Текст книги "Дворец наслаждений"
Автор книги: Паулина Гейдж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
Но когда я завернул за угол, то неожиданно увидел слабый свет, льющийся из окошка на первом этаже. Хотя оно было завешено тростниковой занавеской, свет проникал через ее планки. Я подождал; стояла тишина, в саду не мелькала ни одна тень. Собравшись с духом, я подкрался к окошку и приник глазом к неплотной занавеске. Я смотрел в контору Несиамуна, большую комнату, углы которой терялись в темноте. Перед окном стоял письменный стол, а за ним, лицом ко мне, сидел сам Несиамун. Перед ним лежал развернутый свиток папируса, но Несиамун, словно не видя его, глядел куда-то перед собой. Я внимательно осмотрел комнату. Похоже, Несиамун был один. Откуда-то издалека доносились приглушенные голоса. Я тихо постучал в окно.
– Господин! – позвал я. – Господин, это я, Каха! Вы слышите меня?
К чести Несиамуна, он не подпрыгнул от неожиданности и не опешил, а, быстро поднявшись, подошел к окну.
– Каха? – сказал он. – Что ты здесь делаешь? Иди сюда, заходи через главный вход.
– Не могу, – быстро заговорил я. – За вашим домом следят люди генерала, отсюда не выйти незамеченным. Камен арестован, его обвиняют в похищении вашей дочери. Это генерал убедил царевича, что Камена нужно немедленно арестовать. Нам нужно скорее идти во дворец, иначе Паис убьет Камена, а потом легко доберется и до его матери. Нельзя ждать до утра.
Несиамун сразу сообразил, в чем дело.
– Где Мен? – быстро спросил он.
– Ждет за стеной. За его домом тоже следят. Он умоляет вас идти немедленно.
Не ответив, Несиамун начал быстро завязывать сандалии. Через минуту он уже стоял рядом со мной.
Ни слова не говоря, я повел его через сад, сделав знак ступать как можно тише, когда мы обходили солдата у дорожки. Вскоре мы подошли к акации. Взглянув на стену, Несиамун покачал головой.
– Мне сюда не забраться, – сказал он. – Подожди.
Он скрылся во тьме, а я присел на корточки возле стены, волнуясь и отчаянно желая оказаться где-нибудь подальше отсюда. Вскоре Несиамун вернулся, волоча за собой лестницу. Мы приставили ее к стене и забрались наверх, после чего я спустил лестницу с другой стороны, и мы благополучно перебрались через стену. Навстречу нам из темноты вышел Мен, и мужчины сдержанно поздоровались. Я поднял с земли свой плащ и сумку.
– Нужно торопиться, – сказал Мен. – Рано или поздно наше отсутствие обнаружат.
От этих слов у меня по спине пополз холодок.
Словно призраки, мы проскользнули мимо усадьбы Мена и побежали дальше. Из некоторых усадеб доносились звуки музыки и смех, но вскоре они затихли вдали, и в ночном воздухе был слышен лишь шелест листьев да тихие шаги кошек, которые во множестве населяли эту пустынную часть города. Наконец позади осталась последняя усадьба; впереди был только дворец и стражники. Мы повернули к центру города.
Не сговариваясь, мы выбрали дорогу, которая вела мимо храма Ра и выходила к самым оживленным кварталам. Из распахнутых окон пивных и торговых лавок, поджидающих покупателей, лился яркий свет. По улицам прогуливались веселые горожане, наслаждаясь благоуханным ночным воздухом. Но на дороге, ведущей к храму Птаха, Несиамун остановился.
– Идти дальше не имеет смысла, – сказал он. – Мы все равно не сможем попасть во дворец. Любой подход ко дворцу строго охраняется, и даже если мы каким-то чудом минуем посты наемников, нас будут окликать снова и снова, пока не остановят. К тому же, кто знает, где сейчас находится царевич? Дворец – это настоящий лабиринт, и пока мы будем по нему бродить, потеряем много времени. Я думаю, нам следует идти к главному входу. Там я потребую, чтобы нас пропустили и отвели к царевичу. Если там дежурят солдаты Паиса, им придется объяснять стражникам, почему они меня не пропускают. Я захватил с собой вот это. – И Несиамун достал из складок своей туники свиток. – Это мое разрешение на аудиенцию у царевича. Оно поможет нам пройти через главные ворота.
– Пусть будет так, – кивнул Мен. – Я очень боюсь за своего сына, Несиамун. Каждую минуту мне кажется, что его убивают. Если Паис выиграет, я никогда не прощу себе, что поступил с моим мальчиком как трус.
Несиамун холодно улыбнулся.
– Тахуру мне этого тоже никогда не простит, – добавил он. – Идем. Нужно спуститься к воде.
Еще целый час мы петляли по запутанным улицам и переулкам города, пока не вышли к большой зеленой лужайке, усаженной редкими пальмами. За лужайкой, мерцая в ночном свете, раскинулось озеро Резиденции. Слева от нас возвышалась мощная стена, окружающая весь комплекс зданий дворца, а впереди в трех местах ее прорезали каналы, где стояли царские ладьи. По этим каналам во дворец бога провозили представителей дипломатических делегаций и крупнейших торговцев. Каждый канал заканчивался широкими мраморными ступеньками, ведущими в просторный, вымощенный плитами двор, за которым стоял огромный пилон и находился вход в саму священную обитель.
В напряженном молчании мы ступили на плиты двора. Посреди него стоял пышно украшенный паланкин, переливающийся в свете факелов, которые держали рабы. Паланкин был пуст, его шелковые занавески были задернуты, а рабы, собравшись в одну группу, о чем-то лениво болтали и едва взглянули на нас. У ступеней канала стояло несколько ладей, к причалу подходила еще одна, из нее раздавались веселые голоса и смех. Высадившись на берег, компания окружила нас, я почувствовал запах благовонных масел и услышал нежный звон драгоценностей. Люди узнавали Несиамуна, окликали его, здоровались, весело спрашивали, почему на нем нет праздничной одежды и где его жена. Внимательно посмотрев на приглашенных, стражи дворца пропустили их внутрь.
Мен крепко сжал мою руку и придвинулся ближе к Несиамуну, который, поравнявшись с одним из гостей, завел с ним серьезный разговор. Шумная компания влекла нас за собой. Вот над нами проплыл пилон, и мы оказались в помещениях дворца.
– Если во дворце сегодня праздник, царевича не будет в его апартаментах, – торопливо сказал Мен. – И ему не понравится, что его побеспокоили.
– Еще рано, – ответил Несиамун. – Ему рано идти в пиршественный зал. Попробуем попасть к нему, пока он не вышел из своих комнат.
Двор закончился, и мы увидели три обсаженные травой дорожки, расходящиеся в трех разных направлениях. Средняя вела к ряду высоких колонн. У их основания, словно четыре огненных языка, плясало пламя четырех факелов.
– Приемный зал, – объяснил Несиамун.
Вместе с веселой толпой приглашенных мы подошли к колоннам, здесь Несиамун свернул налево и остановился перед новой дорожкой.
– Она ведет к гарему, – сказал он. – Нам нужно пройти между гаремом и дворцовой стеной.
Он подвел нас к небольшим воротам, возле которых, внимательно глядя на нас, стояли два стражника в бело-голубой форме царской охраны. Один из них поднял руку в кожаном налокотнике, и мы остановились.
– Если вы идете на праздник, то выбрали не тот путь, – сказал он. – Вернитесь к главному входу.
Несиамун, ничуть не смутившись, вытащил свой папирус.
– Я управитель фаянсовыми мастерскими, – сообщил он. – Царевич Рамзес всемилостиво согласился дать мне аудиенцию.
Развернув свиток, страж быстро пробежал его глазами.
– Ваша аудиенция назначена на завтрашнее утро, – возразил он. – Сегодня царевич желает веселиться. Приходите завтра, в свое время.
Несиамун забрал свиток.
– Дело, которое мне нужно обсудить с царевичем, не терпит отлагательств, – твердо заявил он. – Мне нужно немедленно видеть повелителя.
– Все хотят немедленно видеть повелителя, – резко ответил солдат. – Будь вы генерал или министр, я бы вас пропустил, но что за срочное дело у управителя фаянсовыми мастерскими?
Несиамун подошел к стражнику вплотную.
– Ты хорошо выполняешь свою работу, – сказал он, – и царевич должен быть тебе благодарен. Но если ты нас сейчас не пропустишь, то очень об этом пожалеешь. Послушай, вызови хотя бы царского вестника. Если не хочешь, я его сам могу позвать.
Продолжая загораживать нам дорогу, солдат что-то тихо сказал своему товарищу.
– Иди найди вестника, – ответил тот.
Солдат повернулся, скрипнув кожаными ремнями, и скрылся во тьме ночи, уйдя за ворота. Мы стояли не шевелясь, но я чувствовал, как напряжен мой господин. Он тяжело дышал, вцепившись руками в ремень, и то и дело бросал взгляды назад, на главные ворота, к которым одна за другой прибывали оживленные группы гостей. Несиамун держался спокойно, но, как я думаю, исключительно для того, чтобы произвести впечатление на стражника, так как понимал: хотя бы один признак нерешительности – и нас никуда не пустят.
Долго ждать не пришлось. Вскоре вернулся стражник и занял свой пост у ворот. За ним появился царский вестник.
– Достопочтенный Несиамун, неужели это вы? – приветливо сказал он. – Как я понимаю, вы хотите срочно видеть повелителя. Согласно списку, ваша аудиенция назначена на завтра.
– Я знаю, но у нас срочное дело, – ответил Несиамун. – Пойдите к царевичу и скажите ему, что речь идет уже не только о судьбе моей дочери. В опасности жизнь царского отпрыска. Мой компаньон, торговец Мен, и его писец по имени Каха – свидетели по этому делу. Мы умоляем царевича уделить нам хотя бы несколько минут.
Вестник был опытным царедворцем. Не выказав ни любопытства, ни сомнения, он важно поклонился.
– Я поговорю с повелителем, – ответил он. – Он в своих апартаментах, готовится к празднику.
С этими словами вестник ушел, а мы остались стоять у ворот. Стражники увлеклись разговором и перестали обращать на нас внимание. Двор за нами опустел, и только время от времени по нему проплывал огонек факела, когда чей-нибудь слуга бежал с поручением. Я почувствовал, что очень устал, лицо хозяина тоже выглядело изможденным. Жив ли еще Камен? Мне отчаянно не хотелось верить в обратное, но от усталости начало казаться, что мы уже проиграли.
Наконец вестник вернулся и кивнул солдатам у ворот.
– Я отведу вас к царевичу, – сказал он нам, – но мне приказано вас предупредить. Если вы решитесь обмануть повелителя, подтасовав факты, то испытаете на себе весь ужас его немилости.
Эта угроза должна была напугать нас, но вместо этого я пришел в такой восторг, что пропустил слова глашатая мимо ушей.
Мы поднялись по узенькой лестнице, которая располагалась позади тронного зала, прошли вдоль дворцовой стены и завернули за угол. Здесь начиналась широкая лестница, ведущая в личные покои царевича. У ее подножия стояли два стражника. Не обращая на них внимания, вестник проследовал дальше, вверх по лестнице. Мы шли за ним. Лестница закончилась площадкой, на которую выходила высокая двойная дверь. Вестник постучал. Дверь распахнулась, и за нею мелькнул тусклый свет. Мы оказались в темном коридоре, который сворачивал влево. Прямо передо мной находились новые двери. Вестник постучал снова, и из-за двери послышался резкий, властный голос, велевший нам войти. Мы перешагнули через порог и зажмурились, ослепленные ярким пламенем светильников.
– Достопочтенный Несиамун, – объявил вестник и, пропустив нас вперед, вышел, закрыв за собой дверь.
Мы склонились в почтительном поклоне, я же потихоньку оглядывал комнату. Она была просторной и изысканно обставленной. Стены отсвечивали синим и нежно-бежевым, цветами египетской пустыни, переданными художником поистине великолепно; я вспомнил разговоры о том, что наш царевич обожал бескрайние горизонты пустыни и часто бродил в одиночестве среди песков, чтобы побыть одному, или поразмышлять, или поохотиться. Это пристрастие несколько отдалило его и от его более светских братьев, и от вельмож, которые пытались перетащить его на свою сторону в те дни, когда фараон еще не объявил о назначении наследника и все министры и политиканы метались от одного царского сына к другому.
Этот Рамзес держал себя мудро и спокойно, открыто выражая любовь лишь к своему отцу и своей стране, в то время как его братья едва не дрались за трон. Гуи как-то сказал мне, что нарочитое самоустранение царевича и его доброта скрывали амбиции не менее яростные, чем у его братьев, просто он был более умен и терпелив в своем стремлении к цели, завоевывая сторонников силой своей личности. И если Гуи прав, то царевич достиг своей цели, ибо теперь он был наследником фараона, его правой рукой, уже правящей страной, поскольку старый фараон был болен и немощен и готовился оставить Египет, уплыв на Небесной Ладье. Свои мысли относительно будущего страны царевич по-прежнему держал при себе, но ходили слухи, что он начинает проявлять осторожный интерес к армии, заброшенной в годы правления отца, и что после смерти фараона армия возродится вновь.
Мебель в комнате была простой, но очень изящной и дорогой; позолоченные стулья из кедра, жаровни из полированной бронзы, тройной алтарь богов Амона, Нут и Хонсу, отделанный золотом и выложенный изнутри плитками из фаянса, сердолика и ляпис-лазури. Повсюду стояли светильники – на заваленном свитками письменном столе, маленьких столиках, в углах комнаты. Возле стола фараона сидел писец с палеткой на коленях, который бросил на нас равнодушный взгляд.
Но я не смотрел на него и не смотрел даже на царевича, ибо в комнате находился еще один человек, который сидел, лениво развалившись на золоченом стуле. При виде нас он медленно поднялся с той грацией, от которой меня всегда пробирала дрожь. Я услышал, как что-то хрипло пробормотал про себя Мен. Сердце у меня бешено колотилось, когда мы стояли, ожидая, что скажет Паис.
Он смотрел на нас, улыбаясь своими накрашенными губами.
– Приветствую тебя, Несиамун, – мягко сказал царевич. – Я думал, что буду иметь удовольствие видеть тебя завтра, но глашатай понес какую-то чепуху о царском сыне, которому якобы угрожает смертельная опасность, и о том, что ты стоишь у дворцовых ворот и не желаешь уходить. По совету генерала Паиса я уже отдал приказ об аресте твоего сына, Мен, по обвинению в похищении твоей дочери, Несиамун, так что теперь остается дождаться, когда люди Паиса разыщут его и тем самым спасут твою дочь. Что же, в таком случае, привело вас ко мне? Говорите, ибо я голоден.
– В деле о похищении, мой повелитель, – начал Несиамун, – генерал действовал слишком поспешно. Моя дочь отправилась погостить в дом Мена, не спрося на то моего разрешения, и я молю вас отменить приказ об аресте. Произошло недоразумение.
– Вот как? – произнес царевич. – В таком случае почему твою дочь ищет вся полиция Пи-Рамзеса?
– Я вызвал полицию, когда узнал, что Тахуру пропала, – спокойно ответил Несиамун. – Я понятия не имел, что она пошла к своему жениху. Она ушла, не сказав никому ни слова. Я сердит на нее.
– Не сомневаюсь. – Царевич поднял тонкие брови. – Значит, твоего сына, Мен, можно обвинить лишь в слишком горячей любви? – Он повернулся к Паису, который стоял, скрестив на груди украшенные браслетами руки. – Молодой человек ведь тоже исчез, разве нет? Он не явился на дежурство в твой дом?
– Да, повелитель, – ответил Паис. – Он оказался совершенно ненадежным человеком, и мне пришлось отправить его обратно, в дом его отца, где он прятал госпожу Тахуру. Мен не знал, что она находится в его доме.
– Негодяй! – закричал Мен. – Это ложь! Все ложь! Где мой сын? Он жив?
– Почему, во имя богов, ты об этом спрашиваешь? – раздраженно спросил царевич. – А ты? – обратился он ко мне. – Я тебя не знаю. Что ты здесь делаешь?
Внезапно наступила тишина. Паис улыбался, не отрывая от меня глаз, но его взгляд был холоден.
Пришло мое время. Глубоко вздохнув, я порвал со своим прошлым окончательно и бесповоротно.
– Я пришел, чтобы молить вас о снисхождении, мой повелитель, – сказал я. – Я Каха, писец господина Мена. Я думаю, что должен рассказать вам одну очень длинную историю, но, прежде чем я начну, хочу спросить вас: вы когда-нибудь слышали, чтобы кто-нибудь называл вам следующие имена: прорицатель Гуи, генералы Паис и Банемус, управитель царскими слугами Паибекаман, госпожа Гунро?
Царевич попытался вспомнить, но затем лишь покачал головой. Его лицо ничего не выражало, но взгляд стал настороженным.
– Да, – резко ответил он. – Продолжай.
И я продолжил. Держа в руках рукопись Ту, я рассказал все. Я говорил долго; слуги тихо входили и выходили из комнаты, подливая масла в светильники, внося подносы с вином и медовым печеньем. Никто не притронулся к яствам. Рамзес слушал молча, ничем не выдавая своего волнения, в комнате раздавался только мой голос. Несиамун и Мен, погрузившись в свои мысли, стояли, опустив голову. Паис, сжав губы, сверлил меня взглядом, и я знал, что, если сейчас не сумею убедить царевича в правдивости всей этой истории, меня ждет жестокая и неминуемая расплата. Мне было страшно, но я не отступал.
Кто-то подошел к двери, вошел в комнату и начал что-то говорить, но царевич остановил его одним движением руки. «Потом», – сказал он, продолжая внимательно слушать меня. Дверь тихо закрылась. Когда я закончил свой рассказ, царский писец незаметно разминал онемевшие пальцы, а в светильниках догорали остатки масла.
Рамзес внимательно смотрел на меня, сжав выкрашенные хной губы. Затем повернулся к генералу.
– Очень интересная история, – небрежно заметил он. – Длиннее и запутаннее, чем сказки, которые мне рассказывала нянька, но столь же захватывающая. Паис, что ты об этом думаешь?
Генерал пожал широкими плечами.
– Чудо выдумки, смешанное с крупицами правды, чтобы вонзить смертоносное жало, мой повелитель, – ответил он. – Я знал этого человека, когда он служил у моего брата. Даже тогда он был болтлив и непостоянен. Вы, конечно, знаете, что женщина, которая много лет назад пыталась убить Единственного, сбежала из ссылки и сейчас находится в городе. Я полагаю, что она сговорилась с Кахой, чтобы очернить тех, кто некогда проявил к ней доброту, и с помощью лжи заслужить себе прощение. Они и придумали эту дикую историю.
– А зачем писцу все это нужно? – спросил царевич, сложив руки на груди. Теперь он смотрел не на Паиса, а в дальний угол ярко освещенной комнаты.
– Потому что он был влюблен в эту женщину, – с готовностью ответил Паис. – Она умела ловко пускать в ход свои чары и завлекать мужчин, она и сейчас не потеряла этой способности.
Лицо царевича исказилось, словно от боли.
– Я ее хорошо помню, – кашлянув, сказал он. – Мне было поручено вести расследование ее дела. Тогда была доказана только ее вина, никто другой не был причастен. – Царевич взглянул на меня. – Почему же так получилось, если все, что ты рассказал, правда?
Этот вопрос можно было назвать наивным, но я знал, что царевич далеко не глуп. Он хотел, чтобы я что-то сказал.
– Потому что, вместо того чтобы выбросить горшок с отравленным маслом, управитель Паибекаман передал его вам, мой повелитель, в качестве доказательства вины Ту.
– Ту, – повторил царевич. – Да. Боги, как она была прекрасна! А в чем заключалась твоя ложь, Каха?
Я осмелился взглянуть на генерала. Он стоял, заложив руки за спину и широко расставив ноги, словно присутствовал на военном параде.
– Продолжай, Каха, – сказал он. – Лги, изворачивайся ради любви, которую поглотило время. Лги, чтобы выгородить крестьянскую девку из Асвата.
От ярости я забыл о своем страхе.
– Я лгал всего один раз в жизни – из преданности вам и Великому Прорицателю, – горячо ответил я. – Из преданности, генерал! Но я писец и уважаю истину! Вы думаете, это легко – чувствовать себя маленькой рыбешкой, плавающей в реке, кишащей акулами? Рыбешкой, которую любая акула может съесть, а потом даже не вспомнит о ней, наслаждаясь своей силой и свободой? Вы получите больше снисхождения, даже совершив самое гнусное преступление!
– Успокойся, Каха, – тихо сказал царевич. – Египетское правосудие одинаково для всех – и аристократов, и простолюдинов. Тебе не следует бояться правосудия больше, чем Паису.
Я опустился на одно колено.
– В таком случае докажите это, мой повелитель! – воскликнул я. – Моя ложь состояла вот в чем: мой господин Гуи сказал во время следствия, что Ту просила его дать ей мышьяк для изгнания червей из организма больного, и ему и в голову не пришло, что она намеревалась использовать этот яд против вашего отца. На самом деле Гуи признался мне, что прекрасно об этом знал и радовался, что Египет наконец-то избавится от паразита царской крови. – Я запнулся. – Простите меня, повелитель, но таковы были его слова. Я приучен точно запоминать фразы. Когда меня спросили, что я могу сказать по этому делу, я повторил ложь моего господина. Я также лгал, когда говорил, что мне не было известно, где находился мой господин в ту ночь, когда ваш отец едва не умер. Гуи велел нам говорить, что он ездил в Абидос, чтобы встретиться там со жрецами Осириса, и вернулся через два дня после попытки убийства. Это была ложь. Все это время он находился в своем доме, и именно он дал Ту яд, чтобы отравить Великого Бога.
Я встал.
– Нет, одного твоего слова мне недостаточно, – сказал Рамзес. – Пока я не могу принять решение.
Он что-то шепнул своему писцу. Тот встал, поклонился и вышел из комнаты. Царевич повернулся к Мену.
– А ты, – сказал он, – какое отношение к тебе имеет вся эта история?
Мен выпрямился.
– Все очень просто, повелитель, – ответил он. – Мой сын, Камен, мне не родной, а приемный. Его родная мать – та самая Ту, а отец – это ваш отец. Камен – ваш сводный брат. Судьба свела его с матерью в Асвате. Ту рассказала ему свою историю, и с тех пор генерал Паис пытается убить их обоих из боязни, что их признание он уже не сможет опровергнуть.
Паис делано расхохотался, и царевич остановил его яростным и властным жестом.
– Так вот что случилось с ребенком Ту, – сказал он. – Я как-то спрашивал об этом отца, но он предпочел не отвечать. А теперь я обращаюсь к тебе: какие у тебя есть доказательства в поддержку столь чудовищного обвинения?
– Если бы Камен был здесь, а он обязательно был бы, если бы генерал не приказал его арестовать, – ответил Мен, – то он все рассказал бы сам, и лучше, чем я. Генерал послал вашего брата на юг вместе с человеком, которому было приказано убить его. Камен начал что-то подозревать, но не был уверен в своих подозрениях до тех пор, пока тот человек не напал на Ту. Тогда Камен его убил и закопал тело в хижине Ту в Асвате. Если повелитель прикажет послать туда людей, они найдут труп убийцы.
– Паис, – обратился царевич к генералу, – что ты можешь ответить этому торговцу?
– Не слушайте его глупые выдумки, мой повелитель, – ответил Паис, и я впервые заметил, как с его лица начала сползать маска самоуверенности. Над верхней губой генерала выступили капли пота, он нервно поглядывал на дверь. – Все это пустые выдумки.
– Это не ответ, – сказал царевич и кивнул на кожаный мешок, висевший у меня на плече. – А что это ты принес, Каха?
Мне очень не хотелось расставаться со своей ношей, ведь я еще не знал, чем закончится спор с генералом, но выхода не было. Неохотно сняв мешок с плеча, я поставил его на пол и открыл.
– Все эти семнадцать лет Ту подробно описывала свою жизнь, начиная с того момента, когда прорицатель увез ее из Асвата, – сказал я. – Она отдала свои записи Камену, умоляя передать их фараону, как умоляла очень многих проезжающих по реке сановников. Она не знала, что говорит со своим сыном. Камен взял записи и, как честный офицер, передал их своему начальнику, то бишь генералу Паису. После этого они исчезли. Но Ту была умной женщиной и сделала со своих записей копию. – Я протянул царевичу рукопись. – Храните ее хорошенько, мой повелитель. Это очень ценный документ.
Улыбнувшись, царевич взял рукопись. От его улыбки я похолодел, ибо в ней отразилась вся мощь его божественной власти, вся его острая проницательность.
– Можете сесть, все, – сказал царевич. – Отведайте кушаний, пока мы ждем. Похоже, сегодня у меня праздника не будет.
Он щелкнул пальцами, и по его знаку вперед выступил слуга. Мне не хотелось садиться. Я был слишком взволнован. И все же я послушно опустился на стул, как и мои спутники. Никто не посмел спросить, чего мы ждем.
– Ты тоже, Паис, – отрывисто бросил царевич. – Сядь сюда.
Он показал на стул, который, как я радостно заметил, находился далеко от двери. Паис все понял. Чуть помедлив, он сел и положил ногу на ногу.
Наступило молчание, которое царевича вовсе не смущало. Он сел за стол, взял один из множества свитков и углубился в чтение. Мы с тревогой за ним наблюдали. Слуга разлил в серебряные кубки вино и подал его нам вместе с медовым печеньем. Мы сделали по глотку. Внезапно царевич спросил, не отрываясь от чтения:
– Мой брат еще жив, Паис?
– Ну конечно, мой повелитель! – ответил Паис с легким возмущением, которое никого не могло обмануть.
– Хорошо, – буркнул царевич. Комната вновь погрузилась в тишину.
Прошел еще час, и вот дверь открылась и в комнату торопливо вошел писец. В руке он сжимал свиток. Поклонившись, писец подошел к столу царевича. Тот не пошевелился.
– Простите, мой повелитель, – сказал писец, – но в архивах никого не было, и мне пришлось разыскивать архивариуса. Он находился в пиршественном зале, и я с трудом нашел его в толпе. Потом потребовалось время на поиски нужного вам папируса. Вот он.
Рамзес кивнул.
– Читай, – сказал он, и писец развернул свиток.
– «Владыке Жизни, Божественному Рамзесу, привет, – начал он. – Дражайший мой господин, пять человек, включая вашего прекрасного сына, царевича Рамзеса, сейчас решают мою судьбу. Меня обвиняют в ужасном преступлении. Согласно закону, я не имею права защищать себя в суде, но я могу обратиться с прошением к вам, опоре Маат и высшему и самому справедливому судие Египта, выслушать меня лично по поводу всего, в чем меня обвиняют. Умоляю вас, ради той любви, которую вы некогда питали ко мне, и всего, что нас связывало, дать мне последнюю возможность предстать перед вами. Есть некоторые обстоятельства, о которых я хотела бы сообщить только вам. Каждый преступник имеет право попытаться спасти свою жизнь. Уверяю вас, мой царь, меня использовали, я ни в чем перед вами не виновата. Зная вашу великую проницательность, прошу вас подумать о следующих именах…»
Писец остановился. Догадавшись, что я сейчас услышу, я затаил дыхание. Значит, я оказался прав, когда смутно догадывался, что фараон знал имена заговорщиков, помнил их все эти годы, потому что эти имена ему назвала Ту. Умирая от ужаса перед тем, что ее ожидало, она прошептала эти имена писцу, а тот передал их царю.
Вот почему ей оставили жизнь. Прямых доказательств не было, однако Рамзес, будучи милосердным богом, начал сомневаться в ее вине, а потому помиловал Ту. Она так умело и красиво выразила свою последнюю мольбу, что я почувствовал гордость. Значит, я был хорошим учителем. Наверное, я издал какой-то звук, потому что царевич посмотрел на меня.
Краем глаза я видел Паиса. Он больше не сидел, вальяжно развалившись на стуле. Он сидел прямо, вцепившись руками в колени, с бледным лицом. Писец продолжил чтение, назвав имена тех, кто некогда разжигал во мне юношеский пыл и совратил любознательную девчушку из Асвата. Гуи, прорицатель. Паибекаман, главный управляющий. Мерсура, первый министр. Панаук, писец царского гарема. Пенту, писец Обители Жизни.[6] Генерал Банемус и его сестра, госпожа Гунро. Генерал Паис. Ту не внесла в этот список ни меня, ни свою служанку Дисенк, хотя вполне вероятно, что догадывалась о нашей роли в этой истории. Возможно, она просто пожалела нас, решив, что нами, как и ею, воспользовались, поскольку мы были простолюдины, а значит, люди без связей, в отличие от наших высокородных покровителей.
– «…Умоляю вас, мой повелитель, поверить, что эти вельможи, одни из самых могущественных людей Египта, не любят вас и с моей помощью пытались вас убить. И попытаются сделать это снова».
Царевич подал знак писцу замолчать.
– Достаточно, – сказал он и, обойдя вокруг стола, сел на его краешек. – Это письмо было продиктовано Ту из Асвата почти семнадцать лет назад, за три дня до того, как ее приговорили к смерти. Мой отец прочитал его и, вместо того чтобы отправить Ту в Подземный мир, отправил ее в ссылку, тем самым смягчив наказание гораздо больше, чем она того заслуживала. Но он всего лишь царь и не хотел, чтобы преступник понес наказание, если в доказательстве его вины была хоть капля сомнения. Потом он показывал мне это письмо. Мы стали ждать, но больше покушений на жизнь Единственного не было, и тогда отец вновь засомневался – а правильно ли он поступил, когда поверил этой женщине и отменил ее казнь.
Царственная нога начала раскачиваться туда-сюда; зернышки яшмы и зеленой бирюзы на сандалиях вспыхивали и мерцали, когда на них попадал свет. Царевич широко раскинул руки, ладонями вверх. Должно быть, он вспомнил какой-нибудь эпизод из своих государственных дел или охотничий прием, этот красивый мужчина с темными глазами и совершенным телом, но нас он не мог обмануть. Он был Соколом-в-гнезде, и каждая его поза, каждый жест подчеркивали его неукротимость. Он был вершителем наших судеб и знал это.
– Итак, – сказал Рамзес, – если бы я столкнулся с менее тяжелым преступлением, совершенным много лет назад, я, возможно, закрыл бы дело, посчитав, что время сделало бессмысленным всякое наказание. Но измена и попытка цареубийства – это уже совсем другое.
– Повелитель, в этом письме не представлено ни одного доказательства вины перечисленных в нем людей! – сказал Паис. – Там нет ничего, кроме зависти и обиды!
Рамзес обернулся к нему.
– Зависти и обиды! – повторил он. – Возможно. Но может ли человек лгать, глядя в лицо смерти? Не думаю, ибо он или она знает, что от Великого Суда его отделяет всего несколько ударов сердца. – Царевич встал и скрестил на груди руки. – А если Ту сказала правду? И Каха? Что если заговорщики не отказались от своих планов и только ждут, когда трон займет новый фараон? Что если они сочтут, что новое Воплощение Бога их также не устраивает, генерал Паис? Что если цареубийство войдет у них в привычку? Нет. Я не должен закрывать на это глаза.
Царевич выпрямился, расправил плечи и показал пальцем на одного из слуг.
– Приведи сюда одного из моих старших офицеров, – сказал он. – А ты, – обратился он к другому слуге, – ступай в пиршественный зал и скажи моей жене, что сегодня я не буду присутствовать на пире. Потом пойди к моему отцу и, если он не спит, скажи ему, что мне нужно с ним посоветоваться.
Слуги вышли исполнять поручения. Паис сполз на краешек стула.
– Повелитель, – сказал он, – я являюсь самым высокопоставленным военачальником Пи-Рамзеса. Вам не следует посылать за кем-то еще. Приказывайте мне.
Царевич улыбнулся и поднял чашу с вином.
– О, я так не думаю, генерал Паис, – мягко сказал он. – На этот раз – нет. – Затем выпил вина и облизнул губы, наслаждаясь букетом. – Прости, если мне придется на время лишить тебя моего доверия.
