул ладонью по горлу.

Но номер не прошел. На смуглом лице солдата лишь на секунду появилась растерянность, потом он хитро прищурил глаза и заявил:

– Нельзя, товарищ младшая лейтенанта, я к своему командиру вести должна.

И "язык", целый, невредимый, прошествовал мимо.

При допросе перебежчика выяснилось, что он раньше служил на аэродроме под Харьковом и там был ранен. После госпиталя получил отпуск и ездил домой. Его город разбомбили американцы, три брата погибли на Восточном фронте, и мать очень просила его не воевать больше, а при первой возможности сдаться в плен, что он и сделал.

Жил перебежчик в землянке за быками, утром покинул ее, перешел Волхов, поднялся на вал и еще долго плутал по нему, прежде чем увидел солдата, который привел его на КП роты. Все это– немец поведал спокойно, лишь изредка умолкая, чтобы подобрать нужное слово. О своем необычном костюме рассказал:

– Первой авиаполевой дивизии видаль зимняя форма. Ошень, ошень удобна. Куртка теплая и с капюшон. Обратно вывернешь – белая. Шапка тоже карош. Уши! Уши! – Шапка была типа финской, с козырьком и опускающимся на уши и затылок задником.

Утреннее происшествие взбудоражило всех, о нем то и дело заходил разговор и в землянке разведчиков: добровольно немцы переходили на нашу сторону крайне редко.

– Не тот стал фриц! – подвел итог случившемуся Шибаев.

– Почему не тот? – не понял Карянов.

Шибаев ответил не сразу. Подбросил в печку дров, прикурил от добытого из нее уголька, затянулся два раза крепко-накрепко.

– А потому что без веры уже воюет. Из-под палки, можно сказать. В сорок первом, во время контратаки, я в воронку заскочил, а там немец. Я в полном здравии, у него вся грудь в крови и пулемет рядом разбитый. Теперь бы такое случилось – он бы руки вверх поднял, "Гитлер капут!" залопотал, а тогда приказывает на чисто русском, будто в Подмосковье родился: "Иди сюда – помоги перевязаться!" Сам перевяжешься, говорю, я тебя к нам не звал. Зубами заскрипел, глазищами сверкает, здоровой рукой шарит, чем бы в меня запустить, шипит: "Наши придут, я из тебя ремней нарежу!" Вот какие они были в сорок первом.

– Дал ему девять граммов? – поинтересовался Карянов.

– Чесались руки, но сдержался. Раз русскому выучился, пусть поговорит хорошие "языки" и тогда нужны были.

– Не нравится мне эта история,– как всегда тихо и внушительно продолжил разговор рассудительный Вашлаев, поглаживая небритый подбородок.

– Какая? Что не шлепнул?

– Сегодняшняя. Фриц через Волхов перешел, на минном поле не подорвался, в наши окопы залез, и никто этого не заметил. А если бы десяток разведчиков вместо него пожаловали? Что бы они натворили! У меня предложение есть.

– Выкладывай,– не сдержал улыбки Шарапов. Вашлаев начал неторопливо обосновывать свое предложение:

– Пока мы на КП полка жили, там и без нас сторожей хватало. Здесь, поскольку хозяева ненадежные, надо одного в траншею на вал определять, а второго у землянок. Вот так я думаю, а то спим, храпим и в ус не дуем.

Стоять на постах разведчики не любили, но на этот раз Вашлаеву возражать не стали.

– Все, командир? – спросил Бахтин.– Тогда, кто хочет побороться на сон грядущий под охраной двух надежных часовых, за мной.

– Кто желает поползать, на выход,– поднялся Шиканов.

– У кого есть силенки меня из траншеи на божий свет вытащить, прошу до меня,– пробасил Бербиц и, не увидев желающих, пожаловался:– Командир, они боятся.

– А ты не очень свою силу показывай,– посоветовал Шарапов.– Идем, охотники найдутся.

Бербиц хорошо прижился во взводе. С ним стало даже веселее. Повесят носы ребята, Миша им парочку анекдотов подкинет, и смех в землянке. Нравилось и то, что он умел подтрунить над собой. Первыми начинали смеяться глаза, посматривая на собеседников хитровато и с обещанием – а я вас сейчас ошарашу! – потом начинал подрагивать горбатый нос и слышалось хорошо знакомое: "Гы-ы".

Один недостаток был замечен за Бербицем – он боялся снарядов. "Если погибну, то от артиллерии",– говаривал Миша. У всех в памяти был недавний случай на занятиях. Немцы повели обстрел, но снаряды ложились так далеко, что никто и бровью не повел. Бербиц же сразу прыгнул в окоп и залег там намертво. Потом разрывы приблизились, и все – чем черт не шутит – тоже укрылись в окопе. Один Бахтин остался наверху, стоял на бруствере, покусывал соломинку и пытался "завязать" разговор с Бербицем: "Миша! Мишенька, вылезай ко мне, маленький. Я тебе бумажку дам, ты закуришь моего табачку, у меня даже спички есть". Ребята хохотали, а Бербиц даже не огрызнулся. И раньше, стоило на немецкой стороне раздаться орудийному выстрелу, Миша начинал искать для себя спасительную ямку. Можно было просто крикнуть: "Летит!" – и он бросался на землю. От таких шуток отвадил Вашлаев:

– Чего ржете? Он большой, а в большую мишень и попаданий больше,– сказал шутливо, а когда стали возражать, спрашивать, почему Бербиц пулеметов не боится, разъяснил серьезно:– Он вам говорил – пуля его не возьмет. Это проверено – с простреленной грудью сам до своих дополз и в госпитале два месяца всего пролежал. А на снаряды у него предчувствие. Будто у вас его не бывает.

Разведчики в предчувствия верили и перестали подсмеиваться над Бербицем: пусть чудит, кому от этого плохо?

Лобатов вернулся из полка озабоченным:

– Ермишев далеко, но нас не забывает,– сказал Полуэкту.– Приказал еще одни "занятия" провести: сходить на тот берег Ильменя.

– Все?

– По пути проверить состояние льда на озере. И доложить.

На это задание Шарапов взял с собой новеньких и Бахтина с Каряновым. К вечеру, перед выходом, занялся легкий ветерок, пошел снег. Без происшествий сходить можно, не таясь, но Лобатов такой погоде не обрадовался:

– Будь моя власть, отменил бы вашу "прогулочку", да наверху опять что-то приспичило,– сказал хмуро.

– Почему отменили бы? – не понял Шарапов.

– Да потому, что буран будет.

– Пойду спрошу у Тинибаева. Он у нас мастер по погоде.

– Ты мне эти шуточки брось, – рассердился ПНШ-2.– У Тинибаева он спросит! Наша разведка уже блуждала. На Северо-Западном, под Старой Руссой вышла. Свои едва ее не побили. Так что глаз с компаса не спускай и предупреди, чтобы тебя контролировали.

Ширина Ильменя в месте перехода около трех километров. На случай, если кто провалится, прихватили веревку. Взяться за нее пришлось на своем берегу: погода резко испортилась, все смешалось в непроглядной мгле и злой круговерти.

На озере и совсем почувствовали себя беспомощными. Ветер – хоть руками раздвигай, тело ощущает каждый шов на одежде. Провалишься, так никто не увидит и не услышит, разве что веревка спасет. А толку от этого. На таком ветродуе все равно загнешься. Осторожно шли, ощупью. Лед походил под ногами и окреп, но при подходе к западному берегу снова стал истончаться. "На глазах", если было бы что видно. Сказывается течение Волхова, догадался Полуэкт. Пришлось растянуться, чтобы н.е угодить двоим, а то и троим, в одну полынью, и ползти.

Шарапов вытащил нож, ударил им вполсилы и пробил лед насквозь. Снова ударил – то же самое. Помедлил, соображая, стоит ли двигаться дальше, но приказ был "сходить на тот берег", а не просто "побродить по -озеру". Надо его выполнять. А если кто провалится? Не отогреть ведь и всей кучей. Лед, словно живой, изгибался под телами, но командир полз вперед, и разведчики тянулись за ним. По одному, с облегчением, только теперь понимая, какая беда их миновала, выбирались на спасительную землю.

На берегу отдышались, покурили не торопясь и без опаски – в такой метели немецкие часовые не рассмотрят огоньки цигарок – и еще полежали: не хотелось снова ступать на ненадежный лед. Вперед пропустил. Выпустит ли обратно? Двинулись наконец по своим следам, растянувшись еще более, поползли с великой осторожностью, не дыша, распластываясь на снегу, чтобы хоть этим уменьшить нагрузку на лед. Поднялись, не веря в свое спасение, лишь почувствовав надежную твердь под ногами. Освобождая натруженные шеи, автоматы закинули за спины.

Погода стала еще хуже. Ветер изменился и дул с севера. Снег превратился в крупку. Она больно била по глазам. Шли, отвернув от нее головы вправо, защищая лица руками. Скоро берег, по нему до дома доберутся быстро. От этой мысли и сил вроде прибавилось, и чуть посветлело, показалось Шарапову, будто луна пробила толщу туч и дала ничтожный свет земле. Он оторвал левую руку от лица, чтобы взглянуть на компас, и увидел немцев. Немцы шли левее, и было до них не более десяти метров, иначе бы не рассмотрел их. В белых масккостюмах, с автоматами наперевес.

Вражеская разведка!

Тело стало невесомым, сердце, сделав громадный скачок, застряло где-то у горла, дыхание затаилось. В такие минуты мозг работает с быстротой молнии: "Немцы заметили их раньше. Они подошли с наветренной стороны и находятся в более выгодном положении. Автоматы у них наготове, а огня открывать не собираются, давая этим понять, что хотят разойтись. Он обнаружил их случайно, ребята могут и не видеть. ППШ у всех за плечами, пока их достанешь... Надо пропускать!" Десятки других "за" и "против" пронеслись в голове, и правая рука, впившаяся пальцами в веревку, готовая дернуть ее, замерла, ноги продолжали идти в том же размеренном темпе.

Передний, офицер, поравнялся с Шараповым, смотрит в упор. И другие вцепились глазами. Второй миновал, третий, пятый, седьмой, десятый, двенадцатый. Последний скрылся в ночи.

Разошлись!

Вздохнул полной грудью и, увлекая за собой разведчиков, бросился влево, чтобы оказаться с наветренной стороны. Упал с автоматом на изготовку. В ту же секунду, еще не понимая, в чем дело, залегли все.

Лежал, до рези, до светлых огоньков в глазах всматриваясь в метельную мглу: немцы могли уклониться от боя, не зная, много ли русских, а теперь, убедившись, что силы почти равны, могли и переиграть.

Немцы огонь не открыли, и Полуэкт начал сомневаться, видел ли он их. Спросил у ребят. Они недоверчиво закрутили головами – мало ли что померещится в такую погоду.

– Тогда и мне "померещилось". Рядышком прошли,– возразил Карянов.

Разведчики не поверили и ему. Полуэкт приказал искать следы. Они нашлись и привели к берегу. Метрах в ста от него вражеские разведчики постояли кружком и пошли назад. Похоже, тоже лед проверяли.

Всю оставшуюся дорогу Шарапов шел в подавленном состоянии. Встретились две разведки и благополучно разошлись, как расходятся на многолюдной улице случайные прохожие. Ни читать, ни слышать ни о чем подобном ему не приходилось. Да и возможно ли такое, допустимо ли? Разведчики шли с этими же мыслями и потому просили утаить от Лобатова о случившемся:

– Ему это знать ни к чему.

– Опять яриться будет.

Полуэкт и хотел промолчать, но не смог, и все, как на духу, выложил Лобатову. Ждал, что полезут вверх тонкие брови ПНШ-2 и сломаются в негодовании. Полезли и сломались, но по другой причине:

– Правильно поступил. Молодец! Полуэкт не поверил своим ушам и спросил первое, что пришло в голову:

– А почему немецкий офицер не навязал нам бой?

– Да потому, Шарапов, что он вас тоже в самый последний момент увидел, иначе обошел бы стороной, и понимал, что ты начнешь с него, а умирать дуриком кому хочется? Побили бы друг друга гранатами, порезали автоматами и все на льду остались. Пронесло вас от такой беды, что ты и не представляешь.

Полуэкт недоуменно помаргивал воспаленными, избитыми крупкой веками, виновато улыбался, а Лобатов продолжал:

– Есть такая поговорка: "Умный найдет выход из затруднительного положения, а мудрый не попадет в него". До мудрости тебе далековато, в уме же на этот раз не откажешь. Иди, отдыхай.

Разведчики не спали и встретили командира настороженным молчанием.

– Все в порядке. Даже похвалил,– сказал Шарапов.

– Не может быть! И не ругался?

– Я вам врал когда-нибудь?

Во все еще недоверчивой тишине раздался размеренный голос Вашлаева:

– Лобатов тоже может быть человеком. Почаще бы это случалось. А вообще, утро вечера мудренее. Давайте-ка спать ложиться.

Полуэкт долго не мог согреться, все крючился на нарах и кутал в шинель ноги. Заснул позже всех, и снились ему немцы. Шли они гуськом по льду озера в ясный солнечный день, и было их так много, что последние еле виднелись, а ему отказали и руки и ноги, не мог даже до гранаты дотянуться. Но и немцы не стреляли, проходили мимо, чтобы оставить у себя в тылу и взять в плен живым.

Проснулся весь в поту-Вашлаев только что сменился с поста и вовсю раскочегарил печку. Он.брился. И так ловко у него это получалось, что Полуэкту тоже захотелось попробовать. Пора было и начинать – уже и усы чернели, и о подбородок рука кололась.

Бритва была острой и без порезов не обошлось, но Шарапов остался доволен. С лицом, украшенным бумажными наклейками, показался себе очень даже значительным и взрослым. Несколько седых волосков в висках заметил и совсем обрадовался. Еще позаглядывал в обломок зеркала и чуть не хватил себя по лбу: день рождения у него сегодня!

Сказать ребятам? Не стоит, пожалуй. Если бы двадцать исполнилось, еще лучше двадцать один – другое дело, пока же лучше помалкивать. А вот домой, в городок Данилов хоть на часок заглянуть, отца с матерью, сестренок повидать захотелось до смерти. И, как наяву, увидел всех, дом свой, недалекий сквер, в котором играл с ребятами в сыщики-разбойники, школу, лыжню, что, поплутав по городу, в лес уводила. Пушка к чему-то самодельная вспомнилась. Смастерил ее с друзьями в летние каникулы после окончания финской войны. На пробный выстрел пороха не пожалели, вместо ядра натолкали в ствол камней и гаек, пыжи забивали поленом и до того усердно, что застряло оно и не вынималось. Побились, потужились с ним и бросили – заряд все равно выбьет.

Пушка бабахнула сильно, весь городок содрогнулся, а она целехонькой осталась. Прибежали милиционеры и конфисковали смертоносное орудие. "Артиллеристы" разбежались и порку от родителей получали вечером, а он даже подзатыльника не схлопотал. Отец уехал в командировку, а мать по-своему рассудила: "Что мне с тобой делать, прямо и не знаю,– начала советоваться с ним.– Нравится мне, что ты всем интересуешься – пригодится когда-нибудь, но почто же вы, дурьи головы, пороха-то столько натолкали? Сыпанули бы немного, и ладно. Все равно бы бабахнула".– И, задумавшись о чем-то своем, забыла про него.

Он любил и уважал отца, а мать считал необыкновенной женщиной, подлинным самородком. Она вышла замуж из большой семьи и работу знала всякую, а расписаться не могла. Стала учиться. Сначала ликбез закончила, потом на домашний рабфак поступила, а когда ему исполнилось десять лет и родились двойняшки, Аля и Вера, мать решила, что ей надо учиться дальше. Кто будет помогать детям, если сам все время в разъездах? Пошла в вечернюю школу. И очень гордился Полуэкт, что перед этим она не с отцом, а с ним посоветовалась: "Возьмешь на себя новую обузу – пойду, а откажешься, так не знаю, что и делать. Нинушке бы надо нянчить, девчонка все-таки и на год всего младше, но с тобой мне как-то надежнее".

Зашлось сердце от такой похвалы и доверия такого, пообещал: "Учись, чего уж там. Я справлюсь". И справлялся. Вечерами с маленькими сестренками возился, днем и в школу успевал сходить, и в магазин за продуктами, и уроки приготовить, и в футбол поиграть, и на лыжах походить.

Хорошая жизнь была до войны. В детстве.

2

Время было послеобеденное, ленивое. Поели без аппетита. Если повар свой и готовит по заказу, а между завтраком и обедом можно чаи погонять, сильно не проголодаешься. Не спеша помыли котелки. Кому положено– ушли на посты, кому стоять на них ночью – спать завалились. Бахтин попросил Бербица, чтобы анекдоты потравил, но тот рыкнул, чтобы Вася отвалил.

Последнее время перепалки между Андрейчуком и Тинибаевым отошли на второй план, а вот если схватывались Бахтин с Бербицем, тут было что послушать. Но Вася почему-то промолчал, взял гармонь, поперебирал лады, откинул назад челочку и тихо запел:

Многие из девушек никогда не думают,

Что, когда за Родину грянет жаркий бой,

Ты за них, за девушек, в первом же сражении

Кровь прольешь горячую, парень молодой...

Эту перефразированную каким-то обманутым женихом песню во взводе любили и пели тревожно, словно в предчувствии будущих измен. Но какое отношение она имела к Бербицу? Ему лишь моргнуть, и любая на якоре будет. Вася, видно, это понял и завел другую, и тоже где-то с середины:

И в грудь навылет раненный,

Скомандовал: "Вперед!

За Родину, за Сталина!"

Упал на пулемет.

Бербиц открыл глаза и насторожился.

Однажды утром раненых

Полковник навестил.

– Откуда ты, отчаянный?

Он ласково спросил.

Спел Бахтин еще один куплет, сжал меха и вздохнул:

– Хотел Мишу развеселить, да все слова не те попадаются. "И в грудь навылет раненный" – подходит, а дальше? Полковник его не навещал, и не с Васильевского острова Миша, и пулемет он только издали видел.

Бербиц не откликался.

– Миша, тебя, часом, пчелы не покусали? Нет? А что ты такой тихий и печальный? Не отвечает. Заснул,– понизил голос Бахтин,– Тогда я вам, ребята, об одной охоте расскажу. Леса вокруг нашей деревни гу-стущие, и чего в них только нет, а уж медведей! Летом к ульям как тракторы прут и ничего не боятся. Так вот, собрались мы зимой одного из берлоги поднять, а он храпит, аж в Москве слыхать...

– Ты, конечно, в группе захвата был? – не удержался Бербиц.

На него зашикали – не мешай, дай высказаться.

– Я его должен был раздразнить, Миша, чтобы он из берлоги вылез. Вырубил жердинку подлиннее, один конец заострил, и как пикой его под седьмое ребро.

Взревел так, что у меня чуть барабанные перепонки не лопнули. Снег от его рева обвалился, и в берлоге как бы амбразура получилась. Лапа из нее показалась, вторая, и вылезает из берлоги прямо на меня Миша-Бербиц.

От потрясшего землянку хохота проснулись спящие, стали спрашивать, что случилось? Отвечать было некому, даже Бербиц покачивался из стороны в сторону, его глаза довольно поблескивали, а нос возбужденно подрагивал.

– И дальше что было? – спросил Миша у Бахтина, когда смех пошел на убыль.

– Больше ничего. На этом все и кончилось,– уже чувствуя какой-то подвох, настороженно ответил Бахтин.

– Ну, не скажи, Василек. Вылезал я, если ты помнишь, не прямо, а чуть-чуть накось. Вылез и попер на Васю, как трактор. Он жердинку в сторону, валенки – в другую, чтобы бежать было легче, и босиком, аж пятки сверкают. До дому, значит. Зачем, вы думаете? В огород. В самый дальний угол, под дырявый навесик, который они уборной называют. И потом еще целую неделю через час туда бегал,– перекрывая смех, рокотал Бербиц.

Ребята катались на нарах, охали, повизгивали.

– Побрил он тебя, Вася, по-бри-ил,– стонал повар Забаров.– Ой, держите меня – упаду.

Всхлипывал, словно икал, Вашлаев. Сгибаясь и разгибаясь, отвешивал поклоны Шиканов.

В шуме и не заметили, как в землянку вошел связной полка, достал из противогазной сумки пачку писем, газеты и стоял, помаргивая и не понимая, почему так развеселились разведчики. Постоял, постоял и гаркнул:

– Тихо! Почта пришла!

Письма разбирали, еще похохатывая, поглядывая на Бербица – надо же, как вывернулся, самого Бахтина на лопатки уложил. Начали было читать послания из дому и прервались, услышав от Шарапова:

– Письмо от Скубы, ребята!

– Читай, командир. Вслух читай.

Костя писал, что спина его поправляется, скоро обещают выписать, и он желал бы вернуться в свой взвод, если, конечно, примут.

– Какой разговор? Пусть возвращается!-обрадовались разведчики.

– С Костей можно в разведку ходить. Я думаю, командир, надо написать хорошее письмо и всем подписаться. Попросить, чтобы приезжал к нам. Вот так я думаю,– сказал Вашлаев, оглядел всех ясными голубыми глазами и добавил:– Как хотите судите, но я тогда загадал: выдержит Скуба – живой с войны вернусь, нет – пропасть в ту же ночь. И вот видите – живой! Хорошее письмо надо написать.

– Договорились, а что с фрицами будем делать? – Противник упорно не раскрывал свои огневые средства, и начатая было схема оставалась почти пустой.– Как раздразнить их, чтобы взбесились? – продолжал свою мысль Шарапов.

– Я давно говорю, что надо костерок запалить на нейтралке, так вы не соглашаетесь,– укорил Бахтин.

– Правильно. Кубометров двадцать дровишек погрузить на сани, Вася на тракторе их в любое место доставит, а Карянов на его пути будет мины снимать,гоготнул Бербиц.

– Согласны, если ты костерок поджигать будешь,– рассмеялся Карянов.

– Костерок ерунда, а вот дымовые шашки можно попробовать. И тащить легче, и в разных местах гореть будут. На них лучше купятся,– перевел разговор в деловое русло Спасских.

– А ты подумал о том, что пока шашки растаскивать будем, все минные поля перепашем,– возразил Вашлаев.– Тут надо все основательно взвесить.

– Пока ты "взвешиваешь", командиру втык сделают.

– Ребята, взгляните-ка на этот рисунок, – снова подал голос Карянов.

На только что полученном с Урала конверте была карикатура на Гитлера.

– Хочешь фрицам письмо отправить в этом конверте? – усмехнулся Шарапов.

– Да не-е-ет. Нарисовать покрупнее и повесить. Вот тут-то они огонь откроют!

Конверт пошел по рукам. Ребята загорелись. Половину разведчиков война, как и Шарапова, оторвала от школьных парт, и поозорничать они любили, а тут представлялась такая возможность. Даже старички, Родионов и Селютин, одобрили предложение Карянова, даже Вашлаев не предостерегал, а Латыпов предложил:

– Если рисовать, так мою.– Достал давно вырезанную из журнала карикатуру на Гитлера и пояснил:– Это он после Сталинграда. Все лицо в наклейках.

– А где найти художника? – голосом Вашлаева спросил Полуэкт.

– Фью, сами будто не нарисуете? – разведчики давно обращались к нему на "ты", но иногда по непонятным причинам начинали вдруг "выкать".

– На листок бы перерисовал, а тут же большую надо.

– Сумеете, товарищ младший лейтенант. Здесь важно главное сходство уловить, а чем дурнее получится, тем лучше.

Один раз Полуэкт карикатуру рисовал. В третьем классе, на Мистера Твистера, бывшего "министра" и миллионера, и получил за нее первую премию линейку и резинку. Домой мчался со всех ног, распахнул дверь и крикнул с порога: "Мама, мне премию дали! Вот посмотри!" Протянул зажатые в вспотевшей руке сокровища. Мать поняла его возбужденное состояние, полюбовалась подарками и похвалила: "Постарался – и получил. Надо, сынок, все хорошо и по уму делать, в любую работу усердие вкладывать, тогда и уважение к тебе будет". Слова матери запомнились.

Мистер Твистер у него получился, а Гитлер?..

– Не нарисовать мне, ребята. Да и на чем?

– Сходите к ПНШ-2. Пусть простыней привезет. Остальное сами достанем.

Упоминание о Лобатове и совсем расхолодило. Высмеет, детский сад упомянет... А ребята завелись, им не терпелось действовать. Они бунт подняли, грозили, что сами пойдут к ПНШ-2 и рисовать будут сами, если он отказывается. Пришлось пойти. Лобатов, пойми его попробуй, тоже в азарт вошел:

– Дело придумали! На Новый год мы им такой "праздничек" устроим, что не вытерпят, раскошелятся.

Не откладывая дела в долгий ящик, съездил Лобатов в тыл, привез четыре сшитые вместе простыни и ведро колесной мази. Взводные умельцы тут же растолкли ее, добавили уголь, чтобы была почернее, сделали кисти и выровняли площадку. Все готово, рисуй, командир!

Он хотел сначала сделать углем контур, но всмотрелся в карикатуру и решил, что этого носатого изверга "схватит" и без наброска. Храбро ступил на полотно, фуражечку помятую с высокой тульей нарисовал, челочку из-под нее растрепанную выпустил, нос, глазки маленькие и растерянные изобразил, поднялся на вал к многочисленным зрителям, чтобы взглянуть на работу издали, и дальше рисовал еще смелее. И получилось! Подпись после жарких споров сделали самую простую: "Не стрелять!" Решили на психику давнуть, чтобы упрямство фашистское взыграло. Ночью вывесили карикатуру на берегу Волхова.

Первый день нового, тысяча девятьсот сорок четвертого года начинался медленно и неуверенно. Долгое время карикатура была не видна, разведчики забеспокоились даже, не сняли ли ее немцы ночью, но вот огромное красное солнце приподнялось над землей, бледнея, поползло вверх, на какое-то время скрылось за тучей, а когда вышло из-за нее, высветило полотно так, что рисунок стал виден и с обратной стороны.

Ликующие возгласы пронеслись по окопам, а на обороне противника первозданная тишина. Как будто ничего не случилось, как будто не карикатуру, а настоящий портрет повесили русские, и все радуются этому и почтительно взирают на своего фюрера. Полуэкт недоуменно взглянул на Лобатова.

– А ты как думал? Стрельни, и загремишь в концлагерь, если на месте не шлепнут.

– Согласовывают. К начальству побежали,– расплылся в улыбке Латыпов.

Через час с южной окраины без маскхалатов – не оказалось, видно, под рукой, поползли шестеро. Это днем-то, при ясном солнышке!

– Не стрелять! – крикнул Лобатов.– Пусть поползают в праздничек.

– Надо было мины поставить, маленькие, пехотные.. Почему не подсказал, Вашлаев? – подковырнул, приплясывая от холода и нетерпения, Тинибаев.

– И без них не снимут,– не сводя глаз с немцев,, отмахнулся Вашлаев.

С остановками, медленно, немцы ползли вперед и были уже метрах в ста от столба, на котором висела карикатура, когда Лобатов попросил пулеметчиков пугнуть их. Очередь только началась, а шестерка вскочила и, петляя, понеслась назад под улюлюканье и свист разведчиков. Через полчаса еще четверо показались. В маскхалатах. Эти сначала двигались короткими перебежками, затем деловито поползли. Шустряков пришлось отгонять по-настоящему. Одного убили или ранили, и снова наступила тишина.

В полдень гитлеровцы где-то в глубине улицы установили противотанковую пушку. Первый снаряд продырявил Гитлеру щеку, второй – слизнул челочку. Появилась дыра на подбородке, слетела фуражечка, но, видно, подрагивали руки у наводчика, отказывал глаз – не мог попасть он в столб или перекладины, а от соприкосновения с тонкой простыней снаряды не рвались, и карикатура продолжала висеть, пока не была искромсана в клочья.

Номер не прошел: систему огня фашисты не раскрыли даже частично. Но стрелять по Гитлеру им все-таки пришлось, и разведчики были довольны. Латыпов и Шиканов на радостях устроили борьбу. Тинибаев кружился в каком-то казахском танце. Андрейчук передразнивал его. Глядя на них, посмеивался Вашлаев, улыбался даже самый невозмутимый и тихий во взводе Селютин.

Глава восьмая

1

На четвертый день нового года Лобатова и Шарапова неожиданно вызвал командир полка. Едва поздоровались, объявил:

– Обстановка сложилась так, что через три дня, не позднее, "язык" должен стоять вот тут,– ткнул пальцем на дверь землянки.– Никакие трудности и чрезвычайные обстоятельства во внимание приниматься не будут. За пленными пойдут разведчики всех полков, но пора его взять и нам. При выполнении задания отличившихся представим к награде, а тебе, Шарапов, при первой возможности сверх того обещаю отпуск на десять дней. При невыполнении – не взыщи.

Обратную дорогу ехали в кошеве бок о бок и молчали. Полуэкт успел прикинуть несколько вариантов поиска, выбрать наиболее выгодный и подумать о том, как хорошо бы съездить в отпуск, появиться дома в новеньком обмундировании, с погонами на плечах и наганом на боку. Замечтавшись, спросил:

– Как вы думаете, товарищ старший лейтенант, Ермишев не обманет?

– Ты о чем? – не понял Лобатов.

– Отпуск даст, если притащим пленного? Лобатов отстранился от него, чтобы рассмотреть получше.

– Дитя ты, дитя. Поманили красивой игрушкой – и обрадовался. Какой отпуск, если со дня на день наступление начнется? К маме ему захотелось!

– Точно, товарищ старший лейтенант, я ее почти год не видел. А вам разве не хочется побывать дома?

– Мне отпуск не обещали,– отрезал Лобатов.– Я кто? Всего ПНШ-2, все время "околачиваюсь" в тылу, с артиллеристами, чтоб вас лучше прикрыли, договариваюсь, простыни шью, колесную мазь ворую.– В голосе Лобатова звучала обида, но закончил он мирно, хотя и не без иронии:– Обмозговывай операцию со своими орлами и приходи.

Лобатов предлагал обсудить предстоящий поиск с разведчиками! Это было до того ново, что Полуэкт не нашелся, что и ответить.

А разведчики засиделись без дела, и известие о новом и спешном задании восприняли с радостью. Выдвинутое для затравки предложение брать пленного на той стороне Волхова, в районе быков, отвергли категорически.

– На тропу надо идти. Мы уже думали. Шарапов сидел веселый, светлые глаза его довольно щурились и поблескивали.

– Интересно у вас получается: я всего два часа назад о задании узнал, а вы уже все решить успели.

– Так ведь не отдыхать нас сюда послали,– отозвался Вашлаев,– когда-то и поработать надо.

– Ну что ж, давайте обсуждать конкретно,– предложил Полуэкт, убедившись, что разведчики пришли к той же мысли, что и он.

О тропе в Кириллов монастырь рассказали местные солдаты. Шла она почему-то не напрямик от вала в восточной части города, где между ним и монастырем было кратчайшее расстояние, а с южной стороны, подходила к левому рукаву Волховца Левошне, какое-то время тянулась вдоль нее, потом пересекала речку и устремлялась к монастырю. Ходили по ней немцы два раза в сутки, в вечерние и утренние сумерки. Видимо, доставляли гарнизону пищу и боеприпасы. Подходы к тропе тоже казались удачными: от вала недалеко до Правошни, по ней пройти к Левошне и там, где тропа ближе всего подходит к берегу, сделать засаду. Крюк придется большой делать, но зато под прикрытием берегов можно идти в рост. И мин на речках наверняка нет.