Текст книги "Буран"

Автор книги: Павел Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

V. ГОСТИ

Петр Васильевич выразил желание познакомиться с офицерами кавалерийского отряда, стоявшего в Красном Яру, и от них узнать вернее новости о неприятеле – о ненавистных большевиках: в городе было настроение тревожное, много говорили об успехах красных – будто, не сегодня-завтра они нагрянут и захватят город. А может быть, они и не так уж близко, можно успеть куда-нибудь уехать в более безопасное место...

И вот Катерина Астафьевна пригласила офицеров на "чашку чаю". В комнате ее стол был накрыт по-праздничному: белоснежная скатерть, белые тарелки, серебряные ложки. На кухне спешно жарили, рубили, кипятили...

Вкусный запах жареного мяса, кипящего кофе наполнил кухню, проник в столовую; там ребята с неохотой доедали за ужином послеобеденные остатки прогорклой ухи, и кухонные ароматы раздражали их.

Шутник Гришка кричал дежурным девочкам:

– Зойка, – скоро ли котлеты подашь?

– Дашка, что кофей не разливаешь?

– Как же! Рылом не вышли. – "Котлеты", хороши и без котлет! – на ходу отвечали дежурные.

– Думаешь, не умею котлеты есть? Давай на пробу, увидишь!

– Не едал, что ли? Отец был жив, все свое было: корова, куры, поросята. Еще получше ели... "Рылом не вышли"... Ах ты, подлизуля! – погрозил кулаком Гришка.

Мальчишки выскакивали из-за стола, заглядывали в кухню, дразнили дежурных.

– Ай, ай, кто это? Вот варначье! – кричала Степанида в кухне, – стащили! Со сковороды стащили котлеты... Вот ненасытные утробы!.. Ну, что я теперь буду делать-то?

Явилась Катерина Астафьевна.

– Кто котлеты стащил? Сознавайтесь. Все равно узнаю, потом хуже будет. Ну?

Все молчали.

– Ты, Яцура? Тебе все мало!

– Я?! Да ребят спросите. Вот Андрейко тут сидел, Сенька. Я и из-за стола-то не выходил. Все на меня! Девчонки съели, а я виноват, – оправдывался Яцура...

– Да мы из-за стола не выходили, сейчас умереть! – божился Гришка. – Вот хоть Зойку спросите. Зойка, выходили мы из-за стола?

Гришка был твердо уверен, что Зойка, если и видела, так не скажет: знает, что ей за это влетит.

– Я наверх уходила, не видела, – увильнула Зойка.

– Ну, так и знайте, что я вам все равно не верю. Петр Васильевич привез конфет, но вы их не получите... Девочкам будет, а вам нет. Озорники! Ну, на молитву и спать! Завтра чуть-свет подниму вас, и за работу, – сухо распорядилась Катерина Астафьевна.

Ребята не двигались.

– Чего ждете? Встать! – крикнула заведующая.

– Котлетку бы! – кто-то насмешливо пискнул в темном углу.

У Катерины Астафьевны забилось сердце, кровь прилила к щекам, но она промолчала, будто не слыхала.

Пропели уныло молитву и разошлись – девочки наверх, а мальчики в свою спальню, где, не раздеваясь, легли на кровати полежать, так как спать никому не хотелось.

Да и до спанья ли было! День выдался какой-то неладный: много обид, неприятностей. Хотелось какую-нибудь штуку выкинуть, созоровать, кому-то отомстить...

Гошка с Яцурой придумывали самые фантастические планы похищения котлет или чего-нибудь вкусного, так как раздражающий запах из кухни проник и в спальню и дразнил теперь тощие ребячьи желудки.

Пошли к кухне, толкнулись в дверь, но она оказалась припертой изнутри кочергой.

Около Мишки Козыря собрался кружок, шептались, кому-то грозили и как какие-нибудь страшные заговорщики.

Любопытный Сенька то и дело бегал наверх, подсматривал и каждый раз сообщал заговорщикам:

– Едят котлеты... А конфет что!.. Рюмки стоят!

У Яцуры от таких сообщений в животе все перевертывалось.

А у Гошки уже новый план готов.

– Знаешь, Яцура, вывернем шубы, сажей вымажемся да и подстережем девчонок под лестницей – напугаем!

Сказано – сделано.

Нарядились, намазались и притаились под лестницей в темных сенях.

Скрипнула дверь: идут!

Гошка выскочил из засады.

– Ай! Кто здесь! – обезумевшим голосом заорал Сенька.

– Тьфу, Сенька! – плюнул Гошка. – Выходи, Яцура, не вышло!

– Черти, напугали... На офицера бы напоролись – лежали бы без головы... Один там выхватил саблю, хвалился, по десяти, говорит, немцев зарубал, а красных – по полсотне сразу.

– Ого-го!..

– Красные, говорит, недалеко, да бояться их нечего, они не страшны нам: еще сабли наши остры, говорит, кони лихие, а вот свои, говорит, у нас красные, – эти поопаснее; вот их нам нужно переловить... Если вы, говорит, знаете каких большевиков, – скажите, мы их, говорит, живо, без суда! Во!

У Гошки мурашки по коже забегали... Он не раз схватывался из-за красных с Мишкой Козырем, который стоял за белых. Остальные ребята все – куда Мишка; только Колька с Сенькой против них шли, Гошкину сторону держали, да Жихарка иногда, назло Мишке, переходил к Гошке.

– Кофей пьют и вина подливают! – приносил новые сведения Сенька.

Яцура страдал. Он завертывал голову одеялом, чтобы не чувствовать сладко-раздражающего запаха.

– Что это, никак поют?

Прислушались: пели девчонки наверху. Звонкие голоса девчонок будоражили заговорщиков. Им казалось, что там, наверху, светло, тепло, весело, а их туда не пускают.

– Девчонкам конфет дали, петь заставили, – снова докладывал Сенька.

– Сенька, чорт, ляжешь ли ты спать, только дразнишь! – ругался Яцура.

– Не пойду больше, выгнали меня и дверь на крючок заперли. Чего, говорят, все подглядываешь, точно шпион какой.

Наверху заиграл граммофон, раздалось топанье ног, потолок затрясся.

– Танцуют! погоди завтра узнают! – грозил кулаком к потолку Мишка.

На улице завыл ветер, застучали ставни, у окон поднималась непогода.

Над головой застучали каблуками, будто дробь сыплют, потолок сильнее затрясся.

– Офицеры пляшут, либо попечитель разошелся. Что им! Наелись всего вдоволь, напились, отчего не плясать. Черти! – выругался Сенька.

А там захлопали в ладоши, засмеялись, заговорили...

– Поджечь бы, поплясали бы тогда! – засмеялся Колька.

– Вот бы здорово! – поддержал Жихарка, – мне бы нисколько не жалко.

Наверху заходили, послышались голоса в сенях.

– Уходят!

Сенька приоткрыл дверь в сени, по ногам пошел холод. Слышал как расходились гости, успокаивали Катерину Астафьевну: бояться нечего, отряд у них в 200 сабель.

– После ваших рассказов и ночь спать не будешь, – отвечала Катерина Астафьевна, запирая двери.

Слышно было, как наверху на-скоро прибирали, что-то выносили в кладовку.

Заскрипели ворота, – это Тайдан затворял их за уехавшими гостями.

Все стихло, только назойливо стучали ставни, да ветер все причудливее выводил свои песни.

VI. ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ

Катерина Астафьевна погасила лампу. Ночь была темная, – хоть глаз выколи. Страшные картины большевистских зверств, о которых рассказывали гости, вставали перед глазами Катерины Астафьевны.

Страх все больше сковывал ее, и она с головой укрылась одеялом. За окнами стонало, выло, и кто-то настойчиво тряс ставни.

Что-то скрипнуло, – неужто дверь? Прислушалась – тихо. Отлегло от сердца.

Снова налетел ветер, загремело железом на крыше.

"По крыше ходят!" – подумала Катерина Астафьевна и вся похолодела, замерла.

Крыша опять загремела: ходят! А что если красные?! Может быть, офицеры прозевали.

Зашептала молитву, закрестилась. С ужасом вспомнила, что не закрыто чердачное окно – белье сушили, а окно не догадались закрыть.

Теперь уж ясно различает Катерина Астафьевна, что ходят по крыше: не один, не двое, а много... А там через западню в кладовку, а запоры в ней ничего не ст о ят...

Что-то стукнуло над кладовкой.

– Господи, неужели? – хоть бы умереть раньше, без пыток!

Приподнялась на локти: слышно, в кладовке двигаются, ступеньки лестницы скрипят...

Чувствует Катерина Астафьевна, как волосы на голове приподнимаются...

– Закричать, разбудить ребят? – только напугаешь, а помощь какая же? Шандор внизу. Тайдан в сторожке...

С трудом поборола страх, разбудила няню.

– Что, что такое? пожар? – вскочила с перепугу няня. – Где, где? о господи!

– Да тише ты, Авдотьюшка, пойдем ко мне.

– Что такое, матушка? Что ты покою-то не даешь?

– Слушай, слушай! Забрались по крыше!

Няня прислушалась: бушевал ветер, крыша гремела, где-то стукнуло.

– Ну что ты, мать моя, вишь какая буря, того и гляди, что крышу сорвет, а ты уж и "забрались"... Кто может забраться-то, что у нас – сундуки добра всякого, что ли?

– Да слушай: в кладовке!

Припали ухом к стенке.

– Мыши, наверное, либо кошка, – спокойно заметила няня, – чего тут выдумывать-то, право!

– Нет, Авдотьюшка, мне кажется...

– Перекрестись, матушка, так и казаться не будет. Не выпила ли ты с гостями-то?..

– Ввы-ы! – пронеслось за окном.

– Тыр-тыр-тыр! – вторили ставни.

– Ишь, какая непогодь, а тебе кажется – лезут... Иди, матушка, ложись спать, будет тебе выдумывать-то, – ворчала няня, уходя в свою комнату.

Катерина Астафьевна легла и почувствовала, что встать не может. Силы оставили ее, в висках стучало, ноги похолодели.

Новые стуки в кладовке, топанье ног по крыше острыми булавочными уколами отзывались в мозгу Катерины Астафьевны, а последний стук дверью, где-то близко, совсем лишил ее сознания.

VII. СЛЕДЫ

Степанида утром вышла доить корову. На крыльце, на нанесенном снеге, – свежие следы.

– Кто это ночью-то ходил, не воры ли?

Пошла скорее в стойку, – тут ли скотина, не увели ее? Корова и лошадь оказались на месте.

– Не иначе, Тайдан ходил, – успокоилась Степанида и занялась своим делом.

Потом пошла в кладовку за мукой, открыла дверь и заругалась.

– Ах, проклятущие коты, что наделали!

На полу валялась разбитая крынка с маслом, крупа рассыпана, соль тоже, вообще в кладовке был полный беспорядок.

– Вот нечистая сила! – продолжала ругаться Степанида. – Да и западня-то открыта... Это девчонки вчера лазали за бельем, не закрыли. Ах, чтоб им пусто было!..

Пошла доложить. Дернула дверь – заперта.

– Вот дрыхнут до какой поры...

Постучалась сильнее.

– Что тревожишь ни свет ни заря? – недовольно встретила няня. – Захворала сама-то, головы не поднимает... Ночь-то всю чудилось, что воры лезут, ну с перепугу-то, видно, и слегла...

– Какие там воры! Коты блудили. Поди-ка, погляди, – и Степанида повела няню в кладовку.

Проснулись большие девочки, выбежали.

– А конфеты где? я вчера их тут положила! – вскрикнула Зойка.

– И булки нет, – заявила Даша, – я вот сюда, в корзинку, положила. И хлеба нет!

– Неужто воры? Господи батюшка спаси и сохрани! – заволновалась Степанида.

Сбегали за Тайданом, за Шандором, осмотрели чердак, крышу, двор.

Свежие следы были на крыше и во дворе.

Подняли мальчишек; все прибежали, – охают, ахают, суетятся, предположения высказывают.

– Уж не наши ли варнаки тут орудовали? – высказала свои подозрения Степанида. – Кому нужны конфеты, подумайте сами?..

Ребята божились, что ночью все спали, как убитые, ничего не слыхали.

– Да вот, хоть следы смеряем, – горячился Гришка, – а то – варнаки, варнаки! Сначала надо дело разобрать. Ha-те, смотрите, – подходят? – кричал он, ставя свою ногу в след. – Яцура, становись! Гошка, Колька!

Ребята по очереди меряли свои ноги по следам, и когда следственная комиссия, сосостоявшая из Тайдана, Шандора и Степаниды, подошла, – следы уже значительно увеличились в своих размерах.

– Разве это ребячьи следы?.. Тут вон какие! – возмущался Гришка.

– Да по следам-то тут не иначе, слон ходил. И где ему такие валенища сварганили! – не то в шутку, не то в серьез сказал Тайдан.

Следы шли к водосточной трубе.

– По трубе забирались – видишь? – доказывал плутоватый Демка.

– Видим, что по трубе, да обратно-то как? Не на крыльях же улетели? – недоумевала комиссия.

– Спальню обыскать! – сердито сказал Шандор.

– Идите, обыскивайте! Что думаете, боимся? – обиделся Яцура.

Все ввалились в спальню мальчиков. Ребята сбрасывали на пол матрацы, подушки, трясли одеяла... Такую пыль подняли, что с трудом различали друг друга.

– Ha-те, смотрите... Что – есть? – злорадствовали ребята. – Что мы – воры, что ли?

В спальне ничего найдено не было...

Решили никому не заявлять до выздоровления заведующей.

VIII. В ЛЕСУ

Когда все немножко улеглось, мастер Шандор распорядился чтобы мальчишки шли в лес за прутом. К немалому удивлению Шандора ребята отправились без всяких препирательств, а раньше без вмешательства «начальнички» ребята обычно не шли.

Выпросив у Степаниды по куску хлеба, захватив по ножу и самодельные лыжи, все двинулись в путь.

После ночной бури день был тихий, солнечный, веселый. Белый снег сверкал на солнце, переливаясь разноцветными искорками, легкий морозец пощипывал нос и уши. Лыжи легко скользили по снегу.

День заразил весельем ребят. Наперегонки неслись они с высокого монастырского холма на широкую равнину реки, за которой начинался лес.

У опушки остановились.

В монастырском дворе, где стоял отряд, горнист заиграл сбор.

Из ворот выехало несколько всадников; у каждого сзади по одной, по две неоседланных лошади. Поехали по лесной дороге.

– Давай, ребята, посидим, посмотрим, куда солдаты поедут, – предложил Мишка.

Все согласились. Живо наломали сухих сучьев, веток – запылал костер. Решили закусить.

Гришка вытащил из-за пазухи завернутые в тряпку конфеты. Демка – куски масла, Пашка – булки.

– Ловко мы дело обделали, – хвастнул Г ришка.

– Так им и надо! – погрозил кулаком Мишка.

– Тайдана только неловко. Он знает, что мы лазали в кладовку, а и вида не показывает, – сказал Колька, – я чуть ему не сказал.

– Скажи только, такую взбучку получишь, что другой раз не захочешь, – грозил Мишка.

Снова заиграл горнист в монастыре.

– Не иначе, красные близко, вот и выступают, – сказал Яцура. – А что, если бы красные сейчас показались, что бы мы стали делать?

– Драться бы стали, – сказал Мишка.

– Я бы не стал. Я бы прямо к ним перебежал, – заявил Гошка.

– Они тебя сразу на вилы возьмут; думаешь, смотреть на тебя будут? – стращал Мишка.

– Вранье это все! Я красных нисколько не боюсь, а ты боишься; скажи, не боишься? – заедался Гришка.

Политические споры были прерваны выстрелами в лесу.

– Стрельба! Неужели уж красные? – испугался Мишка.

Из монастырских ворот выехал отряд кавалеристов, спустился с берега и галопом понесся по дороге в сторону Иркутского тракта.

Послышались еще выстрелы, и гулкое эхо разнесло их по лесу.

– Ну, скорее прута сколько-нибудь нарежем да и домой, – скомандовал Мишка.

Все разошлись по лесу.

Колька с Сенькой пошли в сторону – к монастырской сторожке: нужно же отнести хлеба черному. Ведь недаром же вчера Колька лазал с Гришкой в кладовку.

Часть хлеба у них за пазухой, а часть дома осталась, – потом отнесут.

Гошка пошел с ними.

– Ладно, иди с нами, – сказал Колька, – только с уговором, что ты увидишь, никому не говори.

– Ни в жисть не скажу! А что такое?

Любопытство разбирало Гошку.

Где-то заржала лошадь.

– Лошадь заблудилась, – ишь, как ржет! – сказал Сенька, – побежим, ребята, не Рыжко ли наш?

Побежали быстрее, сколько могли, вышли на дорогу. Голоса слышны. Где-то разговаривали люди.

– Не воры ли уводят? Кони всегда жалобно ржут, когда воры; они ведь чуют, – высказывал свои предположения Сенька.

Пошли по дороге, голоса правее. Свернули с дороги к оврагу. Около леса увидели привязанных оседланных коней. Прошли дальше, – в овраге притянутый к дереву высокий серый конь беспокойно озирается по сторонам, топчется на одном месте, ржет, крутит головой, силится оторваться. Немного поодаль лежат два убитых коня.

Щелкнул рядом затвор винтовки.

– В голову целься, чтобы сразу... Что мучить скотину? – говорил мужской голос.

Ребята увидали трех солдат; один целился в коня из винтовки.

– Зачем убиваете? – не вытерпел Сенька и подбежал к солдатам.

– Испорчена... Чтобы не доставалась красным чертям, – ответил солдат. – Уходи! Зачем пришел?..

– Нам бы лучше отдали, – подоспел Колька, – мы бы вылечили...

Конь фыркал, крутил головой, бил ногами.

– Не убивайте! отдайте нам, мы приютские, – уже все трое просили ребята. – У нас совсем старая лошадь, насилу ходит. Отдайте!

На солдат нашло раздумье. Винтовка опустилась. Им и самим жалко убивать Чалдона, да приказ такой – ничего не поделаешь.

Сенька подбежал к коню, потрепал по груди, по бокам.

Конь заржал, сильнее закрутил головой, часто переступал ногами, как будто требовал: или чтоб не тянули канитель, скорее прикончили, или чтоб отвязали и дали свободу.

– Отдать, что ли? – спросил солдат с винтовкой у других.

– Отдайте, мы ее вылечим, – уж более настойчиво просили ребята.

– Вы нас не подведете?

– А если командир увидит?

– Не увидит! Никто даже не узнает; мы его спрячем сначала здесь, в лесу, а ночью отведем к себе. Дома – в зимовье поставим! Отдайте!

– А ну, ладно, все равно сегодня выступаем. Берите, ребята, так и быть, только от красных дьяволов прячьте.

– Добрый конь, только на задние ноги припадать чего-то начал; а те были совсем больные, – кивнул солдат в сторону убитых.

Он отвязал коня и передал Сеньке.

– Ну, только уговор – вам забросать убитых снегом, – сказал другой солдат, передавая лопаты.

Сели на коней и ускакали.

IX. НАДЕЖНОЕ МЕСТО

Чалдона вывели на дорогу; дрожит, фыркает, боязливо оглядывается по сторонам, как будто все еще не верит своему спасению, все чего-то опасается, – не спрятались ли где безжалостные хозяева.

Повели дор о гой. Конь немножко припадал на задние ноги.

– Опоен! – заявил Сенька, – это пустяки, раза два серой горючей попоить, и все – живо поправится.

– Куда поведем? – спросил Гошка.

– В сторожку, куда же больше, там есть надежное место.

Свернули на тропинку и гуськом шли до самой избушки.

В избушке никого не было, печка чуть-чуть тепленькая. Коня привязали к крыльцу.

Решили: Колька с Гошкой пойдут домой за сеном, а Сенька останется с конем.

Холод давал себя чувствовать. Сенька продрог. Насобирал около избушки палок, хотел затопить печку, да спичек не оказалось.

– Не замерзну, – решил Сенька и стал прыгать по избушке; немного согрелся. Вышел к Чалдону, гладил его, приговаривая:

– Скоро сена принесут, наешься, – а дома овса раздобудем. Летом на кургане пасти будем, там трава хорошая.

Чалдон стоял смирно, как будто понимал, что надо молчать, а то могут услыхать...

Сеньку зазнобило; опять ушел в избушку – все не так холодно.

Вдруг конь зафыркал, забеспокоился.

"Не отбирать ли коня приехали? А может быть, волк", подумал Сенька и выбежал из сторожки.

– Никого! Что за оказия: Чалдон неспокоен.

Сенька пошел вокруг сторожки – не спрятался ли кто?

Никого!

– Эй, мальчик! – слышит Сенька голос, а человека не видать.

– Да сюда, сюда! – раздался из-за кустов тот же голос, и черная мохнатая шапка показалась над кустом.

– Ах, это вон кто, – признал Сенька черного человека, что вчера ему ноги оттирал, и пошел к нему.

– Кто в избушке? – тихо спросил черный.

– Никого!

– А конь чей?

– Наш!

– Слушай, парень, ты не ври, говори начистую, – сурово сказал черный и взял Сеньку за грудь.

Сенька перетрусил.

– Право, дяденька, никого нет, только я один. Сейчас Колька с Гошкой за сеном ушли.

– Кто это Колька и Гошка?

– Наши ребята. Колька, что вчера со мной здесь был, а Гошка такой же, как Колька.

– А конь? – уже более мягко спросил черный.

– Конь порченый. Солдаты убивали, а мы одного выпросили. Там два убитых, в овраге, за дорогой.

Черный повеселел.

– Это я нарочно серчал, попугать тебя вздумал. Да, добрый конь. Молодцы, ребята!

– Чтобы, говорят, красным чертям не достались, – успокоившись, рассказывал Сенька, – припадает на задние ноги, в походе будто не выдержит. Велели спрятать до ночи, чтобы командир не увидал, а то им попадет, и коня отберут. Они сегодня выступают, вот и убивали.

– Почем ты знаешь, что выступают? – спросил черный.

– Солдаты говорили, да мы и сами видали, как отряд за реку, к Иркутскому тракту поскакал.

Зашли в избушку. Черный затопил печку.

Сенька передал черному хлеб и масло.

– Вот за это спасибо, друг. Сегодня мне некогда было по хлеб сходить, не ел еще с утра, – и черный, вскипятив на печке чайник, принялся за еду. Сенька тоже выпил кружку кипятку. Он был очень доволен, что принесенный им хлеб был кстати. Рассказал про своих вчерашних гостей, про их разговоры о красных, которые им не страшны, а вот страшны свои большевики – их-то и нужно накрыть.

– Как ты думаешь, покрошат наши красных? – спросил Сенька черного. – Офицер говорил, что по полсотни будет рубить сразу... Что они, маленькие, что ли? Ты не видал их?

– Приходилось видать: такие же, как мы с тобой... – усмехнулся черный.

– А много их всех-то?

– Кто их знает! Тараканов в избе никогда не сосчитать, так и их.

– Мне бы хотелось посмотреть, что за красные. Ох, говорят, и смелые! Только будто лютые больно, так горло и перегрызают, никого не милуют. Мишка наш говорит, что как красные придут, нам крышка: все отберут, а нас из приюта выгонят. А Кундюков-старик будто сам в городе слыхал: в газетах пропечатано, что они в России наделали, – попов, говорит, разогнали, а в церквах тиятры наделали да пляски устраивают, а мужиков да баб в какую-то коммунию загнали, ни одного вольного человека не осталось, а кто, говорит, убежит, тому антихристову печать на лоб ставят... А меченого никто не принимает... Он бегает, бегает да с голоду и подыхает...

– Ну, брат, этого я не слыхал; думаю, что вранье. Ты не всякой болтовне верь. Может, кто нарочно болтает – так для испугу, а вы и рады, что так страшно, и верите.

– Как же не верить? Говорят, – значит, правда... Что-то ребят долго нет, – спохватился Сенька.

– Да, долгонько. Уже смеркаться начинает. Ты тоже иди домой, а завтра утречком все придете и уведете. Я его тут в чащу поставлю, чтобы кто не увидал. Сена из-за реки принесу, там целый стог стоит.

Сенька согласился, только просил крепче привязать и покараулить.

– Будь спокоен! Я с лошадьми умею обходиться, – сказал черный.

Сенька на прощанье погладил Чалдона по груди.

"Ишь, какая метка, точно пятачок", – подумал Сенька, рассматривая черный кружок на груди коня. И еще Сеньке бросились в глаза розовые ноздри Чалдона: приметный конь, не потеряется.

– Прощай, Чалдон! – попрощался Сенька с конем и отправился по тропинке домой.