Текст книги "Дворец наслаждений"
Автор книги: Паулина Гейдж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
– Вот как, мой дорогой подчиненный? – ответил генерал, и на его губах заиграла холодная улыбка. – Видимо, я должен быть крайне благодарен за то, что ты так печешься об экономии времени и денег страны. Ты мне нравишься, Камен, но иногда ты просто забываешься. Здесь твое мнение никого не интересует. Делай, что тебе говорят.
Мне следовало немедленно уйти. В конце концов, я нормальный человек, а женщина, которую предстояло арестовать, сумасшедшая, как считали все, кроме меня. Спорить с генералом было равносильно безумию, но я уже не мог остановиться. С каждой минутой мое поручение казалось мне все более бессмысленным.
– Простите, генерал Паис, – не отступал я. – Но мне хотелось бы сделать два замечания.
– Давай, только побыстрее! – рявкнул генерал. – Я еще даже не мылся.
«Тогда зачем нужно было так срочно меня вызывать?» – подумал я, но промолчал. Вместо этого я сказал:
– Во-первых, женщина из Асвата вполне безобидна. Она простая попрошайка, только и всего. Разве она совершила какое-нибудь преступление? И, во-вторых, почему вы посылаете именно меня?
– Это не замечания, а вопросы, ты, юный идиот, – устало произнес генерал. – И я не обязан на них отвечать; та женщина – преступница, которую нужно опознать, чтобы, как полагается, отправить в тюрьму. Ты ее не только видел, но и говорил с ней. Значит, посылать за ней другого солдата нельзя, во избежание ошибки.
– В таком случае ее мог бы опознать кто-нибудь из членов ее семьи. Или из односельчан.
– А кого бы из своей семьи ты выбрал для этой цели? – спросил он. – Что же касается односельчан, то огласка мне не нужна. Ее односельчане и так от нее натерпелись. Не говоря уже о царских посланниках и сановниках, которым очень хотелось бы, чтобы в Египте царил мир и покой, а не смута из-за какой-то назойливой сумасшедшей. Так что их жалобы были наконец услышаны. Эту женщину на некоторое время поместят в тюрьму, где с ней будут обращаться хорошо, но строго, а когда ее выпустят, то предупредят, чтобы она никогда больше не смела докучать проезжим сановникам, в противном случае она будет отправлена в еще более далекую ссылку.
– Понятно, – ответил я, продолжая думать о том, с чего это власти Асвата сами не попытались разобраться с жалобами сановников и такой влиятельный человек, как генерал Паис, вынужден заниматься столь пустяковым делом. Вдруг меня осенило: – В еще более далекую ссылку, мой генерал? Значит, Асват был местом ее ссылки? И значит, часть ее истории – правда? Вы открывали ящичек и читали ее записи?
Генерал встал из-за стола и подошел ко мне; от него пахло маслом лотоса и мужским потом.
– Я не открывал никакого ящичка, – сказал он, раздельно и четко произнося слова, словно говорил с маленьким ребенком. – Я избавился от него, именно так следовало поступить и тебе. Я его выбросил. Слово «ссылка» у меня вырвалось нечаянно. Она родом из Асвата, и в эту так называемую ссылку отправило ее собственное сумасшествие. Вот что я имел в виду. А ты сейчас рискуешь не только местом в этом доме, но и своей репутацией верного и опытного солдата с прекрасными видами на будущее, и все из-за своей глупой юношеской жалости к этой женщине. – Генерал взял меня за плечи, но выражение его лица немного смягчилось. – Я забуду, что ты имел дерзость обсуждать мой приказ, если ты послушно его выполнишь и выкинешь из головы все мысли об Асвате. Согласен?
Теперь генерал улыбался по-настоящему теплой, человеческой улыбкой, и я, отступив на шаг, поклонился.
– Вы очень добры, мой генерал, – сказал я. – Я знаю того наемника, которого вы выбрали для исполнения приказа?
– Нет. Я его еще не выбрал. Но через четыре дня ты должен быть готов отправиться в путь. А теперь можешь идти.
Я отдал честь и направился к двери. Генерал, скрестив на груди руки, провожал меня взглядом, но выражение кротости исчезло с его лица. Его властные черные глаза были пустыми.
Я закончил свое дежурство, затем собрал роту и установил новую очередность караулов, после чего отдал распоряжения относительно ладьи. У Паиса было несколько небольших лодок, плотов и ладей; почему-то он отказался от военных судов, которые стояли в маленькой гавани у казарм на озере Резиденции. Также меня удивил приказ незаметно привязать ладью в таком месте, где ее никто бы не увидел. Все это пахло какой-то тайной и очень мне не нравилось. Зачем скрывать арест жалкой сумасшедшей? Особенно если ее собираются подержать в тюрьме, а потом выпустить? Почему бы не приказать управителю Асвата посадить ее под домашний арест? В общем, чем больше я думал, тем неяснее мне казалось все это предприятие, и мой восторг по поводу того, как легко мне удастся встретиться с этой женщиной, постепенно сменился тревожным недоумением.
Разумеется, Паис не уничтожил ящичек. Очевидно, он не только открывал его, но и обнаружил внутри что-то важное, причем настолько, что сам приказал тайно арестовать женщину. Конечно, это было всего лишь предположением, но ведь раньше он часто намекал мне, что все приказы приходят, как правило, сверху, а он только их передает. Пока женщина была обычной сумасшедшей, которая приставала к проезжим сановникам, не обращающим на нее никакого внимания, генерала она не интересовала. Но я все изменил. Я взял у нее ящик. Я отдал его в руки генерала, хотя женщина настойчиво просила меня не делать этого, и тем самым спровоцировал его действия. А значит, именно я стал причиной ее немедленного ареста. Конечно, я выполню приказ. Отказаться от этого немыслимо. Но я буду крайне осмотрителен. Теперь я отчаянно жалел, что, вопреки своим принципам, не разрезал веревки и не прочел свитки папирусов, которые, несомненно, находились в деревянном ящичке.
Когда я пришел домой, был уже поздний вечер. Хотя в передней горел светильник, дом казался каким-то пустым, заброшенным и молчаливым. Обычно я не скучал без легких шагов своих сестер или голоса матери, раздававшей нам поручения на день, но сейчас мне ужасно захотелось услышать, как она спрашивает: «Камен, это ты? Почему так поздно?» – и увидеть, как навстречу мне выбегает Тамит со своим котенком. Я вдруг почувствовал, что остался один на всем белом свете, без семьи, которая меня оберегала, без своего милого и уютного детства.
Миновав контору отца, я остановился. И он тоже уехал. Он не войдет к себе, и я могу спокойно копаться в его сундуках, где он хранит счета, перебирать свитки папирусов… Тихие шаги за спиной вернули меня к действительности. Это был Каха, со своей палеткой под мышкой, кожаной сумкой с папирусами на запястье одной руки и светильником в другой.
– Добрый вечер, Камен, – улыбаясь, сказал он. – Тебе что-то нужно в конторе?
Я ответил ему такой же улыбкой.
– Нет, ничего, спасибо, Каха. Я тут просто стою и думаю, каким пустым сделался дом, когда все уехали, а теперь и мне нужно уезжать. Мне приказано через четыре дня отправляться на юг.
– Вот несчастье, ты ведь только что вернулся, – вежливо ответил он. – Не забудь послать письмо Тахуру и сообщить о своем вынужденном отсутствии.
В его глазах сверкнул огонек, и я рассмеялся.
– Ты прав, я действительно бываю забывчивым влюбленным, – сказал я. – Напомни мне об этом еще раз. Спокойной ночи, Каха.
Слегка поклонившись, он вошел в контору и закрыл за собой дверь.
Я позвал Сету, разделся, вымылся и поел. Затем я сказал ему, что он может навестить свою семью, пока меня не будет, после чего он, пожелав мне спокойной ночи, вышел, а я бросил в чашу для благовоний несколько зерен мирриса и, поставив ее перед фигуркой Вепвавета, разжег под ней угольки. Простершись ниц перед своим богом, я молил его сделать так, чтобы моя поездка помогла мне наконец открыть тайну моего рождения, а также защитить меня во время поисков. Окончив молитву, я встал и уставился на статуэтку. Взгляд Вепвавета был направлен куда-то мимо меня, крошечные глазки смотрели на что-то такое, чего не видел я, но мне показалось, что божество шепчет: «Я Озаритель Путей», – и от этого я успокоился.
Дальнейших инструкций от генерала не последовало, и следующие три дня прошли спокойно. Каха сказал Па-Басту, что я уезжаю, и управляющий заверил меня, что по возвращении я найду дом в полном порядке. Эти слова были пустой формальностью. Па-Баст, сколько я себя помню, управлял нашим хозяйством безупречно.
На второй день я пошел навестить Тахуру. Услышав о моем отъезде, она надулась меньше, чем могла бы, и обняла меня нежнее, чем я ожидал, поскольку, как я понимаю, кипела от возбуждения по поводу «нашей тайны». Когда я говорю, что Тахуру «кипела от возбуждения», это означает, что на ее щеках играл легкий румянец и что она чуть-чуть отступила от своих обычных церемоний. Я смотрел на нее, посмеиваясь про себя и, должен признать, немного волнуясь, и все же не жалел, что расстаюсь с ней. В мой разум, вытесняя все, что было до этого, начинал входить новый мир со всей своей реальностью, а мне оставалось только надеяться, что наемник окажется более приятным попутчиком, чем брюзгливый глашатай.
На третий день, сдав дежурство, я проверил каждый локоть ладьи, которую выбрал для поездки, открыл каждый мешок с мукой, осмотрел каждую корзину с фруктами и тщательно проверил, надежно ли запечатаны все кувшины с пивом. Этого требовали военные правила, хотя часто оказывалось, что все это было ни к чему. В отношении оружия я решил так: у меня будет свое, а у наемника – свое. Мы отправимся в путь с одним поваром и шестью гребцами, которых я отберу сам, поскольку вести ладью против течения всегда очень трудно. Разлив реки достиг своего пика, и мощное течение широким потоком устремилось на север, к Дельте. До своего первого путешествия на юг мне казалось, что сидеть в ладье часами, наблюдая, как мимо проплывает Египет, крайне интересно. Так оно и было в первый день. Затем мне стало скучно, потом тоскливо, поскольку не с кем было вести приятную беседу, чтобы скоротать время. Но зато наемник, познавший самые низы египетского общества, наверняка окажется веселым и свойским парнем, и мне не придется скучать.
Потом я провел несколько часов в пивной вместе с Ахебсетом, после чего, пошатываясь, возвратился домой под луной, сияющей в безмятежном небе, и собирался завалиться спать, но, когда я вошел в свою комнату, мне навстречу со своего тюфяка поднялся зевающий Сету.
– Вот, – сказал он, протягивая мне папирус. – Принесли несколько часов назад. Я решил дождаться вас на тот случай, если понадобится немедленный ответ.
Я взял свиток и, сломав печать семьи Тахуру, развернул его.
«Дражайший брат, приходи немедленно, если можешь, – говорилось в нем. – У меня есть удивительная новость. До заката я буду дома, а потом мне нужно будет идти на празднество в усадьбу моего дяди».
Письмо было написано очень коряво, знаки выведены неровно, и я сразу понял, что Тахуру не диктовала его писцу, а старательно написала сама. Значит, она не хотела, чтобы об этом письме узнал отец. А это означает, что она все-таки забралась в его контору и просмотрела документы. Что она обнаружила? В письме говорилось о какой-то «удивительной новости». Какой же удивительной должна быть эта новость, если из-за нее Тахуру взялась за самую ненавистную работу – водить пером по папирусу? Тахуру вообще не любила читать и никогда ничего не писала, хотя и получила лучшее образование, чем большинство девушек.
Свернув папирус, я молча уставился на слугу, терпеливо ожидающего распоряжений. Моим первым порывом было скорее бежать к Тахуру, но затем я задумался. Было уже за полночь. Если я начну будить Тахуру, то вместе с ней подниму и весь дом. Кроме того, на рассвете я покидаю Пи-Рамзес. В конечном итоге рассудительность взяла верх. Что бы ни обнаружила Тахуру, это может подождать до моего возвращения. Разве не ждал я целых шестнадцать лет? Терпение, как говорил мой учитель, есть добродетель, которую следует воспитывать в себе, если в зрелые годы ты желаешь стать достойным человеком. Правда, в тот момент мне не было никакого дела до моего достоинства в зрелые годы, но вместе с тем мне не хотелось начинать поездку со смятением в душе или, что еще хуже, быть застигнутым управляющим Несиамуна на стене их сада. Я протянул папирус Сету.
– Сожги его, – сказал я, – а утром пойди к Тахуру и передай, что я получил ее послание, но зайти к ней у меня уже не было времени. Мы увидимся, как только я вернусь с юга. Спасибо, что ждал меня.
Сету кивнул и взял папирус.
– Хорошо, господин Камен. Я собрал ваш дорожный мешок, а утром уеду повидаться со своей семьей. Я вернусь через неделю. Желаю вам успеха.
Он тихо вышел за дверь, а я, повалившись на постель, погрузился в пьяный сон.
Тем не менее на рассвете я уже стоял на берегу реки, с ясной головой и полностью готовый к отплытию. Один за другим явились гребцы и, поздоровавшись со мной, заняли свои места. Повар со своим помощником были уже на борту. Я стоял у сходен и наблюдал, как постепенно просыпается все живое и птицы в кустах, подступающих к самому берегу, сонно начинают свои утренние песни.
Наконец, к моему немалому изумлению, я увидел, как по тропинке от своего дома к ладье спускается сам генерал Паис. Следом за ним шел какой-то невысокий человек в коричневом шерстяном плаще с капюшоном, который чем-то напомнил мне прорицателя; генерал и незнакомец остановились возле сходен, незнакомец кивнул Паису и, проскользнув мимо меня, скрылся в каюте ладьи. Его босые жилистые ноги были темно-коричневого цвета, и на одной из них я заметил серебряную цепочку. Рука, появившаяся из-под плаща, чтобы поправить капюшон, также была темно-коричневой, почти черной; такая кожа бывает у людей, которые подолгу находятся на солнце. Прежде чем рука спряталась вновь, я успел заметить, как на большом пальце блеснуло серебряное кольцо. Что-то подсказало мне, что этот человек вряд ли окажется более дружелюбным, чем его предшественник, и я с разочарованным видом повернулся к генералу.
– Доброе утро, генерал, – сказал я, отдавая честь.
Вместо ответа он протянул мне свиток папируса.
– Здесь твои инструкции, офицер Камен, – сказал он. – В случае непредвиденных обстоятельств ты имеешь право воспользоваться любым судном на свое усмотрение, а также требовать любой помощи.
Такое разрешение было обычным делом, и я, кивнув, сунул папирус за пояс.
– Я полагаю, у наемника также имеются инструкции, – сказал я. – Из какой он дивизии?
– Не из какой, – ответил Паис. – Его прислали специально для меня. Он не умеет читать, поэтому получил инструкции в устной форме. Тем не менее приказываю выполнять все его распоряжения.
– Но, мой генерал, – горячо возразил я, – в случае опасности я должен принимать решения, это мой долг и…
Яростным жестом генерал прервал мою речь.
– Только не в этот раз, Камен, – раздраженно произнес он. – Сейчас ты только сопровождающий, а не начальник охраны. Если все пойдет гладко, принимать решения тебе не придется, если же нет, ты будешь обязан повиноваться этому человеку беспрекословно. – Увидев выражение моего лица, он дружески хлопнул меня по плечу. – Не расстраивайся, Камен, никто не сомневается в твоих способностях. Наоборот, данное поручение показывает, насколько я тебе доверяю. Жду тебя с докладом о выполнении задания.
Что-то в его тоне встревожило меня, и я бросил на него быстрый взгляд. Генерал улыбался, как улыбается добрый начальник своему подающему надежды юному подчиненному, однако желтоватая кожа и провалившиеся, обведенные черными кругами глаза, которые избегали моего взгляда, говорили совсем о другом – о тяжелой бессонной ночи. Генерал упорно смотрел не на меня, а на ладью и гребцов, которые, подняв весла, ждали команды; рулевой, сидя на корме и положив руку на руль, принюхивался к утреннему воздуху.
– Пора ехать, – быстро сказал генерал. – Путь будет трудный, река широко разлилась, и течение сильное. Да будут крепкими подошвы твоих ног.
Его голос сорвался, генерал закашлялся, но затем рассмеялся. Я снова отдал честь, но он уже уходил, низко опустив голову.
Я повернулся, собираясь взойти на палубу, кормчий выпрямился, гребцы приготовились поднять сходни, но я вдруг остановился. Еще не поздно передумать. Например, можно притвориться, что внезапно прихватило живот или начался приступ лихорадки. Я мог бы послать вместо себя кого-нибудь из моих подчиненных, кто был бы счастлив провести пару недель на реке. Да, но что потом? Невнятные извинения перед Паисом? Папирус, посланный моему наставнику: «Камен не в состоянии справляться со своими обязанностями, а посему уволен со службы в моем доме. Понижаю его в звании до тех пор, пока…» Солнце жарило мне плечи, по затылку стекал пот, но не из-за жары, нет. Постояв так немного и придя к выводу, что ослушаться приказа сил у меня все равно не хватит, я взбежал по сходням, махнул рукой слуге на берегу, чтобы тот отвязывал канат, и крикнул кормчему:
– В путь!
С задней стороны каюты находился навес, где я и уселся, пока гребцы отводили ладью от берега и готовились войти в канал, по которому нам предстояло выйти в Воды Авариса, а оттуда – в полноводный Нил. Я постучал в стену каюты.
– Может быть, хотите полюбоваться берегами и подышать свежим воздухом? – спросил я, но ответа не последовало. «Ладно, – подумал я, делая знак помощнику повара, чтобы тот принес мне воды, – если ты предпочитаешь задыхаться от жары в своей конуре, дело твое». Я стал смотреть на проплывающие мимо виды города, попивая прохладную воду.
Глава пятая
В любое другое время года путь до Асвата занял бы дней восемь, но из-за сильно поднявшейся реки, а также инструкций генерала Паиса мы продвигались очень медленно. Дельта и расположенные за ней густонаселенные небольшие города вскоре сменились маленькими городками, после которых потянулись обширные поля, залитые стоячей водой, в которой отражалось ясное голубое небо. Иногда нам приходилось причаливать к берегу ранним утром, поскольку дальше по ходу пути не было пустынных мест, а мне приказали не останавливаться возле селений. Иногда берега реки были покрыты пышной и густой растительностью, но, как назло, в этих местах не находилось удобной бухточки. Гребцам приходилось тяжело, ладья ползла еле-еле, и моя скука, а вместе с ней и тревога росли с каждым днем.
Через три дня на нашем судне установился общий распорядок. С наступлением ночи мы останавливались в каком-нибудь безлюдном месте, и повар со своим помощником принимались разжигать жаровню и готовить пищу. Я ел вместе со всеми, наемнику относили еду в каюту. После этого я брал немного натра и шел на реку мыться. К моему возвращению жаровня была уже погашена, а остатки пищи убраны. Гребцы усаживались на песок возле ладьи, чтобы поболтать или сыграть в какую-нибудь игру, я же расхаживал по палубе, всматриваясь в темный берег и сверкающую в лунном свете поверхность реки, пока не чувствовал, что засыпаю. К тому времени гребцы обычно уже спали, завернувшись в одеяла и тесно прижавшись друг к другу; я доставал свой тюфяк, совал под голову мягкий мешок, который служил мне подушкой, прятал под него кинжал, а потом смотрел на звезды до тех пор, пока глаза не закрывались сами собой.
Я знал, что в это время наемник тихо выходил из своего убежища. Однажды я его услышал. Раздался едва слышный скрип, дверь каюты открылась, и по настилу палубы тихо зашлепали босые ноги. Я был начеку, но лежал, не шевелясь. Потом послышался тихий всплеск, потом – ни звука. Я уже засыпал, когда услышал, как он карабкается на палубу, и открыл глаза. Наемник, весь мокрый, шел к своей каюте, на ходу выжимая из волос воду. Он пригнулся, собираясь войти внутрь, и в этот момент стал похож на некое скользкое и зловещее порождение темных сил. Впрочем, это впечатление быстро улетучилось. Думаю, что он просто выходил помыться, но от этого я не почувствовал к нему дружеского расположения.
Он так и продолжал безвылазно сидеть в каюте даже в самые жаркие часы дня, когда я без сил валялся под навесом за ее стеной и нас разделяла всего лишь тонкая деревянная перегородка. Но чем дальше мы продвигались на юг, тем больше меня беспокоило его присутствие. Мне начинало казаться, что его аура, мощная и таинственная, просачивается сквозь стены каюты и проникает в меня, сковывая мой разум и усиливая ту смутную тревогу, с которой я так отчаянно боролся и которая выдавала себя, когда я не мог найти себе места. Иногда из каюты доносилось тихое покашливание и возня, но даже эти звуки казались мне загадочными. Мне хотелось приказать, чтобы навес перенесли на корму, но там отдыхали гребцы, и, кроме того, такой поступок свидетельствовал бы о моем страхе, а этого допустить я не мог. Если бы наемник хоть раз вышел на палубу или постучал в стену каюты и заговорил со мной, то, думаю, я перестал бы воспринимать его столь неприязненно, но день проходил за днем, а он выходил из своего убежища лишь по ночам, когда все спали, чтобы быстро окунуться в воды Нила.
Я спал чутко и сразу просыпался, едва заслышав тихий скрип двери, а потом исподтишка наблюдал, как наемник, совершенно обнаженный, перегибается через борт ладьи с грациозной легкостью, вызывавшей у меня невольную зависть. Я был крепким и сильным парнем, а он был по крайней мере вдвое старше меня, но его легкие и гибкие движения говорили о превосходной физической подготовке. Вновь и вновь я задавал себе вопрос, где мог найти его Паис и зачем ему дали столь скучное и простое поручение, как арест какой-то крестьянки. Возможно, этот человек принадлежит к какому-нибудь ливийскому племени, живущему в пустыне, поскольку маджаи, то есть отряды полиции, патрулирующие пустыню, формировались именно из ее жителей, ибо даже египтяне не выдерживали тяжелых условий службы в безводной местности на западных границах царства, где жили племена ливийцев. И все же вряд ли этот человек служил в маджаи, в противном случае это бросалось бы в глаза. Дикая пустыня накладывает сильный отпечаток на человека.
Вновь и вновь вспоминал я разговор с генералом, приказавшим мне отправиться в Асват, и все более во мне росла уверенность в том, что что-то здесь было не так. Паис стал генералом не из-за своих любовных похождений. Он человек с развитым логическим мышлением, очень расчетливый. И знает не хуже любого младшего офицера, что для ареста и доставки в тюрьму женщины из Асвата было бы достаточно письменного приказа управителю селения, который без лишних хлопот доставил бы ее в ближайший город. Но вместо этого я, уже которую ночь пытаясь уснуть на своем мешке, тащусь в Асват, не имея на борту ни охраны, ни запаса провизии, и все это только для того, чтобы арестовать какую-то сумасшедшую, словно она важная преступница. Да еще и этот человек в каюте. Он явно не управитель селения. И не глашатай. И даже не солдат какой-нибудь дивизии, действующей в настоящее время на территории Египта. Кто же он, в таком случае? Я терялся в догадках.
Тем не менее на седьмую ночь, когда наемник, как обычно, тихо пройдя по палубе, скользнул в воду, я встал и, пригнувшись, шмыгнул в его каюту, дверь которой осталась открытой, поэтому я мог не беспокоиться о том, что она заскрипит. Внутри было совершенно темно и душно; каюта насквозь пропиталась запахом пота. Я стоял, оглядываясь по сторонам и пытаясь привыкнуть к темноте, хотя все внутри меня кричало, что нужно торопиться. Наконец я начал различать разбросанные подушки, на которых наемник, видимо, проводил большую часть времени, и плащ, бесформенной кучей валяющийся рядом с ними. Осторожно взявшись за краешек, я встряхнул его. Из него ничего не выпало, но под ним я обнаружил кожаный пояс с двумя кинжалами. Один был коротким, чуть больше обычного охотничьего ножа, которым вспарывают брюхо убитого животного, зато второй имел грозное изогнутое лезвие с крупными зазубринами; раны от такого ножа получались рваными и очень опасными, поскольку зашить их было практически невозможно.
Такое оружие не могло принадлежать солдату. Солдат должен наносить удары быстро, точно и многократно. А чтобы вытащить из раны такой нож, нужна немалая сила и, что более важно, время, которого в бою обычно нет. Таким ножом наносят только одну рану, зато смертельную. Когда? Когда убийца находится один на один со своей жертвой. С бьющимся сердцем я встал на колени и принялся шарить под подушками. Под одной из них я обнаружил кусок медной проволоки, с двух концов привязанный к деревянным палочкам. Удавка. Трясущимися руками я сунул ее обратно, сверху положил плащ, тщательно его расправил и тихо убрался из каюты.
Едва я успел улечься на свое место и натянуть одеяло, как послышались тихие шаги наемника. Крепко зажмурив глаза, я изо всех сил старался унять дрожь. Скрипнула дверь, в дальнем конце ладьи вздохнул и захрапел один из гребцов. Я не смел шевельнуться, опасаясь, что человек из каюты заметит, что я не сплю. Все ли я оставил, как было? А вдруг он догадается, что, пока он плавал, я копался в его вещах? Вдруг он просто учует мой запах? Ибо теперь я знал, кто он. Не солдат и даже не обычный наемник. Он наемный убийца, которого Паис нанял не для того, чтобы арестовать ту женщину, а чтобы убить ее.
И все-таки я не мог в это поверить. Неподвижно застыв под одеялом, глядя, как медленно кружатся надо мной звезды, и от ужаса боясь не только встать и уйти куда-нибудь, чтобы привести в порядок бешено скачущие мысли, но даже шевельнуть пальцем, я пытался понять, перебирая одну причину за другой, почему все сложилось именно так. Как я ошибался! Этот человек оказался иностранным наемником, который, разумеется, предпочитал пользоваться тем оружием, к которому привык у себя в стране. Да, именно так. Кому-то очень важному, может быть, даже самому принцу надоела назойливость этой женщины, в результате он потребовал ее ареста, а Паис, учитывая всю серьезность ситуации, решил лишний раз подстраховаться. Срочного послания управителю селения было недостаточно. Но к чему такая таинственность? Зачем наемник прятался? Почему мне велели ехать в Асват, соблюдая строжайшую секретность?
Как ни пытался, я так и не смог придумать сколько-нибудь разумных объяснений; в конце концов, после нескольких жалких попыток, вызванных скорее чувством самосохранения, я был вынужден сделать один-единственный вывод: человек, которому я безгранично верил и в чьих руках в значительной степени находилось мое счастье, лгал мне. Я ехал в Асват не для того, чтобы на некоторое время ограничить свободу женщины, я нес ей смерть. Я не знал, что мне теперь делать.
Моей первой реакцией был холодный гнев. Во всем виноват генерал Паис. Он использовал меня, и не потому, что я был хорошим солдатом, а потому, что был молод и неопытен. Бывалый офицер уж наверняка заподозрил бы что-то неладное и под благовидным предлогом отказался бы от поручения или хорошенько бы все обдумал и, ничего не боясь, отправился бы прямиком к кому-нибудь более влиятельному, чем Паис. К другому генералу, например.
Но выбрать такого простофилю, как я, у Паиса была и другая причина. Ему нужно было точно знать, что нож убийцы поразил именно ту, кого он так боялся. Убей он по ошибке кого-то другого, сразу возникло бы множество осложнений. Генерал мог бы послать в Асват одного из посланников, знавших женщину в лицо, но ни один из них, как со стыдом думал я, не был бы столь наивен, чтобы поверить в россказни об аресте, если бы вместе с ним туда был отправлен незнакомый человек, тщательно скрывающий свое лицо. «Какой же ты дурак, – говорил я себе. – Напыщенный дурак, вообразивший о себе невесть что. Как ты мог подумать, что генерал Паис выбрал тебя из-за твоих способностей? Ты всего лишь орудие в его руках».
Человек в каюте глубоко вздохнул во сне и заворочался на подушках. «Вот сейчас возьму и убью его», – пришла мне в голову дурацкая мысль. Например, можно пробраться в каюту и пронзить его мечом. Да, но хватит ли у меня духу убить человека в бою, не говоря уже о том, чтобы хладнокровно заколоть спящего? До сих пор я принимал участие только в учениях, боевого опыта у меня не было. И генерал Паис это прекрасно знал. Ну еще бы. А что если попробовать? А что если этот человек вообще никакой не убийца и я построил дом из дыма своих страхов и фантазий? При одной мысли об этом мне чуть не стало плохо. «Ты же солдат, выполняющий приказ», – сказал я себе. И этот приказ состоит в том, чтобы сопроводить в Асват некоего наемника, оказывая ему всяческую помощь. А что приказано самому наемнику, мне неизвестно. Глупые сказки генерала, разумеется, не в счет. Какой-нибудь исполнительный и разумный молодой офицер выбросил бы из головы все сомнения и делал, что ему велят, а об остальном пусть думают другие. А я? Я разумный? Я исполнительный? Если мои страшные предположения окажутся верными, смогу я стоять в сторонке и наблюдать, как убийца будет выполнять приказ без решения суда, без хотя бы письменного распоряжения? И, о боги, я же хотел поговорить с той женщиной о своей матери! Я хотел сделать это на обратном пути, но если ее собираются убить, а я это допущу, потому что обязан исполнять свой долг, как я смогу с ней поговорить?
Мне еще никогда в жизни не было так одиноко. «Интересно, как бы поступил на моем месте отец?» – спросил я себя и сразу нашел ответ. Отец был человеком, который построил свою жизнь на риске. Он не боялся вложить все, что у него было, в новый караван, не имея никаких гарантий на успех. Он всегда был честен и принципиален. «Камен, – говорил он, – не важно, какую цену тебе придется платить, но, прежде чем спорить с начальством и тем самым рушить свою карьеру, ты должен быть абсолютно уверен, что имеешь основания для подозрений».
Тяжело вздохнув, я перевернулся на бок, подложив под щеку ладонь. В ушах звучал голос отца, который постепенно превратился в мой собственный. Мне нужно твердо знать, что мои подозрения верны. Разумеется, я не стану, как дурак, спрашивать наемника, каковы его намерения; мне придется ждать, пока он выдаст их сам, что, конечно, очень опасно, поскольку, если он и в самом деле наемный убийца, то не позволит мне встать у него на пути и тем самым лишить его возможности заработать. Я для него никто, пустое место, и он, не задумываясь, сметет меня с дороги. По моим подсчетам, до Асвата осталось примерно три дня пути. Еще три дня, чтобы принять окончательное решение. Я начал молиться Вепвавету, горячо и упорно.
Мы встали на якорь за какой-то деревушкой душным и жарким вечером, когда солнце уже уходило за горизонт и его последние лучи окрасили реку в розовый цвет. Я смутно помню бухточку, полузатопленные деревья, тесно обступившие ее берега, и крутой изгиб, который делала река и который полностью скрывал от посторонних глаз любое судно, зашедшее в эту бухточку. Я запретил повару разжигать жаровню, и мы принялись за холодный ужин – копченая гусятина, хлеб и сыр, – а дневной свет в это время угасал, птицы замолкали, и вот наконец наступила полная тишина, нарушаемая лишь тихим журчанием воды.
