Текст книги "Буран"

Автор книги: Павел Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

П. Голубев
Буран
Повесть из жизни детского дома

I. ЖИТЬЕ-БЫТЬЕ

Тридцатиградусный сибирский мороз трещал, заползал в щели, в разбитые стекла. Белыми лапами цеплялся по углам.

В приюте холодно. Мишке Козырю не хотелось итти самому за валенками по холодному полу. Он выглянул из-под одеяла: кого бы послать?

Ребята проснулись, но от холода сжимались в комочек, закрывшись с головой одеялом.

– Пашка! принеси валенки! – крикнул Мишка.

– Сам сходишь – не велик барин! – огрызнулся тот с соседней койки.

– А-а – не велик? – и в тот же миг Пашка получил подзатыльник. – Не пойдешь?

– Да ладно, чего дерешься, – занюнил Пашка и отправился на кухню.

– На-а! – бросил он, вернувшись, в Мишку валенками.

– Покидайся... мало тебе еще! Получишь? – грозил тот.

– Ох, генерал какой выискался! – раздался из угла насмешливый голос Гошки Косого. – Пашка, его благородию штаны надень!

Ребята фыркнули, но сдержались, боясь, как бы от Мишки и им не досталось.

Мишка был самый старший, и кто шел против него, тому влетало.

– Пашка, барину сапоги почисть! – не унимался Гошка.

– Ты, косой, смотри... я тебе всю заячью морду разобью, – обозлился Мишка.

– Ишь, какой выискался... фу-ты, ну-ты, ваше благородье!.. А это видал? – и Гошка, кривляясь на кровати, показал Мишке нос.

Гошка один из немногих мальчишек не уступал Мишке, хотя он и был и меньше и слабосильнее его.

– Я и мараться-то о тебя не буду, – подумаешь, храбрец какой!.. Только стоит Катерине Астафьевне сказать, останешься без обеда, – отступал Мишка.

– За то ты двойную порцию получишь. Жри, подлиза!

– Подлиза? Так я подлиза? – и Мишка бросился на Гошку. Гошка в одной рубашке и подштанниках как заяц скакал по кроватям, наступая ребятам на ноги.

– Гошка, чорт, не видишь скоса-то! – ругались возмущенные ребята. А сами были рады, что Гошка не уступает Мишке.

– Погоди, косой, я тебе припомню, попадешься когда-нибудь!

– А вот и не попадусь... Ha-ко, выкуси! – и Гошка показал фигу.

Мишка по кроватям бросился за Гошкой, а тот, хлопнув дверью, босиком выскочил во двор и убежал в избушку Тайдана.

– Это безобразие! – закричал вбежавший в спальню в одном белье мастер Шандор с прутом в руках. – Начальничке скажу... Мишко большой... безобразие.

Расстрепанный мастер ребятам показался смешным, – фыркнули, кто-то мяукнул, кто-то свистнул.

У Шандора побледнели губы, глаза сделались злыми, и он начал хлестать прутом по одеялам. Ребята корчились под одеялами не столько от боли, сколько ради озорства и от хохота. Кто-то крикнул:

– Начальничка идет! – и Шандор скрылся в свою комнату.

Начальничка, как называл мастер заведующую Катерину Астафьевну, старая, сморщенная, как сушеный гриб, старуха, бомбой влетела в спальню.

– Как вам не стыдно! Спать не даете. Озоруете, как большевики какие-нибудь. Ты, Козырь, большой – других бы унимал: а ты сам заводишь... – напустилась она на Мишку. – Что на вас старшего что ли нет?

Мастер опять выскочил, но уже одетый.

– Это безобразие! Гвалт... мальчишки... Мишко, Гошко... – размахивал он руками и что-то бормотал по-своему, по-венгерски, так как русских слов он знал очень мало.

На шум прибежала Степанида, приютская кухарка, с подойником в руках.

– Не мой ли варнак Гришка тут озорует? Пробери его хорошенько, матушка Катерина Астафьевна.

– Не мыркай!.. Не видала, а лезешь... "Пробери"... – грубо огрызнулся на мать Гришка.

– Гришка, грубиян! – возмутилась заведующая, – выдрать тебя мало за такую грубость.

– А чего она лезет? – оправдывался Гришка.

– Встать сейчас же! – приказала Катерина Астафьевна, – Шандор, засадите их за работу без чаю... Озорники!

По уходе "начальнички" мастер покрикивал, торопил ребят:

– В Венгрии так нет... Мальчишка Венгрии карош... Руссиш не карошо...

Наскоро умывшись, ребята перешли в мастерскую, рядом со спальней.

Мастер, рассерженный ребятами, был угрюм. Молча раздавал неоконченные вчера большие бельевые корзины.

Ребята присмирели, только хруст прутьев да поворачивание корзин на досках нарушали тишину.

Мишка Козырь, униженный в глазах ребят выговором заведующей, молчал, как будто что-то замышлял.

Гошка после всех явился в мастерскую и, как ни в чем не бывало, не глядя на Мишку, сел на свое место.

Руки у всех ныли от работы; заказ корзин был срочный: "Попечительный комитет города", на средства которого содержался приют, два раза напоминал заведующей, чтобы к сроку выполнить непременно.

Колька разминал пальцы: ему не хотелось сегодня приниматься за большую корзину.

– Колько! – сердито сказал мастер, – дай корзинко!

Мастер еще издали заметил, что корзина косая:

– Не карош корзинко!

– Не умею лучше, – оправдывался Колька.

– Нэ умей! А кушать умэй? Нэ кочу! – и выругался по-своему. – Надо карош форма корзинка! – ткнул мастер Кольке корзинкой в лицо.

Колька вспыхнул.

– Не дерись! – и от обиды, как будто кто схватил его за глотку, на глазах выступили слезы и сжались кулаки. – Сам делай!

Мастер не понял слов, но, почувствовав дерзость, выругался и, выхватив из пучка прут, ударил Кольку по голым ногам.

Колька вскрикнул, схватился за ногу и громко заплакал, потом вдруг сорвался с места и своей корзинкой пустил в мастера.

– Н а вот тебе, когда так! – закричал он злобно и бросился вон из мастерской на улицу.

Шандор побежал за Колькой, но после неудачной погони вернулся еще злее: кричал, ругался, размахивал прутом, выгнал подвернувшегося под ноги Сеньку.

– Город надо... Комитет заявить... Нэ карош руссиш, – потом приказал ребятам сегодня кончить корзинки, а сам ушел из мастерской.

Тотчас Сенька прибежал назад, прошел в спальню, вытащил из постели два пальто и две шапки, прихватил Колькины валенки и убежал в избушку Тайдана. Там на печке за трубой сидел Колька и плакал.

– Колька, слезай скорей, одевайся да айда на улицу.

Колька живо соскочил с печки, оделся.

– Совсем убегу... чорт с ними... Давно собирался, да как-то боязно было, а теперь убегу, – решительно заявил Колька.

– И я с тобой, Колька, – ладно?

– Айда! Подвяжись вот веревкой – теплее.

Оделись, только бы итти, а в дверь Тайдан, приютский сапожник, седенький старикашка.

– Куда?

– Катерина Астафьевна за молоком посылает, – соврал Колька.

– A-а, добре... Ну, жарьте, чай с молоком будем пить... Нате-ка вот рукавицы, все теплее, – и Тайдан подал Кольке свои рукавицы.

Кольке стало неловко, что он обманывает Тайдана, и он не хотел брать рукавиц.

– Ну вот, что за разговоры? бери, бери... сегодня мороз здоровый.

Вышли из избушки, забежали на задний двор; Колька достал спрятанную им корзинку, они перемахнули через забор, ударились в проулок.

– Хлеба не захватил! – спохватился Сенька, – все время думал, что надо, а как выбежали, так забыл.

– Ничего, на корзинку выменяем, – сказал Колька и зашел в крайнюю избу.

– Видишь, вот и хлеб есть, – показал Колька краюху хлеба и спрятал ее за пазуху.

Скоро они вышли за деревню в поле. Остановились и разыскали глазами крышу приюта.

Кольке представилась вонючая тесная спальня, Мишка Козырь, грязная мастерская с злым мастером, сухая, старая заведующая, – никогда не улыбающаяся, вечно ворчливая, с постоянными наставлениями, выговорами, наказаниями...

– Тьфу! – плюнул Колька, – Тайдана только жалко, а то бы спалил – пусть все горит!.. Побежим, Сенька, а то еще, пожалуй, догонять пустятся.

И два невольника, вырвавшиеся на свободу, рысью побежали к лесу.

II. НА СВОБОДЕ

В сосновом бору было тихо и бело. Только изредка потрескивали сухие сучки под тяжестью осыпающегося с вершин снега.

– Стой, Сенька!

Остановились, перевели дух... В лесу никого.

– Чувствуешь, Сенька, – ни старухи, ни Шандора, ни Козыря, ни проклятых корзин! Понимаешь, одни мы! Хорошо... Ура! – крикнул Колька, и где-то звонко-звонко отозвалось: а? – а?

– Кто-то кричит, – испугался Сенька.

– Никто... это мой голос отдается. Слушай, я крикну: прощай!

А в лесу, как будто кто убегая кричал: ай, ай, ай!

– Мы убежали совсем! – кричал Колька.

А в лесу отвечало: ем, ем, ем!

– Не вернемся никогда!

А веселое эхо подтверждало: да, да, да!

– Ну, Колька, бежим, у меня ноги мерзнут, – торопил Сенька. – Скоро будет деревня?

– Деревня еще не скоро, – побежим!

Пробежали верст пять. Лес стал реже, дорога у же.

– Что ж это за дорога? – соображал Колька, – никак времянка, по дрова ездят.

Дорога свернула вглубь леса, ребята пошли по следу. Влезли по колена, снег проваливался под ногами, насыпался в валенки.

– Колька, однако, заблудились... не вернуться ли назад? Замерзнем!

– Замерзну, да не вернусь! – решительно заявил Колька и пошел вперед.

Стало под ногами тверже: узенькая тропинка; вытрясли из валенок снег и направились дальше. Колька бодро шагал первым, а Сенька, съежившись от холода, едва поспевал за ним и уж готов был расплакаться.

– Скоро выйдем из лесу, – подбадривал его Колька, – вон и поле видать.

Вышли на поляну, к заброшенной избушке.

– Вона куда вышли, – удивлялся Колька, – тут раньше монастырская пасека была. Зайдем в избушку!

– А если там разбойники или бродяги какие? – испугался Сенька.

– Ну, какие могут быть разбойники! Наверное, никого нет.

Из трубы показался дымок.

– Колька, дым! – испуганно сказал Сенька и пододвинулся ближе к Кольке.

– Да, кто-то есть, – ответил Колька и в нерешительности остановился. – Постой тут, а я посмотрю в окно, кто там, – сказал Колька и быстро направился к сторожке.

Осторожно пройдя около стенки, Колька долго всматривался в щели окна, забитого изнутри досками.

– Сюда! – махал он рукой Сеньке, – скорей!

Сенька, с трудом переставляя окоченевшие ноги, также осторожно прошел у стенки.

– Смотри, кто, – сказал Колька, подсаживая Сеньку.

Сенька сначала ничего не мог разобрать, потом, присмотревшись, увидел черного человека, сидевшего на корточках перед железной печкой.

– Бродяга, как пить дать... либо жулик какой, – упавшим голосом сказал Сенька. – Дальше итти не могу, замерз! – и слезы сами покатились по Сенькиным щекам.

– Айда в избу, – скомандовал Колька, – еще лучше, что там человек есть, – отогреемся!

III. ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Колька дернул за скобку, – дверь на крючке.

– Кто? – послышалось из-за двери.

– Дяденька, пусти погреться! – попросил Колька.

Дверь отворилась.

– Вались. У меня как раз печка топится, тепло!

У Сеньки душа в пятки ушла: захлопнет дверь и капут! – не выпустит.

Колька смело шагнул через порог и перетащил Сеньку.

– Разувайся, садись к печке, грей ноги! – приглашал черный.

Колька стащил с Сеньки валенки.

– Эх, брат, поморозился, – сказал хозяин, ощупывая Сенькины ноги.

Сенька своих ног не чувствовал, сидел беспомощно на полу и дул на озябшие руки.

Черный принес снегу и стал оттирать Сенькины ноги.

– Ой, щиплет, больно! – всхлипывал Сенька.

– А это хорошо, что щиплет. Потерпи еще маленько, ноги твои оживут.

Ноги скоро сделались совсем красные.

– Ну вот, и готово! – сказал черный, вставая с пола.

Сенькины ноги горели, кололо в пальцы, и по всему телу разливалась теплота.

Страх исчез, Сеньке приятно было смотреть на раскрасневшегося черного человека.

А сейчас чаю попьем, – весело сказал черный, ставя на печку жестяной чайник, набитый снегом, – живо отогреетесь! А что это вы по лесу гуляете в такую морозину, – или заблудились?

Колька не знал, хитрить или рассказать всю правду.

– С дороги сбились, – неопределенно ответил он.

– Откуда вы?

– Из Красного Яра, в колонию пошли, – неожиданно для себя соврал Колька.

– Зачем?

– Так пошли, да и все.

– Путаете вы, что-то, ребята... Сознавайся, ничего не будет. Я судья строгий, но милостивый.

Черный, улыбаясь, испытующим взором следил за беглецами. Колька с Сенькой переглянулись и окончательно растерялись.

– Может быть, вы дезертиры, перебежчики и, – шутливо допрашивал черный, – может быть, большевики?

– У нас вил нет, – набравшись храбрости, – ответил Сенька.

– Каких вил? – удивился черный.

– А которыми ребят и баб большевики колют.

– Где это ты слышал?

– Нам деревенский старик – Кундюков – вчера сказывал. Сам, говорит, в городе видел, вот такие картинищи на заборах наклеены. Рожи, говорит, страшнущие, а в руках вилы трехрогие, а на них ребята как картошка натыканы.

– Врет ваш Кундюков, просто пугает, а вы и верите. Отроду не слыхал, чтобы где-нибудь такие люди были. А вы как думаете, могут быть такие люди?

– Не знаем, – ответили ребята.

Закипел чайник, стал поплевывать на горячую печь из рыльца.

– Ну вот, и чай готов, пейте! – пригласил их черный, ставя на стол кружку и жестяную банку.

Горячий чай совсем разогнал всякий страх. Колька и Сенька ломали мерзлый хлеб, запивая горячим чаем.

– А ты, дяденька, откуда? – спросил Колька.

– Вы знаете меня, чего спрашивать-то, – сказал черный.

Колька с Сенькой переглянулись – отродясь не видали.

– Нет, не знаем.

– Ну, как не знаете! Кабы не знали, не говорили бы, кто я такой.

У ребят вся храбрость пропала.

– Ничего не говорили, – робко ответил Колька.

– Ну, не говорили, так подумали, – не все равно?

Ребята в недоумении: к чему он разговор ведет?

Черный улыбается, а сам как будто недоволен.

– Ой, ребята, лукавите! Не люблю, когда ребятишки врут! Говорили ведь, что я бродяга или разбойник, – верно?

У Сеньки на глазах навернулись слезы: это он назвал его бродягой. Как он узнал? Ведь он только одному Кольке сказал, да и то совсем тихо.

– Я больше не буду, – занюнил Сенька, – я думал...

– Ха-ха-ха! – засмеялся черный. – Да ты о чем плачешь-то? Эх ты кукса-вакса! Ну, и чудак... Как тебя звать-то?

– Сенька, а его Колька.

– Чего ж ты, брат Сенька, испугался-то? Ну, подумал, – бродяга, эка важность! Всякий бы так подумал, потому – лес, заброшенная сторожка, и вдруг человек какой-то... Кто же, как не бродяга? Бродит человек с места на место, вот и бродяга, ничего особенного.

Колька с Сенькой не знали, что и подумать, шутит он или вправду говорит. Ишь ты, мысли ихние отгадал! Это заставило ребят призадуматься: все равно, от него ничего не скроешь, узнает; лучше рассказать ему все начистую.

А черный продолжал:

– Может быть, иному человеку и нельзя на одном-то месте жить; может быть, его какие-нибудь злодеи ищут, чтобы погубить, – ну, он и бродит из деревни в деревню, из города в город, в лес или еще куда-нибудь укрывается до поры до времени, а придет время, и объявится.

У ребят отлегло от сердца: не обиделся!

– Мы приютские, – решил сознаться Колька, – обманули тебя... Убежали оттуда.

– Как убежали? Почему, куда? – удивился черный.

– Так, совсем убежали... Не вернемся никогда!

– Да почему? В такой-то холод?

– Надоело, да и Шандор дерется.

– Кто это Шандор?

– Мастер наш, венгерец, – пленный он, с германской войны еще... Три года у нас живет, замучил на корзинках. По-русски плохо говорит, ребята не понимают, а он думает, что не слушаются, – ну, и прутом... Мишка Козырь задается: думает, что больше всех, так может и обижать. Меньше всех работает, все на маленьких выезжает, а кто не слушается, бьет!

Все свои обиды выложили ребята перед черным, а тот уже не смеялся, а внимательно слушал и что-то думал.

– Ну, вот что, – сказал он, – бежать вам не стоит; еще где-нибудь замерзнете, либо с голоду свалитесь. Сейчас возвращайтесь обратно, смирнехонько поживите до лета. Летом тепло, сухо, хорошо. Иди, куда хочешь, – дороги тебе на все четыре стороны открыты. А до тех пор, как плохо вам будет, приходите сюда, вместе чего-нибудь и придумаем... А летом... может быть, и я с вами двинусь, втроем-то веселее. Катнем куда-нибудь в хорошие края! Да всем не болтайте, что я живу здесь, а то монахи – народ жадный, живо выгонят, а платить мне нечем – ни копейки нет. Идет, что-ли?

И черный весело улыбнулся.

Колька подумал, подумал, – ему уж очень не хотелось возвращаться назад в приют; но опять же летом... и втроем ловчее...

– Ладно! До лета как-нибудь проживем, – ответил Колька, – пойдем, Сенька. Спасибо, дяденька, что отогрел.

– Спасибо, – повторил Сенька, и попрощались за руку.

– Не ст о ит. Чего там! Прощайте.

Ребята вышли из сторожки и той же дорогой направились назад.

IV. У ТАЙДАНА

Колька с Сенькой прошли прямо в избушку к Тайдану – так безопаснее.

– Ах, вы обманщики, беглецы несчастные! – полушутя, полусерьезно выговаривал Тайдан. – Мы тут всю милицию на ноги поставили, телеграмму в город дали. Вот-вот, гляди, попечитель заявится! А Шандор за свежими прутьями ушел, тыщи полторы, наверно припрет. Я уж котел вскипятил, чтобы прут распарить: распаренными-то хлестать ловчее. Будете обманывать!

– Пугаешь, Тайданушка, – сказал Сенька: ясно видел по глазам, что Тайдан говорит шутя.

– Ну, ладно, рассказывайте, где были? – уж совсем по-веселому спросил Тайдан.

– Нигде не были, – в лес ходили. Намерзлись и назад пришли, – сказал Колька и посмотрел на Сеньку, чтобы тот не болтал лишнего.

А Сеньке страшно хотелось поделиться с Тайданом о черном человеке.

Улучив время, когда Колька залез на печку и заснул, Сенька спросил:

– Тайдан, какие это люди бродят с места на место, скрываются до поры до времени, а потом объявляются?

– Хм, какие? Жулики, вот какие... либо воры... Слямзят где-нибудь, – ну и прячутся...

– А не воры бывают?

– Не воры? – бывают и не воры. У нас был такой случай, давно это было. Становой приехал подати выколачивать с нашей деревни; ну, у вдовы Саватеихи последнюю корову уводит со двора; та в слезы, ревет на всю улицу. А у нас матрос с парохода зимовал, здоровый такой парень, – на станового! "Не имеешь, говорит, права последнюю скотину отбирать, нет такого закона!" Становой на дыбы: "С кем разговариваешь, такой растакой!" – да в ухо. А матрос, где же стерпеть? – станового! Тот за саблю, матрос саблю вырвал, станового за шиворот да и спустил с обрыва, тот и летел сажен десяток по снегу. Урядник да сотский обалдели, стоят столбами. А матрос за избы и ушел. На другой день нагнали солдат, урядников, окружили матросову хату. А он, его счастье, в лес ушел, прут на корчажки резать; ну, видим, что парень ни за что пропадет, за правду стоял. Надо предупредить. Я и вызвался – на лыжи да за реку; хлеба краюху с собой захватил на случай. А он из лесу с прутом – как ни в чем не бывало. "Ну, говорю, Петруха, беда тебе", и рассказал ему все. Отдал лыжи, хлеб, кисет свой с табаком, беги, говорю, на Кундюковский покос, там тебя никакая собака не найдет, а, я, говорю, к тебе потом понаведаюсь. Так и скрывали его да самого водополья, а там он – на свой пароход – и ищи ветра в поле.

– Он так всю зиму в землянке и жил? – спросил Сенька.

– Какое всю зиму, на его след напали – туда, а он, по счастью, на другое место ушел, так всю зиму и бродяжил.

– А тебе ничего не было?

– Как не было! Какой-то прохвост меня выдал, в волость таскали, сколько в городе в остроге сидел. "Ни сном, говорю, ни духом не знаю, куда делся". Ну, подержали, подержали, видят, что от меня ничего не добьешься, – выпустили.

– А ты его после видел?

– Как же, в то же лето на пароходе... Славнецкий парень!

"Сказать или не сказать Тайдану про черного? – думал Сенька. – Он никому не скажет, ведь не сказал же про матроса".

Только Сенька хотел начать свой рассказ про черного, как Степанида крикнула в дверь:

– Тайдан, выдь скорее: Петр Васильевич приехал!

Действительно, через минуту заиндевелый, в богатой шубе, ввалился в избушку попечитель приюта, купец Петр Васильевич.

– Старина, здорово! Все чинишь, подколачиваешь? – шутил попечитель.

– Да приходится: не мала семейка; по сапогу, так сорог сапогов, а по паре – вон куда хватит! – шутил в ответ Тайдан.

– Привяжи Савраску-то, да сенца кинь... Сама-то дома?

– Была дома, да, наверно, и сейчас дома, куда бы ей деться, – сказал, одеваясь, Тайдан. – Сенька, сбегай-ка к заведующей, скажи!

– Нет, зачем бежать, я сам пойду; вот только сверточки в санях; отнеси их к Катерине Астафьевне, – сказал Петр Васильевич, отряхивая снег с бобрового воротника.

Сенька, сломя голову, бросился во двор, к саням. "Не иначе – конфеты", – соображал он выбирая из саней свертки, – "что ему! своя фабрика, ничего не ст о ит".

– Попечитель! Петр Васильевич! – крикнул Сенька в мастерскую, мчась со свертками наверх.

Как тараканы, высыпали ребята на крыльцо, шумели, кричали, радовались. Еще бы: новый человек приехал!

Кольке с Сенькой приезд попечителя был особенно на руку: они совсем будут забыты, не придется объясняться ни с заведующей, ни с мастером.

Девочки спешно прибирали в комнатах, мальчики в мастерской стопками ставили наготовленные корзины: начальство, наверное, осматривать пойдет.