Текст книги "Дворец наслаждений"
Автор книги: Паулина Гейдж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)
Тени становились все длиннее, дотянувшись уже до самого озера, когда я подошел к дому Великого Прорицателя. Здесь я остановился. Стены, окружавшие дом, ничем не отличались от стен других домов. В них не было ворот, стояли лишь пилоны, за которыми виднелся сад. В левом пилоне находилась ниша, в ней сидел молчаливый старик, служивший у прорицателя привратником с тех пор, как я себя помню, ни разу в жизни он не поздоровался со мной. Мой отец ходил к прорицателю постоянно и рассказывал мне, что этот старик отвечает только тем, кто заходит под пилон испрашивать разрешения, можно ли ему пройти. «Вряд ли этот старец смог бы кого-то не пустить», – подумал я. Для этого он был слишком слаб. И тем не менее прорицатель не держал уличной стражи. Отец говорил, что внутри дом прорицателя охраняют солдаты, которые ходят очень тихо и стараются не показываться на глаза. Стоя возле этого дома, положив руку на теплые кирпичи и глядя на неясную тень, маячившую возле входа, я понял, почему здесь не нуждаются в вооруженной охране. Пилон перед домом был похож на раскрытый рот, готовый проглотить любого зазевавшегося, и я заметил, как люди, проходя мимо, машинально отходят подальше. И я тоже, шагая мимо этого дома даже при полном свете дня, старался держаться поближе к озеру. Теперь же, когда тень от пилонов легла на дорожку, я сделал над собой усилие, чтобы не свернуть в сторону.
Отец никогда не позволял мне ходить вместе с ним к величайшему оракулу Египта.
– Это один из самых почтенных домов, – раздраженно ответил он мне несколько лет назад в ответ на мою просьбу взять меня с собой, – но оракул фанатично оберегает свое уединение. И мне бы очень не хотелось навлечь на себя несчастье.
– Какое несчастье? – не унимался я. Весь Египет знал, что прорицатель страдает каким-то физическим недугом. Во время публичных выступлений он с ног до головы закутывался в белое льняное полотно, скрывавшее даже его лицо. Поэтому я очень надеялся, что, посещая его дом вместе с отцом, когда-нибудь смогу открыть эту тайну. – Прорицатель чем-то болен?
– Этого я не знаю, – осторожно ответил отец. – Его речь более чем разумна. Он ходит на двух ногах и явно пользуется обеими руками. К тому же для человека среднего возраста он очень неплохо сложен. Судя по очертанию бинтов, разумеется. Без них я не имел чести его видеть.
Когда происходил этот разговор, мне было девять лет, поэтому, будучи весьма любопытным мальчишкой, я стал ждать случая, чтобы побольше выжать из Па-Баста. Однако он оказался еще менее разговорчивым, чем мой отец.
– Па-Баст, ты друг Харширы, управляющего Великого Прорицателя, – начал я, бесцеремонно влетев в маленький кабинет, где наш управляющий сидел, склонившись над разложенным на столе папирусом. – Он что-нибудь рассказывал тебе о своем замечательном хозяине?
Па-Баст поднял голову и спокойно взглянул на меня.
– Невежливо входить без стука, Камен, – с упреком сказал он. – Ты же видишь, я занят.
Я извинился, но не ушел.
– Отец рассказал мне все, что знал, – не моргнув глазом, произнес я, – и я очень расстроился. Я хочу просить за прорицателя, когда буду возносить молитвы Амону и Вепвавету, но ведь я должен быть точен. Боги не любят недомолвок.
Па-Баст откинулся на стуле и улыбнулся.
– Правда, мой юный господин? – сказал он. – А знаешь, чего они еще не любят? Лицемерных мальчишек, которые собирают грязные сплетни. Харшира действительно мой друг. Но он никогда не обсуждает со мной личную жизнь своего хозяина, а я никогда не рассказываю ему о своих делах. И очень прошу тебя: занимайся своими делами, например военной историей, в которой ты показываешь весьма слабые успехи, а прорицатель пусть занимается своими.
Он снова склонился над папирусом, а я, ничуть не устыдившись, решил, что все равно когда-нибудь все узнаю.
Оценки по военной истории понемногу улучшились, я более или менее научился концентрироваться на собственных делах, но все равно в часы отдыха я думал о великом и загадочном человеке, которому боги открывали свои тайны и который умел, как говорили, исцелять одним только взглядом. Он мог исцелить любого, только не самого себя. Торопливо проходя мимо жадно раскрытой пасти пилона, я думал о том, как оракул, весь замотанный в бинты, словно мумия, сидит сейчас в своем темном и молчаливом доме, где над верхушками деревьев тускло мерцают окошки верхнего этажа.
Однако, как только я миновал дом прорицателя, настроение у меня сразу улучшилось, и вскоре я свернул к воротам, ведущим в дом Тахуру. Стражники отдали мне честь, и я зашагал по песчаной дорожке, извивающейся среди густых кустов. Конечно, будь эта дорожка прямой, я давным-давно подходил бы к дому с колоннами, но отцу Тахуру очень хотелось создать впечатление большего богатства, чем у него было. Садовые дорожки петляли между пальмами, замысловато украшенными бассейнами и странной формы цветочными клумбами, потом вы попадали в мощеный двор, и только когда вы проходили последний поворот, перед вами неожиданно возникал дом. Все это очень смешило моего отца, который говорил, что усадьба напоминает ему мозаику, созданную одним не в меру восторженным художником, – от нее начинала болеть голова. Разумеется, все это отец говорил только дома. Мне же в этой усадьбе становилось немного душно.
И если сад утопал в зелени и разнообразных декоративных изысках, от которых негде было спрятаться, внутри дома было на удивление пусто, прохладно и просторно, а его покрытые плиткой полы и усыпанные звездами потолки дышали старомодным покоем и благородством. Немногочисленная мебель была простой и дорогой, а слуги – хорошо обученными, проворными и такими же молчаливыми, как и атмосфера утонченности, в которой они жили. Когда я вошел в зал, один из них бесшумно появился передо мной. Согласно этикету я сначала должен был засвидетельствовать свое почтение родителям невесты, но слуга сообщил, что они вместе с друзьями поехали обедать на реку. Госпожа Тахуру находится на крыше. Поблагодарив слугу, я пошел наверх по внешней лестнице.
Хотя солнце клонилось к закату и его последние красные лучи уже не обжигали, Тахуру пряталась в густой тени у восточной стены, утопая в подушках. Она сидела, сложив ноги крест-накрест, но ее спина при этом была прямой, узкие плечи не сутулились, а подол тончайшего желтого платья красивыми складками лежал на коленях. Возле девушки были аккуратно поставлены ее отделанные золотом сандалии. Справа находился поднос с серебряным кувшином, двумя серебряными чашами, двумя салфетками и блюдом с засахаренными фруктами. Перед Тахуру стояла доска для игры в сеннет с уже расставленными фигурами. Услышав мои шаги, девушка повернула голову и радостно улыбнулась, однако ее спина осталась по-прежнему идеально прямой, что, видимо, очень бы понравилось ее матери. Взяв Тахуру за руку, я слегка прикоснулся щекой к ее щеке. От нее пахло корицей и маслом лотоса, благовониями весьма дорогими и изысканными.
– Прости, что задержался, – поспешно сказал я, чтобы избежать упреков. – Я приехал грязный и усталый, поэтому сначала помылся, а потом проспал дольше, чем следовало.
Надув губки, Тахуру отняла свою руку и знаком пригласила сесть напротив. Доска для игры в сеннет оказалась между нами. На руке Тахуру был золотой браслет, который я подарил ей год назад в тот день, когда мы официально стали женихом и невестой. Он представлял собой тонкую полоску из электрона, украшенную крошечными золотыми скарабеями. Этот браслет стоил мне месяца работы у Верховного жреца Сета, когда в свободное от дежурства время я пас его скот. Зато на тонкой руке девушки браслет смотрелся восхитительно.
– Ну, если ты все это время видел меня во сне, то я тебя прощаю, – ответила Тахуру. – Я так скучала по тебе, Камен. Я думаю о тебе с утра до вечера, особенно когда мы с мамой заказываем ткани и утварь для нашего с тобой дома. На прошлой неделе приходил мебельщик. Сказал, что стулья готовы, и хотел узнать, сколько накладывать позолоты на подлокотники и какие делать сиденья – простые или с отделкой. Я думаю, пусть будут простые, хорошо?
Взяв в руки кувшин с вином, она ждала моего ответа. Я кивнул и стал смотреть, как, закусив своими белоснежными зубами нижнюю губу, она наливала мне вино, и тут взгляд ее густо обведенных черной краской темных глаз встретился с моим. Взяв из ее рук чашу, я пригубил вина. Оно было великолепно. Я сделал еще один глоток.
– Простые или затейливые, мне все равно, – начал я, но, заметив ее взгляд, понял свою ошибку и поспешно добавил: – Я хочу сказать, что не могу позволить себе слишком дорогую отделку. Пока не могу. Я же говорил тебе, мое офицерское жалованье невелико, и нам придется жить только на него. Да и дом мне обошелся недешево.
Губки надулись снова.
– Вот видишь, а если бы ты принял предложение моего отца и изучил производство фаянса, у нас бы сейчас было все, что нужно, – возразила она, что делала уже не в первый раз.
Я ответил резче, чем хотел бы. Этот спор мы вели уже давно, и каждый раз у меня появлялось ощущение тоски и досады, когда я видел, как беспечна и эгоистична моя невеста. Внезапно в моем воображении встала другая картина: скромная хижина, в которой жила женщина из Асвата в своей чистенькой нищете, и сама женщина, с ее грубыми ступнями и натруженными руками, и тогда я крепче сжал в руках чашу с вином, чтобы унять вспыхнувший во мне гнев.
– Я уже говорил тебе, Тахуру, что не хочу быть управляющим фаянсовыми мастерскими, – сказал я. – И не хочу идти по стопам своего отца. Я солдат. Когда-нибудь я, может быть, и стану генералом, но до тех пор я счастлив тем, что имею, и тебе придется с этим смириться.
Увидев, как задели ее мои слова, я пожалел о них. Надутые губки сменило настороженное выражение лица. Тахуру побледнела и откинулась назад. Прижавшись спиной к стене, она сложила на коленях свои выкрашенные хной и усыпанные кольцами руки и вздернула подбородок.
– Я не привыкла к бедности, Камен, – ровным голосом сказала она. – Прости мое безрассудство. Ты же знаешь, моего приданого нам хватит на все. – Она скорчила милую детскую гримаску, и мой гнев сразу прошел. – Я не хочу показаться тебе избалованной капризулей, – извиняющимся тоном продолжала она, – просто я боюсь нищеты. У меня всегда было все, что мне хотелось, даже если это мне было и не нужно.
– Бедная моя сестричка, – с укором сказал я. – Мы не будем жить в нищете. Нищета – это один стол, одна табуретка и один сальный светильник. Разве я не обещал заботиться о тебе? Будь умницей, выпей вина и давай поиграем в сеннет. Ты ведь даже не спросила меня, как прошла поездка.
Тахуру послушно уткнула нос в чашку. Затем облизала губы и склонилась над доской.
– Мои – конусы, ты будешь играть катушками, – распорядилась она. – А не спросила я тебя потому, что не интересуюсь вещами, из-за которых ты должен меня оставлять.
Облегченно вздохнув, я принялся за игру. Мы с громким стуком кидали палочки на теплую крышу и болтали ни о чем, пока последние лучи Ра не скрылись за верхушками деревьев и на небе не появились первые звезды.
Мы с Тахуру знали друг друга с детства, когда малышами играли в саду, пока наши родители обедали, потом мы с ней вместе учились в школе при храме. Она вскоре вернулась домой, получив то образование, которое считалось достаточным для молодых девушек, а я продолжал учиться и затем поступил в военную школу. Мы стали реже видеться и встречались только тогда, когда наши родители вместе ходили на празднества или религиозные обряды. Через некоторое время мой отец начал переговоры, которые окончились нашей помолвкой. Мне это казалось вполне естественным до тех пор, пока Тахуру не начала говорить о домах и мебели, посуде и приданом, и тогда я вдруг понял, что с этой девушкой мне предстоит есть, разговаривать и делить ложе до конца моих дней.
Не думаю, что идея брачного договора зародилась в девичьих мечтах именно Тахуру. Она была немного испорченным поздним ребенком, к тому же единственным – ее родители много лет назад потеряли своего первого ребенка, дочь. Тахуру была нежна и очаровательна, и я считал, что люблю ее. Во всяком случае, жребий был брошен, и мы были крепко связаны друг с другом, хотели мы этого или нет. Тахуру, существу хрупкому и невинному, все это нравилось. Мне в основном тоже, до сегодняшнего дня. Я смотрел, как изящно она передвигает конусы, как стыдливо расправляет на коленях платье, словно боится, что я увижу больше, чем надо, как сжимает губы и хмурится, прежде чем сделать ход.
– Тахуру, – внезапно спросил я, – ты когда-нибудь танцевала?
Она недоуменно уставилась на меня.
– Танцевала? Что с тобой, Камен? Танцы не мое призвание.
– Я имею в виду не танцы в храме, – ответил я. – Мне известно, что тебя этому не учили. Я хочу сказать, ты когда-нибудь танцевала просто так, для себя? Например, в своей комнате перед окном, или в саду, или даже при луне, когда ты была в ярости или, наоборот, чему-то радовалась?
Она некоторое время смотрела на меня, затем вдруг расхохоталась.
– О боги, Камен, конечно нет! Что за нелепая мысль! Ну какая девушка станет заниматься таким неприличным делом? Берегись, я сейчас сброшу тебя в воду. Что-то ты мне сегодня не нравишься!
«Действительно, какая девушка?» – мрачно подумал я, когда Тахуру загнала мою катушку на квадрат, означающий темные воды Подземного мира, и снова начала смеяться. Ее ход означал конец игры, и, хотя я отчаянно сопротивлялся и просил продолжить, она сбросила все фигурки в коробку, захлопнула крышку и встала.
– Завтра будь внимательнее, – сказала она, когда мы, держась за руки, спускались по лестнице. – Сеннет – магическая игра, а ты сегодня проиграл. Ты зайдешь в дом?
Вместо ответа я наклонился, обнял ее и прижался губами к ее губам, вдыхая аромат корицы и ощущая сладкий привкус здоровой молодой кожи. Тахуру ответила на поцелуй, но затем быстро отстранилась, как всегда отстранялась, и я разжал руки.
– Не могу, – ответил я. – Мне нужно встретиться с Ахебсетом и выяснить, как шли дела в казарме в мое отсутствие.
– Ты хочешь сказать, что всю ночь будешь пьянствовать, – проворчала она. – Ну что ж, сообщи мне, когда сможешь пойти со мной смотреть стулья. Доброй ночи, Камен.
Ее неосознанные попытки управлять мною несколько утомляли. Я пожелал Тахуру спокойной ночи, посмотрел, как ее прямая, словно копье, спина скрылась в тусклом свете зажженных в доме светильников, и вышел в сад. Почему-то я чувствовал себя не просто уставшим, я чувствовал себя до крайности изможденным. Впрочем, свой долг я выполнил: навестил свою невесту, успокоил ее, извинился за то, за что, будь она моей сестрой или другом, извиняться бы и не подумал, так что теперь имею полное право хорошенько повеселиться в пивной с Ахебсетом и другими приятелями. Им-то уж точно не придется ничего объяснять, ни им, ни женщинам, которые прислуживают за столом или работают в публичном доме, где мы иногда встречали рассвет.
Дойдя до реки, я на минуту остановился, глядя, как на ее поверхности поблескивают отражения звезд. «Что с тобой происходит? – спросил я себя. – Она красива и целомудренна, благородного происхождения, ты знаешь ее много лет и всегда был счастлив находиться с ней рядом. Откуда это внезапное охлаждение?» Набежавший ветерок шевельнул листья деревьев, и в этот момент лунный луч осветил заросли тростника. Усилием воли заставив себя подавить приступ паники, я резко повернулся и пошел дальше.
Глава третья
Все оставшееся после пирушки время я провел, мучаясь от головной боли, диктуя письмо, адресованное матери и сестрам, настолько интересное, насколько хватило моей фантазии, и занимаясь плаванием в надежде вытравить из своего тела тот сладкий яд, который я в него запустил. Я написал Тахуру, что встречусь с ней в доме мебельщика, когда закончится мое дежурство у генерала. Вечером я пообедал с отцом и велел Сету подготовить к отъезду мой дорожный мешок. На рассвете я должен был сменить дежурного офицера, поэтому намеревался лечь спать пораньше, но прошло уже три часа после заката, а я все ворочался и ворочался на своем ложе, пока в светильнике не догорели последние капли масла и во взгляде Вепвавета, таращившего на меня глаза из темноты, не появилось выражение задумчивого размышления и некоторого осуждения. В конце концов я пришел к выводу, что, пока не решу проблему деревянного ящичка, покоя мне не будет. Я встал и откинул крышку сундука, в душе надеясь, что каким-то чудом ящичка в нем не окажется, но нет – он уютно расположился под сложенной одеждой, как какой-нибудь затаившийся в ее складках вредитель. С бьющимся сердцем я взял ящичек в руки, положил себе на колени и сел на край ложа.
Развязать все многочисленные сложные узлы, которыми он был обвязан, было, конечно, невозможно. Если бы я захотел выяснить его содержимое, мне пришлось бы воспользоваться ножом, однако меня учили, что ни в коем случае нельзя лезть в чужие вещи и разглядывать то, что не предназначено для твоих глаз. Вместе с тем я умирал от желания узнать, что находится в ящичке. А что если в приступе умопомешательства женщина наполнила его камешками и перьями, веточками и зерном, думая, что записывает историю своей жизни? Возможно, она и в самом деле могла нацарапать несколько слов корявым почерком, попытавшись описать свою несчастную жизнь в трогательной надежде, что Великий Царь сжалится над ней, а может быть, еще хуже – в горячке сама выдумала какую-нибудь историю о заговоре и преследовании. И все-таки я не имел права открывать ящичек. С другой стороны, можно себе представить, что будет с несчастным посланником, если ящичек откроет сам Единственный и обнаружит в нем лишь мусор. Хорошо, если дело ограничится смехом, ядовитыми насмешками со стороны царственной особы и хихиканьем придворных. В своем воображении я уже видел, как стою в тронном зале перед Престолом Гора, где, кстати сказать, никогда не был, и как царственные персты разрезают кинжалом, украшенным драгоценными камнями, веревки и поднимают крышку деревянного ящичка. Я слышу снисходительный смех, когда царь извлекает – что? Несколько камешков? Потрепанный кусок украденного папируса? После этого моя карьера будет, разумеется, окончена; я застонал. Я не мог, мои принципы не позволяли мне выбросить ящик в реку или открыть его, но не мог я и подсунуть его кому-нибудь другому, чтобы тот открыл его в присутствии Доброго Бога. Я подумал, что, может быть, стоит спросить совета у отца, но потом отказался от этой мысли. Слишком хорошо я его знал. Он скажет, что это мое дело, а не его, что я уже не ребенок, что мне с самого начала не нужно было брать этот ящик. Один раз я уже совершил ошибку в его глазах, выбрав карьеру военного. И теперь, если всплывет еще и эта история с ящиком, его мнение обо мне станет только хуже. Я знал, что отец очень любит меня, но мне хотелось, чтобы он еще и гордился мною. Нет, советоваться с ним я не стану.
Значит, остается генерал Паис. Завтра я отнесу ему ящичек, расскажу, как было дело, а там уж пусть изливает на меня свой гнев или насмешки. Тут я вспомнил, как умоляла меня женщина ничего не говорить Паису, но насколько можно верить сумасшедшей? Откуда она могла знать генерала? Разве что его имя. Облегчение, которое я почувствовал, приняв наконец решение, было безграничным. Поставив ящичек на пол, я забрался под простыни. Теперь Вепвавет смотрел на меня с одобрением. Через несколько мгновений я уснул.
Сету разбудил меня за час до рассвета. Я встал, позавтракал и облачился в одежду, которая указывала, что я состою на службе в генеральском доме. Безупречной чистоты юбка, смазанный маслом пояс, на котором висели меч и кинжал, белый полотняный шлем и особая повязка на руке – все это показывало, что я важная персона, и я с гордостью носил эти вещи. Надев сандалии и сунув за пояс перчатки, я вышел из дома.
Сад стоял темный и тихий, но на востоке алая полоска уже отделяла небо от земли. Нут, истекая кровью, собиралась подарить жизнь новому Ра. Я мог бы спуститься к реке и сесть в лодку, но, поскольку не опаздывал, решил пойти берегом, слушая, как начинают петь первые птицы, а заспанные слуги выходят подметать ступени и прибираться на стоящих у берега ладьях.
Дом генерала располагался недалеко, как, впрочем, и все, что находилось в Пи-Рамзесе. Он был за домом Тахуру. Проходя мимо, я заглянул в ее сад, потому что иногда, рано проснувшись, она просила слугу принести ей завтрак на крышу, откуда махала мне рукой, но сейчас в саду была только служанка, которая, стоя в облаке пыли, выбивала занавеску.
Оказавшись в доме генерала Паиса, я разыскал дежурного офицера, затем выслушал доклад солдата, которого должен был сменить. В доме все было спокойно. Сунув ящичек под куст, я занял пост у колонны и принялся наблюдать, как постепенно наполняется жизнью и теплом пышно разросшийся сад. На этой неделе я охранял самого генерала. Следующую мне предстояло провести в казарме, упражняясь во владении оружием. Ходили слухи, что вскоре нас должны отправить в западную пустыню на маневры. К концу вечера проблема опостылевшего мне деревянного ящика будет решена. Я ликовал.
Дежурство прошло спокойно. Через два часа после восхода прибыл паланкин и унес бледную зевающую женщину, вышедшую из генеральского дома, в сопровождении управляющего и служанки, которая раскрыла зонтик и держала его над неприбранной головой своей госпожи. Последняя забралась в паланкин, продемонстрировав часть своей мускулистой ноги, после чего служанка поспешно задернула занавеску, защищая госпожу то ли от яркого света, то ли от любопытных глаз – я не понял. А впрочем, какое мне дело. Паланкин подняли, служанка встала с той стороны, откуда ее было не видно, и процессия тронулась по направлению к реке.
Через некоторое время дом окончательно проснулся; забегали слуги, младшие офицеры, старшие посланники и простые курьеры, зашел один случайный проситель; я следил за людьми, здоровался с теми, кого знал, останавливал тех, кто был мне незнаком, пока не наступил полдень. Когда меня сменил один из стражников, я пошел на кухню, где получил свою обычную порцию хлеба, холодной утки и пива, которую съел, сидя в тени в укромном уголке сада, после чего вновь заступил на дежурство.
Было уже далеко за полдень, когда я освободился; забрав ящичек, я вошел в дом, где спросил управляющего, может ли генерал принять меня по личному делу. Мне повезло. Генерал находился в своем кабинете, но вскоре должен был отправиться во дворец. Хорошо зная расположение комнат, я легко нашел довольно унылые двойные двери, ведущие в жилые покои. Я постучал и, услышав разрешение, вошел в кабинет, где уже бывал и раньше. В большой удобной комнате стояли стол, два стула, многочисленные сундуки, окованные медью, изящная жаровня и алтарь бога Монту, перед которым курилась чаша с благовониями. Окна находились высоко под потолком и пропускали в комнату мягкий рассеянный свет – немаловажная деталь для того, кто начинал свой рабочий день с красными от бессонницы глазами и тяжелой головой. Смыслом всей жизни Паиса были только женщины, а полевым офицером он был еще худшим, чем военным стратегом или тактиком, и меня всегда занимал один вопрос: каким образом удалось ему выжить в суровых условиях действующей армии, прежде чем он получил повышение? Он не был мягкотелым хлюпиком, нет. Я знал, что Паис много времени посвящал плаванию, борьбе и стрельбе из лука, однако, как я подозреваю, делал это исключительно для того, чтобы не потерять вкус к своим действительно любимым вещам – хорошему вину и женщинам, ибо его чрезмерное увлечение и тем и другим уже начинало сказываться. Красивый и тщеславный, он тем не менее был неплохим начальником, требовательным в приказах и беспристрастным в оценках.
Отдав генералу честь, я твердым шагом подошел к его столу и встал навытяжку, держа ящичек под мышкой. Генерал улыбнулся. Очевидно, он собирался обедать во дворце, поскольку на нем была роскошная красная накидка, а черные с проседью волосы перехватывала красная лента с золотой бахромой в виде крошечных стрелок. Его широкая грудь была умащена маслом, смешанным с золотой пудрой, глаза густо подведены черной краской, на запястьях блестели тяжелые золотые браслеты. Он был разряжен, как женщина, и вместе с тем производил впечатление сильного, уверенного в себе мужчины. Не знаю, нравился ли он мне. Мы никогда не обсуждали своих начальников. Но в глубине души я надеялся, что когда-нибудь обязательно стану столь же богатым и важным вельможей.
– Ну, Камен, – дружески обратился ко мне генерал, разрешая встать вольно. – Мне сказали, что ты хочешь поговорить со мной по личному делу. Надеюсь, ты не станешь просить перевести тебя в другое место. Я знаю, что когда-нибудь это все равно случится, но пока мне бы не хотелось тебя терять. Ты прекрасно справляешься со своими обязанностями, и благодаря тебе мой дом находится под надежной охраной.
– Спасибо, генерал, – ответил я. – Мне нравится служить у вас, хотя и вправду хотелось бы заниматься чем-то более действенным, прежде чем я женюсь, а это случится через год. И тогда, боюсь, я не смогу надолго отлучаться из Пи-Рамзеса.
Генерал хмыкнул.
– Думаю, что так считает твоя будущая жена, – сказал он, – однако женитьба быстро умерит твои амбиции. К сожалению, у нас очень мало по-настоящему опасных мест, но ничего, может, что-нибудь подвернется: например, к твоей радости, на нас кто-нибудь нападет. – Говоря это, генерал продолжал снисходительно улыбаться. – Так что у тебя случилось?
Собравшись с духом, я поставил на стол свой деревянный ящичек.
– Я совершил одну глупость, генерал, – начал я. – Вы когда-нибудь слышали о сумасшедшей из Асвата?
– Из Асвата? – нахмурился генерал. – Этой грязной лужи на юге? Насколько я помню, там стоит прекрасный храм Вепвавета, но сама деревушка не стоит того, чтобы о ней вспоминать. Да, я слышал о некой женщине, которая досаждает всем сановникам, имеющим несчастье высадиться в том месте на берег. А в чем дело? И что это такое? – спросил генерал, пододвигая к себе ящичек, и вдруг замер, увидев на нем сложно переплетенные веревочные узлы. – Где ты его взял? – резко спросил он. Его унизанные кольцами пальцы как-то неловко потрогали веревку, и генерал отдернул руку.
Его слова прозвучали как упрек, и я пришел в замешательство.
– Простите меня, генерал Паис, если я совершил ошибку, – сказал я, – но мне был нужен ваш совет. Этот ящик мне дала та женщина, вернее, это я согласился его взять. Понимаете, она умоляет каждого проезжающего отвезти его фараону. Она рассказывает о какой-то попытке убийства и изгнании и говорит, что все это описала. Разумеется, она безумна, и ее никто не слушает, но мне стало ее жаль, а теперь я не знаю, что делать с содержимым ящика. Бросить его в Нил было бы нечестно, но еще более нечестно было бы разрезать веревки и посмотреть, что там внутри. Я не могу получить аудиенцию у фараона, даже если бы и захотел, впрочем, мне это и не надо!
На губах генерала заиграла ледяная улыбка. По-видимому, он начал приходить в себя после увиденного, но при этом как-то сжался, и я впервые заметил, какие у него усталые глаза.
– Я вовсе не удивлен, – скривившись, сказал он. – Только сумасшедший мог связаться с сумасшедшей. Но ведь честность и безумие имеют много общего, ты не находишь, мой юный солдат-идеалист? – Его рука вновь поднялась над ящичком, и вновь он ее отдернул, словно боялся заразиться. – Как она выглядит? – спросил генерал. – Я слышал о ней из рассказов посланников, которым приходилось встречаться с этой женщиной, но обычно они смеялись над ней, и я не обращал внимания на их россказни.
На этот раз нахмурился я.
– Она крестьянка, а следовательно, вы не обязаны знать ее имя, – медленно начал я. – У нее черные волосы и загорелая до черноты кожа. Но я хорошо ее запомнил. В ней было что-то необычное, даже экзотическое. Ее речь была слишком правильной для необразованной крестьянки. А еще у нее голубые глаза.
Когда я кончил свой рассказ, генерал молчал так долго, что я было подумал, что он меня не слушает или у него нечто вроде обморока. Наступило неловкое молчание. Не желая показаться грубым, я продолжал смотреть ему прямо в лицо, но затем смутился и отвел взгляд. Только теперь я понял, что генерал слушал меня очень внимательно: я увидел, как побелели его пальцы, намертво вцепившиеся в стол. У меня заколотилось сердце.
– Вы ее знаете! – вырвалось у меня, и тут генерал словно очнулся.
– Мне так сначала показалось, – тихо сказал он, – но я, разумеется, ошибся. Это совпадение, не больше. Оставь мне этот ящик. Ты показал себя сентиментальным идиотом, Камен, однако ничего страшного не случилось, и я могу понять твою неуместную жалость. Можешь идти.
В его голосе слышалось сильное волнение; генерал принялся растирать висок, словно у него разболелась голова.
– Но, генерал Паис, мой благородный господин, вы ведь не выбросите его? – не унимался я.
Он не смотрел на меня.
– Нет, – медленно ответил Паис. – О нет. Я его ни за что не выброшу. Однако, судя по тому, как ловко ты, молодой человек, спихнул на меня свои проблемы, судьба этого ящика теперь исключительно в моих руках. Ты веришь мне?
Генерал смотрел мне прямо в глаза, его губы сжались, а дыхание словно излучало ледяной холод. Я кивнул и вытянулся перед ним, ожидая дальнейших распоряжений генерала.
– Благодарю за помощь.
– Ты свободен.
Я отдал честь и, повернувшись на каблуках, вышел из кабинета. Мысли вихрем кружились у меня в голове. Правильно ли я поступил? Я не считал, что переложил ответственность на другого, но я и не считал, что, отдав ящичек в руки генерала, тем самым дал ему полное право распоряжаться им.
Попрощавшись с товарищем, сменившим меня у дверей, я направился к воротам и вдруг понял, что вовсе не доверяю генералу Паису. Не доверяла ему и та женщина. Она ведь умоляла меня не отдавать ему ящичек, а я не послушался. Генерал ее знал. Знал не понаслышке или из сплетен посланников, а лично. Теперь я был в этом уверен. Он просил меня описать ее, и я заметил, что мой рассказ вызвал у него какие-то тяжелые воспоминания. Прежде всего, он узнал веревку, которой был обвязан ящичек, а мои слова лишь подтвердили его опасения. Но что же произошло между ними? Что могло связать простую крестьянку и знатного вельможу Паиса? Что бы там ни было, генерал очень разволновался. Неужели хотя бы часть того, о чем рассказывала женщина, – правда? Мысли об этом не оставляли меня до самого дома. Попросив Сету принести мне пива, я сел возле пруда и стал смотреть, как его поверхность из прозрачно-голубой превращается в матово-темную и как по ней скользят оранжевые молнии Ра, скатывающегося в широкий рот Нут. Я не знал, что беспокоило меня больше: вероятность того, что женщина вовсе не была сумасшедшей, или то, что было известно о ней Паису, а может быть, и то, что, избавившись от ящика, я лишил себя возможности узнать его тайну. Мое приключение закончилось.
