Текст книги "Комендант Транссиба (СИ)"

Автор книги: Павел Алин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Конечно, Набоков располагал полномочиями, позволявшими ему принять любое решение. Но оставлять без присмотра омскую банду он не хотел. Беспокоит. Поэтому и встал здесь, ожидая советов из Казани. Полторы тысячи километров туда мчаться «Фантомасу», столько же обратно. Это дней пять. Подождать придётся.

Набоков взял со стола отчёт о разведывательном маршруте до Карасука. Никого нет. Только лоси, олени, сайгаки на буграх, волчья стая, множество озёр. Видно, работорговцы неплохо здесь порезвились в последние годы. Подчистили население. А люди здесь были. Уцелели в катастрофу, потихоньку начали обустраиваться, а тут эти, хмаринские. На одной из станций разведчики нашли троих повешенных, точнее, в петлях болтались скелеты. Видать, для устрашения бандиты вздёрнули самых дерзких, а может больных или старых. Сейчас уж не узнать.

Ладно. Используем стоянку для проверки матчасти, вооружения, боевой подготовки. Конные стрелки, они же бывшие пограничники, патрулируют берега Иртыша. Пока не прошёл ледоход, надо быть внимательнее. Попытки ночных нападений уже были. Мелкие группы переходили в темноте реку, обстреливали эшелоны. Троих ранили, гады.

Непонятно, почему они не хотят идти на контакт? Неужели всерьёз надеются на возможность создания своего царства или княжества. Но должны же они даже при таких раскладах понимать, что с соседями надо жить, договариваясь, иначе война! Странно. Или они может ждут чего‑то, надеются на кого‑то?

Со стороны Челябинска? Но там что‑то непонятное. Даже железная дорога разобрана. Зачем? Пленные показали, что оттуда никто не появлялся, а они попасть туда не смогли. Новосибирск? Если верить опять же пленным, пропали две их экспедиции. А кому они рабов продавали? Степняки? Кочевники? А ведь точно! Значит, надеются на помощь с юга.

А если их опередить? Самим выйти на степняков. В памяти Набокова всплыли воспоминания из детства. Книга про кочевников. Так – так. Гордый и мудрый хан Аблай. Какой‑то злодей Караиван. Но степь же ещё в снегу. Они же ещё южнее сейчас находятся. Потом, по свежей молодой траве кочевники поднимутся на север. А что, если к ним Хмарин отправил связных?

Комендант конвоя вскочил и закусил нижнюю губу. Хватит здесь мариноваться. Необходимо срочно выдвигаться на юг, пройти по магистралям. Может, кого и встретим, может, и договоримся. Вечером, на оперативном совещании надо будет обсудить с командирами этот вопрос.

Хлопнула дверь штабного вагона. В салоне появилась Львова. Лицо её, обычно серьёзное и сосредоточенное, сейчас было довольным, как у сытой кошки.

– Руслан Калиныч, шпионов поймали, – она уселась на стол и заболтала стройными ногами, видно, переполненная эмоциями. – Один местный, хмаринский, и ещё с ним двое. Казахи. Говорят, что из старшего жуза, хан у них Батырбай.

– Не мучили их твои головорезы? – насторожился Набоков. – Почему мне сразу не доложили?!

– Никакого насилия, что вы? – улыбнулась Львова. – Вообще, впечатление, что они к нам шли. Хмаринский стрельбу было наладился по нашему патрулю вести, а мужики эти его скрутили.

– А где взяли?

– Парни из южной завесы постарались. Увидели чужаков. Они на снегоходе по Иртышу неслись. Дали предупредительный выстрел. Те остановились. Хмаринский за автомат, а казахи его за руки! Просили не мучить этого товарища.

– Ты смотри! По – русски понимают они?

– Конечно, – Львова снова улыбнулась. – Взрослые дяди, твои ровесники. Зовут их Ержан и Саян. Требуют встречи.

– Значит, так, – Набоков заходил по салону, заложив руки за спину. – Накормить, дать отдохнуть. Скажи, что я занят очень. Приму их вечером. Найди возможность, поводи их возле эшелонов. Пусть посмотрят. Ни о чём их не расспрашивать! Так! Так, так, так. Доложишь о них на оперативке вечером нынче. И потом сюда их. Пусть командиры поглядят на них, послушают. А потом решим. Обращаться с ними с уважением, но дать понять, что мы народ суровый. Ясно, Таня?

– Ясно, комэск, – Львова спрыгнула со стола. – Ну, я побежала?

– Давай, Таня, ступай. Это наш мощный шанс, понимаешь? И сразу думай, кого к ним с ответным визитом посылать, поняла? Ну, всё, до вечера, Танюша. Отличную новость ты принесла. Молодец. С меня чай вечером.

– Эх, Руслан Калиныч, чаёк у меня и у самой есть, – Львова загадочно улыбнулась и ушла.

Набоков не обратил внимания на последние слова главы контрразведки и задумался. У конвоя появился неплохой шанс заручиться поддержкой степняков. А это просто шикарно. Сейчас надо думать, как заключить с ними прочный, надёжный союз. Тогда о проблеме Омска можно будет не беспокоиться.

«Владивосток, Владивосток, Владивосток! На маяке твоём не гаснет огонёк!»

– Ничего себе! – засмеялся Набоков, увидев выходящего из оранжевого «Фантомаса» Ложкина. – Ты чего примчался?

Президент Евразии спрыгнул на грязный снег, весело огляделся, потянулся, подошёл к коменданту конвоя и обнял того.

– Дело есть, – шепнул Ложкин на ухо. Отстранился, глубоко вздохнул и засмеялся: – Ты смотри, у нас всё растаяло уже, а здесь снега лежат.

– Сибирь, однако, – Набоков оглянулся. Возле прибывшего «Фантомаса» началась обычная в таких случаях суета. Народ прибежал послушать новости, кто‑то получил письма, с крыши вагона ремонтники снимали навьюченные там тюки в промасленной ткани, внутри которых что‑то гремело и лязгало, тыловик разбирался с командиром лёгкого бронепоезда, укоряя в чём‑то. На начальников внимания не обращали.

– Пойдём ко мне, – Набоков дёрнул Ложкина за рукав кожаной куртки с меховым воротником. – Есть хочешь с дороги, наверно? Кстати, баня сегодня. Попаришься или в душ?

– В душе ополоснусь, – Ложкин хлюпнул носом. – Прохватило южного человека в вашей Сибири. Можно было бы и попариться, но некогда.

Президент Евразии родился в Кисловодске, и хотя лет тридцать провёл в суровых холодных краях, привыкнуть к прохладному климату так и не смог.

Угощение на кухне готовили на скорую руку, поскольку ужин уже закончился. Ароматный луковый салат, горячие, только с плиты чернушинские котлеты с солёными грибами и пахнущий смородиной квас на ржаном хлебе.

– Ты, Калиныч, всё‑таки хитрый, – Ложкин ловил вилкой на тарелке скользкий рыжик. – Лучших поваров с собой увёз. Как народ‑то, на еду не жалуется?

– Наоборот, – Набоков попивал шипучий квас, пузырьки шибали в нос и он морщился. – Жалуются, что сидят много. И лежат. Так вот. Неделю здесь стоим, так гимнастикой занялись. Кто‑то местным помогает, к посевной готовиться, за скотиной там поухаживать. Да, кстати, раненые наши как?

– С ними нормально, – Ложкин ковырнул вилкой и корочкой ржаного хлеба кусок котлеты. – Я думаю, почему так вкусно! Там яйца рубленые! Это получается пирожки из мяса, а начинка яйца с луком. Здорово придумали. Рецепт у повара вашего возьму. А раненые в госпиталях. Когда уезжал, никто вроде не умер, хотя тяжёлые есть. Ну ладно, сейчас доем, только не отвлекай меня разговором, квасу попью и поговорим о деле.

Набоков подошёл к окну, и приспустив форточку, закурил. Темнело. Между составами иногда пробегали по своим делам стрелки, артиллеристы, техники. Где‑то послышалось лошадиное ржание. В окнах поездов горел свет, люди ещё не спали. Играли в карты, шахматы, домино, читали письма из дома, сами писали послания своим близким. Набоков услыхал натужное трубное гудение и вспомнил, что в Екатеринбурге, в местной консерватории взяли с собой духовые инструменты. «Валторна, корнет – а-пистон», – усмехнулся комендант. Кто‑то пробовал играть. Обычный вечер. Набоков взглянул на часы, половина десятого, смена караулов. И тут же до него донёсся шум мотора. Вездеходы повезли патрульных на посты.

– Ну, давай поговорим, – услышал он голос Ложкина и обернулся.

– Видишь, Калиныч, в чём дело, – президент Евразии набулькал себе в стакан пузырящийся квас. – Помнишь, мы начали восстанавливать приемо – передающий центр в Перми?

– Конечно, – Набоков выбросил окурок в форточку и присел к столу. – Только смысла я не видел. Связь‑то только на ультракоротких волнах сейчас есть.

– Да, да, да, – закачал головой Ложкин. – Всё остальное уходит и на этом заканчивается. То есть, посыл есть, генерация присутствует, а приёма нет. Поскольку инженеры у нас есть, и головой думать могут, и руками колдовать, решили сделать самый мощный радиоприёмник, какой получится. Вот вы как раз уезжали, инженеры пробные запуски делали. И десять дней назад получили первый сигнал на коротких волнах.

– Ну и что дальше? – заинтересовался Набоков. – Сигнал‑то от кого? Ведь на них никто не работает. Все знают, что смысла нет.

– Да, конечно, – Ложкин отхлебнул квасу. – В общем, взяли передачу. Из Владивостока. На русском языке. Записали на магнитофон. Переписали на бумагу, я тебе привёз. На, держи.

Он вытащил из нагрудного кармана рубашки сложенный листок и протянул Набокову.

– «Возникли проблемы с отгрузкой угля из Сучана на теплоцентраль», – прочёл тот и подняв голову, глянул на собеседника, потом продолжил: – «Шесть военных кораблей полностью отремонтированы, и скоро выйдут в испытательный поход до Сахалина для проверки работоспособности… Боеприпасов хватит на сто лет, если экономить, а если каждый… До Гродеково упал… Как же быть, когда вернутся моряки». Хм, странная передача.

– Запись больше часа длится, – Ложкин откинулся на спинку кресла. – Это то, что смогли разобрать. Там ещё музыка играет. Вообще рваная такая запись. Сипит, шкворчит. Но. Это первый приём на коротких волнах за четверть века. Понимаешь?

– Так ты приехал, чтобы уверенности мне придать? – улыбнулся Набоков. – Прочитал моё донесение, и решил подбодрить? Да я и так не сомневался в том, что надо двигать дальше на восток.

– Ага, – не стал спорить президент. – Мы пока не распространяемся про это. Знают только человек десять, ну и ты сейчас. Я вижу, тебя и так уговаривать не надо.

– Нет, – качнул головой Руслан.

– Тогда так, – Ложкин поднялся и прошёлся по салону. – Завтра собери совещание и я доведу информацию до командиров. Мы не одни. Есть бойцы и на Дальнем Востоке, причем не беспомощные, а с боевым флотом. Сейчас нам точно есть куда ехать, и для чего. А не просто по Транссибу кататься.

– Хорошо, – Набоков ещё раз прочёл написанное на бумажке и убрал её в стол. – Теперь слушай, что тут происходит.

Комендант конвоя начал говорить о недавнем визите посланцев хана Батырбая. Сейчас они отправились обратно к нему, в зимнюю ставку. Вместе с ними поехал Сергей Меньшиков, начальник штаба и терапевт Стас Черёмухин с лекарствами. Степняки сказали, что у них болеют много, а лечиться нечем и некому.

Со слов побывавших здесь наблюдателей, их хан Батырбай, как только узнал от присланного к нему хмаринского связного о прибытии с востока множества поездов, сразу задумался. Дружбой с омским диктатором он не очень дорожил, для него на первом месте были свои интересы. Поэтому и послал своих двоюродных братьев на разведку. Хмаринскому связному он ничего не обещал, сказал, что надо разузнать подробнее.

Ханская родня бродила здесь два дня, потом заявили, что необходимо сообщить обо всём Батырбаю. Особенно их потряс поезд тяжёлого вооружения и вертолёты с ракетами и пушками. На то, что составы висят в воздухе, не касаясь колёсами рельс, не обратили внимания. Видимо, ждали вопросов о себе, но их ни о чём не спрашивали. Делали вид, что нас не очень интересует кто они, сколько их, какие возможности.

– Короче, ждём послезавтра примерно хана Батырбая в гости, – подытожил Набоков. – И очень хорошо, что ты приехал. Давай решим, как ты себя поведёшь? Представлять тебя, как главу государства или просто посидишь, послушаешь?

– Хм, – Ложкин задумался. – Как‑то не очень порядочно выходит. Но степняки парни разумные. Они бы сами так поступили. Подумают ещё, что специально из‑за них приехал. Решат, что мы слабые, хватаемся за всех, кого встретим. Так что я сейчас вроде твой помощник буду на это время. Мужиков наших предупреди только.

Ложкин с Набоковым совещались до часу ночи, обсуждая, как вести себя, что говорить. Степняки народ ушлый и наторелый. Почуют слабину или ещё какую тонкость, и уйдут. Пропадут в своих степях, поминай как звали. И останемся без союзников, с угрозой нападения. Вроде обо всём договорились президент с комендантом. Даже примерное меню составили для очень ожидаемых гостей. Им осталось только ждать визита.

Урлютюб

Вернувшийся начальник штаба доложил, что Батырбай готов встретиться. Рандеву – посёлок Урлютюб.

– А где врач? – Набоков вопросительно посмотрел на Меньшикова. – Там остался? Или оставили?

– Сам захотел, – начштаба вздохнул. – Там две роженицы на сносях. Проблемы у них какие‑то.

– Это хорошо, пусть помогает, покажет, что мы много можем, – Руслан выпрямился и поджал губу. Помолчал. Повернулся к Ложкину: – Поедем в Урлютюб?

– А это где?

– Будем смотреть, где.

– Зимняя ставка Батырбая в Краснокутске, то есть на наших картах он так называется, они его именуют Актогай, – Меньшиков поводил пальцами по карте. – Вот где. А Урлютюб примерно на полпути от Омска до его базы.

– Разумен хан. Село это на Иртыше, нам туда от железной дороги добираться, преимущества свои терять в огневой поддержке. На вертолётах туда лететь? – Ложкин глянул на карту. – Видимо, знает, что снегоходов у нас нет. Осторожно ведёт себя. Постой, постой, тут станция Урлютюб и посёлок Урлютюб. Он где сказал, встречаться хочет?

– В Урлютюбе, – повторил начштаба.

– Вот на полустаночке этом мы его и подождём, – Набоков принял решение. – «Кама», «Фантомас», «Чёрный бык» и «Акбаст».

– А зачем нам лошадиный поезд там? – удивился Ложкин.

– Не думаю, что они на снегоходах всё время гоняют, топлива маловато у них, брать его негде, – Набоков глянул на Меньшикова. Тот кивнул. Руслан продолжил: – Посмотрят, что и у нас своя конная армия есть. И неплохая.

– Ты командир, тебе решать, – пожал плечами Ложкин.

К вагон – салону «Акбаста», стоявшего у перрона малюсенькой станции Урлютюб, со стороны Иртыша приближалась конная кавалькада. На всадниках, уверенно сидевших на косматых лошадях, колыхались стёганые длиннополые куртки, на головах лисьи шапки. Рыжие хвосты свисали до лопаток наездников. У большинства из‑за плеч выглядывают стволы автоматов Калашникова. Впереди на молочно – белом жеребце без оружия, с камчой в руке, видимо, сам хан Батырбай, коренастый, плотный, оскалившийся в улыбке.

У вагон – салона Набоков, Ложкин, Меньшиков, Левицкий. В шпалере двадцать стрелков – почётный караул.

Хан остановился метрах в десяти. Тут же слетевший с коня жигит взял его жеребца под уздцы. Звякнули на них серебряные украшения. Батырбай не спеша слез. И грянул оркестр. В сыром воздухе далеко разнёсся «Встречный марш». Кони захрапели, всадники принялись их успокаивать. Хан улыбнулся.

– Здравствуйте, товарищи! – чётко произнёс он и отдал честь, приложив правую руку к собольему малахаю.

– Здравствуйте, товарищ хан! – ответил Набоков, и протянул Батырбаю руку.

В салоне накрыт стол. Дышит паром варёная картошка, политая маслом и обсыпанная зеленью, в чашках солёные огурцы, измятые от лежания в бочке, но ядрёные и хрусткие. Тут же в прозрачном рассоле торчат алыми островками блестящие помидоры, с приставшими кое – где укропными веточками и желтоватыми дольками чеснока. На огромном блюде капустный салат – листья изрезаны тонкими полосками, перемешаны с тёртой морковкой, сдобрены уксусом, солью, постным маслом, сахаром и посыпаны зелёным лучком. Порезанный сыр отблёскивает под светом ламп, в чашках куски варёного мяса. Две эмалированные посудины залиты чуть дрожащим заливным из говяжьих ног. Рядом с мясом встывшие кусочки фигурно нарезанной моркови. На трёх сковородах дожидается своего часа, томится, исходя соком, солянка из нельмы, муксуна и судака, разжигая аппетит чудесными ароматами.

На полированном, играющем белыми бликами столе стоят кучками бутылки с прохладной водкой, коричневым ароматным коньяком тридцатилетней выдержки, минеральная вода, постоянно шипящий, как будто чем‑то недовольный квас на сухарях из ржаного хлеба.

На кухне «Камы» оканчивали тушить лосятину. Уже добавили в кастрюлю, где мясо медленно кипело в приправленной картошкой и морковью подливе, помидоры, лук и перец. Пекли татарские эчпочмаки с гусятиной.

Маленькая станция Урлютюб, где раньше и поезда‑то останавливались не больше, чем на минуту, вся как пропиталась ароматами отличной еды, и десятки бойцов конвоя и степные жигиты невольно глотали слюну.

На кухне «Чёрного Быка» готовили не столь разнообразно, но просто и сытно. Уже готова тройная уха, котёл гуляша, котёл макарон, огромный таз винегрета и несколько кастрюль компота. В сугробах стынут стеклянные банки с разведённым спиртом. Из походников и жигитов хана никто голодным и грустным не остался, даже осталось немало, и питья и закуски в этот вечер.

– Давайте о делах завтра поговорим, – предложил Батырбай, поднимая рюмку на тонкой ножке, с золотым ободком. – Сегодня просто расскажем, как жили – поживали, что нового в мире. Не против, мужики?

Набоков улыбнулся, переглянулся с Ложкиным, Левицким, Меньшиковым, Галимовым. Те тоже заулыбались, подняли свои рюмки, у кого с прозрачной водкой, у кого с янтарно мерцающим коньяком и кивнули головами. Сподвижники хана потянулись чокаться. По салону прошёл мягкий звон дружеских прикосновений хрусталя.

Выпили, закусили, ещё выпили.

– Я ведь майор пожарной службы, – хан наложил себе заливного и солёных помидор. – Как раз смену готовился сдавать, когда шарахнуло. Телефон в куртке лежал, разорвал её всю.

Рассказывал Батырбай знакомые истории. Мертвецы на улицах, мертвецы в домах, плачущие дети в детских садах. Растерянность, страх, погибшая родня. Истерика, потом забота о детишках, варить еду, ухаживать. Немногие уцелевшие. Обсуждения, что делать. Связи нет, никто ничего не понимает. И выживать. Выживать в холод, искать продукты, оружие, защищаться от стай собак, волков, прочего зверья, в том числе и двуногого. Батырбай, привыкший командовать расчётами спасателей, и принимать решения в огненном аду пожаров, не растерялся. Сколотил свою команду, жёстко навёл дисциплину и порядок.

– Я в Экибастузе жил, – пояснил он, закусывая водку солёными помидорами. – Там уголь. Вот на нём я и поднялся. Котельные везде есть, а угля нет. Правда, не сразу, а лет через двенадцать это дело пошло. Но сейчас я монополист.

Тут же выяснилось, зачем хану понадобились рабы. Уголь добывать. Машины‑то поломались со временем, и как их не чинили, восстановить все не удаётся. Без ручного труда не обойтись.

С Хмариным до этого отношения были не очень.

– Бандит, жадный, обмануть может, – говорил хан, раскуривая трубку, набитую домашним самосадом невыносимой крепости и вонючести. Пришлось открыть пару окон в салоне. В них стали видны звёзды, бросавшие свой тусклый свет на белеющую степь.

– Я подумал, мне детей с ним не крестить, – Батырбай засмеялся. – А люди у меня хоть по человечески поживут. Рабочий день восемь часов, выходные, еды завались.

Уголь он поставлял в основном на юг, там поднялись, хотя и слабые ещё, ханства, эмираты, сатрапии.

– Там жить хорошо, тепло, всё растёт, – Батырбай развёл руками. – А у нас холодно бывает. Ничего, пусть богатства копят. У меня жигиты ещё подрастут, начну, как пятьсот лет назад, грабить их, пусть боятся.

Сидели ещё долго за столом. Уже под утро шатающийся Ложкин выглянул из дверей салона, к нему подошли стрелки и жигиты хана.

– Разбирайте их, – президент Евразии посторонился в тамбуре, давая дорогу мужикам, неловко шагнул, упал и тут же заснул.

Разговор по душам

В салоне «Головастика» учёные беседовали с шаманом, прибывшим с делегацией Батырбая. Данияр пил чай, подливая понемногу коньяк в свой стакан. Отпил чайку, долил коньячку, отпил, долил, стараясь так, чтобы уровень в стакане не понижался.

– Интересно вы употребляете напитки, – улыбнулся биолог. Сам он пил домашний самогон из бражки на рябиновом варенье. – Неужели вкусно?

– Я же ещё до ужасов этих в армию сходил, – Данияр откинулся на спинку дивана и рассмеялся. – Жил тогда в Волгограде. Помню, забрали меня аж на Тихоокеанский флот. На Камчатке служил, в морских частях погранвойск. Там и научился.

– Неужели пограничники чай с коньяком вот так пили? – не поверил чистивший горячекопчёную нельму физик. Он только что вернулся с улицы и принёс три готовые к поеданию большущие рыбины. Все присутствующие в салоне прямо занюхались сказочным ароматом и с нетерпением ожидали, когда же можно будет вкусить нежной лососины. Руки физика быстро и умело снимали рыбью шкуру. На ней под светом бра искрились жиринки.

– Нет, конечно, нет, – Данияр отпил и снова долил коньячку. – Это дембеля показали. Называется «Адмиральский чай». Дружок у меня Федя Урнов, баталером был на ПСРК – 74 «Сахалин». Вот мы с ним, когда в запас уволились, этого адмиральского чаю с красной икрой и крабами, напились до ужасов в Петропавловске на Камчатке. Молодые были, глупые, весёлые.

– А вы где в Волгограде жили? – физик осторожно, чтобы не порвалось ароматное нежное мясо, отделил от хребтины изрядный кусок и подал шаману. – Я там лет пять назад воевал.

– Да вы что? – Данияр взял рыбу, нюхнул и улыбка на его морщинистом лице разъехалась до ушей. – Пивка бы сейчас, литра по четыре на брата! Нету пива у вас?

– Хорошее пиво труднее водки сделать, – биолог осторожно взял кусочек нельмы. – Кстати, когда вернёмся, надо будет попробовать заняться его производством.

– Я в Волгограде жил на улице Быстрова, 54, – Данияр вытер жирные руки салфеткой и отхлебнул своего чайку. – Там недалеко ещё речка бежала, Отрада. Дом такой, панельная пятиэтажка.

– Мы от обстрела прятались на берегу речки какой‑то, – физик осмотрел салон. Все не спеша вкушали нельму, тогда он позволил и себе взять ранее отложенный рыбий хвост. – Может, и была эта Отрада. Не знаю названия, но жизнь она нам спасла. Правда, Вова Михальчук не успел добежать до овражка, где она текла, споткнулся и осколок ему, всёк прямо в висок.

В окно салон – вагона постучали, давали сигнал, что готова ещё одна порция рыбы. За время стоянки бойцы конвоя наловчились её ловить, понаделали коптилок, мангалов и наслаждались муксуном, судаком, той же нельмой. На кухнях готовили наваристую уху, стряпали рыбные пироги. Несмотря на постоянную опасность нападений хмаринских, многие, свободные от службы, постоянно бегали на Иртыш, то сетки или жерлицы проверить, то с удочкой посидеть, благо, что кузнецы из ремонтного поезда понаделали мормышек и балансиров вдоволь.

– Так вот, – Данияр отпил ещё глоточек своей смеси, почмокал, определяя вкус, и не стал больше доливать коньяк в свой стакан. – Отлично заварился чаёк. Про парня этого, Манжуру. У него ауры нет. У всех есть, даже у травы и птиц и той же рыбы. А у него нет. Он как камень.

– Как же так? – биолог выпрямился, потом навалился на стол и простучал по нему пальцами обеих рук. – Он не человек, что ли?

– С виду человек, – шаман вздохнул. – Но я таких людей не видел. Биологического поля не чувствую и не вижу совсем. А он улыбается, разговаривает. Кровь у него есть?

– Есть, – главврач конвоя вступил в беседу. – Уколы ему ставили, анализы брали. Всё нормально. У него даже почки асимметрично, как и бывает иногда. Одна выше, другая ниже. И простужался он. Никаких странностей.

– Я вас попрошу, – прокашлялся пивший просто чай контрразведчик Рамзан. – Давайте договоримся, что наш разговор здесь останется. Дело‑то серьёзное рисуется. Хорошо?

Ему не ответили, кивнули молча.

– У вас много странного, – шаман оглядел присутствующих. – Когда наши парни впервые увидели ваши поезда, они не удивились тому, что вагоны висят в воздухе. Решили, это магнитная подушка. И они до сих пор так считают. А я увидел, и даже растерялся. Я не знал, что их можно увидеть мне. А у вас их Манжура видит, кинологи чувствуют. Я поражён и растерян. Я тоже вижу камов.

– А кто это? – Лаврентьев подался вперёд. – Я где‑то слышал это слово.

Данияр хотел отхлебнуть своего адмиральского чайку, но передумал, и отодвинул стакан в сторону. Чуть наклонившись в сторону, достал из бокового кармана своей лилового шёлка ферязи серебряный портсигар, вытащил из него самокрутку и прикурил от бензиновой зажигалки. Все молчали, предчувствуя новость, какой они не ожидали ни в коем случае. Контрразведчик еле сдерживался, чтобы не сорваться с места, бежать, доложить Львовой и арестовать Манжуру. Он не был злым человеком, не имел предубеждения против него, но вколоченный годами служебный долг шептал, что пора действовать, брать, ловить, пресекать, давить информацию.

С трудом подавив свои желания, контрразведчик удивился своему эмоциональному всплеску. Ведь ничего не произошло, ничего ещё не ясно. И Рамзан приготовился слушать степного шамана. Но тот, неожиданно для всех, ничего не разъяснил, а принялся сам расспрашивать.

– А откуда взялся Манжура? Когда вагоны встали на воздух? Что при этом происходило?

Его любопытство вскоре удовлетворили. Данияр помолчал и глубоко вздохнув, пожал плечами.

– Я по – прежнему ничего не понимаю, – он загасил окурок в пепельнице. – То, что это камы, я не сомневаюсь. Мне на Алтае про них говорили два года назад. А на каком мосту они появились?

– Это не мост, – ответил геолог. – Это плотина гидроэлектростанции. Правда, саму ГЭС надо чинить. Вода в Каме перенасыщена железом. Это турбинам вредит. Там и так из северных болот железо тащило, так ещё из затопленных угольных шахт последние лет тридцать его валом понесло.

– Как река называется? – внезапно охрип шаман. Рука его дернулась в конвульсии, толстые пальцы ударили по стакану и «адмиральский чай» выплеснулся на полированную столешницу. Блики от бра заиграли на ней ярче.

– Кама, – удивлённо ответил физик.

– Как это оказалось просто, – Данияр развёл руками. – Как просто.

Тут он успокоился, потребовал чаю, коньку и начал говорить, не спеша, иногда хватаясь за голову.

Вариант шамана

Из гималайских ледников вырывается водный поток; впитывая в себя соседние речки, прорывая горы, стремительно выкатывается на равнину Индостана. Растекаясь по ней, он становится медленным, неспешным, умиротворённым. Перед южным океаном всё более многоводная река дробится и распадается на множество русел и стариц. Этот поток индусы зовут Гангом.

По нему души умерших созданий поднимаются вверх, в Гималаи и взлетают, окутывая собой планету. И без особой задержки вновь возвращаются обратно, давая начало жизни человеку, рыбам, травинкам, зверям и всему живому. Этому круговороту миллиарды миллиардов лет. Каждая душа это память прошлого, опыт былых веков, постоянно обогащающийся и меняющийся. Их столько, сколько на планете живых существ. Меняя оболочку, вид и внешнюю форму, они всякий раз при этом окунаются в Ганг.

Таких потоков, по которым беспрестанно текут души, на Земле несколько. Но люди знают только про Ганг. Остальные забыты. Но они сохранили свои названия, данные им теми, кто знал их предназначение. Кама – река, подобная Гангу. По ней также плывут вверх души тех, чья оболочка утратила крепость. Само слово «Кама» означает в переводе с древних языков «проводник в мир духов». Отголоски, обрывки эти наречий сохранились в Сибири. Там называют «камами» шаманов, могущих провести души в иное состояние. Известны слова «камлать», «камлание» и другие, связанные с этим.

– Ну так это буддизм, что ли? – геолог развёл руками. – Всем известно, что души переселяются из человека в краба, из слона в ромашку и так далее. Точнее, это одна из версий.

– Я не проповедник, убеждать никого не собираюсь, говорю, что знаю, – Данияр улыбнулся всеми морщинами.

– А Кама, что Кама? – Лаврентьев хмыкнул. – Совпадение звуков, сочетание.

– Нет. Кама железная река, – шаман достал из кармана складной нож. – Смотрите, сталь, она способна покорять что угодно. Железо это сила. Самая главная сила в нашем мире. Очень давно один знающий мужчина сказал, что хладное железо властвует над всем. Кама это поток железа. Ганг поток кислорода, хотя на самом деле кислород зовут по – другому. Есть ещё поток золота, но я не знаю, где он. Три главных реки нашего мира. Железо, кислород, золото. А насчёт души, у всех есть душа, возражений нет?

Учёные запереглядывались, контрразведчик задумался.

– Никто не спорит, – шаман засмеялся. – И душу можно видеть. Не всем, конечно, а кто умеет. Над каждым живым существом сияет или тусклеет, как уж сложилось, аура. По научному биологическое поле. Так вот, у вашего Манжуры такого поля нет. Ни поля, как говорится, ни ауры. Ни родины, ни флага. А у ваших поездов есть. У каждого состава мощная аура. Я такого не видел никогда. И не слышал про это.

Тут заговорили все сразу. В салоне поднялся гомон. Каждый из учёных начал втолковывать что‑то своим соседям, а те, не слушая, излагали своё. Данияр поднялся и прохромал к столику, уставленному бутылками. Выбрал коньяк «Гейгёль», один из самых качественных напитков, оставшихся со времён катастрофы, и включил электросамовар. Шаман твёрдо решил сегодня вдоволь напиться «адмиральского чаю», пусть даже заваренного на брусничных листьях.

Ещё один из присутствующих тоже молчал. Контрразведчик Рамзан обдумывал свои действия. Если немедленно идти к Львовой, можно пропустить обсуждение. А какие тут ещё факты всплывут, неизвестно. И они могут иметь значение для безопасности конвоя. С другой стороны, Манжура, как личность непонятная и не разъяснённая, может быть реальной угрозой. И его надлежит немедля изолировать. Рамзан поднялся, чтобы уйти к начальству. Но его остановил Данияр.

– Волнуешься, парень? – он протянул ему гранёную стопку с коньяком. – Успокойся. Давай думать. Может, ваш Манжура несчастный, а вовсе не угроза миру. На ситуацию, на любую ситуацию надо смотреть с хорошей стороны сначала, искать в ней положительные моменты, а не пакости. Ты бы сидел, да записывал, что говорят. От этого толку будет больше.

Машинально отстранив стопку, контрразведчик секунду размышлял, потом вернулся к столу, подвинул к себе одну из толстых тетрадей с неразлинованными листами, карандаш и принялся конспектировать учёные рассуждения.

На восточной окраине

Разведчики давно уже выяснили, что группировка Хмарина базируется на нефтеперегонном заводе. Их насчитывалось примерно человек двести. В самом Омске они перестали появляться, так как в стычках с обученными, опытными бойцами конвоя, патрулировавших город, постоянно несли урон. Тяжёлого вооружения у них не осталось, но выкуривать их с завода никто и не думал. Во – первых, хотелось избежать потерь, во – вторых, была опасность повредить установки по перегонке нефти. А Набоков всё ещё надеялся ими воспользоваться. Он вообще планировал создать в Омске нечто промежуточной базы, и потому не отказывался от мыслей по примирению с Хмариным. Но местный диктатор упёрся, не желая хоть в малом кому‑то подчиниться или зависеть от кого‑то. Сейчас Хмарин ждал, когда эшелоны уйдут, неважно, на восток, юг или запад, чтобы вернуть власть над городом. Вредный оказался дед и упрямый.