Текст книги "Анизотропное шоссе [СИ]"
Автор книги: Павел Дмитриев
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
8. Сильные умирают первыми.
Кемперпункт, январь-май 1928 года
Выгружали наш этап весело и без затей. Просто выгоняли вагон за вагоном на заснеженную вырубку железнодорожного тупика где-то за Кемью и выстраивали в колонну по пять человек в ряду. Мешкающих подгоняли разухабистым матом и пинками, с особым шиком напирая на присказку: «Здесь вам власть не советская, – здесь власть соловецкая». Первый раз проявление местного юмора меня рассмешило, я даже пробормотал вполголоса: – «Хрен редьки не слаще», однако после многократного повторения охраной фраза заиграла всей полусотней оттенков черного. Именно с ней на губах конвоир мог легко влепить тяжелым, обутым в калошу валенком в лицо упавшему, отобрать чемодан, раскидать его содержимое по снегу или содрать приглянувшуюся шапку. Скорее всего, мог и убить любого, но до этого не дошло – все ж красноармейцы не чекисты. Напротив, они позволили тем каторжанам, кто послабее, сложить тяжелые баулы в приданные сани – к заболевшим и умершим, не мешкая всех пересчитали «пятерками» и повели, то и дело беззлобно покрикивая извечное: «Подтянись, шире шаг!».
Много времени дорога не заняла. Уже километров через пять я увидел высокий забор и вышки часовых, а еще чуть погодя дорога уперлась в громадные ворота, над которыми чернели скучные казенные буквы: «У.С.Л.О.Н.», а чуть ниже – «Кемский распределительный пункт».[154]154
В 1927 году рядом с основным «лагерем» Кемперпункта были отстроены специальные карантинные бараки. По идее, через них должны были проходить все новоприбывшие, но в реальности данное правило соблюдалось далеко не всегда.
[Закрыть] Тут притихла даже вечно задиристая и бодрящаяся шпана.
«Неужели они боятся?», – мелькнула у меня мысль.
– Abandon all hope, ye who enter here, – продекламировал идущий рядом Михаил Федорович. И добавил с напускной бравадой: – Но мы еще проверим, жаркие ли тут угольки!
Внутри лагеря нас выстроили на «Невском проспекте» – начинавшемся прямо от ворот широком, зачищенном от снега до досок проходе между бараками. На смотрины к уставшему, голодному и растрепанному этапу со всех щелей потянулись надсмотрщики-капо, скоро их набралось десятка три. С палками-дрынами в руках, в самой разнообразной одежде, они имели только один отличительный признак правящего класса: клочок ленты малинового цвета на шапке или в петлицах. Буквально каждый из них изощрялся перед коллегами в лужености глотки и грязи мата, казалось, перед нами уже не люди, а стая бешеных собак.
Кульминация не заставила себя долго ждать. Вдруг сразу несколько церберов, явно пародируя белогвардейские порядки, приложили руки к шапкам, вытянулись и заорали исступленными голосами:
– Смирно! Товарищ командир!
Во всей красе чекисткой черной кожи, но со стеком в руке, к нам шефствовал вожак, не к ночи помянутый товарищ Курилко, один из всего лишь трех (как я потом узнал) «вольных» управляющих Соловков.
– Нах…я вы этот сброд сюда притащили? – заорал он на конвоиров, гримасничая, будто от острой боли в зубах. – Промуштровать нах..й, да чтоб дым из ушей пошел!
Ответа от подчиненных, впрочем, он дожидаться не стал, а тут же перешел к прямому руководству процессом.
– Воры, шаг вперед! Проститутки, два шага вперед! Спекулянты – три, попы – четыре! Контрики – пять! Кто второй раз на Соловках – шаг в сторону![155]155
Из мемуаров Петра Якира.
[Закрыть]
Немедленно один из свитских развил инициативу начальства, резким голосом, кипятясь непонятной злобой, он принялся обучать нашу пеструю толпу военному строю, пересыпая команды потоками ругани шпанского образца. Дико было видеть, как священники в рясах, престарелые монахи или почтенные люди науки наравне с крестьянами вертятся в строю сотни раз направо-налево и кричат идиотское «здра!» под команды и зуботычины горланов-изуверов. Об ослабевших или осмеливавшихся роптать товарищ Курилко, так и не доверивший сложнейший процесс воспитания подчиненным, заботился лично и с удовольствием:
– Этого в карцер. Чтоб с поддувалом![156]156
На Поповом острове были устроены особые карцеры, построенные из досок и никогда не отапливаемые. Для большего холода там открывали окно. Иногда заключенного раздевали догола, зимой это означало верную смерть.
[Закрыть]
– А ну встать! Или живо на Луну без вещей отправлю![157]157
В данном контексте означает расстрел.
[Закрыть]
– Тащите на валун сволочь! Будет стоять до отбоя!
Только часа через четыре куда-то увели урок и бл…дей, остатки же этапа запихнули в ближайший барак. Но вместо дезинфекции, карантина и хоть какого-то отдыха мы попали… под натуральный обстрел вшами. Полуголая шпана куражилась с огоньком, со всех сторон летели злые шутки, подначки, толчки и удары. Растерявшихся мгновенно лишали вещей, а то и частей одежды. Конвой, уже не солдаты, а местные надсмотрщики, ржал снаружи.
Выждав четверть часа, нас вывели обратно на мороз и погнали заполнять глупые анкеты. Канцелярист-делопут, хоть сам из каторжников, со старательной издевкой тянул время с помощью кустарных чернил – понемногу выковыривал из химического карандаша кусочки грифеля, он растирал их между камешками и засыпал в чернильницу с оббитыми гранями, попутно добавляя по несколько капель кипятка.
Сразу после забавы с бумажками выяснилось, что торопиться с оформлением на самом деле не стоило. Весь этап погнали бегом к заводу-лесопилке, перетаскивать бревна из штабеля на производство, поближе к пилораме, под ругань десятника: «Кубики! Кубики давай, контра!» Здоровые и больные, старые и молодые, тут различий нет, работай до изнеможения.
Самое трудное – это носить. Кряжи под два метра длиной, толщиной в 20-30 сантиметров принято таскать в одиночку. Свежая древесина точно налита свинцом, с земли на плечо его просто не поднять, помогают другие каторжане, кто послабее. С непривычки кажется: еще одна пробежка и все, упасть-умереть. Но постепенно взращенные на спортивных тренажерах 21-го века мышцы очнулись от тюремной спячки, стало заметно легче. Сменить антураж, одежду, добавить хорошей белковой еды, и все будет как на лыжне, когда бегущий рядом тренер бодрит перед уходом на следующий круг: «А ну работай давай, всего пять секунд везешь! Терпи, держи темп!»
Тем не менее, спустившуюся на лагерь темноту даже я принял как избавление, последние часы молодым и сильным пришлось вытягивать работу «за себя и за того парня», то есть старого попа, не отпускающего от сердца руку полковника или жирного непача-бухгалтера. Попробуй откажись – спрос идет со всего десятка, и надсмотрщик прекрасно понимает, с кого еще можно чего-то требовать, а кого проще оставить в покое. Откровенно живодерская логика в перспективе нескольких месяцев, потому как обед из варева на заплесневелых тресковых головах и горсти просяной каши со следами подсолнечного масла наглядно показал: никто не даст мне и одной лишней ложки за большую работу. Однако лагерь живет одним днем, результат нужен исключительно «здесь и сейчас». Завтра может не случиться вообще.
Собственно, пайка хоть и отвратительна, но не так и скудна, протянуть на ней до весны и открытия навигации на Соловки можно без катастрофического ущерба здоровью. Однако карьера работяги-коня из оруэлловского «Скотного двора» почему-то меня не вдохновила. И главное, на проклятых островах тоже не санаторий с усиленным питанием. Скорее уж наоборот. Прав, ей-ей, как же был прав Князь Гвидон, когда настойчиво предостерегал меня от общих работ.
Жилой барак, в который распределили меня для поселения, не поражал воображения. Можно сказать то же самое, что и вагон, только вход не с торца, а через коридорчик-тамбур посередине, да еще раз в пять длиннее, вдвое шире, а сплошные, полные людей нары тянутся не в три, а в два ряда.[158]158
Интересно, что сплошные нары были запрещены еще в 1919 г. из-за быстрого распространения инфекций. Что не мешало им массово существовать до середины 50-х гг.
[Закрыть] Несмотря на мороз, дверь распахнута настежь, однако дышать совершенно нечем. Тошнотворное амбре застарелого пота, гниющих ран и мозолей, кислых, волглых тряпок, вонь от полупереваренной трески, мерзкий табачный дым… Все смешалось в липкий туман, сквозь который с трудом пробивался свет пары слабеньких электрических лампочек. Последнее достижение цивилизации пользуется немалой популярностью, вокруг толпятся голые зэка с бельем в руках – не иначе, выискивают вшей, чтобы кинуть их в горящий зев железной бочки-печки.
Удивительное дело, но местные начальники, вплоть до командира барака, или как тут принято говорить роты, далеко от коллектива не отрываются. Спят себе в торце, щелеватая перегородка из горбыля, да без двери – вот вся их защита от мести арестантов, которых они всего лишь час назад подгоняли более чем реальными угрозами.
– Издевались еще, сволочи проклятые, к вшивкам засунули! – чуть слышно пробормотал я сквозь стиснутые зубы.
На секунду представил себе возмездие в виде банки отборных паразитов, незаметно закинутой в «командирское отделение», и с недоумением понял – данный «жестокий» теракт ничуть не умнее или серьезнее подкладывания кнопки на стул к учительнице. Иначе говоря, то, что недавно казалось мне смертельной обидой, невыносимым надругательством над скудными арестантскими правами, по местным понятия тянет лишь на безобидную шутку с новичками. А свирепые надсмотрщики – суть заложники заведенной сверху системы. Сумевшие встроиться в чекисткую вертикаль изворотливые добряки-циники или до бесчеловечности злые твари, реально готовые убивать за любую мелочь… Но при этом все равно свои, родные!
Почему? Как произошла метаморфоза? Досель, на Шпалерке, ситуация выглядела предельно просто. Есть мы, есть они. С одной стороны решетки надзиратели и чекисты, с противоположной – их жертвы, попавшие в жернова следствия за какую-нибудь чепуху, а то и совсем случайно…
Сбивая мысли, над лагерем забился нервный дребезг рынды – подвешенного на цепи куска рельса. Тут же усталое бормотание барака нарушилось диким ревом:
– На поверку становись! – исступленно вопил выскочивший в середину командир роты.
Бедные мои барабанные перепонки! С нар нехотя полезли арестанты. Никто не торопился, не иначе старожилы привыкли к накачкой децибелами до полной нечувствительности.
– Кого, бл…ть, специально просить надо? Выгоню к х…ям снег жрать, вши тифозные! – начальник не скупился на посулы для поднадзорного стада. – Пасть, бл…ть, захлопнули! Улыбочку на морды, бл…ди, и стоять смирно, раз попали в лагерь особого, бл..ть, назначения! – и особо выделил высоким, едва не сорвавшимся на сип голосом: – Невиновных тут, бл..ть, нет!
Где-то я это уже слышал… Ведь это Высоцкий те же слова рявкнул в «Месте встречи» от имени Глеба Жеглова! Великий артист сделал все так мощно и убедительно, что я не раз вспоминал фильм в тюрьме, надеялся, дурак, что «там» во всем разберутся и обязательно выпустят меня на волю как ложно обвиненного в убийстве старого микробиолога.[159]159
Имеется в виду роль Ильи Сергеевича Груздева, которого обвиняли в убийстве жены.
[Закрыть]
Весь сюжет фильма вдруг перетряхнулся в моей голове. Блестящий ум, бескорыстие и отчаянная смелость, все это безусловно важно, но… совершенно недостаточно для настоящего человека.
– Глебушка, а ведь ты бы тут к месту пришелся! – пробормотал я про себя.
Ведь Жеглов по существу уже является сталинским палачом. Для него не существует ценности человеческой жизни, свободы, переживаний. И скоро накатит волна чудовищных репрессий, где именно Жегловы отличатся неслыханными злоупотреблениями! Всякое отсутствие моральных сомнений делает их страшным орудием.[160]160
Практически дословная цитата Георгия Вайнера, соавтора романа «Эра милосердия», по которому и был снят фильм «Место встречи изменить нельзя».
[Закрыть]
Что значит – нет невиновных? Да тут едва ли не все, от последних беспризорников до высших иерархов церкви сосланы внесудебным порядком! То есть постановлением коллегии или совещания при ОГПУ, местной тройки по борьбе с контрреволюцией и прочим особым порядком. Кто спорит, удобно хватать в трамваях и на малинах щипачей, катал, дешевых хипесниц, да на основании подозрений выписывать им 49-ю статью старого УК как «социально опасным». Попробуй поспорь с правилом «вор должен сидеть в тюрьме», ведь добропорядочным гражданам нужно лишь радоваться быстрому и недорогому способу избавить общество от грязи.
Вот только откуда в Шпалерке и на Соловках столько священников, ученых, студентов, офицеров? Почему это стало нормой в Советской республике? Хотя зачем задавать самому себе глупые вопросы: там, где нет справедливых судов, нет и государства. Вместо них мафия, или что еще хуже – «правоохранители в законе», для которых на самом деле нет невиновных! Ругал под водочку секретаря партячейки? Занимаешь шикарную квартиру? Десять лет назад воевал в белой армии, получил амнистию? Не справился с повышенными обязательствами к Первомаю? Жена красавица? Загубил по безграмотности импортный станок, в попытке вытянуть безумный план? Обещал по пьяни вырыть тоннель из Ленинграда в Москву и заложить бомбу под Мавзолей? Да какая разница! Для таких, как Жеглов, все годится, даже оруэлловское мыслепреступление, лишь бы шло «в строку» с личным чувством справедливости.
Меня, как новенького, каторжане уже десяток раз успели спросить: «Что слышно в Петрограде об изменении уголовного кодекса?». Можно с ума сойти! Это не основная, а просто единственная тема, которая интересует людей, осужденных без суда, одним желанием гэпэушного клерка в чине младшего офицера! Смешно, аж плакать хочется, как, ну как может изменить положение зэка новая комбинация букв на бумаге? Однако прямо тут, сейчас, грязная, обросшая бородами и паразитами без вины виноватая толпа искренне принимает шулерскую игру! Почему люди не понимают, что тем самым они соглашаются считать себя реальными преступниками, но уже перед законами государства, а не прихотью чека?
Что это? Некая психическая болезнь – лагерная форма Стокгольмского синдрома? Дьявольская самозащита сознания, отказывающегося терпеть дикие лишения «совсем ни за что»? Или все же вбитая глубоко в подкорку идея самопожертвования ради великой цели? Как там, в непонятно рифмованном, но запавшем в память стихотворении еще живого и успешного Багрицкого?
По странной прихоти воображения в моей голове закружились совершенно неподходящие к ситуации образы полуголых папуасов, выплетающие из веток модели самолетов и гарнитуры раций в попытках привлечь с неба крылатые машины «белых людей» с вкусной едой и бусами. Казалось, я вплотную подошел к решению главной логической головоломки советской истории, но…
Поверка ворвалась неожиданно и удивительно нелепо, сразу несколько человек в заношеных кожанках, разнокалиберных фуражках, с дубинками вместо шашек и шпорами, звенящими на каждом шаге. Дежурный по роте подскочил с рапортом, вместе они пересчитали ряды… И вот долгожданный отбой на узенькой полоске дощатых нар.[162]162
Как правило, площадь использовалась из расчета 0,4-0,6 квадратных метров на человека. Только в 60-х годах норма поднялась до 1,5 квадратных метров, современная норма (по ИТК-70) не менее 2-х квадратных метров на человека.
[Закрыть]
Через несколько минут барак спал. Переплетясь сто лет немытыми телами, на боку, иначе нет места, задыхаясь от духоты и вони, со стонами и вскриками, каторжане получали свой законный отдых.
Проснулся я от хлесткого удара по ребрам. Не разобравшись толком, вылез в проход, в готовности защищать авторитет и шмотки, но наткнулся только на безобидного с виду парня в клоунских ботинках – футбольных бутсах, из отсутствующих носков которых торчали подобия гигантских груш, набитых бумагой. Пока я продирал глаза, он неторопливо прохромал мимо с безразличным видом.
«Если не он, то кто?» – спросил я себя, потирая бок. Заглянул под нары, и тут же ответил: – Чертовы доски!
Набросанный кое-как на каркас горбыль «играл» под шевелящейся людской массой самым непредсказуемым образом. Но это полбеды, куда страшнее оказались вереницы клопов, ползающие тут и там как муравьи по стволу полюбившегося дерева. Сон сняло как рукой!
От вчерашней «ударной» работы мышцы ломило как на первое утро спортивных сборов, однако к моему немалому удивлению, именно от усталости организм успел восстановиться. Сейчас бы хороший завтрак, эдак тысячи на полторы калорий, и можно опять на лыжню, пробежать километров тридцать до обеда. От накативших воспоминаний я вскинул руки вверх и с наслаждением потянулся.
Сколько сейчас времени, черт возьми? Вопрос далеко не праздный, часы в лагере относятся к строго запрещенным предметам. Говорят, по ним можно определить стороны света при побеге. Идея бредовая, с такой же точностью можно ориентироваться по солнцу или даже мху на пнях. Скорее, администрация таким образом борется с малейшей возможностью проявить собственную организованность в противовес заданному рындой и охраной ритму жизни.
Впрочем, сколько бы ни было, топтаться без дела в проходе глупо, соседи не замедлят подумать «нехорошее». Поэтому я не стал мешкать, а поплелся вслед за разбудившим меня парнем. Против ожиданий, входная дверь в барак оказалась заперта снаружи, зато в тамбуре стояла бадья для нечистот, в которую одновременно справляли малую нужду двое каторжан. Один из них, судя по всему из соседней секции, ухмыльнулся в пародии на приветствие и, не отрываясь от процесса, подвинулся чуть в сторону – освобождая место еще и для меня. Ох, где же ты, комфортабельная, щадящая интеллигентское самолюбие Шпалерка!
– Долго еще дрыхнуть можно? – спросил я, пытаясь отвлечься от миазмов булькающей жижи.
– Мало, – лениво отозвался обладатель клоунских ботинок.
Оправившись, он перешел к короткому ряду умывальников с жестяными сосками – плескать в лицо водой, я же заторопился следом в попытке вызнать побольше особенностей местной жизни:
– Посвятишь в местные расклады? – и посулил, не заметив особой заинтересованности: – Махры отсыплю.
– Годится, – заметно повеселел немногословный собеседник.
Ну еще бы! Махорка – чуть не главная тюремная валюта. Невыносима жизнь курильщика, ведь за маленький пакетик, эквивалент трех-четырех пачек сигарет, можно легко отдать крепкие ботинки. Мне же, как жертве пропаганды здорового образа жизни 21-го века, не приходилось заботиться о сей пагубной привычке, более того, в Шпалерке удалось немного отложить на будущее с обмена на пророщенные пшеничные зерна. Теперь пришла пора тратить стратегический запас.
Добрая щепотка табака прекрасно развязала язык соседа по нарам. По результатам подробного ликбеза: «кто есть кто из командиров» и «где легко работать, а где совсем пропадать» – новости получилось ровно две. Хорошая: в лагере реально можно жить припеваючи и бояться только эпидемии.[163]163
К примеру, во время сыпнотифозной эпидемии 1926-27 гг. вымерло больше половины заключенных Соловков и близлежащих лагерей, т. е. около 10 000 человек.
[Закрыть] Плохая: можно-то можно, но только не мне.
Причина фундаментальна и зрима: на глубоко капиталистический базис лагерного быта большевики напялили, примерно как сову на глобус, социалистическую (а проще говоря, бандитскую) идею.
То есть покупается тут буквально все. За наличные рубли можно хоть каждый день отовариваться в коммерческой лавке, в том числе деликатесами; там не переводятся вино, конфеты, сыр, сало и ветчина, в сезон свежие овощи, фрукты, даже арбузы. Специальная кустарно-художественная мастерская снабжает каторжан скобяной и бытовой мелочевкой. На самих же проклятых островах прекрасно работает ресторан, в котором играет оркестр, а девушки-официантки из женбарака принимают заказы на шампанское с икрой. Спать на общих нарах и вкалывать до усрачки на лесоповале тоже не обязательно, для солидных господ достаточно теплых местечек в администрации.
А если денег реально много, причем не в Советской республике, где их можно легко конфисковать, а где-нибудь у любящих родственников в Париже – гуляй себе в шубе на лисьем меху с бобровыми воротником, катайся на лодке с оркестром по знаменитым соловецким озерам и каналам. Или работай в свое удовольствие в биосаде, как это делает, к примеру, какой-то бразильский плантатор с любимой княжной-женой[164]164
История бразильского консула в Каире сеньора Виоляро и его жены, урожденной княжны Чавчавадзе, изложена в художественной переработке слов Б. Ширяева.
[Закрыть]. Говорят, даже дипломатический паспорт не спас пылкого кабальеро в Петрограде, когда он решил найти мать супруги, не успевшую вовремя сбежать от диктатуры пролетариата. Зато на Соловках песо-реалы помогают жить в отдельной теплой келье, да наблюдать за экзотическими зверушками, спокойно попивая кофе в романтических белых штанах и широкополой шляпе.
Собственно, в подобной гэпэушно-рыночной идее исправительного труда есть только одна отличная от нормальной жизни черта: работа каторжников полностью бесплатна. Ходят слухи, что на карманные расходы занятых на тяжелых работах зэка Москва отпускает аж тридцать пять копеек в день,[165]165
Денежные премии специальными «бонами» начались после 1929 года.
[Закрыть] однако эти гроши до Кемперпункта не доходят, расходятся в Москве. Таким образом, единственным источником ассигнаций являются посылки с воли, которые, к моему немалому удивлению, доходят даже из-за границы и выдаются хоть с жестким досмотром, но честно и без изъятий.
Удастся ли существовать в лагере по-социалистически, то есть ломать хребет и прочие части организма совсем без денег, но за жратву и койку? Прикинуть не сложно. Местную еду условно можно разделить на гарантированные «наркомовские»[166]166
Термин «наркомовские», «наркомовская пайка», «гарантийка» в 20-х означал ежедневную гарантированную порцию хлеба.
[Закрыть] и «котел». Первое – в основном хлеб лагерной пекарни, его выдают в рабочих ротах по полтора фунта в день или по шестьсот грамм. Изящные формовые булки остались в столичном прошлом, тут в ходу бесформенные отрезы от каких-го гигантских, плохо пропеченных караваев. Но суть от этого меняется слабо. В довесок идет несколько чайных ложек жидкого сахара, тюлений жир, чай. На лесоповале норма вырастает до трех фунтов, у штрафников, соответственно, снижается до фунта. Горячее котловое питание положено два раза в день, на него выделяются крупы, овощи, рыба и мясо. Гхм… Тресковые головы в баланде я уже встречал, так вот, еще бывают селедочные. Мясо же, как мне рассказал сосед, увидеть можно только на тяжелых работах и то далеко не везде.
Если смотреть на цифры из теплого начальственного кресла – вроде бы выжить можно, благо на центрокухне работают исключительно священники, а они тут, в отличие от 21-го века, в воровстве и аферах не замечены. Однако на практике любая неприятность ставит зэка, не обеспеченного посылками с воли, буквально на край всегда разверзнутой братской могилы. Например, травма, болезнь, любая неспособность работать в лошадином темпе десять-двенадцать часов в сутки – получи на день лишь фунт хлеба, да обходись без вечерней баланды и каши. Или тривиальная кража выданного на пять дней пайка – обычное дело даже при хорошем дневальном. Износ, потеря, воровство одежды – результат ничуть не лучше, потому как обмундирование выдают исключительно на тяжелых работах. Блатной закон не знает сострадания: проиграл – плати. Не имеет пощады и ГПУ: остался голый – мерзни, лишился хлеба – голодай, ослабел – умри.
Можно ли как-то обмануть фундаментально недостаточную систему? Безусловно, есть же священный блат! Оказывается, общие бараки и физическая работа – в основном удел бытовиков, мещан, рабочих, крестьян и даже мелкой шпаны. Тогда как контрреволюционеры из бывших чиновников, директоров или ученых, сумевших выжить в неразберихе этапа и первых недель пересылки, реально руководят всеми службами, конторами и производствами. Надсмотрщики попросту опасаются[167]167
Первые массовые расстрелы каэров в Кемперпункте и на Соловках произошли зимой 1929-1930 годов, после смены администрации.
[Закрыть] каэров! К примеру, если у последнего из сучкорубов на носу очки, а словарный запас говорит как минимум о гимназии, его никто не тронет и пальцем, лучше пристрелят или дадут спокойно замерзнуть. Логику понять не сложно – сегодня это бесполезный и бессильный старик, завтра он встретит приятеля из университета, подчиненного из наркомата, и… внезапно окажется чуть ли не в самом верху лагерной иерархии.
Таким образом, мне, по идее, достаточно найти успевшего хорошо устроиться коллегу, одноклассника, соседа, друга семьи, и обеспечено теплое местечко табельщика или счетовода. Кормежка будет хоть из стандартного пайка, но, что принципиально важно, отдельного котла, да и работа легкая, в тепле и без надрывной траты калорий. Заболеешь – свои прикроют, украдут необходимое – ссудят, или подарят.
Очень жаль что все, кого я знал, остались чуть не в сотне лет «впереди».
Наряды среди новеньких распределяли с фантазией. Для начала рукраб устроил открытый аукцион, и первым предметом торга стала «вечная» халтура по доставке воды из Кеми на Попов остров посредством пары телег с цистернами. Работа ведрами, пусть даже на морозе, это тебе не баланы из болота тягать, да еще постоянно «за колючкой», в дороге, значит, можно брать мелкие поручения. Такую возможность надо ценить! И лот ушел на троих, в складчину, всего за сто пятьдесят рублей. Второй бид судьба не иначе как создавала для меня: помощник электромонтера! Я, было, попробовал биться, уговорившись занять у Михаила Федоровича его последние два червонца, но куда там: какой-то бывший офицеришко сумел выложить за уникальное местечко восемьдесят пять целковых. Последними, уже без торга, в продажу пошли выходные дни – всего-то по три рубля, пятидневка с хорошей скидкой за опт, то есть по червонцу.
Впахивать на лесоповале предлагалось уже совершенно бесплатно. Хотя, после короткого рекламного рассказа о повышенном пайке, новых теплых бараках на лесных командировках и шансе после начала навигации остаться на материке, желающих попасть «на тяжелые» оказалось заметно больше, чем требовалось. Отбирали только сильных, молодых, да с короткими сроками. Надеюсь, кому-то из них повезет, и обещания окажутся правдой, тогда как от обладателя клоунских ботинок я уже знал, что такое, конечно, бывает… Но очень редко. Большинство просто пережгут в невыносимо тяжелой работе, заморозят в щелеватых, сляпанных на скорую руку сараях, и выкинут на Соловки – доживать в слабосилке до следующей смертельной зимы.
Следующая вакансия в исполнении кривляющегося распорядителя бала звучала диковато:
– Мусор таскать! Лошадь и помощника предоставляет администрация!
Не знаю точно, почему я сделал шаг вперед, не убоявшись откровенно подлой работы. Возможно, выстрелила давно лелеемая ассоциативная цепочка: лошадь – конский волос – леска – рыбалка – побег. Но скорее я подсознательно понял, что список реальных задач на сегодня и ближайшее будущее фактически завершен, и в этой ситуации компания не распределенного по нормальным местам интеллигентского балласта, пусть пока еще достаточно импозантного и сытого на вид, соседство опасное… Не зря сосед особо предупреждал о «приучении к свободному труду»: зимой, когда делать нечего, на выручку организаторам каторги идут специально изобретенные издевательства, такие как перемещение штабелей бревен и досок с места на место или вычерпывание моря ведрами. Никому не нужная суета, ненужные люди, соответствующее питание и отношение.
Между тем рукраб посмотрел на меня странно-оценивающе, но возражать не стал, только пробормотал:
– Хиловат, но, поди, не сдохнет до весны…– и уже в полный голос гаркнул: – Че вылупился, как срака? Назвался, быстро!
«Во что я только ввязался!» – мелькнула в моей голове паническая мысль. Но отступать поздно. – Обухов! – отрапортовал я и поспешно попятился назад, в злорадно улыбающийся чужой беде строй.
– Кто еще безработный? Радуйтесь, сволочи, за…бетесь на благоустройстве! – подтвердил мои мысли нарядчик. – А ну шаг вперед! Слева направо, фамилия!
После краткой финишной переклички я ожидал окончания затянувшегося чуть не до обеда спектакля. Но нет, самую интересную часть организаторы приберегли напоследок: распределение вакансий в женской части «дружного» каторжного коллектива, как минимум половину которого составляют подруги и подельщицы уголовников.
Хит сезона – домработница-кухарка для доблестных бойцов-красноармейцев![168]168
По воспоминаниям С. Мальсагова: «Солдаты настолько ленивы, что арестанткам приходится даже застилать их постели… Каждый чекист на Соловках одновременно имеет от трех до пяти наложниц».
[Закрыть] Потребность – двадцать человек! Подвох, по многочисленным грязным намекам, очевиден даже мне: главной обязанностью женщин станет отнюдь не приготовление еды, но самый тривиальный интим.
«Неужто силком в бл…ди загонять прямо тут будут?», – мелькнула обескураживающая мысль.
Подтверждая опасения, истошный крик бабского скандала взорвал угрюмую воркотню строя, но скоро я едва мог сдержать удивление: получить ценную работу проститутки не кинулись только старухи, вероятно понимая, что их все равно не возьмут. Кроме них в стороне остался только жалкий десяток охреневших от прямоты посыла каэрок.
– Жизнь их уже снасильничала, солдатики не добьют, – тихо заметил мне в ухо Михаил Федорович. – Поверь, не страшно бытовать подобным образом после воровской малины или рабочего барака… Тепло и сытно. Еще, глядишь, детишек приживут, да замуж выскочат.
Отбор затянулся без малого на час. Охрана без всякого стеснения лапала кандидаток, впрочем, в стремлении попасть «в личные кухарки» они были и сами не прочь потрясти вислыми сиськами или толстой задницей в куче грязных тряпок. Надсмотрщики наперебой хвастались, демонстрируя изголодавшимся мужикам особо симпатичные и наименее потасканные жизнью экземпляры особей женского пола. Причем, многим из каторжан процесс явно нравился, видать не прививают семейные бараки, где в порядке вещей трах..ться за ситцевой занавесочкой, особой стыдливости. Меня же подобный первобытно-общинный эротизм скорее смешил – как чуть не первое развлечение за год заключения.
Наконец, все закончилось, более того, скороспелых подруг красноармейцев построили в короткую колонну и увели от, а вернее для греха прочь из лагеря. Остались лишь будущие прачки – иных вариантов местное штатное расписание на зиму не предусматривало.
И тут, под самое закрытие утренней линейки, пожаловал самолично товарищ Курилко со свитой. С довольной мордой выслушал десяток «Здра», прошелся туда-обратно мимо строя, вглядываясь в лица и задумчиво похлопывая стеком по белому голенищу шикарных бурок.
– Ты, – вдруг стек уперся в грудь одной из «каэрок», досель старательно кутающей лицо в платок. – Выйти из строя! Как зовут? Громче!
– Татьяна, – в замершей толпе я с трудом смог расслышать тихий голос, принадлежащий совсем молодой девушке.
– Ба! Какая встреча! – обрадовался Курилко. – Мадемуазель Кавелина! Как же, помню, помню, и папашу твоего полковника тоже не забыл.
Кажущийся непропорционально огромным на фоне женщин, затянутый в кожу и ремни чекист шагнул вплотную к арестантке, поднял лицо пальцами за подбородок, вгляделся, мягким движением стянул назад платок. По холодному ветру рассыпались рыжие волосы. Девушка попробовала вырваться, и я на мгновение увидел ее юное лицо с веснушками и глаза, огромные глаза, прямо как в аниме.
– А ты ничего, похорошела с тех пор, – сделал вывод начальник лагеря. – Эй, кто тут командует? Она со мной пойдет, запиши!
– Нет! – девушка отчаянно забилась в руках Курилко. – Нет! Нет! Никогда в жизни!
– Да куда ты денешься, дуреха?! – он удивился, похоже, совершенно искренне. Не веря в категоричность отказа, пригнулся ближе, не иначе для поцелуя…
Ответом стала звонкая пощечина.
– Ха-ха-ха! – заливисто, но искусственно рассмеялся главвертухай, отшатываясь от арестантки. – Норовистая кобылка попалась!
Он полез в карман и вытащил сверкнувшую камнями и желтым металлом цепочку, растянул ее в руках, примеряя:
– А как насчет такой уздечки?
– Лучше смерть, чем лапы палача! – отрезала девушка и с мрачной решительностью потянула платок обратно на голову.
– Тут с ней запросто, – зло процедил Курилко, пряча украшение. – В карцер? Нет, там, и правда, сдохнешь к утру без толку. О! – он черкнул стеком вниз по животу жертвы. – Да ты, милая, никак к побегу готовишься? Произвести личный досмотр!
